Есть в Москве особенные, старые дворы, где грезят о былом вековые тополя, а летом в их тени мужчины в майках и трико, сидя на лавочках, пьют пиво из трёхлитровых банок и «забивают козла», беззлобно матерясь и травя байки. В таких местах особенно сильна магия тысячелетнего города, тут есть свои тайны, свои воспоминания. И если повезёт, аборигены Садового Кольца под стук домино поведают тебе о странных существах, которые иногда посещают эти сакральные места столицы.
Одно из таких существ — Чёрный Почтальон. Собственно говоря, он не почтальон даже, а просто дряхлый старик в тёмной одежде, который, словно адскую почту, разносит по домам горе и страдания.
Чёрный Почтальон приходит в твой двор.
Чёрный Почтальон подходит к твоему подъезду.
Чёрный Почтальон без ключа и домофона входит внутрь.
Чёрный Почтальон, кашляя и почти задыхаясь, взбирается по лестнице.
Чёрный Почтальон подходит к твоей двери и долго-долго стоит перед ней, как бы переводя дух.
Потом он нажимает кнопку звонка.
Потом он ждёт.
Если за дверью слышатся шаги — Чёрный Почтальон просто тает в воздухе, оставляя после себя лишь тяжёлый, тошнотворный запах старости и смерти. Если же дома никого нет, он понуро спускается вниз. Просто спускается вниз по лестнице. Но никто и никогда не видел его выходящим из подъезда.
Впервые историю о Чёрном Почтальоне я услыхал в самом начале девяностых, когда у моего отца дела пошли в гору так круто, что мы из Выхино переехали прямиком в огромную квартиру в районе Старого Арбата. Там, в тишине арбатских дворов, я и причастился к таинствам Москвы, перевоплотившись из окраинной «лимиты» в её «коренного жителя». Помню, что из всех страшилок, что рассказывали тогда во дворе, «Чёрный Почтальон» пугал меня сильнее всего. Одно время я просто панически боялся звонков в дверь, особенно когда оставался дома один. А потом всё это прошло — я вырос, и девочки стали волновать меня куда больше, чем глупые сказки.
Однажды тёплым майским вечером, когда мне уже стукнуло шестнадцать, я сидел на кухне и учил уроки. Раздался очень длинный, настойчивый звонок в дверь, и я решил, что пришёл кто-то из соседей. Я спокойно подошёл к двери и спросил: «Кто там?». Тишина. Поглядел в глазок. Никого. Я открыл дверь и выглянул на площадку. Пусто. Я не услышал ни торопливых шагов по лестнице, ни хлопанья железной двери внизу. Ничего. Я отчётливо помню, как что-то в тот момент меня насторожило. Но я просто хмыкнул, закрыл дверь и вернулся учить уроки.
Через две недели умерла бабушка.
В июне у меня случился первый приступ астмы.
Потом настал август. Это был август девяносто восьмого, и весь папин бизнес вдруг превратился в гору неоплатных долгов.
В октябре мы продали квартиру и переехали в «Замкадье». Два дня спустя выяснилось, что на эту квартиру имеет право несовершеннолетний ребёнок прежних хозяев, а риэлтор исчез вместе с нашими деньгами.
В ноябре папа на своём «Гелендвагене» где-то в районе Серпухова вылетел на встречку и в лобовую сошёлся с «КамАЗом».
Потом был декабрь девяносто девятого, когда наша вечно пьяная страна ждала «конца света-2000», а я метался по родственникам, занимая денег маме на лекарства.
А потом был конец света, когда я сидел в тесной, душной палате онкологической клиники и смотрел, как из истерзанного раком существа, которое когда-то было моей мамой, уходит жизнь. Именно там, в палате ракового корпуса, вдыхая тяжёлый, затхлый запах смерти, я вдруг узнал его. Я вспомнил этот запах. Я даже не буду договаривать — вы сами понимаете, о чём я вспомнил.
Есть ли в этой истории какая-нибудь мораль? Её нет. Ведь когда раздастся длинный, настойчивый звонок в дверь, ты всё равно кинешься её открывать. Ты живёшь не на Арбате, а в новостройке на окраине Бутово? И что с того? Понимаешь ли, старые московские дворы видят всё. Там все между собою знакомы. И когда в этот мирок вторгается нечто чуждое, это «нечто» могут хотя бы заметить. А среди бесконечных панельных многоэтажек, где все люди кажутся на одно лицо — кто обратит внимание на одинокого полуживого старика в поношенном тёмном костюме, бредущего куда-то по своим делам?