Страшные истории
Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.
Настроить сортировку
{sort}
Лучшая жизнь
© German Shenderov60.5 мин. Страшные истории Цердум 6-10-2019, 21:15 Источник Принял из ТК: rainbow666
------
В следующий раз, когда захотите лучшей жизни – подумайте дважды. Хватит ли вам сил усидеть на новообретенном троне счастья? Не потребуются ли те мосты, что вы так безоглядно сжигали за собой?
Я не задавался столь сложными вопросами и вот он я теперь – уборщик на вокзале в городе мечты. Когда отец между очередными ходками на зону все же допился до алкогольного делирия и вышел из окна, пришло страшное осознание, что в грязевых сугробах Магнитогорска мне суждено сгинуть, как и целым поколениям таких же, родившихся с надеждой на лучшее. В конце концов, я не просто ничего не сделал, чтобы отойти от уже предопределенного сценария – все шло по глубокой накатанной колее, где даже подвинуться на миллиметр в сторону стоит невероятных усилий.
Меня, когда мне стукнуло шесть, как и большинство моих сверстников, раззявленной уродливой пастью встретила средняя общеобразовательная школа №5 города Магнитогорска, и разомкнула она свои обшарпанные скрипучие двери лишь по прошествии девяти лет. Очень сложно чему-то научиться в атмосфере постоянной ненависти – когда одноклассники гнобят тебя за скромное поведение и дешевую одежду, а учителя просто ненавидят по старой учительской привычке находить в классе гадкого утенка. Сложно усваивать знания, когда ты занят тем, чтобы не описаться прямо в классе, потому что поход в туалет или просто выход из класса во время перемены мог превратиться в очередной аттракцион унижений и боли.
Когда кто-то со смехом, уже будучи взрослым, рассказывает, как чей-то портфель отправился в унитаз, или как кого-то заперли в туалетной кабинке вы никогда не видите за этим человека, которому пришлось испытать подобное. Впрочем, все это мелочи – портфель можно отмыть, а если покричать, то, пускай и с позором, но из кабинки тебя выведет завуч – благо его кабинет находился недалеко от туалета для мальчиков. Гораздо страшнее, когда тебе скручивают руки за спиной пособники главного «хулигана», как их всех называла моя мама, затыкают рот половой тряпкой и… фантазия жестоких и безнаказанных подростков может быть просто неистощимой. Особенно по отношению к худенькому, низкому мальчику с тихим, писклявым, почти девчачьим голосом. Мальчику, за которого некому заступиться, и который все равно никому ничего не расскажет.
Не подумайте, я пытался, но моя мать, тянущая лямку на двух работах не могла найти ни физических, ни моральных сил для решения проблемы. Когда я приходил домой в синяках и в слезах в порванной одежде, мне доставалось по спине тонким проводом от давно неработающего видеомагнитофона, потому что придется тратить деньги на новую одежду и учебники, взамен вымокших в воде унитаза. Все что она говорила мне, это «держаться от этих здоровых лбов подальше, не приведи Господь, эти уголовники тебе голову проломят». Но за голову я больше не боялся, и просто в последующие разы, когда меня силком вытаскивали из класса «поиграться» прямо на глазах учителей, я лишь тихонько просил «ребят, только не портьте одежду». Им сложно отказать в великодушии – эту мою просьбу они старались выполнять.
Переломный момент в моей жизни наступил, когда мне исполнилось пятнадцать – один из отцовских родственников, ни разу не сидевший, что выгодно его отличало от остальных членов семьи по папиной линии, собрался в Америку. Ходя на какие-то курсы и просиживая сутками за компьютерами друзей, двоюродный племянник или брат – уже не помню – моего отца смог научиться азам программирования, и начал как безумный рассылать резюме во все подряд иностранные компании. И вот, одна откликнулась. Как потом рассказывал дядя (так уж я его называл) Алик, в кадровом отделе оказался человек из нашего города и решил «по знакомству» дать шанс. Мытарства с гринкартой я описывать не буду – я и сам с трудом понял, как дяде Алику удалось ее получить, но в итоге – вот он, сидел на нашей кухне и прощался. А в ногах у него стояла большая картонная коробка. Как выяснилось, коробка предназначалась мне: «Вот, Антоха, тебе моя старая машина. Там и игрушек хватает, и для головы немного. Глядишь, если научишься чему, вытащу и тебя из этой мухосрани к нам в фирму.»
Не уверен, что правильно запомнил его слова – все мое внимание сожрала без остатка коробка, и пока мать, держась за сердце, возмущалась: «Я свою кровиночку в такую Тьмутаракань не отпущу! А ну как обманут тебя – останешься на улице, без денег и без крыши, не надо нам такого! Он и языка не знает – ты погляди на его оценки по английскому…», - я уже представлял, сколько часов чистого счастья меня ждет за пластиковым экраном, который защитит меня и от ребят во дворе из-за которых я вот уже лет семь не ел в столовой, и от уродов-одноклассников, и от безразличных учителей. Он заменит мне и Катю Воронину, которая после моей робкой попытки предложить ей погулять до сих пор на весь класс бросает мне унизительные комментарии типа: «Эй, Казанова, а свитер с дырками это новый писк моды?» Он же заменит мне и отца, которого я помню смутно по его редким и кратковременным возвращениям из исправительных учреждений, по жутким побоям и запаху перегара. По странным татуированным знакомым, которые могли остаться у нас дома очень надолго и уходили только после визита участкового, и по скорбному лицу продавщицы, которая отпускала маленькому истощенному мальчику три бутылки водки и, подмигивая, протягивала мне под прилавком горбушку белого.
В общем, вы поняли – я собирался сам спрятаться в этой коробке и не вылезать никогда. Вылезать все же пришлось – ходить в школу, в магазин за продуктами – у матери от стоячей работы опухали ноги и… собственно, все. Тем более, что школу я очень быстро начал прогуливать, особенно, когда подключил интернет – это мне стоило нескольких весьма серьезных побоев от моих дворовых знакомых – они несколько раз останавливали меня по пути в школу, прежде чем они поверили, что «денег на столовую у мамы больше нет», со всеми этими: «А если найду? А ну, попрыгай, вдруг зазвенит!»
Период знакомства с интернетом я упущу из внимания – это достойно отдельной книги – скажу лишь, что это в корне изменило мое сознание и мое мировосприятие. Очень легко было утонуть в этом ярком мире, где нет настоящей боли, нет настоящих слез, но есть настоящая радость и почти настоящее удовольствие. Но я не забывал завет дяди Алика, я ему регулярно писал длинные развернутые письма, где рассказывал, о своем обучении программированию и своих успехах в английском, который я решил подтянуть самостоятельно, но не получал ответа. Впрочем, можно понять, человек в нормальной стране на настоящей работе – скорее всего у него хватает занятий помимо общения с родственниками на другом краю света. Так что я начал искать свой путь наружу из этого ада, который по чьей-то ошибке называют жизнью, самостоятельно. Мне пришлось просмотреть терабайты материала по теме «эмиграция», почти год я занимался лишь тем, что отсеивал семена от плевел. Чьи-то гениальные советы на форумах, не имеющие ничего общего с реальностью составляли из себя некое мусорное море информации, в котором одинокими суденышками плавали сухие как мел статьи с сайтов посольств и трудные для понимания, но адекватные советы от бывалых эмигрантов. Но все сходились в одном – нужны деньги. Об этом вопил каждый баннер, предлагавший помощь в переезде за умеренное вознаграждение, каждый комментарий, каждая картинка, где как минимум изображен чемодан непрозрачно намекали – моей мечте покинуть страну направлений и разбитых надежд суждено погибнуть.
Но, когда мы чего-то страстно жаждем, Господь или сама Вселенная, будто в виде издевки дает нам желаемое. Не в том виде и не в той форме, в какой мы этого ждали, но мы получаем заветный приз от самой Фортуны. И это почти всегда мешок золота в руки утопающему.
Так было и в моей ситуации – мать умерла неожиданно. Она зашла в мою комнату, тяжело переступая опухшими ногами, покрытыми трещинами варикозных вен, брезгливо пнула в сторону кучу грязных салфеток, окинула скорбным взглядом мою маленькую комнатушку, одновременно пустую – у меня всегда было очень мало вещей, и полную – всякой бесполезной ерундой – журналами, которые я брал у знакомых «почитать», упаковками от «Ролтона», на всех плоских поверхностях стояли части разномастного чайного сервиза - в общем, обычный бардак в комнате человека, которому незачем жить. Поджав верхнюю губу, щедро усыпанную жестким темным волосом, мать вздохнула и «начала»:
- Ну что, сыч, пролежни еще не появились? Как у тебя глаза-то не вытекли, целыми днями сидишь за своим ящиком, матери не поможешь. Весь одиннадцатый класс просидел, хорошо хоть со справкой не выпустили. Если бы мать не похлопотала вовремя, уже сапогами бы плац топтал. А зря – зря, говорили мне подруги – там бы из тебя мужика сделали. Так нет же – сидит вот. Один допился до чертей, тьфу, прости Господи, другой последние штаны просиживает за игрушками и порнухой. Ты хоть раз в жизни девочку-то обнял? Ну что, что ты на меня смотришь? Не воспитала, эх, не воспитала, работала всю жизнь, думала, хоть человека достойного выращу а не это… Ты за что мать в могилу вгоняешь, я тебя спрашиваю! – перешла она на хриплый крик, - Я что, вот эти руки зря в кровь стираю, чтобы тебе, падали этакой было что носить и жрать, а!? Ты думаешь, это все просто так достается? Тебе восемнадцать уже, ты нихера не сделал! Твоим аттестатом только подтереться можно – людям стыдно показать! У соседки Ванечка инженером на завод пошел – квартиру снял, матери помогает! А ты…
Обычно я игнорировал подобные «душеспасительные беседы», но в этот раз что-то будто дернулось внутри, возмутилось - захотелось доказать хотя бы собственной матери, что я тоже чего-то стою.
- Мам, успокойся, пожалуйста, - попытался я ее урезонить, - Я здесь тоже не ерундой занимаюсь. Я ищу работу за рубежом. Сейчас рассылаю резюме. Я перееду, устроюсь там на работу, смогу тебе деньгами помогать, тебе больше не придется пахать на двух работах, я…
Я осекся, оторвав глаза от монитора. Впервые в жизни я понял, что значит «почернеть от ярости». Глаза моей матери по-настоящему напугали меня. Такой взгляд я видел до этого только в фильмах ужасов – у каких-нибудь викингов-берсерков, у диких животных, обезумевших от ярости.
- Так ты тоже решил меня бросить! – взревела она, - Дрянь! Ничтожество! Лучше бы я аборт сделала! Отродье ублюдочное! Лучше бы ты тоже из окна вышел, тварь такая!
Мать бросилась к компьютеру. Сейчас к своему стыду я вспоминаю, что это был единственный случай, когда я встал на чью-то защиту – я загородил системный блок собой, но нужен ей был не компьютер. Ловким движением она выдернула провод из монитора и совершила привычный замах, черная змея в ее руке хищно взвилась, готовая опуститься на мое лицо. Я закрыл глаза, ожидая удара, но… ничего не происходило. Открыв один глаз, я удивился. Мать будто превратилась в каменное изваяние, и лишь лицо находилось в непрерывном движении. Глаза ее шарили по комнате, будто в поисках какого-то предмета, а губы беспорядочно шевелились, словно она пыталась подобрать подходящее слово, которое только-только вертелось на языке. Потом тело моей матери грузно рухнуло на пол, словно ей подрубили ее многострадальные ноги-колонны. Мама не шевелилась, только смотрела на меня уже совершенно иначе – словно ища помощи и защиты. Сквозь шум в ушах до меня донесся вымученный шепот: «Скорую, сыночка, пожалуйста, скорую!»
Но я остался на месте. Не знаю, что двигало мной в тот момент – страх, шок или безразличие. Врачи потом сказали, что моя мать умерла от разрыва аневризмы мозга. А шум в ушах не прекращался, и весь мир будто проходил через какой-то фильтр из грязной ваты, становясь серым, неясным и гулким, будто я на все смотрел со дна грязного, покрытого ряской пруда. Похороны, морг, ритуальные агенты, бальзамация, всего этого я не запомнил. Подвязанная челюсть и отвратительно расслабленное, похожее на потекший воск, лицо с навсегда закрытыми глазами – все что осталось в памяти от этих мрачных недель.
Лишь на краткий миг мое сознание прояснилось – когда тетка по маминой линии, которую я видел от силы два раза – она же помогла с похоронами – сообщила мне с каким-то отсутствующим видом что я единственный наследник, и загаженная двушка в девятиэтажке на окраине Магнитогорска теперь моя.
Нет, радости не было. Все же я понимал, что вина за смерть моей матери лежит на мне, и это ощущение угнетало, но… Я понял,что мои проблемы теперь решены.
В интернете я связался с мужиком средних лет по имени Тарик – он переехал в центр Мюнхена откуда-то из Афганистана и теперь подрабатывал тем, что помогал клиентам с эмиграцией.
Я не буду описывать также и муторную процедуру продажи квартиры, за которой последовали совершенно непонятные мне манипуляции с документами, перечисления денег на разные счета, но кончилось все тем, что я стоял совершенно ошеломленный с маленьким чемоданом, набитым моими нехитрыми пожитками с лэптопом и курил на заправке аэропорта. Разговорчивый таксист пытался увлечь меня беседой, рассказывая про собственный бизнес в Киеве, про дочку-красавицу, но я был слишком загружен собственными мыслями.
А мысли были… невероятные. Новые. Вот я стою, курю, никто на меня не кричит, никто не пытается ничего отобрать или сделать мне больно. Вот в моей руке мой первый в жизни чемодан. В нагрудном кармане алеет страницами свежеотпечатанный паспорт, а в нем, драгоценная, выстраданная, многократно оплаченная поездками, ложью и деньгами зеленоватая рабочая виза Федеративной Республики Германия.
Хамоватый пограничник долго листал мой паспорт с недовольным лицом, а я дрожал, как осиновый лист, отчаянно умоляя всех известных мне богов, чтобы все получилось. Как во сне, я прошел зону таможенного контроля, путаясь в ремнях и шнурках. В магазине Дьюти-Фри – впервые в жизни я увидел столько дорогих вещей. Пересчитав деньги, что остались у меня после покупки визы, оплаты комнаты в Мюнхене на месяц и множества других затрат, сопутствующих эмиграции, я счел, что могу позволить себе отпраздновать самое большое дело в моей жизни. Купив себе маленькую бутылочку вермута «Чинзано» я подошел к гигантскому окну, за которым, словно большие белые киты лениво ползали самолеты, я, улыбнувшись своим мыслям, легонько чокнулся со стеклом и сделал глоток. Сладкий и терпкий напиток мне понравился – я решил, что буду его иногда себе позволять, когда устроюсь в этом прекрасном и далеком Там. Трижды «Ха!»
Если я и боялся лететь на самолете, я этого не запомнил. Мои мысли были заняты другим – я представлял, как круто изменится моя жизнь, когда я, наконец, прилечу. Я смогу ходить в кафе и в бары. Никто не посмеет отобрать у меня деньги. Я буду гулять по ухоженным паркам и аллеям, кто знает, возможно даже не один. Я начинаю жизнь с чистого листа – никто не будет знать насколько жалким существом я был в Магнитогорске. В Мюнхене я вырасту большим, сильным и важным. Сделаю карьеру, и больше никто не будет говорить мне как и что я должен делать. Больше никто не посмеет сказать мне, что я чего-то не могу, на что-то не имею права... Никогда вновь.
В аэропорту прилета Тарик – крепко сбитый чернявый мужик лет сорока - встретил меня лично. Болезненно пожав мне руку, он махнул рукой в сторону парковки, и я поспешил за ним туда, не поспевая вертеть головой – небо, не подернутое серыми облаками, асфальт, не покрытый плевками и бычками, ровные, красивые здания, а не будто собранные из мусора. Когда мы ехали по центру города, восторгу моему не было предела. Я видел уютные оранжевые черепичные крыши, я видел красивые дорогие машины, множество зелени, и люди…Приветливые, никуда не спешащие, улыбчивые люди, красиво одетые. Они ели на ходу уличный фастфуд, разговаривали по телефону, просто сидели на несломанных скамейках и грелись на скупом мартовском солнышке. И я осознал – мои мечты не были несбыточными. В моей голове пронеслась уродливая мысль – чувство благодарности к матери… за то, что она умерла так вовремя.
Мы покинули эту чудесную часть города и въехали в район, больше напоминающий гетто. На улицах, сначала робко, потом все больше укореняясь в своей власти появлялся мусор. Углы домов были оккупированы темнокожими личностями подозрительного вида в спортивных костюмах. Они все либо кричали, либо курили, сплевывая вязкую желтую слюну на землю, либо грызли семечки. Внутри меня что-то начало знакомо сжиматься, мерзкий голосок зашептал на ухо: «Ты никогда не убежишь от себя… Ты заслужил такую жизнь и такой мир вокруг!». Машина двигалась все медленнее, и в конце концов повернула во двор самого обшарпанного здания на всей улице.
