В 1997 году мои родители купили коттедж. Практически в центре города, небольшой район частной застройки, на две трети — избушки, остальное — коттеджи (впрочем, за прошедшие девять лет соотношение сместилось до 50/50). Коттедж этот построил некий Олег. Купил участок приличной площади с ветхим домом, снёс её и возвёл двухэтажный кирпичный дом с цоколем и мансардой. Прожили они с женой и дочкой в доме этом только полгода — начались бесконечные ссоры, скандалы, истерики жены, ребёнок попал в клинику неврозов, и семья распалась.
Когда мы пришли смотреть дом, он нам очень понравился. Большой, светлый, уютный. Всюду чистенько, салфеточки разные, половички, букетики. Воздух в доме такой чистый был, всё хотелось вдохнуть поглубже. Дом стоил дорого, но отец согласился: чувствовалось, что большой семье (трое детей и живность в ассортименте) в нём будет хорошо. На деле же оказалось, что дом просто заманивал новую семью, дружную и любящую. Когда выехали прежние хозяева, дом встретил нас иначе...
Он был мрачным, в комнатах царил полумрак, на стенах были трещины и паутина, пахло плесенью и сыростью. Это был словно совсем другой дом, не тот, что мы смотрели.
Он оказался очень неудобным. Потолки были разновысокими, где-то обнаружились странные, ненужные порожки, где-то — закоулки, кладовочки, тёмные углы и ниши. Мансарда была холодной, в ней выл ветер. В цоколе стены представляли собой белёный камень (дом стоит на гранитном монолите), потолки были низкими. Три года шел ремонт, перепланировка и надстройка дома. Он увеличился в два раза, но остался монстром.
Мира в семье нет уже семь лет. Постоянные ссоры, немотивированная агрессия, тирания и диктат отца (он, собственно, всегда был жестким человеком, но разумным, любил пошутить, словом, до крайностей не доходило), ежедневные слёзы матери. Младшие дети (а я старшая) стали худенькими, бледными и нервными. В доме неуютно, несмотря на все усилия мамы. Воздух всегда тяжелый. В окна либо нещадно палит солнце, либо царит мрак и полутьма.
Когда мы въехали в дом, начали гибнуть наши животные. Тех, что переехали вместе с нами — пёс, две кошки, крыса, хомяки, — не стало в течение года. Те, кого мы приносили в дом после, редко задерживались на этом свете дольше, чем на год. Цветы не росли тоже.
На четвёртый год такой жизни мы пригласили батюшку освятить дом. Больше часа он с помощником ходил по комнатам, кропил, читал молитвы. Кадило гасло дважды. Наш кот, единственное животное, любившее подолгу находиться в библиотеке, которая является самым тяжелым и страшным местом в доме, вытаращив глаза и дико воя, носился всюду и пытался вцепиться в полу ризы помощника. Пятна от святой воды на мебели и стенах на следующий день стали желто-бурыми и дурно пахли, будто кропили кошачьей мочой. Мы отмывали их весь день, а вечером с сестрой и матерью пошли по дому с толстой церковной свечой. Она искрила всюду, коптила чёрным дымом, а на пороге библиотеки язычок пламени сжался, сник и фитиль с громким хлопком вырвался из свечи, оставив воронку. Зажечь свечу снова не представлялось возможным — мы взяли другую и зажгли её уже в библиотеке. Свеча искрила и горела очень быстро, обильно оплывая. Я стала громко читать «Отче наш» и «Богородицу», мать крестила стены библиотеки. Помещение это двухуровневое, на верхний ярус ведёт крепкая лестница. Там же, наверху, находится дверь в спортзал (никому до сих пор не понятно, почему спортзал мы сделали под самой крышей дома, над всеми комнатами — это ужасно неудобно, все прыжки и шаги в спортзале слышны, несмотря на уплотнитель, ковролин и усиленное перекрытие; с другой стороны, иной раз прыжки-то слышишь, а все, кто мог бы их делать, находятся перед тобой, а вовсе не в спортзале; и вообще, в доме очень многое сделано технически абсурдно, неудобно, словно чья-то злая воля приложилась и при планировании).
