Страшные истории
Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.
Настроить сортировку
{sort}
Скорбная
© Игорь Шанин7 мин. Страшные истории Марго 11-03-2020, 14:06 Источник Принял из ТК: Helga
Последний раз я был тут чуть больше десяти лет назад, когда мне едва исполнилось шесть. Воспоминания смутные и не самые приятные — помню много зелени, вшивых собак и постоянно дерущихся сверстников. Ни дорог, ни автомобилей, ни киосков с мороженым.
Так осталось и по сей день — я гуляю по улицам меж приземистых одноэтажных домиков и стараюсь не вляпаться кроссовками в лужи грязи, что не высыхают после дождя неделями. Кругом ограды из разноцветных заборов и одинаково злобные шавки за каждым. Они захлебываются визгливым лаем при приближении постороннего, страшно даже представить, каково их владельцам выслушивать это по десять раз на дню. Что касается ровесников — драться они перестали, вот только дружелюбия не прибавилось. Проведя в деревне больше месяца, я сделал вывод, что здесь просто не любят приезжих. Особенно если ты из города. Сразу ощущаешь себя калекой или прокаженным. Так здесь выражают деревенскую зависть — они, конечно, мечтают о кинотеатрах и клубах, вот только куда уж. Поэтому при встрече с приезжим надо выразить, что тебе и тут хорошо, а он пусть убирается откуда пришел.
Надо ли говорить, что наказание родителей удалось на славу. Кроме бабушки с дедушкой хорошо ко мне относится только соседская девчонка Зоя, но это сомнительное удовольствие. Она то ли блаженная, то ли просто странная. Вечно грязные спутанные волосы цвета прелой соломы, заляпанная футболка и отстраненный взгляд. Зоя постоянно улыбается, и иногда нужно повторять ей что-нибудь дважды или трижды, чтобы дождаться ответа. Мы познакомились, когда я увидел, как она пытается ездить верхом на теленке с замученными глазами.
С Зоей мы подружились, потому что оба изгои. Ребята не любят ее так же, как и приезжих, потому что странных вообще никто не любит. Иногда они разрешают посидеть с ними вечером или поиграть в лапту, но во время игры всегда делают так, чтобы я и Зоя оказались в одной команде. И всегда прикладывают все силы, чтобы победить нас. Один раз я своими глазами видел, как один из парней смачно плюнул на мяч, прежде чем кинуть его в бегущую Зою.
И если я смирился со своей участью, то Зоя ее категорически отказывается принимать. Когда мы пьем чай в беседке моей бабушки, когда убегаем в лес, когда ходим купаться, она всегда говорит об одном и том же — как добиться расположения ребят. Бесконечно фонтанирует идеями. Почти все до смешного нелепы: стать известным спортсменом, спасти планету от вторжения инопланетян, вытащить кого-нибудь из пожара. Всегда слушаю ее вполуха и только киваю, не мешая мечтать. Я-то в конце лета уеду, а Зоя так и останется во враждебном окружении деревенской шпаны.
Купаться мы уходим вниз по реке, там небольшая заводь, окруженная деревьями. Идти больше часа, зато здесь нас не увидит никто из ребят и не начнет выкрикивать «жених и невеста». Мы плаваем в холодной речной воде, а потом выбираемся на каменистый берег и валяемся под солнцем, пока не обсохнем.
В одну из таких вылазок Зоя спрашивает:
— А ты слышал про Скорбную?
Я отвечаю:
— Звучит знакомо. Кажется, кто-то говорил про нее мельком, не помню.
Зоя лежит на животе, подперев подбородок ладонями. Мокрые волосы спутались на плечах, капли речной воды поблескивают на загорелой коже. Она всегда купается в майке и шортах, и сейчас мокрая ткань липнет к коже, делаясь такой прозрачной, что можно разглядеть родинки на выпирающих лопатках.
— Скорбную все боятся, — говорит. — Она страшнее всего, что тут есть.