Тарик остановил машину, грубо, словно больной зуб, вырвал мой чемодан из багажника и коротко махнул мне рукой, чтобы я шел за ним. В подъезде, к счастью, не пахло мочой, к чему я привык дома, хотя «дома» у меня больше нет, но в воздухе висела такая сильная смесь запахов вареной капусты и сигарет, что, казалось, ее можно жевать.
- В квартире не курить, - бросил Тарик, увидев, как я втягиваю воздух ноздрями.
На третьем этаже он постучал в серую дверь, и нам открыли. Какой–то парень безразлично бросил Тарику: «Привет», - на немецком, и ушел в одну из многочисленных комнат. Одну из таких для меня открыл мой провожатый.
Стоило мне зайти в комнату, как мне стало тесно. Я, человек от рождения невысокого роста, почти физически почувствовал, как стены и потолок давят на меня. Мое новое жилище встретило меня весьма скромным убранством – надувной матрац, подушка на нем, стул, небольшой журнальный столик и… все.
- Чем богаты, как говорится. – неохотно оправдался Тарик за скромную обстановку. После чего протянул мне замызганную распечатку карты, на которой маркером было обведено гигантское здание.
- Это Хауптбанхоф – главный вокзал по-ихнему. Подойдешь завтра в шесть утра на инфо, спросишь Салима, скажешь, пришел работать. Зарплатную карточку оформим тебе на днях. Рубли можешь поменять вот здесь неподалеку, - ткнул он пальцем с обгрызенным ногтем куда-то в карту. После чего добавил:
-Ну давай, земляк. Обустраивайся.
И я остался наедине с чемоданом, матрасом, стулом и столиком. Впрочем, мне сложно вам передать, какую радость я испытывал в этот момент. Ощущение было похоже на то, что бывает, когда садишься за новую игру – тебя ждут новые невероятные приключения, друзья, трудности, и ты выходишь навстречу всему этому с грудью, полной восторга от грядущих чудес. То же творилось и со мной. Я как будто сбросил с плеч какие-то невидимые цепи, даже заметил, что перестал сутулиться.
Конечно, что делает маменькин сыночек первым делом, оказавшись в новом городе? Под сгущающиеся сумерки я пошел исследовать окрестности.
Я осознал, что действительно переехал в другую страну, когда вышел из двора и увидел метрах в двухстах невиданной красоты готический собор. Каменное кружево хищными шпилями впивалось в розоватое закатное небо. Стрельчатые окна из-за витражей напоминали фасеточные мушиные глаза, которыми собор меланхолично и надменно обозревал округу. Завороженный открывшимся мне видом, я подошел к зданию и обошел со всех сторон, к своему разочарованию обнаружив бомжей, спящих в нишах собора. В чуть менее восторженном расположении духа я решил разведать свое будущее место работы. Улицы, по которым я шел производили гнетущее впечатление. Уже закрывшиеся магазинчики содержанием витрин и нагромождением вещей внутри напоминали магазины в моем родном Магнитогорске. Впрочем, родным мне этот город за все восемнадцать лет так и не стал. Может быть, станет Мюнхен.
И вот, когда я, с пылающими от стыда щеками, пробежал мимо зазывно сверкающих неоновых табличек стриптиз-баров, моему взору открылось мое будущее место работы – Хауптбанхоф (надо запомнить это мудреное слово – мне здесь все же трудиться).
Это было гигантское серое здание, монументальное, напоминавшее сплюснутый монолит, будто явившееся из фильмов про антиутопии, окруженное такси и автобусами. Люди с трещащими на ходу о брусчатку чемоданами спешили внутрь и наружу, а у входов стояли и смолили сигареты все те же темнокожие мужчины. Я с опаской прошел мимо них, но на меня даже не обратили внимания.
Изнутри вокзал выглядел не такой давящей серой громадой. Приятный женский голос что-то объявлял по громкой связи, сверкали витрины, предлагая книги и лакомства отправляющимся в путь, цветы для встречающих. В самом углу Главного Вокзала я нашел круглосуточный супермаркет рядом с ярко раскрашенным входом в Бургер Кинг, не забыв мысленно для себя отметить местонахождение информационной стойки.
Цены меня неприятно удивили. Тех денег, что я оставил себе после продажи квартиры мне едва хватило бы на месяц самого скромного пропитания. Упав духом, я побрел домой.
Успев несколько раз заблудиться, я все-таки нашел свой новый дом и без сил рухнул на матрас, который всю ночь ходил подо мной ходуном.
Желая знать немного больше о своем будущем месте работы, я заглянул в поисковик и вбил «Главный Вокзал Мюнхен». Русская страница Википедии, вопреки своему обыкновению, была скупа на информацию – дата открытия – первое сентября тысяча восемьсот тридцать девятого и краткая информация о среднем потоке людей за день – триста пятьдесят тысяч, ну и разнообразная техническая информация, читать которую оказалось неинтересно. Перелистнув на немецкую версию, я ужаснулся обилию текста на этом трудном языке. Продираясь сквозь сложные двух- и трехкоренные немецкие слова, я прочел, что, оказывается, тот вокзал, что был основан в тридцать девятом и вовсе не был даже в том месте, где стоит современный, его реставрировали, достраивали и перестраивали, создавая тем самым целый календарь открытий и ремонтов здания. Свой нынешний вид здание приобрело в шестидесятом году прошлого века, но, впоследствии неоднократно модернизировалось – добавлялись новые линии, тоннели и технические помещения. В примечаниях не было ничего особенно интересного – вот кто-то из тогдашних знаменитостей заложил первый кирпич, вот повреждения в результате бомбежек во время Второй Мировой, вот один из ведущих инженеров не явился на какую-то церемонию, потому что пропали его жена и двое детей и прочая белиберда.
Звонок будильника на новом телефоне, что я купил перед вылетом встретил меня с открытыми глазами. Вдохнув полной грудью, я помчался на Главный Вокзал.
Подойдя к информационной стойке, я застыл в нерешительности. Разумеется, я попытался подучить немецкий перед тем как приехать в Мюнхен, но… использовать свои знания на практике мне пока не доводилось. Я встал в очередь из трех человек, теряя уверенность в своих знаниях все сильнее, пока люди отходили от стойки. Я пропустил перед собой пару человек, чтобы дать себе больше времени на составление фразы, потом еще пару. Но в один прекрасный момент между мной и девушкой за стойкой не осталось никого. Светловолосая служащая вокзала улыбнулась мне и что-то спросила. Я набрал воздуха в грудь и выпалил:
- Здравствуйте, я работать, я хочу Салим, - выдал я на одном дыхании.
- Что, простите? – переспросила она, и я покрылся краской с головы до ног.
- Работать я, Салим, здесь.
На ее лице отразилось понимание, она, закивав, что-то быстро набрала на телефоне, и жестом попросила подождать. Через пару минут ко мне подошел темнокожий парень чуть старше меня в ярко-оранжевом комбинезоне, как жилетки у дорожных рабочих в Той Стране. Поздоровавшись с девушкой, парень хлопком по плечу дал мне понять, что нужно идти за ним. За неприметной дверью с надписью «Только для персонала», как я смог понять, меня ждал узкий коридор с этими жужжащими лампами дневного света. По коридору было расположено еще несколько дверей. Салим, не сказав ни слова с момента нашей встречи, также молча открыл дверь и ткнул мне пальцем на такой же, как у него заботливо сложенный для меня оранжевый комбинезон и пару резиновых перчаток, лежащих сверху. Мой новый коллега оперся на стену, и на его лице застыло выражение ожидания.
Это царство немых начинало меня угнетать. Неужели у них не хватило даже минимального желания нормально общаться в новой стране в которую они приехали не гостить а жить? Я никогда не буду таким. Сегодня же себе куплю качественный самоучитель в каком-нибудь книжном магазине. Это будет моя инвестиция в будущее. Под выжидающим взглядом Салима я натянул комбинезон прямо на одежду, после чего попытался спросить на немецком: «Как мне?» - но Салим чуть ни в каком-то суеверном ужасе замотал головой. Из того же чулана, где лежала моя рабочая форма он выудил большую желтую тележку с прилаженным к ней мусорным пакетом и ведром, в которую кто-то также заботливо уложил чистящие средства, губки и ершик. Вручив мне ее, Салим жестом пригласил следовать за ним.
Мы снова вернулись в мир красивых, богатых и беззаботных людей, пивших ароматный кофе, жевавших крендельки, болтающих по телефону и изучающих табло отправлений в предвкушении поездки. С ними у меня было не больше общего, чем со знаменитостями, белозубо скалящимися с рекламных плакатов. Но размышлять об этих различиях долго не пришлось – Салим подвел меня к двум дверям со стилизованными изображениями мужчины и женщины. Его приглашающий жест был красноречивее всяких слов – сунув мне в руки швабру, он, довольный собой удалился, оставив меня один на один с общественным туалетом на главном вокзале города Мюнхена.
Так началась моя «лучшая жизнь». Первое время самым сложным было бороться с рвотными позывами – в воздухе почти физически ощущалась взвесь из человеческих отбросов. Мой рабочий день длился двенадцать часов. Стоило закончить с одним помещением, как, будто из-под земли вырастал Салим и вел меня к новому фронту работ. Потом я выучил маршрут и его присутствие в моей жизни ограничивалось приветственным кивком, когда я приходил на работу.
Люди по-разному воспринимают тяжелые обстоятельства. Кто-то через боль, унижения и страх смерти смог достойно выйти из ворот концлагерей, сохранив разум и волю к жизни. Кто-то ломался в тюрьме, когда оказывался в одиночной камере. Люди, пережившие пыточные застенки Вьетконга в своих заметках писали, что достигли предела человеческих возможностей. Но никогда нельзя забывать, что у каждого человека есть какой-то невероятный потаенный ужас, испытав который он уже никогда не будет прежним. Пожалуй, моим ужасом подобного рода оказалась эта работа. Разглядывая фотографии из «рая» с чистыми ухоженными улицами, улыбающимися лицами и красивыми домами я не задумывался – а кто строит этот «рай»? Я получил ответ в самой страшной форме – повторюсь, у Фортуны весьма специфическое чувство юмора.
Именно я оказался тем самым рабом, на чью спину небожители ставят ногу по пути на свой трон. Используя подобные лиричные выражения, я пытаюсь отгородиться от настоящих видений того, что мне приходилось делать. Но, давайте отбросим в сторону красивые слова, и я опишу вам свою настоящую работу.
В шесть утра я уже должен стоять в этой мерзкой, напоминающей тюремную, оранжевой робе у дверей комнаты для персонала и ждать указаний Салима. Тот, похоже, в целом был неплохим парнем, и, возможно, какое-то время назад сам выполнял эту работу, а потому с пониманием относился к моей брезгливой медлительности первое время. Позже, Салим начал меня сначала подгонять своим успевшим стать ненавистным «Хэй-хэй-хэй!», а потом периодически хватать за шкирку, и, как котенка тыкать в недомытые мной места, что невольно напоминало мне мои школьные годы.
И вот, после повелительного жеста Салима, я отправлялся в указанном направлении, к очередному месту «общественного пользования». Наверное, анонимность позволяет людям на время потерять свою человечность, потому что первое время я не мог поверить, что отмываю не туалет для этих взрослых, хорошо зарабатывающих и хорошо выглядящих людей, а чертов зверинец.
Использованные презервативы, похожие на уродливую медузу, могли легко забить трубу унитаза, поэтому мне приходилось руками, пусть и в перчатках, вынимать этот продукт чьей-то похоти и безразличия. Беря мерзкую резинку в руки я почти физически ощущал тепло чьего-то члена, побывавшего внутри. Тепло стало в моей работе апогеем мерзости. Каждый раз, прикасаясь к очередному мазку дерьма, к очередной сопле на раковине или на стене, к очередному окровавленному, распухшему, будто утопленник, от впитавшейся воды тампону и ощущая это «тепло», я, чтобы тут же не добавить собственным скудным завтраком себе работы, отворачивался в сторону и видел, как хлопает закрывающаяся дверь. Это мог быть мужчина средних лет, дорого одетый, в деловом костюме, чисто выбритый и с кожаным дипломатом в руке. Это могла быть красотка, словно сошедшая со страниц гламурных журналов или пожилая респектабельная дама в вычурной шляпе. И я осознавал, что это следы их обуви на кружке для унитаза, это их «тепло». И вот та использованная туалетная бумага в углу тоже несколько секунд назад была в их руках. Это вот та принцесса дискотек, что на блестящих туфлях выбежала, брезгливо обойдя собственную лужу рвоты, это она сегодня ела пиццу с салями, грибами и… кажется, халапеньо? Это вот этот парень, что покинул туалет пошатывающейся походкой, только что ставился героином и оставил мне на память инсулиновый шприц. Вот она, счастливая обладательница третьего размера, чуть ли не вприпрыжку выскакивает из моей зловонной обители скорби, бросив прямо на пол тест на беременность. Отрицательный.
Разумеется, когда моешь туалеты, сложно не упомянуть запах. И вот здесь, дорогие читатели, я вас удивлю – к запаху привыкаешь за неделю. Да, от тебя шарахаются люди на улице и в общественном транспорте, но мой мозг, видимо, осознав весь ужас положения, просто как будто отключил синапсы, ответственные за обоняние и запах меня мучить перестал. Только мучительно слезились глаза от испарений ядреных чистящих средств, которые Салим на забывал заботливо складывать мне в тележку.
Впрочем, все это на самом деле не важно – я говорил о частностях, а главным было то, что… лучшей жизни у меня так и не было. Все эти махинации с рабочей визой, продажа квартиры, смерть матери… Нет, не так, убийство матери… Все это было лишь ради того, чтобы я снова прижимался к своим давно знакомым фаянсовым друзьям, только теперь… добровольно? Наверное, подобная невыносимая тщетность бытия и приводит людей на край платформы. Туда же несколько раз в конце своей смены ходил и я, смотрел на новый блестящий поезд обтекаемой формы, какие я раньше видел только в книжках и думал – а может…? Но в итоге, всегда делал шаг назад, разворачивался и шел… в свою комнату. Я так и не смог приучить себя называть эту халупу домом. Как будто мое подсознание уговаривало меня, что все это временно, но своей рациональной частью я понимал – это навсегда. До самой смерти.
Наверное, вы спросите, а что же я получал за это унижение, по недоразумению названное работой? Здесь сложилась интереснейшая ситуация. Моя зарплатная карточка пришла по почте сразу Тарику, на нее же приходила и зарплата. Тот, в свою очередь вычитал какой-то, одному ему известный процент, как «бригадир», снимал с меня за жилье, электричество, воду и номинально присутствующий беспроводной интернет, после чего остаток суммы передавал мне в конверте.
Когда я в первый раз открыл конверт, из глаз моих брызнули слезы.
Первый месяц я жил на деньги, что я оставил от продажи квартиры… Проживал я их не очень умно, разумеется. А что вы хотели от юноши из Магнитогорска, который в Макдоналдс ходил только на день рождения? Разумеется, мне захотелось и новой красивой одежды и вкусной еды, которую я раньше не пробовал. Само собой, я ходил и в кафе, и в бары, и даже в кино, пускай я даже ничего не понял из-за скудного знания языка. Так что денег про запас у меня почти не осталось. И когда я увидел три жалкие бумажки в конверте я осознал, что ничего не изменилось. Только теперь выкручиваться, урезать себя, экономить а иногда голодать придется не моей матери а только мне.
Когда Тарик увидел в моих глазах немой вопрос, он ничуть не стесняясь сообщил мне факты:
- Если что-то не нравится – пиздуй отсюда. Без места жительства и работы визу тебе прикроют. Вернешься в свои ебеня унитазы мыть за те же деньги. Устраивает?
И это оказался ответ на все вопросы на долгие годы, как мне тогда казалось. Рабство – не совсем верное слово, но это первое, что приходит на ум.
Во многих культурах бытует мнение, что у каждого человека есть некое высшее предназначение, некая основополагающая внутренняя доктрина, указывающая ему путь. Видимо, моим путем, указанным мне свыше оказался поиск лучшей жизни. И я не сдавался ни на миг. Я зубрил учебники немецкого – последнее, что я купил на деньги своей мертвой матери, я проглатывал самоучители по программированию один за другим, не забывая ежедневно, будто монетки в колодец, отправлять электронные письма дяде Алику. Но ответ не приходил, а каждое утро вышибало у меня почву из-под ног тошнотворным запахом, безразличием и «теплом». Каждый вечер приходилось уговаривать себя, что это не навсегда, чтобы заставить себя прочитать очередной параграф.
