Страшные истории
Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.
Настроить сортировку
{sort}
Васильевна
© Дмитрий Романов6.5 мин. Страшные истории kookirs 7-05-2020, 13:10 Указать источник! Принял из ТК: Helga
Моя рука, от запястья и почти до плеча, покрыта хаотичным узором из отвратительных шрамов и рубцов, поэтому я не ношу обычные футболки, даже в жару предпочитаю длинные рукава. Пострадали сухожилия, связки и суставы, но руку каким-то чудом врачи спасли. Двигательная функция так и не восстановилась: рука почти не сгибается в локте, а пальцы не сжимаются в кулак. Со временем я привык использовать левую руку при выполнении повседневных задач, с которыми правая не могла справиться, но к чему я так и не смог привыкнуть, так это к тому, что рука болит и ноет в сырую и холодную погоду, перед снегом или дождём. А ещё боль приносит с собой воспоминания о том, что произошло на самом деле.
Васильевна выглядела лет на сто, и её боялись все – как дети, так и взрослые. Никто точно не знал, когда она поселилась в нашем городе, откуда приехала и чем занималась в молодости. Но откуда-то приехать она должна была, потому что город образовался вокруг крупного месторождения медной руды намного позже её появления на свет.
Обычно старушки в столь преклонном воздухе маленькие, хрупкие и невесомые, уже готовые проститься с долгой жизнью, но Васильевна была другой. Под два метра ростом, с костлявыми, но широкими плечами, массивной грудной клеткой и длинными руками. Носила она всегда одно и то же, чередуя засаленный домашний халат с синей юбкой и кофтой на пуговицах, а седые волосы, похожие на жёсткую проволоку, прятала под белой косынкой.
Халат и юбка хоть и доходили старухе почти до пят, но иногда её икры оголялись, и от вида серой, морщинистой кожи, оплетённой набухшими синими и фиолетовыми венами, мне становилось дурно. Такими же были её руки, но, несмотря на дряблость и атрофировавшиеся мышечные ткани, в них ощущалась скрытая сила. Лицо Васильевны, исчерченное множественными морщинами, походило скорее на топографическую карту местности или на причудливый ледяной рисунок на замёрзшем стекле. Из-под складчатых, опухших век, с ненавистью и презрением ко всему живому смотрели её выцветшие глаза. Под мясистым носом с багровыми прожилками, шевелились, постоянно что-то нашёптывая, синюшные губы.
Но самое жуткое в образе старухи – железные блестящие зубы, из-за искривлённой формы похожие не на простые металлические протезы, а на «родные», естественным образом выросшие резцы, клыки и моляры. В моём присутствии она любила прищёлкивать зубами и с отвратительной ухмылкой наслаждаться моим ужасом.
Кем она мне приходилась? Никем. На выходные родители частенько отправляли меня в гости к бабушке – она жила на другом конце города в двухэтажном деревянном бараке из тех, что наскоро строились для жителей рабочего посёлка, чтобы обеспечить кровом прибывающих со всего Союза людей. Рассчитанные на несколько лет и построенные руками «зэков», многие из них до сих пор являются жилыми; в таких домах два подъезда по три квартиры на этаж, плюс два нулевых этажа по четыре или пять квартир – самые настоящие трущобы. Бабушка жила на первом этаже, соседствуя с инвалидом, почти не выходившим на улицу, и алкоголиком, выходившим в магазин и обратно. Наверху квартировала одна из многочисленных местных сумасшедших (говорили, что она сошла с ума после смерти единственного сына), а также средних лет женщина, зарабатывавшая на том, что гнала и по-дешёвке продавала самогон. В квартире номер шесть, прямо над жильём бабушки, обитала Васильевна.
Но картина, на которой прилежный внук с удовольствием навещает любимую бабушку на выходных, не соответствует реальности – родители просто-напросто сбывали меня с рук на два дня или даже на целые школьные каникулы, не обращая внимание на мои протесты. Бабушку я не любил, и она отвечала взаимностью, но на глазах у родителей непременно делала вид, что души во мне не чает. Домой я возвращался в одежде, насквозь провонявшей дымом «Примы», которую она безостановочно курила прямо в квартире.
Бабушка дружила с Васильевной, они проводили вместе много времени, но мне всегда казалось, что это не обычная человеческая дружба, основанная на симпатии, общности взглядов на жизнь и так далее, а нечто другое, будто Васильевна имела над моей бабушкой существенную, гипнотическую власть. Когда та говорила, она всегда соглашалась и поддакивала, и вообще, всячески прислуживала и заискивала.