Точно. Это местная легенда, какие бывают в каждой деревне. Ребята пугали ей друг друга вечером у костра в один из тех редких дней, когда нам разрешили побыть вместе со всеми.
— Я не знаю подробностей, — говорю.
Зоя принимает сидячее положение, ладони с грязными ногтями зарываются во влажный песок.
— Это женщина, которая жила в деревне много лет назад, сейчас уже никто не помнит ее настоящего имени, — рассказывает. — Ее муж ушел воевать, а обратно приехал в гробу. Тогда Скорбная спустилась в погреб и повесилась.
Кругом тихо, только плещет вода о камни да перешептываются деревья. Небо чистое как хрусталь, а солнце большое и жаркое. Тут никакая страшилка не напугает.
— Просто повесилась? — спрашиваю. — Почему тогда ее боятся?
— Потому что когда человек накладывает на себя руки, его не пускают в загробный мир, — отвечает Зоя. — Так и со Скорбной случилось — осталась навечно в своем доме. Он так и стоит на месте, никто не хочет к нему подходить. Помнишь ту развалину на окраине?
Видел тот дом один раз. Заросшая травой и сорняками изба с пустыми окнами и просевшей крышей. Мне еще тогда подумалось: почему дом не разобрали, если он пришел в негодность? А тут вон как, оказывается.
— А кто сказал, что Скорбная в доме? — спрашиваю.
— Все знают. Если кто-нибудь зайдет ночью внутрь, его больше никто никогда не увидит.
— Правда?
Зоя поднимает горсть песка и сыплет себе на голову.
— Я слышала, кто-то из родни Скорбной забрался в дом после ее смерти, чтобы вытащить вещи. Его с тех пор никто не видел. А еще всякие сорванцы шастали там, и их тоже после этого никто никогда не видел. Какой-то дурак остался там переночевать на спор, и его больше никто никогда не видел. А несколько лет назад пацаны заставили ночью одного приезжего туда зайти, и знаешь что?
— Его больше никто никогда не видел?
— Точно.
Она отстраняется и смотрит внимательным тяжелым взглядом, совсем не свойственным для простоватого лица деревенской дурочки. Тысячи песчинок запутались в волосах, рассыпались по костлявым плечам
Сердце будто бы замедляет ход, по коже ползут мурашки, я хмурюсь, не находя слов. А потом Зоя вдруг хмыкает:
— Такая тупость, да?
Все напряжение тут же улетучивается, и я выдыхаю, удивляясь, что последнюю минуту вообще не дышал.
— Если тупость, зачем тогда про это рассказала? — спрашиваю.
— Потому если мы побываем в том доме ночью, то пацаны нас зауважают. Они до смерти боятся этой истории.
Зоя смотрит на меня выжидающе, будто я должен прямо сейчас пуститься в радостный пляс от такой гениальной мысли.
— Что, надо просто побывать в том доме? — тяну.
Это, конечно, гораздо проще, чем биться с инопланетянами.
— И снять на камеру, у тебя же есть на телефоне, а то никто не поверит. — По лицу Зои расплывается привычная мечтательная улыбка. — Сделаем все как-нибудь совсем уж страшно — спустимся в погреб, свечи зажжем. Они же нас на руках носить будут! Что, согласен?
Бормочу неуверенно:
— Ну можно.
Ходить ночью в заброшенный дом страшно, даже если не веришь в призраков. Радует только то, что Зоя забудет об этом уже через несколько часов, как забывает про любые другие свои идеи.
***
Той же ночью просыпаюсь от тихого стука по стеклу. За окном в зыбком свете полумесяца маячит худая фигура с взъерошенной копной волос. Сажусь в кровати, пальцы беспомощно впиваются в одеяло, сердце гулко стучит, готовое выпрыгнуть через горло. Проходит почти минута, прежде чем я соображаю, что к чему.
Когда раскрываю окно, Зоя с упреком шепчет:
— Ты что, еще не готов? Мы же договорились!