Но вот, дорогие читатели, я подхожу к моменту, когда действительно что-то круто изменилось. Первым происшествием в череде событий стало начало моего рабочего дня. Оно, мягко говоря, не задалось. Когда я пришел убираться в мужской туалет, сбоку от раковин моему взору предстала широченная спина высокого парня, лет двадцати пяти. Из-за этой спины раздавалось характерное журчание и струя мочи стекала прямо по плитке. Обычно, мой контакт с посетителями ограничивался кротким кивком и заискивающей улыбкой, в надежде, что те положат пару монет в тарелочку у входа. Но в этот раз мое возмущение толкнуло меня на диалог. Не стесняясь своего плохого немецкого, писклявого голоса и позорной униформы, я похлопал парня по одному из почти деревянных на ощупь плеч, между которых гнездилась бритая круглая голова.
- Извините. Не здесь, пожалуйста, не здесь. – с трудом выговорил я непривычные слова, постаравшись как можно лучше спрятать акцент.
Уже со спины я заметил, как парень удивленно вскинул брови и повернулся ко мне, мочиться не прекратив. Теплая, отвратительно теплая струя ударила мне в ботинки, урод подкинул член рукой и обрызгал мне и волосы и лицо. С безразличием в глазах он без интонации выплюнул хорошо знакомое мне из интернета слово:
- Унтерменш.
После чего тот убрал свой мерзкий отросток обратно в штаны, не забыв его встряхнуть, и, брезгливо обойдя меня, просто вышел из туалета. Можете представить, как я был раздавлен.
Да, на меня мочились и раньше. Пока моим одноклассникам было по двенадцать лет, и они не придумали чего-то поинтереснее, меня обоссывали в школе как минимум раза три. Но это ведь несправедливо – это должно было остаться там, в Магнитогорске, в старой, прошлой жизни. «Но ты-то тот же» - шепнул противный голосок где-то внутри - «Ты это заслужил.»
Слезы сами градом покатились из глаз. Да, я плакса, да я такой, жалкий, ничтожный. Осознание того, что в моей жизни ничего никогда не изменится…Осознание, что меня с таким спокойным безразличием просто не сочли за человеческое существо прожгло какую-то дыру в моей груди. Стало невыносимо пусто и непонятно. Непонятно, зачем я вообще живу.
Я выбежал из туалета и чуть не столкнулся с Салимом. Тот недоуменно ткнул пальцем за мою спину на дверь туалета, но я, обойдя его просто сбежал. Салим рванулся за мной. За спиной я слышал, как его сандалии шлепают по кафельному полу вокзала. Мне нужно было хоть немного побыть одному. Я вбежал в дверь с надписью «Только для персонала» и собирался отправиться туда, где обычно лежит инвентарь для уборки, но там уже стояли двое уборщиков и что-то обсуждали на турецком, как мне тогда показалось. Так что я побежал дальше, свернул в узкое ответвление коридора, куда не ходил раньше, миновал какие-то коробки, видимо, с чистящими средствами. За ними оказалась тускло освещенная лестница. По ней я и устремился вниз. Меня встретила незапертая решетчатая дверь, за которой была лишь тьма. Тьма, такая тихая и успокаивающая. Вбежав в неосвещенное помещение, я достал из недр комбинезона мобильник и стал освещать себе путь. Где-то вдалеке виднелась щель, в которую стремились разнокалиберные трубы. Ее ширина позволила бы протиснуться внутрь с моей впалой грудью, но не Салиму.
Ткнувшись в щель и едва не застряв я приставным шагом прошагал до самой стены в ее конце, с отчаянием осознав, что запер себя в тупике. Ну вот, я уже слышу мерзкие шлепки его сандалий где-то позади. «Энтон, Энтон!» - раздавались его крики в темноте. Я зажался в угол и мысленно себя готовил к необходимости вернуться обратно наверх, туда, к хорошо живущим людям, чтобы снова убирать за ними их дерьмо, чтобы не дать им засрать свой собственный рай. Вдруг, слева от моей ноги раздался какой-то мерзкий писк. Крысы… Ну, конечно, даже в подвалах Эдемского сада должны водиться крысы.
Как-то в детстве ребята из моего двора решили подшутить надо мной и заперли меня, пятилетнего в подвале котельной, что за домом. И там, в темноте, я слышал тот же писк. Не видя ничего, я ощущал почти физически присутствие маленькой твари. Я кожей чувствовал ее негодование, как я, такой мягкий, такой глупый посмел забрести на ее территорию. Уже тогда детским мозгом я осознавал, что крыса не нападает, потому что тоже боится меня – все же, даже будучи пятилетним ребенком я в несколько раз больше нее. Но также я понимал, что стоит мне двинуться, как крыса нападет. Хлестнет голый, похожий на червя хвост и крепкие мелкие зубы начнут терзать, рвать и вонзаться… Мать приходила со смены после восьми часов вечера. Она же меня и нашла. Я не мог сказать ни слова, лишь рыдал и цеплялся за нее, а она несла меня домой на своих сильных натруженных руках.
И вот я испытал это ощущение снова. Это присутствие хищной твари под боком. Осторожно отступая в сторону, я вдруг скривился от боли – что-то упиралось мне в бок. В пыли мои пальцы наткнулись на что-то напоминающее дверную ручку. Судя по звукам сандалий, Салим был близко, а крыса и того ближе, так что я, ни секунды не задумываясь, нажал на ручку двери – и кто ее додумался поставить в таком месте - она же едва открывается? Та с неохотным скрипом поддалась, и с косяка на меня посыпалась какая-то труха и пыль, словно дверь давно не открывали. Я нырнул внутрь помещения и захлопнул ее за собой.
Прислушавшись, я уловил удаляющиеся шлепки сандалий и немного успокоился. Теперь у меня достаточно времени, чтобы обдумать… А что мне обдумывать? Наверное, все. И, скорее всего, в результате этих размышлений я приду к мысли, что лучше мне просто остаться здесь. Лечь в уголок и уснуть. А потом за мной придет мама и отнесет меня домой на руках. Мысль о матери скрутила меня болью и скорбью, и я действительно свернулся в позу эмбриона прямо на полу пустой комнаты. Под моим весом захрустели крысиные косточки, которыми был обильно усыпан пол. Включив фонарик на телефоне я осмотрел комнату. Это было абсолютно пустое квадратное помещение – несколько крючьев на стенах, явно под трубы, крысиные кости, помет и прочий мусор, но в остальном, комната казалась пустой и была чуть больше среднего шкафа. Впрочем, я ошибся, когда поднял голову и пребольно ударился о какую-то трубу, не замеченную мной в неверном свете фонарика мобильного, торчавшую из стены на локоть, примерно на уровне колен. Труба была шириной примерно в полметра, шла прямо из стены и была грубо обрезана, видимо, когда-то перестав выполнять свою функцию, да так и оставшись торчать из стены скорбным обрубком.
Так вот, сразу после удара, когда я только потянулся потереть больное место – явно будет шишка – из трубы раздался странный звук. Его можно было сравнить со звуком того, как кто-то наступает в горку пепла. Это было как легкое дуновение ветра, этот звук можно было бы не заметить, и я бы не замер в ужасе, если бы он не повторился вновь. Это не была старая вентиляция, не ветер и даже не крысы, копошащиеся в мусоре. Похожий звук издавала моя мать, когда в ее голове взорвалась маленькая бомба замедленного действия. Это невысказанное слово, когда казалось бы, ты хочешь что-то сказать, но твое горло издает некое краткое, в долю секунды, почти неслышимое «э». И этот звук исходил из трубы. Наверное, не будь я вот уже несколько месяцев на грани суицида, я бы ни за какие земные богатства не заглянул в эту трубу. Но, похоже, мой инстинкт самосохранения сдал позиции, и внутри меня плотно угнездилось шестое чувство, что я должен увидеть что или… кто издает этот звук.
Миллиметр за миллиметром я поднимал голову, надеясь, что взгляд хоть краешком глаза позволит мне подготовиться к увиденному. Но я ошибался. То, что предстало моему взору пригвоздило меня к полу. Мои мускулы напряглись и застыли, подобно камню, не давая мне совершить ни малейшего движения. Все мое существо желало кричать от ужаса, но… мой голос вторил существу по ту сторону трубы. Такое же бессмысленное и отчаянное, краткое: «Э». А потом в лицо мне с глухим шелестом высыпалась стопка денег. Краем глаза я успел заметить евро, доллары и еще какие-то незнакомые мне купюры, также были и рубли. Они рассыпались у меня под ногами. Существо благосклонно кивнуло, снова издав этот звук, тем самым разрушив последнюю иллюзию нереальности происходящего. До последнего я пытался уверить себя, что это чья-то злая шутка, игра воображения, удачно упавшая тень… Но теперь я понимал – что бы я сейчас ни видел перед собой – живое.
В тот день я так и не смог вернуться к работе. Даже не сняв вонючий комбинезон я убежал домой, сжимая в карманах купюры. Зайдя в свою комнатушку, я бросил деньги на пол и, наконец, осел, дав волю слезам. На полу передо мной по самым скромным оценкам лежало три-четыре моих зарплаты и, весь в зарубках, словно погрызенный, ржавый ключ. Совершенно механически ответив на звонок Тарика и соврав что-то про отравление, я продолжал пялиться на разбросанное передо мной сокровище, но денег не видел. Перед моими глазами застыло лицо моей матери – глубокие носогубные морщины, редкие седеющие волосы, поджатые тонкие губы и черные провалы глаз – именно ее лицо мне довелось узреть там, в глубине трубы – будто покрытое пеплом, неживое, похожее на посмертную маску, но это было лицо моей матери, чье тело покоилось на кладбище в Магнитогорске. И это моя мама снова спасала меня – от беспросветной жизни на гадостной лапше, что разводят кипятком, от дешевой одежды, что выбрасывают со скидкой на полки супермаркетов, и та валяется беспорядочной грудой между ящиками с картофелем и полкой с яйцами. Слезы ужаса и благодарности катились из моих глаз, пока я набирал в поисковой строке браузера самый простой запрос из многих, совершенных мной за сегодня – «призраки».
Часам к четырем утра, когда глаза уже начали слипаться, а дешевый холодный кофе уже не помогал держаться на ногах, я, кажется, пришел к более-менее приемлемому результату. Сознание кипело от обилия обработанной информации. На одном из последних сайтов, который мне пришлось искать уже на втором уровне Глубокого Интернета, среди неуверенных легенд о Тихом доме и ужасающей правды о зеркалах мне встретилась статья, описывающая так называемых «Хранителей». То, что я встретил в трубе не было призраком моей матери. Подобные существа встречались в фольклоре почти всех культур – ларвы у римлян, домовые у славян, макурагаэси у японцев. Духи могли помочь найти потерянные предметы, приносить богатство и процветание, предупреждать о бедах и катастрофах. К статье прилагалось несколько фото – на одном были изображены кровоточащие дверные косяки коридора больницы. Подпись гласила: «Госпиталь Сима, 5 августа 1945 года». Другое фото оказалось ссылкой на целую галерею фотографий, где на стенах офисных помещений явственно проступала рыдающая женская фигура. Галерея была подписана: «Всемирный Торговый Центр, с 5 по 10.09.2001».
Снилась мне моя мать – будто она стоит здесь, в моей комнате c проводом от компьютера в руках и издает тот самый звук – «э», парализованная кровоизлиянием в мозг. Она стоит, слегка пошатываясь, а я сижу на своем матрасе, не смея пошевелиться. Вот ее лицо трескается пополам, словно фарфор и на свет показывается пепельно-серая, хрупкая на вид, тонкая вытянутая кисть руки с непропорционально длинными пальцами, похожими на паучьи лапы. Из трещины появляется вторая рука и разрывает голову моей матери пополам. Тварь внутри издает жуткий визг, плавно перетекающий в звук моего будильника, и я просыпаюсь.
На работе день прошел будто во сне. Если бы кому-то вдруг стало интересно, как я провел свою рабочую смену, я бы не нашелся что ответить. Скорее всего, были и надменные «ссыкуны», вечно попадающие мимо унитаза или недостаточно близко подошедшие к писсуару. Были и брезгливые «фифы», забирающиеся на унитаз с ногами и оставляющие грязные следы. И, конечно, был удушающий запах хлорки и мерзкое «тепло».
Когда я, наконец, закончил смену на часах было шесть вечера. Кафешки на вокзале еще и не думали закрываться и я, сбегав в обменный пункт, убедился в своих догадках. Действительно, сумма, брошенная мне «домовым» или, скорее уж «вокзальным» сильно превышала три моих месячных зарплаты. Честно говоря, было даже немного страшно стоять на вокзале этого благополучного города с такой суммой в кармане, и я судорожно сжимал стопку мятых купюр, обходя по кривой дуге всех, кто хоть немного приближался ко мне. На глаза мне попался «Бургер Кинг» и я вдруг понял, как отчаянно мне хочется обычной еды, не разведенной из пакетика или заваренной кипятком, а нормальной, человеческой еды.
Я зашел и сделал заказ. После оплаты, в ожидании, пока еду приготовят я пересчитал деньги и понял, как ничтожно мало я потратил и как много у меня осталось. Не подумайте, столкновение со сверхъестественным созданием продолжало держать меня в ужасе, но ужас этот уступил место благодарности и… надежде? В конце концов, только чудо могло помочь мне улучшить мою ситуацию и вырваться из этого рабства. Неужели не заслуживает каждый человек хоть малюсенького шанса на лучшую жизнь? Кажется, вчера, я получил свой.
Понимаю, что это глупо – описывать еду из дешевого фастфуда, но тут нужно понять и меня. Вот уже много месяцев я не ел ни мяса, ни овощей. Мой рацион составляли вещи наподобие «Доширака», гречки, супов из консервных банок и булок, которые нам, уборщикам, оставляли в конце дня кондитерские на Хауптбанхофе. Сейчас же передо мной лежала обжигающе горячая картошка фри, луковые колечки, десяток соусов и громадный тройной бургер, от которого я смог откусить не с первого раза. Это было настоящее блаженство. Я осознавал, что дух, который сейчас обитает где-то прямо под моими ногами не имеет ничего общего с моей матерью, тем не менее, перед моими глазами стоял ее образ, будто она сейчас сидит напротив меня за столом, как раньше, когда я был маленьким мальчиком и она наполняла мою тарелку супом, а сама садилась напротив, чтобы перед уходом на работу убедиться, что я поел. Только сейчас я осознал, как часто она не ела, чтобы достаточно еды досталось мне. В моих глазах застыли слезы, и сквозь влагу смутно продолжал виднеться силуэт матери, и как она привычным движением тянется к моей голове, чтобы отбросить непослушные волосы со лба. Холодное прикосновение чего-то чужеродного, одновременно невесомого, будто пепел от старых газет, и при этом удивительно настоящего застало меня врасплох. Я подавился картошкой, закашлялся и отшатнулся от стола, опрокинув стакан с напитком, и кола разлилась на пол. Сотрудница кафе из-за кассы спросила: «Все ли окей?» - я кивнул, а черный парень в оранжевом комбинезоне уже шел к моему столу с шваброй и недовольной миной. Не доев – кусок в горло мне бы больше не полез, я сбежал с Главного Вокзала – сил находиться там у меня больше не было.
Почитав статьи про языческие традиции и поклонение духам предков, я пришел к неприятному выводу – кажется, Хранитель Вокзала, если, конечно, можно было его отнести к этой категории существ – домовым, лешим, духам предков и прочей нечисти, то подношения тварь берет кровью. Что же, чтобы добыть кровь необязательно резать живого петуха.
На следующий день на работе я сделал вид, что пошел на перерыв, а сам добежал до супермаркета «Лидл» неподалеку от Главного Вокзала. В мясном отделе меня встретили красивые крупные куски красного мяса, лежащие на колотом льду. Мысленно прикинув, какой объем влезет в трубу, попросил себе отрезать от самого красивого и дорогого куска говядины. Спрятав приобретение под комбинезон я, стараясь не попадаться никому на глаза проследовал уже знакомым маршрутом в подвалы технических помещений. Забавно, как мои инстинкты сработали раньше меня – когда я в ужасе бежал от комнаты с существом, заперев дверь в суеверном ужасе, ключ я не бросил куда-нибудь в угол или не оставил в замочной скважине, как, видимо, сделал кто-то до меня, но убрал в карман, видимо, уже тогда испытывая какое-то ревностное собственничество по отношению к этой комнате.