Любили они и выпить вместе, точнее, напиться соседкиной самогонки, и чаще всего делали это в квартире Васильевны. Если моя бабка после такого застолья едва могла добраться до квартиры, опираясь на стены, чтобы не упасть, то подруга её совершенно спокойно спускалась по лестнице и садилась на лавочку, не выказывая ни малейших признаков опьянения. Или, оставив мою бабушку за столом, бодрым шагом уходила и поднималась к себе.
Васильевна словно чувствовала моё приближение к дому и каждый раз поджидала меня на крыльце, встречая фразами вроде таких:
– Явился! Как мать-отец, не подохли ещё? Ну погоди, первым подохнешь…
Или:
– Милок, давеча бабке-то твоей, Игнатьевне, голову отрезала. Зайди, погляди…
Ещё я считал, что проклятая старуха никогда не спала, потому что днём она, по обыкновению, сидела у подъезда, а ночью туда-сюда расхаживала по квартире так, что половицы под ней отчаянно скрипели, а люстра на белёном потолке качалась точно маятник. Васильевна знала, где я сплю, и не раз и не два я слышал, как она ложилась на пол прямо надо мной и клацала железными зубами.
И всё-таки она умерла первой, среди бела дня околев на лавочке. Я обрадовался, как никогда в жизни: небо, затянутое чёрными тучами, вмиг прояснилось, и вышло солнце, а каменная глыба сошла с души и обернулась в пыль.
Самое интересное началось после её смерти. Выяснилось, что по бумагам в квартире номер шесть проживал совершенно другой человек, давным-давно пропавший без вести. Жил он «бобылём», родственников и друзей не имел, и после исчезновения про него благополучно забыли все ответственные лица. Кто такая Васильевна, когда именно и откуда взялась, никто точно сказать не мог. Никаких сведений о ней в органах государственной власти не обнаружилось, пенсию она не получала, документов в квартире не оказалось. Да что уж тут, даже имени-фамилии её никто не знал – Васильевна да Васильевна.
Бабушке явно было известно больше, чем остальным, но она предпочитала молчать. Но вот что она сделала: сняла со сберкнижки свои скудные сбережения, выгребла наличность из-под матраса и пришла с этим в морг – просить, чтобы её подругу кремировали, а прах выдали ей на руки, и она, якобы повинуясь последней воле усопшей, развеяла бы прах над рекой. То ли денег она предложила мало, то ли работники оказались принципиальными, но ей отказали. Мол, закон запрещает сжигать неопознанные тела, а она покойнице никем не приходится, поэтому не положено.
Родители посчитали, что кремация – это ещё и не по-христиански, и предложили не ждать, когда государство раскошелится и похоронит Васильевну, а сделать это самостоятельно. Тут-то и пригодились бабушкины деньги. Отец за копейки купил место на старом кладбище, где уже почти никого и не хоронили, собственноручно сколотил гроб и деревянный крест, втихомолку взял на работе УАЗ «буханку» для перевозки трупа.
Конечно же им понадобилось тащить на похороны и меня: мама почему-то решила, что старая карга ко мне относилась хорошо, как к «родному внуку». И вообще, было сказано мне, ты уже не маленький, привыкай к взрослой жизни, а во взрослой жизни люди умирают.
Когда за мной заехали в школу, открытый гроб с телом старухи уже находился в машине. Отец сидел за рулём, мать справа, а бабушка в кузове, рядом с гробом и прислонённым к сидению деревянным крестом, на котором отец паяльником выжег следующее: раба божия, Васильевна, вопросительный знак вместо даты рождения и дата смерти. Отец и сам боялся старуху, и, видимо, в отместку решил проводить её в последний путь с издевательским юморком.
Тело одели в ужасающий чёрный балахон, и в нём она выглядела ещё страшнее, чем в своей привычной надежде. Сморщенное лицо Васильевны имело вид безмятежный и спокойный, а губы почему-то без конца расползались, обнажая кривые железные зубы, которые ещё и клацали, стукаясь друг об друга. Бабушка то и дело прикрывала их и плотнее смыкала челюсть, да без толку.
Я сидел ни жив ни мёртв от страха, готовый к тому, что тело, подпрыгивающее на очередной кочке, выскочит из гроба и вцепится в моё горло холодными пальцами покойницы. В какой-то миг мне почудилось, что один глаз её открылся и посмотрел на меня бесцветным зрачком.
На кладбище нас встретили два пьяных мужичка, вытащили гроб из кузова и понесли к подготовленной могиле; отец закинул крест на плечо, и мы пошли вслед за ними. Вопреки моим опасениям, всё прошло довольно быстро: мы кинули по горсти земли на гроб, отец сказал несколько ничего не значащих фраз о покойнице, и работники взялись за лопаты. Скоро проклятая бабка оказалась засыпана землёй, и над ней вознёсся самодельный отцовский крест.