В руках у нее несколько церковных свечек и какой-то хлам, а в глазах такая несокрушимая уверенность, что видно даже сквозь потемки. Кажется, отвертеться не получится.
Мы крадемся по темноте, стараясь не приближаться к оградам, чтобы ни одна шавка не подняла вой. В деревне даже днем тихо, а ночью и вовсе кажется, что оглох: ни кудахтанья кур, ни перекрикиваний соседок, ни коровьего мычания. А еще все окна одинаково черные, нигде не горит свет. В отличие от города, по ночам тут все спят.
Зоя каждый овраг знает, поэтому шагает бесшумно и быстро, а порой вовсе начинает подпрыгивать, будто играет в одной ей видимые классики. Я же то и дело спотыкаюсь о корни и кочки. Когда спрашиваю разрешения включить фонарик на телефоне, она отмахивается:
— Не вздумай. Если кто-нибудь увидит, как мы ночью бродим, сразу домой загонят.
Вот что действительно было бы здорово.
К тому моменту, как мы добираемся до пункта назначения, у меня все ноги в царапинах и ссадинах, где-то даже успел зацепить коленкой крапиву. Но боль отступает на задний план, когда я рассматриваю дом. Он днем-то мрачноват, а сейчас и вовсе похож на непонятного монстра с пустыми глазницами-окнами. Звездный свет ложится на бревенчатые стены, от чего они кажутся еще чернее, чем есть на самом деле.
Ограда давно сгнила и повалилась, поэтому мы просто шагаем по тому, что раньше было забором, и замираем у крыльца.
Зоя опасливо оглядывается на деревню, а потом шепчет:
— Тут включай. И сразу пошли.
Фонарик на телефоне выплескивает вперед бледный свет, и мы семеним по скрипучим половицам в тесные объятия дома. Луч выхватывает то заплесневевшие стены, то дверные косяки с облупившейся краской. За окнами высокие кусты одичавшей смородины на фоне ночного неба. Они будто хотят заглянуть внутрь, чтобы получше нас рассмотреть.
Внутри все почти нетронуто — старые деревянные стулья, большой крепкий стол, огромная печь с разинутой дверцей. На полу осколки посуды и опрокинутая кастрюля. В углу огромный сундук с заржавевшим замком, моя бабушка хранит в таком старые вещи. Подоконники поросли мхом, а ставни сплошь увиты плющом. На потолке пятна черной плесени и пряди паутины, сквозняк играет ими будто занавесками.
Увидев на полу крышку погреба, Зоя опускается на колени и тянет за кольцо. Скрипят ржавые петли, крышка откидывается в сторону. Мы склоняемся над прямоугольником черноты, и я чувствую на лице веяние прохладного воздуха с запахом гнили.
— Обязательно туда? — спрашиваю. — Мы же и так в доме, зачем туда?
— Не бойся, — отвечает Зоя. — Сейчас страшно только то, что нас родители поймать могут. Папа говорит, бояться надо живых. А Скорбная повесилась давно, что она нам сделает?
Пока я подбираю отговорки, она вырывает из моих рук мобильник и спускается вниз. С тоской оглянувшись на выход, я ступаю следом.
Деревянные ступени жалобно скрипят под каждым шагом, пока мы не оказываемся внизу. Дыхание вырывается жидкими облачками пара и тут же тает. Пол здесь — сырая земля, холодная как лед. На стенах полки с поблескивающими в свете фонаря пыльными банками. Запах сырости такой сильный, что, кажется, впитывается прямо в кожу. Хочется долго стоять под душем и отмываться от него.
— Я у папы, кстати, сегодня спрашивала про это, — говорит Зоя. — Он сказал, у него друг сюда пошел лет десять назад. И с тех пор его никто никогда не видел.
Она спокойно кладет телефон на одну из полок, а сама садится прямо на грязный пол спиной к выходу. Фонарик светит в потолок, удлиняя тени от торчащих из стен гвоздей.