Когда я присел напротив трубы, по ту сторону меня встретила темнота. Вдруг я почувствовал себя невероятно глупо. В моей голове начал разворачиваться новый сценарий произошедших событий, как это модно сейчас делать в фильмах про безумцев, будто мне все показалось, мол, нашел какую-то трубу, в ней нашел деньги, а остальное – просто галлюцинации, навеянные чувством вины. Стоило этим мыслям пронестись в моей голове, как по ту сторону трубы возникло… нет, это было не лицо. Это была какая-то мрачная пародия на человеческое существо. Высохший, мумифицированный лик, неизвестно как сохранивший черты лица предстал перед моим взором. Растянутый, будто какой-то жуткой пыткой рот – человеческие челюсти не могут открываться так широко, пепельная, осыпающаяся кожа, пустые дырки на месте глаз, в которых клубилась непроглядная тьма. Тварь – а иначе я это назвать не мог – снова издала свое «э» с некой просящей интонацией, что совершенно вводило в ступор – как можно произнести звук «э», если твой рот открыт вертикально, овальной кривой, вытянутой вниз буквой «о».
Я, стараясь не совершать резких движений, аккуратно положил кусок мяса в промасленной бумаге на край трубы. Послышался сосущий звук и кусок пополз в сторону лица по ту сторону, вывалившись из бумаги и будто усыхая по пути. Когда мясо достигло рта создания, от хорошего куска грамм на семьсот осталась лишь небольшая капля крови, которую Хранитель Вокзала просто вдохнул. В трубе что-то заворчало и зашевелилось. На всякий случай я отскочил подальше, в конце концов, мало ли чего можно ожидать от… существа подобного рода.
И, действительно, случилось неожиданное. Из трубы, будто переданная по пневмопочте, выскочила белая коробочка с стилизованным надкусанным яблоком на упаковке. Не веря своим глазам, я поднял предмет и немедленно разорвал упаковку. Не знаю, что я ожидал увидеть внутри – мертвую крысу, клубок червей или откушенный палец, но внутри действительно лежал новехонький смартфон. Не отойдя от шока, я совершенно автоматически крикнул куда-то вниз «спасибо» на немецком, и ответом мне снова было сухое и лишенное эмоций «э».
Поужинал я сегодня в настоящем ресторане. Я даже впервые в жизни, путаясь в незнакомых словах чужого языка забронировал столик, попутно уточнив: «для одного», и почувствовал, как внутри будто образовался небольшой шарик вакуума. Поедая креветок, снова в первый раз в жизни, и разбираясь с новым подарком Хранителя Вокзала, я, как будто бы, уже и не чувствовал радости по поводу новообретенного друга. Все же человек – очень жадное создание – слишком много не будет никогда. Всегда захочется еще. Впрочем, был и еще повод расстраиваться – пускай даже если за кусок мяса дух будет мне выдавать по новому смартфону или по паре тысяч евро – мне все еще придется работать на вокзале. Во-первых, от этого зависит моя рабочая виза, но если при помощи денег с Тариком этот вопрос, наверное, можно было как-то утрясти, то доступ к найденной мной комнате я потеряю точно – вряд ли праздношатающимся гражданам позволяют заходить в помещения, где написано на трех языках «Только для персонала».
Мысли о работе тут же испортили весь аппетит. Вдруг подкралась мысль о том, что креветки и моча пахнут абсолютно одинаково – такая же солоновато-аммиачная смесь. Взяв очередную уже изрядно поостывшую креветку я вдруг почувствовал ровно ту самую температуру, к которой так привык – температуру человеческого кишечника. То самое «тепло». Я в омерзении разжал пальцы и маленькая тварь укоряюще сверля меня своими слепыми черными глазками шлепнулась прямо мне на джинсы. Тут же подбежал официант с салфеткой, но я, смущенно бормоча, вскочил из-за стола и отправился к выходу, заплатив уже хостесс.
Так долго продолжаться не может. Не должно. Может быть, мне удастся как-то уговорить Хозяина Вокзала на большие суммы? Гораздо большие, такие, чтобы мне не пришлось больше приходить на эту мерзкую работу. Я мысленно усмехнулся. «Уговорить?» Ну да, попытайся. Не так-то это просто - уговорить кого-то, кто и говорить-то не может. Разве что на его языке. Я будто в шутку издал этот звук – «э», и тут же ужаснулся тому, как это похоже звучит на то, что я слышал сегодня из трубы. На улице было уже темно и пустынно, сразу стало как-то неуютно. Обычно я обхожу стороной пьяные компании вроде той, что вышла за мной из ресторана, но в этот раз сел им на хвост и проследовал за ними до ближайшего метро. Ближайшей остановкой подземки к моему жилью оказался Хауптбанхоф.
Внутренне сжимаясь, я старался не смотреть по сторонам, пока шел по платформе. Из любой щели, под каждой ступенькой эскалатора, я ждал этого безразличного «э» и мерзкой пародии на человеческое лицо. К счастью, до самого дома я добрался без приключений, принял пару таблеток успокоительного, в последнее время плотно занявших нишу в моем бюджете, и провалился в долгий сон без сновидений.
Мое рабочее утро началось не с самых приятных звуков. Из одной из кабинок женского туалета раздавались сдавленные стоны. Подойдя поближе к незакрытой кабинке – замки здесь ломали с завидной регулярностью – я увидел девушку склонившуюся над унитазом. Ее можно было бы назвать симпатичной: аппетитную задницу обтягивали черные блестящие лосины, рыжие волосы рассыпались по черной футболке с золотыми блестками. Девушка блевала. Время от времени она выгибалась, выдавая очередную порцию мерзкой жижи в унитаз. Я отвернулся к зеркалу, дабы не смущать ни ее, ни себя подобным зрелищем. Впрочем, кажется, мое присутствие осталось для нее незамеченным – видимо, коктейлей было слишком много.
Подняв глаза к зеркалу, я застыл в ужасе. В зеркале стоял так хорошо знакомый мне силуэт в оранжевом комбинезоне с шваброй в руках, но лицо… Так хорошо знакомое искажение, какое я уже видел на лице матери, теперь было и на моем лице. Неестественно растянутый рот, серая, осыпающаяся пепельными хлопьями кожа и черные дырки на месте глаз. Уже с привычной обреченностью и с некой смесью облегчения и ужаса, в перерывах между приступами тошноты я услышал это жутко знакомое «э». Мое тело снова не слушалось меня, как тогда, в первый раз в комнате с трубой, а мое отражение в зеркале помахало мне рукой. Потом мой жуткий двойник стянул с пояса ремень с ключами от туалетов. Демонстративно, будто стараясь, чтобы я не упустил ни единой детали, он театрально подошел к двери и запер ее, после чего подошел к кабинке, из-за стенок которой торчали ноги в каблуках той несчастной, что сейчас страдала над унитазом за моей спиной.
Театральным жестом скрутив ремень в петлю, мой двойник подошел к отражению девушки сзади и на что-то накинул удавку. Ноги в отражении засучили по полу, в позе моего отражения было видно напряжение, руки натягивали петлю, пока ноги девушки не перестали шевелиться. Одна из туфель упала с ее ноги и отлетела под умывальники. Двойник же, сделав свое страшное дело, подошел к урне у раковин, вынул из кармана туго перетянутую резинкой пачку денег и бросил ее в урну, после чего, повернул ко мне ничего не выражающее лицо и застыл будто в ожидании. Откуда-то из угла раздалось нетерпеливое: «Э?»
Нет. Я не сделаю этого. Оно не может просить меня о таком. Я мысленно взмолился не заставлять меня делать такое. Двойник, видимо, поняв мою нерешительность, требовательно ткнул пальцем в мою сторону а потом в сторону девушки, будто капризный ребенок в магазине на понравившуюся игрушку. Уже не отдавая себя отчета, я одними губами по-русски взмолился:
- А если кто-нибудь узнает? Я не хочу в тюрьму. Здесь повсюду камеры. Все видели, как я сюда зашел, а если она не выйдет…
Отражение, как мне показалось, насмешливо покачало головой и указало подбородком на часы над зеркалом. Я поднял взгляд и в глаза мне бросилась застывшая секундная стрелка. Она дергалась на одном месте, словно ее ход сдерживала какая-то неведомая сила.
Я был абсолютно опустошен. Будто стоя на краю обрыва, я осознавал, что отступить мне не дадут. Двойник в зеркале настойчиво продолжал тыкать пальцем в девушку, все его тело начло дергаться, как под электрическим разрядом. Я почти физически ощущал нетерпение Хранителя, скопившееся в воздухе, он дрожал, словно секундная стрелка часов, которые существо остановило. Ключ повернулся в замке, а за моей спиной ревел пожар на рушащихся балках очередного сожженного моста.
Я натянул в руках ремень и сделал петлю, как показало мне отражение. Я подошел сзади к девушке – ту уже закончило тошнить и она лишь устало сплевывало вязкую желтую слюну. В воздухе помимо обычных туалетных запахов витал стойкий кислый аромат желудочного сока. Медлить больше было нельзя. Я накинул петлю на шею девушки, удавка скользнула по медно-рыжим волосам, но все пошло не по плану. Ремень уперся в подбородок, моя жертва поняла, что с ней собираются сделать, вцепилась руками в орудие убийства и начала тянуть петлю на себя. В ужасе я понял, что не ожидал такого поворота событий – не мог помыслить, что жертва будет сопротивляться. В зеркале же все было по-другому. В ужасе я оттолкнул от себя несостоявшуюся жертву, и та стукнулась переносицей о край унитаза. Спасительная мысль еще не успела оформиться в моей голове, а я уже намотал рыжую шевелюру на кулак и долбил несчастную девушку головой о край унитаза, пока тот с влажным хрустом не треснул. Тело обмякло и осело на грязный пол.
По фильмам я знал, что самый простой способ определить жив человек или мертв - это прощупать пульс на шее. Шея была теплая, но никакого движения не чувствовалось. Впрочем, то что девушка мертва можно было понять по страшной ране с осколками фаянса на лбу и голубым остекленевшим глазам. Проводя рукой по шее, я не удержался и спустился ниже, рука легла на большую упругую грудь. Во мне нарастало мерзкое, виноватое возбуждение, как какой-то червь, что продирает себе ход сквозь свежее яблоко. Я провел рукой ниже, до гладкой поверхности лосин и сжал пальцами мягкую плоть у нее между ног, сквозь леггинсы легко прощупывалось, что трусиков на ней нет. Голова у меня слегка закружилась, щеки и уши горели, будто мне надавали пощечин. Взяв себя в руки, я оставил тело в покое и пошел к урне, доставать деньги, которые, конечно же там оказались. И отошел я, надо сказать, вовремя - из унитаза высунулась неестественно длинная рука с отвратительными пальцами-паучьими лапами, та самая рука из сна, взяла девушку за голову легко, будто куклу, и с влажным хрустом мнущихся конечностей и ломающихся костей затащила ее целиком в унитаз. Раздался сосущий звук и лужа крови на полу целиком просочилась под плитку. Я вопросительно посмотрел на все еще неподвижное искаженное отражение в зеркале, то наклонило голову, будто пес, не понимающий, чего от него хочет хозяин.
- Унитаз я где новый возьму? – отчаянно выкрикнул я, будто пытаясь найти хоть какую-то лазейку, чтобы доказать новообретенному… нет, не другу, хозяину, хоть на какую-то неправильность произошедшего. В ответ раздалось «э» и отражение снова стало моим. Повернувшись, я обнаружил перед собой идеально чистый и совершенно неповрежденный унитаз.
Тем вечером я бежал в свою утлую комнатушку, даже не зайдя поесть – меня пугало все – то, что я натворил, то, что меня еще заставят натворить и то, какую гигантскую сумму я тащу с собой через весь район Главного Вокзала. Дома я с отвращением сбросил с себя одежду – на ней не было ни единой капли крови – все всосала тварь из трубы, но эта одежда осталась грязной для меня. Не думаю, что когда-нибудь надену ее снова. А вот взглянув на пачку денег, я обреченно понял – я сделаю это и еще не раз. Больше десяти тысяч евро. Десять тысяч евро. Это почти стоимость маминой квартиры. Мама… Мама, я стал убийцей. Снова.
Мне хотелось забыться, забыть все, что сегодня произошло, сегодня и тем роковым вечером в Магнитогорске, когда моя мать умирала, лежа на ковре, прямо на моих глазах. Но тут мне вспомнилось что-то еще. Та мягкая плоть внизу живота той девушки. Упругая грудь и туго обтянутая лосинами задница. Повинуясь какому-то первобытному зову, который был мне ранее незнаком, я зашел в браузер и с остервенением долбя по клавишам ввел поисковый запрос: «Бордели в Мюнхене». Результаты поиска впечатляли. Сориентировавшись по карте и выбрав ближайший, вызвал такси отсчитав себе тысячу от пачки, остальное я сложил под крышку стола, которая снималась, если ее хорошенько поворочать. Впрочем, кто будет воровать у уборщика туалетов?
Красное здание кубической формы встретило меня гирляндой огней. Девушка на ресепшене задала мне какие-то вопросы, но я не смог ответить в силу своего недостаточного знания языка, но в основном, в силу состояния. Пристально поглядев на меня, она вдруг спросила: «Руссиш?» Я облегченно закивал, надеясь услышать родную речь, но вместо этого девушка крикнула: «Катя», - куда-то себе за спину, в дверь, закрытую красным тюлем, и оттуда вышла высокая русоволосая Катя. На ней был черный корсет с вульгарными розочками и чулки в крупную сетку. Девушка показалась мне слишком юной для подобной работы – выглядела она, как нескладный подросток, и этим мы были похожи. Бедра были узкими, за счет чего в глаза бросались острые коленки, тонкие ручки, в которых, казалось, есть по лишнему суставу, веснушки на плечах и лице, огромные голубые глазища и слегка приоткрытый рот, являвший взору крупные зубы с брикетами.
- Понимать немножко по-русски. Я сербски. В школе учить русский мало.
Это был максимум, на который я и не смел рассчитывать. Девушка решительно схватила меня за руку и провела по лестнице наверх в комнату, в которой витал ощутимый запах секса – в воздухе чувствовалась смесь пота, спермы и других телесных жидкостей. Катя властно указала мне пальцем в сторону ванной комнаты.
- Душ, - коротко пояснила она.
Я с удовольствием стоял под струями горячей воды, будто смывая с себя свои деяния, хотя в глазах все еще стояли волочащиеся по кафельному полу ноги в каблуках и расплывающаяся лужа крови. Из-под воды я вышел с неохотой и со страхом. Думаю, читатель понял, что девушек у меня раньше не было, и это должен был стать мой первый раз. И боялся я не меньше, если не сказать больше, чем сегодня с утра.
Когда я вышел, Катя с раздвинутыми ногами в одних трусиках сидела на краешке кровати. Кроваво-красные соски, будто дразнящими пятнами на бледной коже топорщились в разные стороны. Девушка поманила меня к себе пальцем, и я, будто кролик перед удавом, медленно придвинулся к ней в одних трусах. Она сдернула с меня трусы, и я вдруг почувствовал себя мучительно голым и беззащитным. Внутри мерзко зашевелилось что-то полузабытое из прошлого. Что-то связанное со школьным туалетом и с отцовскими дружками в уродливых, расплывшихся, будто раздавленные синие червяки, татуировках. Мне почему-то вдруг стало противно и страшно, но проститутка, видимо, заметив мою нерешительность, просто взяла мой член в рот, и тот будто очнулся от многолетнего сна, налился кровью и я, наконец, понял истинное предназначение этого органа. Мне еле удавалось стоять на ногах, голова кружилась, а дыхание сбивалось. Ее губы скользили вперед и назад, вскоре я выгнулся, изо рта вырвался нерешительный стон, а в районе моего паха раздался влажный кашель и натужные глотки. Без сил я повалился на кровать, а девушка залезла на меня сверху, начав тереться задницей о моего обмякшего дружка. Худые бедра больно впивались мне в таз, а повторное желание не возникало. Стыдливо что-то промямлив я выскользнул из-под девушки, оделся в тягостном молчании, оставил двести евро на тумбочке и вышел в ночь.
Не так я себе это представлял. Или что-то не так со мной? Произошло ли что-то сегодня, от чего лопнула какая-то тонкая струна внутри, или это произошло тогда, давно, на ободранном венском уголке на прокуренной кухне? Или там, за гаражами у школы? Я помотал головой, прогоняя неприятные воспоминания.
Спал я плохо. Мне снилось, что я придушил в том туалете Катю. Ее длинные худые ноги также нелепо сучили по полу, пока я затягивал петлю. Потом я отошел от трупа, обернулся и из зеркала на меня смотрел один из моих бывших одноклассников – Артем Терешин – серым мертвым лицом с черными дырками глаз. Пройдя сквозь поверхность зеркала, он подошел ко мне и одним толчком повалил на грязный пол туалета. «Эй, петушок, знаешь, почему тебя называют петушком?»
Одним движением он развернул меня лицом в пол и сдернул с меня джинсы. Такая знакомая и привычная, как мне казалось, давно забытая боль прочно угнездилась в моей пятой точке. Поворочавшись там, будто хищный зверь готовится к прыжку, она пришла в движение. Я елозил по кафелю, как ноги девушки, которую я душил, а в спину мне раздавалось тяжелое горячее дыхание. Я повернул лицо в сторону трупа Кати, но вместо ее лица на меня смотрела мать и силилась сказать что-то.