Дома мама и бабушка накрыли стол на четверых, и о том, что это не просто торжественный обед, а именно поминки, указывало лишь наличие кутьи, блинов и киселя. Меня это совершенно не интересовало, и я просто ел в своё удовольствие, как и отец, который воспользовался обоснованным поводом хорошенько выпить.
Спустя три дня, глубоким вечером, в нашей квартире зазвонил телефон, мать сняла трубку и позвала отца, он немного поговорил, пообещав кому-то на том конце провода приехать завтра. На следующий день я подслушал разговор родителей, из которого следовало, что свежую могилу Васильевны учуял медведь и вышел из леса, чтобы разрыть её и сожрать труп. Вообще-то такое случалось нередко, и никого в наших краях это не удивляло. Но отец, понизив голос почти до шёпота, сказал, что никаких следов тела Васильевны нет, – ни частиц плоти или платья, – зато у могилы нашли разорванную в клочья тушу медведя, да переломанный в несколько раз крест. Мать предположила, что медведь мог прийти не один, и убить другого, чтобы не делиться добычей, но всё же согласилась, что это довольно необычно.
Как же я хотел верить, что труп старухи действительно уволок медведь! Вот только всем известно, что медведи, в отличие, например, от волков, склонных сбиваться в стаи, животные одиночные. Поэтому очень сложно представить, что два медведя или, тем более, несколько, разрыли могилу, а потом ещё и не смогли поделить её содержимое.
В ожидании и страхе прошла неделя, затем ещё одна, и я стал понемногу успокаиваться. Однажды вечером родители отправились праздновать день рождения кого-то из друзей, наказав не смотреть допоздна телевизор, а лечь спать как положено. Проверить бы они не смогли всё равно, так что я не собирался упускать такую возможность.
Часов в десять кто-то постучал в дверь, явно не родители, потому что они бы просто открыли ключом, да и не должны были вернуться так рано. Я на цыпочках подошёл к двери, заглянул в глазок, но лестничная площадка была пуста. Пожав плечами, я вернулся к просмотру кровавого боевика, смотреть который мама ни за что бы не позволила, будь она рядом.
Несколько минут спустя стук повторился, на этот раз продолжительнее и настойчивее. Я снова отключил звук телевизора и тихонько направился к двери, но в глазок опять никого не увидел.
«Да что же такое».
Немного поколебавшись, я накинул нашу довольно крепкую металлическую цепочку на крючок и открыл дверь. Я поднёс голову к дверному проёму, чтобы убедиться, что никого тут нет, но в то же мгновение передо мной возникла рожа Васильевны, нисколько не изменившаяся после смерти. Блеснули в хищном оскале железные зубы, и я инстинктивно поднял перед собой правую руку, защищаясь. Тут же старуха схватила меня за эту руку, потянула к себе и вгрызлась в неё острыми резцами. Кровь брызгала в разные стороны, точно из маленького фонтанчика, а старая карга продолжала грызть, будто бы обгладывая куриную кость.
Не знаю, сколько это продолжалось, но, видимо, недолго, потому что на мои истошные вопли сбежались соседи и застали меня с раскромсанной рукой в полном одиночестве. С трудом сняв цепочку, я впустил их в квартиру и потерял сознание. Операция продолжалась несколько часов и, как я писал ранее, руку по удачному стечению обстоятельств врачи сумели спасти. Но в прежнее состояние она, конечно, никогда не вернётся.
До и после наркоза я кричал, что на меня напала выбравшаяся из могилы старуха, а, когда пришёл в себя, решил сказать всем, что это была собака. В эту версию все охотно поверили, однако, естественно, никакой собаки не нашли.
Через полтора месяца меня выписали из больницы на амбулаторное лечение. Дома выяснилось, что бабушка без вести пропала спустя два дня после нападения – просто мама не хотела меня расстраивать и беспокоить. Но я и не думал расстраиваться.
Вот так я и получил свои жуткие шрамы и рубцы, вот почему я стараюсь лишний раз никому не показывать свою руку, потому что выдумка с кровожадной собакой заставляет невольно вспомнить случившееся – следы и без того навсегда со мной. Васильевну с тех пор я вижу лишь в ночных кошмарах и воспоминаниях, а ноющая боль в руке делает их настолько реальными и осязаемыми, что порой я слышу, как где-то рядом клацают её железные зубы.
4 419 просмотров
1 комментарий
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