— Вот только папа сказал, что на самом деле этот друг просто от жены сбежал, — продолжает Зоя, покачиваясь всем телом вперед-назад будто в неведомом танце. — Уехал куда-то, так она ему надоела. И у всех остальных историй тоже есть объяснения.
В рассеянном свете видно, как она выкладывает на пол свечи и какие-то вещи, попутно объясняя:
— Мы сейчас устроим как будто бы ритуал вызова духа, снимем на видео, поэтому я взяла кое-какие предметы. Это погоны моего дедушки, точно такие же были у мужа Скорбной. А это кусок веревки, она же на веревке повесилась. Наверное, для такого ритуала нужны вещи, которые лично ей принадлежали, только где ж их взять? Да и какая вообще разница...
Свечи вспыхивают, но я не успеваю заметить, чтобы Зоя подносила к ним спичку. Кажется, спичек у нее вообще нет. От дрожащего пламени тени пускаются в пляс по заплесневелым стенам.
— Сделаем все быстро. На этот раз никто не скажет, что я ошиблась.
Зоя поглощена своим бормотанием и совсем не слышит то, что слышу я — как скрипят ступени в гудроновой темноте выхода.
— Никто не назовет меня глупой.
На свет бесшумно ступает женская фигура в платье с узором из больших цветов. Похожие на паклю русые волосы почти закрывают лицо, видно только тонкие посиневшие губы и острый подбородок. Огонь поднимается выше, желтый воск тонких свечек искрит и тает. Я гляжу на Зою с непониманием, а она как ни в чем не бывало рассказывает:
— В прошлый раз все пошло не так, меня до сих пор не простили.
Фигура останавливается у нее за спиной. Я открываю рот, чтобы закричать, но горло сводит судорогой, и получается только хрипеть.
Зоя поднимает вопросительный взгляд:
— Ты что?
Скорбная кладет ладонь на ее плечо, я различаю бледную кожу со следами разложения и синие ногти.
Тогда Зоя улыбается:
— Я же сказала.
Она поднимается на ноги и показывает на меня:
— Забирай.
Скорбная ступает вперед, прямо в свечной круг, но пламя не трогает ее. Желтые языки касаются платья и шипят, испуская белесый дым.
— Все, что я сказала про Скорбную — правда, — говорит Зоя негромко. — Но не вся.
Свечи гаснут и мнутся, когда женщина наступает на них босыми ногами. Она подходит все ближе, так, что я различаю тусклый блеск глаз под спутанными волосами. Взгляд мертвых неподвижных зрачков ни на секунду не сползает с моего лица.
— После смерти Скорбная не смогла упокоиться и стала срывать злобу на жителях деревни, — говорит Зоя. — Убивала за год по несколько человек: дети, старики — неважно. Люди видели, как она выходит из своего дома ночью, чтобы зайти в чью-нибудь дверь, а утром там находили покойника.
Скорбная замирает в полушаге от меня, и сразу становится холоднее. Ее рот приоткрывается, видно желтые зубы с засохшим пятнами крови.
— Однажды кто-то предложил принести жертву, отвести ночью в дом кого-нибудь из приезжих. И это помогло. Скорбная не трогает своих, если к ней приводить добычу. Хотя бы раз в год. — Зоя вздыхает: — В прошлый раз я заманила сюда одну дуру из соседнего села, но она испугалась, когда мы подошли к дому, и убежала. Тогда Скорбная убила новорожденного ребенка в деревне, а меня назвали виноватой и презирают теперь. Так что надо исправиться.
Скорбная наклоняется ко мне, рот размыкается шире. Там, за испачканными кровью зубами, только темнота, бездонная и непроглядная. Смотрю в нее как загипнотизированный и не могу даже пошевелиться.
— Что... Что теперь со мной будет? — спрашиваю.
— Теперь, — отвечает Зоя, — тебя больше никто никогда не увидит.
2 608 просмотров
0 комментариев
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Комментариев пока нет