- Скорую, сыночка, пожалуйста, скорую… «Э».
И тут я открыл глаза. Можете себе представить мой настрой на день. Сказавшись больным, я прогулял работу, просидев все утро в интернете, а прямо под моими запястьями, лежащими на клавиатуре и тачпаде лежали совершенно огромные для меня деньги, полученные так… легко? Эта мысль вдруг пронзила меня, как молния. Многие люди такие деньги в кредит берут. Копят, собирают, всеми правдами и неправдами выторговывают у работодателя, налоговой и страховки лишние центы, а я… Вот так, запросто? Всего-то и нужно – справиться с одним человеком. Не нужно ни избавляться от трупа, ни заметать следы. Технически, я на это даже времени не потратил. Хозяин Вокзала, похоже и правда очень сильное существо, по крайней мере, на своей территории. Значит, мне ничего не угрожает. Что же, это заставляет пересмотреть мое отношение к вопросу. В конце-концов, кто мне эти люди? Что за человек заходит в шесть утра в общественный туалет на вокзале? Конечно, это может быть примерный гражданин, которого ждет любящая семья из командировки или это может быть добродетельная мать, возвращающаяся с ночной смены и зашедшая по нужде. Но вот мне такие не попадались. Да и Хранитель Вокзала, похоже не дурак и выбирает тех, кого мне… меньше жалко?
Так, ужасаясь своим мыслям – страшным мыслям о собственном невероятном везении, я ехал к оружейному магазину. Оттуда я уже вышел с охотничьим ножом, который обошелся мне почти в шестьсот евро, но зато красивая вещь радовала глаз и приятно лежала в руке, но главное – в нагрудном кармане лежал сертификат, подтверждающий, что данный нож не является холодным оружием и разрешен к ношению без специальной лицензии. Также с собой я нес все деньги и ноутбук. В ту утлую квартирку я больше не вернусь.
Отель «Кристалл» встретил меня дымчатым мрамором и безупречной улыбкой молодого портье. Тот, не прекращая улыбаться, быстро оформил на меня бронирование, принял предоплату за две недели и отправил беллбоя проводить меня в номер. Высокие здания в Мюнхене вообще редкость – такая архитектура города, да и еще запрет на законодательном уровне строить здания выше ста метров, поэтому я с наслаждением подошел к окну в своем номере – первому что бросилось в глаза. Спросив у парня, где в комнате сейф, я положил внутрь большую часть суммы и закрыл дверцу металлического ящика.
Перебравшись поближе к Хауптбанхофу, я пошел за новой одеждой. Денег мне хватало на две недели проживания, а потом… я был уверен – Хранитель не обидит.
Смешно сказать, впервые в жизни я по-настоящему ходил по магазинам. Раньше, с мамой, когда та выбирала наименее дорогие вещи, что не выглядели прилично даже в момент покупки, мое мнение ничего не решало. Чуть позже, после продажи квартиры, мне, конечно, пришлось купить несколько вещей, так как одежда из Магнитогорска начала чуть ли не ползти по швам, но это был компромисс между стоимостью и необходимостью. Теперь же я мог позволить себе даже кожаные вещи, чего у меня раньше никогда не было. Миленькая девушка консультант помогла мне подобрать кожаное пальто, а после, в другом отделе, умудренный опытом… даже стыдно называть продавцом пожилого человека с выправкой метрдотеля, помог мне подобрать классический костюм. И это была не та скучная черно-серая ерунда, которую напяливают на себя выпускники в школах Той Страны, нет, это был настоящий взрослый синий пиджак с серебряным отливом и такие же брюки. Не смотря на сдержанные комплименты консультанта, я не мог отделаться от ощущения, что из зеркала на меня взирает подросший, чуть менее уродливый, чуть менее жалкий, но все тот же гадкий утенок.
Туфли, не без труда, я подобрал себе сам. Пусть «метрдотель» убеждал меня, что к этому костюму подходят туфли с острыми носами, но тут я был непреклонен – я никогда не надену эти мерзкие шутовские атрибуты уличной шпаны моего прошлого. Обычно у меня на неделе был всего один выходной и проводил я его за компьютером и за самоучителями по Java и немецкому, так как в силу отсутствия сил и денег не видел смысла в том, чтобы выбираться в город. Тут же в своем желании приодеться поприличнее, ноги сами меня принесли в центр Мюнхена, и мне показалось, что район, в котором я жил, это мерзкое гетто, будто сошедшее с кадров криминальных боевиков, кстати, на удивление спокойное, находится где-то в другом мире.
Я вот уже несколько минут стоял и пялился во все глаза на гигантское готическое сооружение, обрамленное каменным кружевом по каждому метру. Сразу вспомнились телепередачи про Кельнский собор и Нотр-Дам де Пари – здесь глаза также разбегались, не позволяя сконцентрироваться на чем-то одном, а нетерпеливо бросали взгляд то на изукрашенные нефы, то на замысловатый барельеф, то на скалящихся горгулий с трубками, торчащими изо рта. Но через какое-то время Новая Ратуша стала мне омерзительна. В определенный момент все эти полости и стрельчатые окна слились воедино и здание стало каким-то жутким архитектурным воплощением лица Хранителя Вокзала – такая же показная хрупкость и каменное безразличие. Я поспешил прочь от неприятного видения, поджимая плечи, ожидая, что сооружение в любую секунду может выдохнуть это пугающе безразличное «э».
Ноги несли меня вперед, подальше от притягивающего взгляд каменного кружева, подальше от вездесущих туристов, фотографировавших «лицо» моего подвального знакомца. Минуя дорогие бутики и пафосные ресторанчики, я избегал встречаться глазами с прохожими. Что-то было в их надменно-вопросительных лицах, что заставляло меня ускорять шаг. На этой улице элитных заведений я чувствовал себя чужим, и, казалось, сейчас швейцар, мимо которого я почти пробежал, поймает меня за локоть и спросит – а не украл ли я это новое кожаное пальто или костюм – ведь за всем этим меня выдавало нищее лицо забитого мальчика из Магнитогорска. Я, будто нес на себе под всей этой дорогой одеждой некую чужеродность, почти физическую «непринадлежность» к этим потаенным уголкам «рая», и, казалось, будто все взгляды направлены на меня. Вместо слабых сентябрьских солнечных лучей, что светили, но не грели, мне виделось, будто в мою спину хищно вцепился луч прожектора и вот-вот раздастся лай овчарок.
Так, непонятно от кого убегая, плутая и путая след я вернулся в район неприкаянных и чужих – к Главному Вокзалу. Моя неожиданная истерика сходила на нет, шаг стал ровнее а сердце перестало метаться пойманной птицей. Домой пока не хотелось, и я снова, вопреки своему обыкновению, пошел на голоса и звуки музыки. На маленькой улочке, прямо напротив входа Хауптбанхофа ютились несколько хостелов. У дверей толпились люди моего возраста и курили.
Кстати, об этом, вот уже несколько месяцев я не мог себе позволить сигареты – знай я, сколько они стоят в Германии заранее, я бы никогда не позволил себе приобрести столь дорогую и пагубную привычку. Все то время, пока я жил в Мюнхене, я почти не курил. Иногда удавалось стащить пару штук из пачки, которую Салим всегда оставлял в кладовке – замечал он это или нет – я не знаю. Временами, во время перерывов удавалось попросить сигарету у пассажиров, что вдыхали горьковатый дым у входа на вокзал. И, о, Господи, как же мне безумно хотелось курить. Ежедневно идя на работу, я с завистью смотрел на тех, кто свесившись из окна встречал рассвет с сигаретой в руках. Но вот – теперь у меня достаточно денег и я, как обычно, не подумал о самом насущном. Магазинов поблизости я не обнаружил. Может стоит попросить вот у тех ребят у входа?
Я подошел к компании из трех парней – примерно моего возраста – со стороны могло показаться, что они ссорятся – так эмоциональны были их жесты и так громко они разговаривали, но я уже научился отличать итальянцев. Пробормотав что-то невнятное, я поднес два пальца к губам, и мне, не прерывая беседы, протянули аж три белые палочки.
Из-за стеклянных дверей хостела слышались смех и музыка. Приглядевшись, я заметил барную стойку и, недолго думая, затушил сигарету и направился внутрь. Звуки легкого «девчачьего» рока, в стиле тех, что крутили в моем детстве по «МТВ» были оглушающими. Толпа у бара наводила ужас – это живое многоголосое море колыхалось, жужжало десятками голосов и звенело стаканами. Я с трудом протиснулся к бару и заказал себе пиво. Бармен, не пряча своего неудовольствия, понес менять мою сотню на бар, а в руке у меня оказался ледяной стакан пенящегося напитка.
Сделав пару глотков, я почувствовал, что алкоголь был не лучшей идеей. Минуя «бурные студенческие годы» я сразу отправился мыть туалеты в чужой стране, таким образом почти избежав употребления спиртосодержащих напитков, совершенно не накопив опыта в общении с зеленым змием. В голове сразу стало шумно, как в баре, ноги стали немного ватными, да и вечный недосып тут же липким языком прошелся по глазам, заставляя клевать носом. В самом углу бара я приметил одинокий стул – рядом с дверью пожарного выхода. Мне бы не помешало немного посидеть, отдохнуть и прийти в себя. Пока я протискивался сквозь толпу, где-то у стойки мелькнули рыжие волосы, рассыпавшиеся по черной кофточке с золотыми блестками. В районе сердца закололо, а шум в ушах стал лишь громче. С трудом дойдя до стула, я плюхнулся на сиденье всем весом, будто из меня вынули все кости, и тело осело ношеным костюмом на полированное дерево.
Очнулся я от того, что кто-то тряс меня за плечо. Открыв глаза, я увидел перед собой бармена – почти моего ровесника – лицо поросшее русой щетиной и тонкие руки-палочки, покрытые веснушками и родинками. Бармен на нескольких языках – ни один из которых не был моим родным – спросил в порядке ли я. После моего кивка он на чистейшем английском сказал, что бар закрывается и мне пора уходить.
И действительно – помещение выглядело не просто пустым, а опустошенным. Было во всех этих пустых стаканах, порванных упаковках из-под орешков, блестящих в свете неоновых ламп лужах на столах и пластиковых трубочках что-то делавшее помещение не просто покинутым, но использованным. От странных мыслей меня отвлек грохот стульев, которые бармен ставил на столы. Поднявшись, я с отвращением поглядел на свой костюм – когда я только успел его так помять? А это что – неужели пятно от пива? Вот так лезет наружу нищета и дешевизна – не старой заношенной одеждой, не дешевым кнопочным телефоном и даже не затравленным и голодным взглядом – а банальным неумением распорядиться собственной «лучшей жизнью», неумением обращаться аккуратно с теми красивыми вещами и шансами «один на миллион», почти генетической способностью профукать все, что тебе дано, а потом сидеть и жаловаться у разбитого корыта. Кстати, о «профукать» - похоже, поход за разменом я бармену компенсировал сполна. На целых девяносто пять евро. Пытаться вернуть деньги я даже не стал – во-первых, вряд ли я смогу с ним объясниться, во-вторых…
А, к черту! В конце концов, Хозяин все равно даст мне несоизмеримо больше. «Хозяин Вокзала» мысленно поправил себя я. Вокзала, не мой.
Выйдя на улицу у входа я остановился и закурил вторую сигарету доставшуюся мне от компании итальянцев. Вечерняя прохлада и горький дым вымывали из головы тяжелые мысли, я взглянул на ночное звездное небо и, закрыв глаза, вдохнул полной грудью. Я сконцентрировался на одной простой мысли: «Жизнь дала тебе второй, самый главный шанс – не упусти его!»
- Извини, у тебя огонька не найдется?
Услышав родную речь, да еще сказанную этим ангельским голосом, я чуть не потерял равновесие. Эти простые слова пронзили мой мозг, словно спица, голос был женским, хотя нет, скорее, как у меня – девчачьим. В нем пробивалась легкая хрипотца, выдающая в своей владелице дворовую хулиганку – одну из тех, что презрительно отворачивались, стоило им случайно бросить на меня взгляд.
- Да, р-разумеется, - протягивал я зажигалку, а сам пожирал глазами неожиданно появившуюся рядом землячку. Короткое «пажеское» каре платиновых волос непослушно сваливалось на смешливые зеленые глаза, из-под челки высовывался непокорный слегка вздернутый аккуратный носик а красные губы бантиком сжимали тонкую сигарету.
- Давай я… - пробормотал я, отбирая у нее зажигалку и попытавшись поджечь сигарету, а по руке тем временем разлилось какое-то странно приятное чувство – от того пальца, которым я прикоснулся к ее руке, когда забирал зажигалку. Я безнадежно крутил колесико раз за разом, но высекал лишь искры, которые мигом гасли в ночной тьме. Наконец, слабая вспышка вцепилась своими огненными зубами в кончик сигареты, а я пытался сфотографировать ее глазами – запечатлеть этот образ, которому суждено навсегда исчезнуть в ночи для меня. Небольшая грудь, тонкая фигурка, которую облегало неприлично короткое черное платье, надетое поверх белых леггинсов, и венчали ее образ такие же изящные черные туфельки с бантами и бесчисленные браслеты белого металла на руках.
- Спасибо, я подкурила, - отстранилась она, а я почувствовал, что уже обжег пальцы. Еще раз взглянув на девушку, я собрался было идти, скользнув по мечте еще одним долгим взглядом, как вдруг…
- Эй, подожди. Может постоишь, покуришь со мной? Сто лет по-русски не говорила.
Ее слова просто пригвоздили меня к месту, я застыл ,как тогда у трубы, но сейчас я и не хотел шевелиться. Медленно опустив занесенную для шага ногу я просто стоял рядом, я бросал взгляд то на девушку, то на сигарету в ее руках, осознавая, что от ее длины зависит и продолжительность ее нахождения рядом со мной.
- Кажется, и сейчас не поговорю – ты не из болтливых, да? Меня Вика зовут, - широким взмахом она протянула мне руку и этот резкий жест сопроводил звон браслетов и волна тонкого свежего аромата ее духов. Никогда не разбирался в парфюмах, но, кажется, я теперь знаю свои любимые женские духи. А прилично ли будет спросить название?
- Антон, - поторопился я схватиться за ее руку – теплую, сухую ладошку, такую маленькую, даже по сравнению с моей. Я держал ее за руку, похоже дольше, чем нужно – она осторожно вынула свою ладонь из моей, я смущенно опустил глаза, но девушка лишь улыбнулась в ответ.
- Ну и каким ветром тебя в наши края? Путешествуешь? – поинтересовалась Вика.
- Нет, я приехал сюда насовсем, - ответил я, почувствовал укол какой-то непонятной, неясной вины – будто я предал кого-то.
- Круто, я тоже из Москвы решила уехать – город большой и красивый, но с нашими зарплатами, - она развела руками, будто не имея нужды объяснять что-то само собой разумеющееся. Я понимающе покивал, хотя в Магнитогорске, да и вообще в России еще ни разу не работал.
- Теперь вот за зарплату московского топ-менеджера тружусь в хостеле в ночную смену – час назад заступила. А ты здесь как устроился? -, поинтересовалась девушка, явно просто из вежливости, но… Что я мог ответить? Что мою сортиры на вокзале? Соврать, что работаю на нормальной работе? На какой - программист из меня, как из нее грузчик. Из какой-то глупой книги по психологии вспомнилась фраза – «Если хотите, чтобы ваша ложь звучала убедительно – добавьте в нее капельку правды».
- Я начальник небольшой клининговой фирмы. Уборка, чистка, все такое, - выдал я почти на одном дыхании.
- О, а давно ты здесь? – мне показалось, или в ее голосе я слышал нотки уважения?
- Почти полгода.
- Здорово, и я. Быстро же ты в начальники выбился. По знакомству или сам?
- Сам старался, - небрежно бросил я, переполняясь гордоcтью за собственные несуществующие достижения.
- А как у тебя с языком? – раздался насмешливый вопрос, и я чуть не поперхнулся сигаретой, запоздало поняв, что речь идет о знании языка. Она заметила мое смятение и хихикнула.
- Ну так, - неопределенно ответил я, заметив, что сигарета в ее руке почти дотлела. Неотвратимо, как маятник самого времени, уголек погрузился в пепельницу, прикрученную прямо к стене. Что же, кажется, все лучшее на сегодня со мной уже произошло.
- А ты не хочешь со мной немного посидеть, а то так скучно бывает на смене. Да и бывает, заходят всякие, мне иногда страшновато тут бывает одной, - произнося эту фраза, Вика вдруг как будто сжалась, превращаясь из красивой девушки в неуверенного ребенка, который ищет защиты.