Так вот, в библиотеке при этом стены стали гудеть и трещать, заскрипели балясины лестничных перил, словно что-то уходило вверх. Внезапно дверь спортзала распахнулась, грохнув о косяк, и повеяло холодом, лёгкие шторы на окне библиотеки взмыли к потолку. Мы медленно пошли вверх по лестнице, ступени под ногами стонали. На верхней площадке сильный порыв ледяного ветра из двери спортзала задул свечу, как я ни прикрывала её ладошкой. Из свечки повалил едкий, кисло пахнущий сизый дым. Окно в спортзале оказалось распахнуто настежь — пластиковое окно, которое только во время занятий открывают в положении «форточка» и закрывают, уходя в душ. Никто, кстати, не поднимался в спортзал в течении двух предыдущих дней.
Мы посмотрели на свечу. На ней был толстый наплыв растаявшего воска, в очертаниях которого ясно виделась голова девушки. Она как бы склоняется вниз, волосы упали на лицо, но девушка зло смотрит из-под них...
После этого животные в доме гибнуть перестали. Комнатные растения тоже вроде хорошо себя чувствуют. Но счастья в доме по-прежнему нет. Родители «на ножах», хоть и живут под одной крышей. Они любят друг друга, но что-то заставляет их (главным образом — отца) мучить друг друга.
Ночью в доме слышны шаги, скрип паркета, чьё-то дыхание. Тихонько открываются двери комнат. Колыхаются шторы на закрытых окнах. В доме страшно. Никто не встаёт с постели, не включив света. Сиамская кошка боится спать одна. И никогда не ходит в библиотеку.
Однажды вечером я вернулась домой затемно, все уже разошлись по комнатам и погасили свет. Я вошла в тёмный коридор. До выключателя было четыре шага, причём из того места, где он расположен, хорошо была видна лестница на второй этаж. На верхней ступени лестницы стояла девушка. Среднего роста, худая, темноволосая. В серой сорочке до пола. Я не успела понять, кто передо мной — рука «по ранее заданной программе» тянулась к выключателю. За долю секунды до того, как я включила свет в коридоре и на лестнице, её лицо исказилось, она что-то яростно прошипела и ринулась вверх по лестнице, в темноту, в сторону родительской спальни и библиотеки. Хмель от вечеринки сняло моментально, я стояла вся с мелких капельках липкого холодного пота, тяжело дышала, сердце ухало где-то в животе. Всю ночь молилась в своей комнате, на рассвете смогла заснуть. Никому о встрече в коридоре не рассказала.
На следующий год я вышла замуж и уехала из этого дома. Через пару месяцев после этого отец отправился в служебную поездку, брат заночевал у приятеля, а мать с сестрёнкой долго смотрели телевизор и грызли чипсы в спальне родителей, затем уснули вместе. Ночью сестра проснулась оттого, что у неё страшно мёрзли ступни. В изножье кровати родителей находилось окно, но оно было закрыто, сестра хорошо видела это, потому как шторы они с матерью на ночь не сдвинули. Одна из лёгких штор на левой стороне окна колыхалась. За шторой стояла темноволосая девушка и, внимательно глядя на спящую мать, что-то шептала. Что именно, было не понять. Сестра резко, рывком села в постели и пыталась крикнуть: «Изыди!». Именно это слово крутилось в голове, она говорит, что не боялась совершенно, но была очень зла на то, что какая-то дрянь нашептывает что-то над матерью. Девушка не обернулась на сестру, а просто скользнула из-за шторы к дверям комнаты. Сестра не могла ничего сказать, из горла вырывалось странное шипение — и всё. Вдохнуть она тоже не могла. Задыхаясь, стала креститься. От её возни проснулась мать, стала трясти её за плечи, крестить, плакать. Сестра задышала, но губы у неё были уже синие... Мать умыла её святой водичкой, они до утра не спали.
И ещё: вот уже пять лет всех женщин, живущих в доме (смешно сказать, но даже ручную крысу), одолевают гинекологические недуги. Чего только уже не было... Всё плохо поддаётся терапии, протекает с осложнениями; только вылечим один недуг — приходит другой...видениязвукинехороший домполтергейстстранная смертьархив