К сожалению, она обратилась за ней не к тому человеку. Впрочем, не об этом я подумал в тот момент, а о том, что готов с ней сидеть хоть каждую ночь, если она позволит.
Через несколько мучительно быстрых часов мы уже встречали рассвет. Работа ее не требовала большого внимания – всего пару раз Вика отходила к компьютеру, чтобы зарегистрировать припозднившихся гостей. Казалось, мы успели поговорить обо всем, и все же так много еще хотелось сказать.
Время пролетело на сверхсветовой скорости, расколотив рассветными лучами мои воздушные замки. Мы стояли и курили на входе, как в минуту нашего знакомства, и горечь дыма смешивалась с горечью осознания от того, что сейчас мы пойдем по домам и, наверное, никогда не увидимся. Погружаясь в эти мысли я задумчиво молчал, стоя рядом и стараясь вобрать в себя эти последние ускользающие минуты.
- Слушай, спасибо тебе, что задержался, - обворожительно хихикнула девушка, махнув рукой с сигаретой в сторону солнца, пробивавшего себе путь сквозь утренний туман, - Я бы с удовольствием еще с тобой поболтала, но уже валюсь с ног, - она изобразила, будто и правда сейчас упадет, и я совершенно автоматически подхватил ее. Неожиданно для себя я на самом деле неосознанно обнял девушку. И, кажется, она была не против Не кривилась брезгливо, не оттолкнула меня, не попыталась вывернуться, а лишь приобняла меня в ответ одной рукой.
Это было ни на что не похоже – я понимал, что это лишь краткий миг единения, понимал, что сейчас она уйдет прочь и все кончится, но эти секунды… Кажется, они вынули откуда-то из глубин души другого меня, обновленного – не того трусливого слабого мальчишку, что драил унитазы, а мужчину. Кого-то, кто бы ни за что не пошел за продажной любовью в красный квадратный домик, кого-то, кто бы не позволил своей матери умереть лежа на цветастом ковре, будто киту, выброшенному на морской берег. Кого-то, кто никогда бы не польстился на подачки твари, живущей в трубе под вокзалом.
- Мне пора идти, но нам надо еще обязательно увидеться – кроме тебя у меня здесь никаких друзей нет – даже в кино не с кем сходить. Запишешь мой номер?
Я мог бы сейчас соврать читателям, что запомнил номер наизусть, но это было бы неправдой. Пока я тыкал пальцем в непривычно гладкую поверхность телефона вместо обычных кнопок, в голове тяжело бухал молот сердца, а по телу прокатывались какие-то странные волны, неожиданно приятные. Будто в моей жизни вновь происходил какой-то невероятный поворот к лучшему, но без подвохов, как раньше.
На прощание она легонько поцеловала меня в щеку розовым бантиком губ и упорхнула прочь, а я с заплетающимися ногами побрел на работу к вокзалу. На щеке четко ощущался контур ее поцелуя, я мог бы без труда с точностью до миллиметра сказать, где меня коснулись ее губы и от этой точки продолжали расходиться по телу те самые волны, туманя сознание и наполняя его несбыточными фантазиями.
Хранитель обратился ко мне в самом начале рабочего дня. В одной из кабинок туалета стоял хорошо одетый мужчина средних лет и, зажав дипломат между коленями, писал, устало запрокинув голову. Я даже не удивился, когда над оранжевым пятном моей униформы в зеркале застыла серая безжизненная маска, будто собранная из папье-маше. Тварь из ночного кошмара вновь, как и в прошлый раз показала мне жуткую пантомиму финалом которой была смерть несчастного из крайней кабинки. Из кармана пиджака мертвеца Хранитель достал кошелек и извлек из него кредитную карту и поднес ее близко-близко к зеркалу, чтобы я мог разглядеть, как не мой а чей-то серый и заостренный палец корябает прямо по пластику мое имя, заменяя им имя жертвы. Похоже, создание становилось сильнее – теперь оно было способно и на такие фокусы.
Уже знакомо, вызывая страшные воспоминания о прошлом убийстве, щелкнул дверной замок и панически задрожала секундная стрелка часов, будто в ужасе от того, что должно было произойти. В том, что я подчинюсь приказу не было ни малейших сомнений. Тот, кто сейчас, ни о чем не подозревая, застегивал молнию брюк не вызывал во мне ни малейшей неприязни – обычный человек, деловой, видно по костюму и дипломату, идет на работу или едет в командировку. Блеснуло на пальце обручальное кольцо. Не давая себе времени для сомнений, я выудил из-под комбинезона красивый, длиной в две ладони, с кровостоком, искривленный клинок. Если я хочу быть с Викой, если я хочу ее завоевать, мне нужно стать кем-то. Не уборщиком туалетов. Я поведу ее в лучший ресторан Мюнхена, мы будем кататься ночью на лимузине, пить шампанское и тогда я ее поцелую. Наберусь смелости, как сейчас, когда подхожу со спины, будто убийца с большой дороги и заношу руку для удара. Будто что-то почувствовав, моя жертва обернулась. Во взгляде серых, усталых глаз скользнула паника и непонимание.
- Парень, ты чего? – спросил тот по-английски.
Не утомляя себя ответом, я нанес удар, но человек подставил руки и лезвие пошло по кривой, разрезав рукава пиджака. Мужчина понял, что сейчас ему надо бороться за свою жизнь – он был массивнее чем я и легко смог толкнуть меня так, что я растянулся на грязном кафеле общественного туалета, а сам прыгнул сверху, прижав мои руки к полу. Я пытался вывернулся, а он долбил моим запястьем об кафель, разбрызгивая повсюду кровь из раненой руки, пока нож не выпал из ослабшей от ударов кисти.
-На помощь! Убивают! На помощь! – громогласно завопила моя несостоявшаяся жертва.
Будто в ответ, раздалось это знакомое, безразличное «э». Раздался звук, будто кто-то сосал сок через трубочку. Краем глаза я увидел, как капли крови, что разлетелись по полу после моего неудачного выпада и движений «дипломата», стекают в стыки кафельных плиток и исчезают в черных трещинах.
За спиной моего голосящего оппонента показался какой-то уродливый серый гриб, словно мерзкая поганка пробила ткань пиджака и теперь тянулась к неверному свету люминесцентных ламп. Раскрывшись, будто мерзкий цветок, с чавкающим, плотским треском длинные черные пальцы вытянулись, пошевелились, будто пробуждаясь от долгой спячки.
- Помогите, кто-ниб…
Голодными антрацитовыми гадюками пальцы вцепились в глаза, нос и рот мужчины. Его руки разжались и потянулись к лицу. Резким, хищным движением рука, тянущаяся будто из ниоткуда оторвала тело от пола и начала трепать. Так дворняга, жившая в моем дворе в Магнитогорске, наткнувшись на котят у подвала брала их за шею и дергала мордой, пока не раздавался хруст позвонков и маленький шерстяной комочек не затихал в безжалостных зубах. Ударив мужчину о потолок и о зеркало, рука резко дернулась, раздался тот самый влажный хруст и тело обмякло. Отвратительная тонкая грибообразная рука растворилась в воздухе и труп безвольно рухнул на пол. Жадно распахнув полы пиджака и распотрошив кошелек я нашел ее – кредитную карту. На пластике латиницей было выдавлено мое имя, будто так всегда и было, будто и не было никакого человека с дипломатом, обручальным кольцом, какими-то своими планами, желаниями и мечтами.
Как только я забрал свою «награду» откуда-то из тени под раковиной вытянулись уже знакомые мне руки – уродливые, тонкие, многосуставчатые, они тянулись на два-три метра, пока паучьи лапы пальцев на добрались до тела и не затянули его туда, в тень. И снова, как и в прошлый раз – ни крови, ни следов борьбы – сияющий чистотой общественный туалет. Продолжила свой бег секундная стрелка – торопливо, будто чувствуя себя обманутой, словно желая наверстать потерянное время.
Пин-код к карточке подобрался совершенно неожиданно. Я набрал первые четыре цифры и банкомат приветственно открыл страницу с суммой на счете. Таких денег я раньше даже никогда не видел. Разумеется, я предполагал, что у кого-то могут быть и такие суммы. Но никогда раньше я не мог себе представить, что это все может принадлежать мне. Денег бы хватило, чтобы выкупить квартиру в Магнитогорске и еще несколько месяцев безбедно жить в Мюнхене. Я воровато оглянулся, боясь, как бы кто-то не отобрал мое сокровище, но люди шли проходили мимо меня – человека-невидимки в оранжевой униформе. Но я им больше не был. Теперь я не просто тот, кто чистит туалеты, теперь я… В голову закралась чья-то чужая мысль, помогая закончить предложение – теперь я слуга Хранителя Вокзала. Оформившись, эта идея скорее пугала, чем радовала меня, и все же изнутри я преисполнился какой-то странной гордостью – будто я делаю какое-то незаметное, но очень важное дело.
Разум пронзило страшное искаженное лицо мужчины – и пальцы, червями вкручивающиеся в глазные яблоки. Вспышка и изображение сменилось на рыжеволосую девушку, чей невидящий взор сверлил меня, пока ее тело складываясь и ломаясь затягивало в унитаз. Я помотал головой – нет уж, моей вины в этом нет. Я возвращаю свой долг Хозяину – и если он хочет его в таком виде – что же, да будет так. Что сделала для меня судьба, чтобы я мог жить достойно, как человек, а не как червь, копаясь в чужих экскрементах, разгребая мерзкое «тепло», которым люди ежедневно наполняли мою жизнь. Каждый сам кузнец своего счастья, и мне вместо молота достался нож.
Я забежал в отель сходить в душ и переодеться, после чего ткнул пальцем в единственный номер вкладки «Контакты». Вика взяла трубку после первого же гудка.
- Привет.
- Приветик, ночной гуляка, как ты?
- Теперь отлично, - екнуло у меня в груди – ей интересно, как я, - Что делаешь?
- Да вот, отсыпалась после ночной смены, только встала, а ты?
- Вышел с работы. Не хочешь куда-нибудь сходить? – выдал я на одном дыхании.
- О-о-о, кто-то зовет меня на свидание? – с наигранным удивлением ответила девушка.
- Ну… - я замялся. А что тут ответить? Да? Нет? Не знаю? Сказать «нет» - значит оттолкнуть ее. Сказать «да»… Мне просто не хватало смелости. Пауза затянулась.
- Да ладно, не парься, я и не против. Куда пойдем? – все так же насмешливо успокоила она меня.
- Я пока не решил, давай я за тобой подъеду, по дороге придумаем.
- Ну, договорились. Сейчас скину тебе адрес по СМС.
На вокзале легко поймать такси. Я сел в кремовый Мерседес, назвал адрес и откинулся на заднем сидении. В отличие от таксистов в России, этот пожилой араб на диалог настроен не был, и лишь постукивал пальцами по руке в такт грустной восточной мелодии, что лилась из колонок. Тем временем я ожесточенно тыкал пальцами в смартфон, пытаясь найти место получше. Просмотрел десяток разнообразных статей, и остановился на одном – на крыше отеля «Байришес Хоф». Название чем-то напоминало «Хауптбанхоф», но дурных предчувствий не возникло.
«Надеюсь, мне самому не перережут горло в туалете,» - подумал я и нервно хохотнул, тут же бросив взгляд в сторону таксиста, но тот никак не отреагировал, и лишь жалобно, будто замерзающая дворняга скулил в такт музыке.
Я как раз закончил разговор по телефону с менеджером ресторана и облегченно выдохнул, получив столик, когда мы приехали на место. Может, конечно, ресторан набивает себе цену, но по ходу разговора мне удалось понять, что это большая удача и мне очень повезло, что ровно за пять минут кто-то позвонил и отменил свою бронь на столик, иначе пришлось бы мне искать новый ресторан.
Я попросил таксиста подождать, а сам вышел из машины, отбил СМС: «Я на месте» и закурил. Остановились мы у миленького дворика, окруженного приземистыми трехэтажными зданиями. Посреди двора зеленела лужайка, вздымаясь к середине альпийской горкой, поодаль стояла скамейка, а за ней несколько деревьев, окруженных густым кустарником. Пели птицы, и, я могу ошибаться, но, кажется, я даже слышал стук дятла.
Время шло, а Вика все не появлялась. Вот уже второй бычок полетел в урну – благо я все же додумался купить себе сигареты – выбрал самые дорогие, в пачке благородного темно-зеленого цвета с золотыми вензелями над названием.
Неужели она меня обманула? А дала ли она мне верный адрес? Не сидит ли сейчас дома с подружками и не потешается ли надо мной? А чего я еще достоин? Я вдруг снова почувствовал себя маленьким и незначительным, только к обычному чувству терзающей неполноценности прибавилось новое, хорошо знакомое, но теперь какое-то подавляющее и всеобъемлющее чувство вины. «Вор, убийца!» - голосил противный фальцет где-то внутри головы, а к нему прибавлялись яростный рев матери и лающий смех Артема Терешина и Кати Ворониной, и тех несчастных, что исчезли в уродливых лапах Хранителя.
Наваждение развеяла она. Свежая и цветущая, как сама весна, как грациозная лань она выпорхнула из подъезда, вприпрыжку, будто девчонка выбежала за мороженым.
- Ну как, я достаточно прилично одета? - шутливо ткнула она меня пальцем в пиджак и закружилась на месте, а вместе с ней закружилось и томительно короткое розовое платье, приоткрывая гладкие ровные бедра. Закончив кружиться, она поцеловала меня в щеку.
- Твое такси?
И в ответ на мой кивок, направилась к машине. Я, вспомнив, как должны себя вести джентельмены, открыл для нее дверь и сам сел следом.
Всю дорогу мы перебрасывались дурацкими шутками, и каждый раз она заливалась долгим звонким смехом, а я в эти секунды замолкал, пытаясь понять – по настоящему ли все это? Настоящий ли смех, настоящий ли костюм на мне? Не выкинет ли меня сейчас таксист из машины со словами: «Нехорошо, мальчик, воровать и обманывать,» и не отберет ли у меня судьба в лице этого пожилого араба мою наконец-то по-настоящему счастливую жизнь? Странно и гадко говорить это, но успокаивала меня мысль, что за все это я плачу страшную цену.
Таксисту я оставил на чай всю сдачу с сотни, и тот будто ожил – засуетился, рассыпался в благодарностях, раболепно кивая, и даже, видимо от растерянности, открыл дверь и подал руку мне, а не моей спутнице. Впрочем, войдя в лобби отеля, я почувствовал как мое «бремя белого человека» сдувается, опадает пеплом на самое дно души. Роскошь оформления слепила, любезность швейцара резала глаза. Весь этот мрамор и подобострастные улыбки терзали меня все время, пока мы поднимались в абсолютно бесшумном лифте на самую крышу, будто шепча – ты не заслужил этого, ты не на своем месте, убирайся назад, в свой Магнитогорск. Хостесс - девушка по-настоящему модельной внешности нам легонько поклонилась, когда мы вошли в двери ресторана, и я от растерянности поклонился в ответ. Возникшее из-за этого замешательство развеяла Вика своим волшебным смехом, который словно магические колокольчики вселял в меня спокойствие и уверенность. Нас проводили к нашему столику – в самом углу террасы, и у меня захватило дух.
Перед нами раскинулся город Мюнхен, и теперь я смотрел на него не с низов своей клоаки, а прямо оттуда, где набивали свои животы сами небожители. В вечерней мгле оранжевые черепичные крыши терялись, уступая свое место бесконечным огням на фоне синего темного неба с ползущими черными облаками, а над всем возвышались две башни огромного собора, стремились ввысь зеленоватыми от окислившейся бронзы куполами. А чуть левее уродливо таращилась на меня лицом Хозяина Новая Ратуша. Поведя плечом, я отвернулся. Кормящая рука не забывала напоминать о себе, пусть даже лишь через мои фантазии.
Вика тем временем уже изучала меню и ее красивое лицо выглядело напряженным и смущенным. Потом она подняла глаза и предложила:
- Может, пойдем отсюда?
- В нумера? – расхрабрившись пошутил я, внутренне моля всех богов, что она читала Ильфа и Петрова, и не сочтет мою хохму неприличным предложением.
- Да хоть куда, - не отреагировала она, - ты цены видел?
Беспокойство отступило. Вот оно в чем дело?
- Не видел, и видеть не хочу. Напоминаю – пригласил я, значит и плачу я. - твердо произнес я, сам ужасаясь своей смелости. И куда только делся обычный мямля?
- Да хоть кто – ты что, Рокфеллер? – раздраженно спросила она.
- А Антон Березовский тебя не устроит? – отшутился я, и она махнула рукой – мол, делай, как знаешь.
Цены в меню и правда были… Новыми – вот самое верное слово – это была какая-то новая система исчисления. Открыв винную карту, я еле удержался, чтобы не присвистнуть – четырехзначные числа за напитки были для меня совершенно точно… невообразимыми. Но я выбрал верное слово – «были». Так было раньше, пока я не нашел новое божество, что готово отвечать на молитвы. Я поморщился от этой мысли – называть Хранителя Вокзала божеством я не хотел, но что-то внутри заставило меня так подумать.
А еще почти все названия блюд были мне незнакомы. Лингуини, феттучине, фритатта, сандей… Что все это такое, я не имел ни малейшего понятия, а гуглить при Вике не хотелось, так что я заказал себе самое понятное из встреченного мной – пиццу, девушка же заказала себе спагетти с креветками. Напоследок я добавил к заказу тарелку с разными сырами и выбрал вино ориентируясь только по ценнику – не самое дешевое, но и не самое дорогое, чтобы не смущать Вику суммой счета.
О сырной тарелке мы пожалели почти сразу. Не знаю, может небожителям это и кажется экзотическим, но вот мне запах был хорошо знаком – точно такой же стоял в комнате для отдыха на Хауптбанхофе, когда Салим и другие уборщики снимали обувь, чтобы дать отдохнуть ногам. Пересмеиваясь, мы попросили официанта – галантного молодого человека, одетого как будто даже дороже меня, унести от нас подальше это пахучее блюдо.
Вино оказалось весьма обычным – кисловатым, терпким, слегка вяжущим рот. Название я даже не стал запоминать – навряд ли я закажу подобное еще раз. Когда же принесли основные блюда, я начал понимать, за что ресторан требует такие суммы – оформление блюд было таким шикарным, что было как-то даже неудобно это есть, но любое неудобство моментально побеждал умопомрачительный запах – запах, которого я не чувствовал ни на одной кухне, ни в одной столовой. Этот запах сам по себе был таким аппетитным и осязаемым, что, казалось, даже понюхав блюда можно было наесться. Быстро расправившись с едой мы заказывали вино бутылку за бутылкой и разговаривали. В небе уже давно светила бледная, словно бельмо на глазу старухи, луна, другие столики опустели, а мы все болтали и болтали, пока девушка хостесс не подошла и не сказала нам, что заведение закрывается. Когда нам принесли счет я достал платинового цвета пластик и вложил в папку для счета, поймав уважительный взгляд Вики. Да, девочка, перед тобой не то ничтожество, что возили лицом по полу в школьном туалете. Свечи, витая ограда террасы, белоснежные скатерти – все это было как в тех несправедливых фильмах моего детства – где хорошо одетые люди с бокалами шампанского в руках взирали с выпуклого экрана «Рубина» на меня, сидящего на ковре с проплешинами, в окружении пустых бутылок и рваных обоев. Теперь я будто оказался по ту сторону экрана, и мучительно захотелось повернуться туда, найти глазами это круглое аквариумное стекло и сказать маленькому хилому мальчику в синяках: «Все еще сложится, ты еще попадешь сюда.»
Мы вышли из отеля, и теплая ночь сентября окутала нас, понесла по улицам Старого Города, закружила в танце огней витрин закрытых магазинов и уличных фонарей. Шатаясь, словно пьяные, мы подшучивали друг над другом, смеясь, бежали наперегонки по влажно блестящей брусчатке. Так мы дошли до Городской Оперы – громадного здания в романском стиле, напоминающим своими белыми колоннами и монументальностью древнегреческий храм. Со своего бронзового постамента на нас взирал чей-то гордый римский профиль, а мы хихикали и дурачились. И в этот момент мое сердце пело, а душа была чиста – еще никогда я не чувствовал себя таким важным, таким свободным. И когда я подумал об этом, казалось, будто в самую душу врезался тяжелый таран, выбив воздух, прокричав в самое ухо: «Свободен? Ты должен, должен больше чем кто-либо, вор, убийца, ты провинился так, что никогда не расплатишься!»
Мерзкий голос где-то в глубине сознания измывался на все лады: «Свободен? Ха! Да тебя того и гляди придавит! Как тебе не противно быть собой?» Я застыл, захваченный этими столь жуткими и правдивыми мыслями. Их хотелось бы не думать, не понимать, но нельзя просто отключить ту часть твоего сознания, в которую ты, словно в клетку, попытался загнать все человеческое в себе, и вот – оно орет из-за решетки, словно отчаянный оголодавший узник. Но Вика истолковала мой ступор иначе – окаменел я четко напротив нее, вперившись неподвижными зрачками в ее зеленые озера глаз – и она потянулась ко мне, в последний момент смешно зажмурившись, словно перед прыжком в воду, впилась своими губами в мои, и тем самым вырвала меня из объятий ужаса перед самим собой и того, чем я стал.
Я мог бы соврать, что в голове не было ни единой мысли, и я весь был поглощен поцелуем, но это было не так – мысли проносились со скоростью автомобилей немецкого автопрома по немецкому же автобану. Во-первых, я думал о том, как же сильно желал того, что сейчас произошло. Во-вторых, думал о том, что это мой первый поцелуй с девушкой – не снизошла ни разу даже до поцелуя в щечку Катя Воронина, не поцелуи «на металл» обменивала Катя из «Ляйеркастена» - красного борделя, не целовал меня и Артем Терешин перед… И еще тысячи других мыслей, никак не подходящих к ситуации – мои синапсы кипели, пытаясь осознать происходящее. Сердце защемило какой-то щенячьей, почти идолопоклоннической любовью. Я вдруг осознал, что нет для меня в мире ничего и никого важнее этой девушки, как бы банально это ни звучало. Я испытывал разные сильные чувства за свою жизнь – боль, страх, ненависть, грусть. Но вот пришло – очередной подарок Фортуны – такой неожиданный и кажущийся нереальным – взаимная любовь, высшее счастье из возможного. Хотя, какая к черту взаимная любовь - она тебя всего лишь поцеловала, и поцелуй, и тот не взаимный – обними ты ее, идиот – верещал внутренний голос. И я робко положил свои ладони ей на ребра – выпирающие и теплые, Вика хихикнула:
- Щекотно.
За эту ночь мы еще не раз целовались - у кафе «Старбакс» пока нам готовили кофе, на скамейке в беседке, на холме в Английском Саду и на верхнем этаже Китайской Башни – опоясанного пагодами деревянного строения. К приходу рассвета похолодало и туман холодным саваном стелился у самой земли и скрывал от глаз, пока мы сидели на берегу Изара – она, укрытая моим пальто и я, продрогший, но счастливый. Пока оранжевые пятна ползли по облакам, ледяная кайма отступала к берегу, скрываясь вовсе при первых лучах солнца.
Проводив ее домой на такси, я сунул еще двадцатку молодому индусу, чтобы он довез меня до отеля «Кристалл» - переодеться перед тем как идти на работу. В баре у ресепшн отеля я купил себе пару банок энергетика, чтобы хотя бы не уснуть прямо на работе.
Привычным движением ткнувшись слепой мордой тележки в дверь мужского туалета, я застыл на пороге. Там, у стены стоял неприятно знакомый парень и мочился в раковину, блаженно закинув голову. На нем была ровно та же белая спортивная майка – «алкоголичка», как ее называла моя мама, камуфляжные штаны и тяжелые, словно придуманные специально для насилия, берцы.
На такой подарок от Хранителя я не рассчитывал – и он был тут как тут. Серолицая фигура в оранжевом красноречиво проводила пальцем по шее, а другой рукой нетерпеливо тыкала в сторону парня. На этот раз я повернул ключ в замке без тени сомнения или сожаления. Ты счел меня недочеловеком, потому что я убираю за тобой дерьмо и говорю на другом языке? Ты недостоин и такой жизни. Я накручиваю себя, взываю к внутренней злобе, чтобы сделать все правильно и без соплей. Урод слышал и как я зашел, и как я закрывал дверь, даже слышал, как шуршит мой комбинезон, пока я доставал нож. Но он был слишком занят своим отростком между ног, а еще я был для него слишком незначительным. Вот я чувствую, как его брови взлетают высоко вверх, когда я хватаю его за лоб и оттягиваю голову назад, а другой веду ножом по горлу и красные струи ползут по белому кафелю тонкими капиллярами. Я чувствую, как его мышцы расслабляются и тело медленно оседает на пол, а кровь толчками продолжает выходить из тела. И только в этот момент до меня доходит, что здесь что-то не так. Хранитель не показал мне, где лежит награда. Я повернулся к все еще ужасающему, но уже привычному отражению своего лица в жуткой серой маске, и встретил взгляд Хранителя - пугающе безразличный, ничего не выражающий, мертвый.
- Ты мне что-то оставил, надеюсь? Где?
В ответ раздалось «э» и мерзкая пародия на меня в зеркале ткнула пальцем себе под ноги.
- Ладно, я спущусь. А ты давай, убирай тут все, скоро начало рабочего дня – люди придут.
И ответом мне был совершенно новый жест – жест отчаяния, жест бессилия, жест заставивший меня снова покрыться холодным потом и застыть на месте от страха – как в нашу первую встречу. Хранитель пожал плечами. После чего снова ткнул пальцем себе под ноги. Страшная догадка медленно подкрадывалась к моему сознанию, ее, будто хищного зверя можно было ощутить, но она еще не оформилась, не совершила свой страшный прыжок. Я медленно поворачивался в сторону часов, молясь, чтобы секундная стрелка танцевала на месте в своем жутком припадке – но нет, неумолимо, рывками тонкое металлическое лезвие продолжало нарезать время на равные отрезки. И вот – догадка покинула свое укрытие, выпрыгнула навстречу своей жертве и вцепилась клыками-фактами прямо в горло – похоже, помогая мне в предыдущий раз с добычей «еды» Хранитель потратил слишком много сил и теперь не может забрать ни кровь, ни тело – а главное, остановить время.
Ладони так вспотели, что нож просто выскользнул из пальцев и звонко ударился о кафель. Передо мной лежал труп скинхеда, нестерпимо белый он почти сливался с кафельным полом, который наводил на мысли о бойне. В крови было все – зеркало, раковины, писсуары – и разумеется, моя униформа. В панике я метался с тряпкой и чистящим средством от пятна к пятну, размазывая их, покрывая все бурыми разводами. Хотелось рыдать от несправедливости – я ведь все сделал правильно, не колеблясь ни секунды – и вот, что я получаю за свою работу? Выжимая в сотый раз тряпку, я злился на себя, Хранителя, на своего отца, которого никогда не было рядом, на Тарика, который притащил меня на эту работу и не дал мне выбора и… Я просто злился, чтобы не сойти с ума от одной мысли о том, что вот он – в двух метрах от меня лежит труп, остывающее, скользкое свидетельство моего ужасающего поступка, доказательство моего преступления.
Что же делать? Я блуждал глазами по более-менее вычищенному мной помещению, пытаясь найти какое-то решение проблемы.
И оно пришло – огромным синим пакетом, подвешенным прямо к моей тележке. Я размотал несколько рулонов туалетной бумаги и бросил половину на дно пакета, прежде чем положить туда мертвеца, потом раскидал ее поверх – не хватало еще, чтобы кто-нибудь разглядел через синюю поверхность пальцы, лицо или даже ботинки. Стоило немалого труда запихать тело – я надувал щеки и тужился, просто приподнимая мертвого парня над полом. К счастью, путь мне предстоит весьма близкий – всего на другой стороне зала, метрах в сорока белела дверь комнаты с надписью: «Только для персонала».
Отперев дверь, я чуть не оказался на полу – кому-то очень хотелось в туалет. Пожилой мужчина сильно толкнул меня плечом, чуть не сбив с ног и опрокинув тележку. Из-под туалетной бумаги, словно мерзкий арбуз с короткой щетиной вывалилась голова мертвеца. Замерев, я ждал крика, восклицаний, топота ног, полиции, но – ничего не произошло. Тяжело отдуваясь, мужчина возился с ширинкой над унитазом, тихо поругиваясь по-немецки. Моего уха коснулось слово похожее на «простатит». Оглядевшись, и не встретив больше ни единой живой души, я начал медленно поднимать тележку, придерживая труп через пакет, молясь, чтобы прерывистое и неровное журчание продлилось хоть капельку дольше, дало мне чуть больше времени на эти восемьдесят с лишним килограмм моей вины.
И вот, все снова выглядело прилично и почти незаметно – кому интересно смотреть в пускай даже слегка переполненный и волочащийся по земле мешок уборщика? Я медленно и аккуратно катил тележку через зал, останавливаясь при малейшей опасности, что какой-то торопыга бросится мне наперерез со своим скрипучим чемоданом. Ужас держал меня холодной хваткой за горло. Одно неловкое движение, одна маленькая дырочка в пакете, которая расползется, породит на свет свое отвратительное мертворожденное дитя. Метра через два я на всякий случай оглянулся, и снова мое сердце начало пропускать удары – за тележкой тянулись, будто оставленные каким-то чудовищным слизнем, два кровавых следа, четко по движению колес.
Я бы, наверное, гордился своей реакцией, не будь я так напуган – ловким движением я отцепил знак «Осторожно, мокрый пол» и швырнул прямо на кровавые пятна - тот встал желтым могильным камнем на гранитную плитку вокзала. Сорвав сухую швабру с тележки, я остервенели принялся стирать следы своих злодеяний. Когда, как мне показалось, пол был чист, я бумажным полотенцем протер также и колеса. Все, теперь я чист. Но отчаяние не отпускает свою добычу так легко – я вдруг представил себе, как выглядел для стороннего наблюдателя и вспомнил – а ведь сторонний наблюдатель-то есть! Обреченно я поворачивал голову в сторону камеры, закрепленной на мостике через зал этажом выше, собираясь посмотреть прямо в безразличный стеклянный глаз и, к своему счастью, не преуспел.
Голубь. Обыкновенный голубь сидел прямо на иглах, которые должны были не позволять птицам рассиживаться на карнизах, он буквально был насажен на них, но, похоже, не замечал собственных травм. Голубь сидел прямо напротив глазка камеры, с тупым упорством стуча уже окровавленным клювом по линзе. И в этом безумном самоубийственном акте я видел несомненный почерк Хозяина. Глухой стук громко отдавался в барабанных перепонках и не у одного меня. К стуку прибавились некие влажные звуки. Сзади послышался крик ребенка – мальчик лет пяти держал маму за руку и тыкал пальцем в сторону птицы-самоубийцы, а его маленькое личико сжалось и искривилось от плача. Все больше и больше людей останавливались и устремляли взгляд туда, вверх – на умирающую птицу. Я осознал, что меня никто не видит – в своей оранжевой робе и с желтой тележкой я был итак незаметен, хуже некуда, но теперь вдобавок к этому, все взгляды были прикованы к креплению камеры, где голубь с отчаянным упорством продолжал колотиться головой о крепкое стекло линзы.
Осторожно, шаг за шагом, под мерзкий стук, сопровождающийся хрустом – стекла или костей – я продвигался сквозь незрячую толпу к заветной двери. Вот осталась пара шагов, вот я отворяю дверь и оказываюсь со своим страшным грузом в недосягаемой для простого человека зоне: «Вход только для персонала». Когда я докатил тележку до лестницы на меня нахлынуло отчаяние – и что теперь? Неужели весь этот путь был зря? Я ни за что не смогу спустить эти восемьдесят килограмм по лестнице. А что если…?
Я отцепил пакет от тележки у самого края лестницы и труп, завернутый в синий пластик покатился по лестнице, тяжело и грузно, словно мешок с картошкой, с глухим ударом остановившись в самом низу. А вот дальше придется тащить мертвеца на своем горбу.
Пока я волок мертвеца в полной темноте по бетонному щербатому полу, мешок порвался – рассыпалась бумага и синий пластик волочился за телом уродливым синим плащом. Удобнее всего было держать за ноги, поэтому голова моей жертвы подпрыгивала на неровностях, оставляя отвратительный кровавый след. Похоже, сегодня придется провести на работе весь день, чтобы избавиться от всех следов преступления.
Когда я подошел к щели, руки у меня опустились. Сил почти не оставалось, от самой мысли, что придется тащить мертвеца – как, приставным шагом что ли, - хотелось бросить все к чертовой матери, прийти в полицию с повинной, сознаться во всем и спокойно принять все меры пресечения, которые назначит суд. Но так невовремя и неожиданно мелькнуло в голове изображение Вики, я даже, кажется ощутил тот свежий сладковатый запах ее парфюма.
Ну уж нет, я не отдам свой шанс так легко, я не сдамся.
- Эй! -,закричал я на немецком в щель, - Ты, Вокзальный! Забирай свою добычу, уже достаточно близко! Эй! «Э»!
Но только приглушенное эхо было мне ответом. С трудом запихав тело скинхеда между труб я начал проталкивать его вперед. Сам себя я тем временем хвалил за благоразумие – света вполне хватало с лестницы, чтобы не оступиться и не пропустить проход к Хранителю, но его было слишком мало, чтобы разглядеть лицо мертвеца, которое, я уверен, присоединилось бы к сонму моих кошмаров.
Я толкал и толкал непослушную массу из костей и мышц к заветной двери, за которой меня ждал мой жуткий благодетель. Странно, наверное, так думать о мрачном призраке из трубы в подвале, но с другой стороны – а не странен ли сам факт, что это создание – единственное, кто кроме моей матери заботился обо мне. Ни мой отец, ни школьные учителя, ни социальные службы, ни сердобольная продавщица – никто из них не позаботился о моей судьбе. Никто не задумался – а почему я в детстве так часто падал с лестницы? Почему вдруг в тринадцать лет я начал мочиться в постель и избегать общения со сверстниками? Нет, всем было дело только до себя. И почему я, оставленный и покинутый всеми, даже собственной матерью должен был отказаться от подарков судьбы в лице иссохшего призрака из-под вокзала? Почему я должен был отказать ему в своей благодарности? Нет. Я все делаю правильно.
Поставив мысленную точку, я также закончил и транспортировку трупа. Тот лежал в неестественной позе в узком проходе, сжатый с обеих сторон трубами – шея была вывернута куда-то направо и вверх, так как у живого человека никогда бы не получилось. Пару раз тело за что-то цеплялось и я резко дергал ногу мертвеца на себя, пока не раздавался хруст – «повернуть до щелчка» и препятствие не освобождало мой груз. Протолкнув тело чуть дальше, я снял со звенящей связки тот самый «обгрызенный» ключ и открыл дверь.
Темнота и затхлость встретили меня ровно как тогда, в первый раз, больше недели назад. Эти хрустящие под ногами крысиные скелетики, пыль непроглядная абсолютная чернота. К счастью, на смартфоне – подарке Хранителя была специальная функция, включающая вспышку на полную мощность, на манер фонарика. Белый безжизненный свет озарил помещение, так и оставшееся темным – теперь в нем было лишь лучше видно. Я затащил труп в комнату и швырнул его прямо под трубу. В ту же секунду я подался назад от испуга, нога зацепилась одна за другую и я рухнул у двери, пребольно ударившись копчиком. Телефон выпал из руки и светил в потолок, озаряя всю комнату жутковатым нереальным светом, а из трубы тем временем продолжали тянуться так напугавшие меня волосы – черные, как смоль, перепутанные, будто гнилые водоросли, они свисали с зазубренного края трубы и тянулись, будто щупальца, к лицу мертвого скинхеда. Эти жуткие локоны вызывали ужас и омерзение одним своим видом – толстые, будто струны они медленно и лениво шевелились, лаская застывшую маску смерти на лице моей жертвы. Я хотел зажмуриться, чтобы не видеть того, что вылезет вслед за волосами, но не мог – снова этот страшный паралич, заставивший меня поджать пальцы ног и сгрести пальцами мелкий мусор – я вжимал его в ладонь так сильно, что чувствовал, как какой-то костяной осколок прокалывает кожу. Но даже спасительная боль была слишком слаба, чтобы отогнать это ощущение инфернального ужаса – страха перед тем, чего человек видеть не должен, перед тем, что вообще не должно существовать. Ослепленный блеском «золотого тельца» я не осознавал, что за неправильное, искаженное создание стоит за моими злодеяниями, не понимал, что за неестественная сущность управляет моими поступками, купив меня так задешево.
Но лицо твари так и не показалось. Раздалось знакомое, слегка усталое «э», а потом из трубы раздался звук. Это было похоже на вдох, только «нечто» не только вдыхало, но и глотало. От лица мертвеца начали отделяться мельчайшие частицы, словно пепел они кружили в воздухе, неумолимо затягиваемые в трубу, которую Хранитель использовал по сути как соломинку. Хлопья кожи, волос и костей отправлялись в черную темноту – обнажились мышцы на лбу, в щеке медленно ширилась дыра, открывая кривоватые крупные зубы. Потом и кости стали истончаться, белыми хлопьями поднимаясь в металлическую «пасть». Так, по молекуле, исчезало свидетельство моего очередного преступления. Преступления перед человечеством – мелькнула мысль – ведь это было не просто убийство, а жертвоприношение или, даже хуже, – кормежка.
Мне, скованному параличом ужаса, пришлось наблюдать весь процесс до конца – как показались на свет сизые кишки, как по капле перетекал вверх мозг, как лопнули и устремились в трубу белыми каплями глаза. И вот – на месте, где лежал мертвый скинхед не осталось ничего, кроме привычного мусора. Свисавшие из трубы волосы, будто какие-то подводные черви, заползли обратно в свое укрытие, а из трубы, сопровождаемая кратким «Э», выпала тоненькая пачка денег.
Сумма едва превышала то, что подарил мне Хранитель в нашу первую встречу – «первая доза». Я покинул жуткое логово, терзаясь слегка пугающей мыслью – не лишается ли Хранитель своих сил? Или это просто временно, потому что он мне помог убить того «бизнесмена»?
К руке прилипла какая-то плотная бумажка, я вышел на свет и развернул зеленоватую книжицу – передо мной было чей-то пропуск. Длинные многокоренные слова не укладывались в голове, а вот имя некоего Дитера Шайха показалось мне смутно знакомым, словно я когда-то читал о нем в энциклопедии.
По окончанию рабочего дня я позвонил Вике – та должна была уже проснуться после ночной смены. На этот раз девушка… Нет, не так – моя девушка на этот раз отказалась от идеи посетить ресторан, также она забраковала и кино, и клуб и Лэйзертэг, в котором я, кстати, сам никогда не был. Впрочем, я не был пока еще очень много где, и мне лишь предстояло делать открытия и познавать мир снова – за пределами серых сугробов и обшарпанных стен Магнитогорска.
В итоге, мы сошлись на парке. За тридцать минут бодрого шага я оказался у ворот Английского Сада – гигантского парка, основанного пару столетий назад, что простирался далеко за пределы города. Стена желтого кирпича была покрыта лепниной и барельефами, рядом звенело бокалами итальянское кафе, на площади перед воротами проходил уличный концерт. Все эти маленькие праздничные мелочи, обычно вызывавшие у меня чувство зависти и отторжения – как у недостойного всех этих развлечений – сейчас наоборот рассеивали тревогу и страх, до сих пор не выветрившиеся после посещения затхлой вотчины Хранителя Вокзала.
Неожиданно свет померк, на глаза мне легли чьи-то ладони, а в ухо раздалось: «Угадай, кто?» - и громкий поцелуй в район мочки отдался легкой болью в барабанных перепонках. Повернувшись, я ответил Вике настоящим поцелуем, после чего мы, взявшись за руки отправились в парк.
Сегодня Вика была одета просто – как раз для прогулки, но даже потертые джинсы, футболка с пони и розовая ветровка в моих глазах превращали ее в сказочную принцессу, которой, не пойми зачем понадобилась «лягушка» - я то есть.
Ленивые утки смешно переваливались, когда мы кидали им хлеб. Одна, осмелев, подошла ко мне достаточно близко, и маленьким желтым клювом выхватила крупный кусочек булки у меня из пальцев. Вика пищала от восторга, а я почему-то преисполнился гордости, будто это я ее чем-то впечатлил. Река Изар набирала скорость, пока мы шли вверх по течению. Вскоре слух начал улавливать звуки, похожие на шум водопада, пока мы шли они были все громче и громче.
Наконец нашим глазам предстал источник звука, и мы просто застыли в изумлении. Из-под каменного моста в реку извергались ревущие потоки воды, образуя на пороге вертикальную волну почти в метр высотой, а по ней катались самые настоящие серферы. Мускулы играли под черным блестящим гидрокостюмом, словно под шерстью пантеры – легкое движение, и вот брызги летят на незадачливую публику, что подошла слишком близко, а серфер закладывает новый вираж. На берегу же стояли еще несколько парней с досками, также упакованные в свою униформу. А на фоне всего этого, добавляя последним мазком сюрреализма картине, заглушаемая ревом реки, звучала джазовая композиция на пианино. Звуки раздавались сверху – с моста. Поднявшись туда, будто под гипнозом, мы с Викой обнаружили еще одного серфера, который сидел на табуретке перед самым настоящим, покрытым черным лаком фортепиано, и, притопывая ногой в гидрокостюме самозабвенно импровизировал. Зрелище было совершенно неземное – каменный мост с барельефами, оживленная улица позади, серферы на волнах Изара внизу и пианист в гидрокостюме перед нами. Пока мелодия лилась по воздуху, мы завороженно следили за пируэтами на воде. Вика завороженно отсчитывала секунды, которые очередной серфер держался на воде, прежде чем его забирала неумолимая стихия, протаскивая добрые метров двадцать туда, где течение было не таким сильным, и можно было выбраться на берег. Меня же занимали иные мысли – передо мной в воде резвились сильные, ловкие молодые люди, а один из них даже играл на фортепиано рядом. Я же мыл унитазы и убивал людей – мой максимум, все, на что я в себе нашел силы – отнимать жизни у других и на их мертвых телах строить свое украденное благо с подачки инфернальной твари, что живет под вокзалом.
Пока мы шли обратно из парка я молчал. Это сравнение не в мою пользу угнездилось тяжелым камнем в душе, не отпуская, заставляя испытывать стыд и отвращение к самому себе. Время от времени я поворачивал голову в сторону Вики, и та отвечала мне улыбкой, мол: «Ты чего такой серьезный?» - но молчала, будто бы уловив мое настроение. А я продолжал исподтишка кидать взгляды в ее сторону, словно ожидая, что в любой момент моя любимая девушка может раствориться в воздухе – настолько нереальным казалось мне присутствие этого ангела в моей жизни.
Я не заметил, как в определенный момент из-за угла, словно серый великан выросла громада вокзала – эти гигантские часы, парковка полная таксистов и голодно распахнутые двери. Я хотел было сменить маршрут, обогнуть эту монументальную обитель кошмаров, но Вика вдруг очень настойчиво потянула меня в сторону здания:
- Я в туалет хочу, - объяснила она, и внутри у меня все похолодело. Туалет – место моих унижений, место, где я убирал чужое «тепло», и место, где я убивал людей.
- Подожди, я тут живу недалеко, может лучше у меня зайдешь?
Вика смущено хихикнула:
- Извини, Антош, но давай пока повременим с походом в гости, идет?
Я обреченно кивнул, а мы приближались ко входу в зал ожидания. Белые двери с фигуркой женщины, казалось, можно было видеть, даже закрыв глаза – они выжигали сетчатку, будто смотришь на солнце. Каждый шаг делал мои ноги ватными, подходить не хотелось. Нужно было схватить ее за руку, вывести на улицу, запретить ей, в конце концов. Но я так боялся, что девушка примет меня за сумасшедшего – а разве я в своем уме – испугается, пропадет из моей жизни. Поэтому я молча сопровождал свою любимую девушку к собственному личному жертвенному алтарю.
- Я скоро, бросила она и подмигнула мне, прежде чем невыносимо белая, беспристрастная дверь захлопнулась за ней, будто пасть какого-то безликого гигантского чудовища. Я остался стоять как столб там, где Вика выпустила мою руку.
В конце концов, все должно быть в порядке. Этим туалетом пользуются сотни людей за день, уж я-то знаю. Хозяин всегда требовал только одну жертву за день. К тому же не у кого будет требовать, если я не зайду. Такой вывод должен был успокоить меня, но непоседливый зверек тревоги продолжал ворочаться где-то под сердцем, заставляя до боли в глазах всматриваться в белый прямоугольник двери и пытаться вычленить из шума вокзала какие-нибудь звуки, которых быть не должно. Например, что-то похожее на…
Из туалета раздался женский крик. Электропилой он прошелся по моему мозгу и нервным окончаниям, отбросив тревогу на задний план и оставив место безраздельно властвующему ужасу. Металлическая ручка двери скользила в ладонях, мокрых от холодного пота. Я вбежал в помещение, покрытое белым кафелем, чтобы увидеть, как Вика с выражением ужаса смотрит куда-то внутрь кабинки. Осторожно проверив зеркало – к счастью, оттуда на меня в ответ взглянула лишь моя бледная перепуганная рожа, я подошел в Вике. Та, с каким-то стыдом в глазах ткнула пальцем туда, куда был направлен ее полный ужаса взгляд. Прямо на кружке унитаза, словно на троне восседала толстый черный паук. Он был похож на резиновую игрушку – таким громадным блестящим и неподвижным было членистоногое.
- Извини, - промолвила девушка смущенно, - Я просто их очень боюсь, у меня фобия.
- Арахнофобия, - автоматически отозвался я, смахивая кусочком туалетной бумаги паука в унитаз и нажимая на кнопку смыва. Тем временем, внутри у меня будто обрушился какой-то камень, ломая балки тревоги, страхов и сомнений, оставляя за собой спокойную пустоту.
- Вот, можешь пользоваться, - я шутовским жестом приглашающе указал на унитаз.
- Спасибо, оставишь нас наедине, мой герой? – саркастично спросила Вика.
Я кивнул и повернулся. Мое сердце застыло, свинец разлился по всему телу, а ужас распустился в сердце кровавым цветком. Прямо мне в глаза из зеркала смотрел пустыми дырками Хозяин. Мое собственное отражение, подернутое серым тленом хищно пялилось на Вику, пока та закрывала дверь кабинки. Серые руки, рассыпая гадкие хлопья вытянули из-под раковины чей-то паспорт и демонстративно раскрыв, прижали его к зеркалу с той стороны, так что даже я мог прочитать свое имя и фамилию на зеленой ламинированной странице, а под ним: «Гражданство – Федеративная Республика Германия». Убедившись, что я видел достаточно, тварь убрала паспорт, мой паспорт гражданина Германии обратно под раковину. Мой ключ к свободе. Мой шанс никогда снова не появляться на проклятом вокзале, возможность найти нормальную работу, нормальную квартиру, пойти учиться программированию в настоящий университет. Вся моя жизнь, целая стопка выигрышных лотерейных билетов сейчас лежала под раковиной в общественном туалете. И все что мне надо было сделать, чтобы заполучить их…
Тварь рванула дверь кабинки в отражении так, что вырвала ее вместе с петлями, выволокла Вику со спущенными штанами наружу и обвив ей руками шею резко дернула локтями вверх. Зеркало не издавало звуков, но я мысленно ощутил этот хруст. А потом раздалось еле слышное, но требовательное «э».
- Нет, я этого не сделаю, - прошептал я. – Кого угодно другого. Сколько угодно других, только не ее.
«Э!» раздалось громче и настойчивей. Отражение склонило голову, будто не понимая, чем вызвана задержка.
- Что ты там бормочешь? - раздалось из кабинки позади меня.
- Я не буду этого делать! – закричал я, не обращая внимания на вопрос девушки, наплевав, что она сочтет меня сумасшедшим ,- Ты не получишь ее!
И во второй раз в жизни я встал на чью-то защиту, только на этот раз загораживал я спиной не компьютер, а свою девушку. И, кажется, в черных провалах на лице твари промелькнуло понимание. Молчаливый кивок был мне ответом, и отражение снова стало моим – я, словно, распятый, распластался на двери кабинки а по лбу бежали капельки пота. Я настолько сильно вжался в дерево, что не сразу смог оторвать руки от поверхности.
И тут показался он – Хранитель Вокзала. Казалось, он всегда был там, сидел огромным мерзким пауком на потолке в углу и следил за мной каждый день, пока я драил полы и унитазы. В своем жутком величии создание словно подавляло собой окружающую действительность, притягивая взгляд, делая все остальное – раковины, зеркала и кабинки несущественными, ненастоящими.
Серая масса на спине твари копошилась, вздымаясь и опадая, напоминая не дыхание, а пузыри в густой болотной грязи. Многосуставчатые тонкие руки осторожно ощупывали стену, пока призрак спускался на пол. Но самым страшным была голова твари. Шишковатый череп был словно склеен из двух детских голов всего с двумя открытыми глазами, а посреди тянулась вниз уродливой щелью голодная пасть, по бокам от которой невпопад шевелились хелицеры, будто у паука. Мгновенной вспышкой пришло осознание того, кто же такой Дитер Шайх - тот самый инженер, что не явился на открытие, ведь гнусное свидетельство его преступления сейчас ползло ко мне – двое детей и жена, слипшиеся в результате какого-то богохульного ритуала, склеенные невероятной потусторонней злобой, которая ощущалась в воздухе. И вместе с тем я также осознал, что твари все равно, кем питаться. И когда смрад разложения коснулся моего носа, а черные волосы, парящие в воздухе коснулись моего лица, мне в голову пришло лишь единственно верное решение.
- Возьми меня.
Мои пальцы конвульсивно сжались, когда детские ручки по бокам головы Хозяина обняли меня за щеки, и голодная пасть впилась мне в шею. Сжав зубы, я молился, чтобы тварь насытилась мной одним, пока моя кожа болезненно стягивалась, а глаз лопнул, высохнув. Прощай, Вика. Это была моя лучшая жизнь.
4 444 просмотра
5 комментариев
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
