— Глянь какая! — говорит тетя Рита, перевешиваясь через забор.

Сжимает в пальцах крупную ягоду клубники с приставшими к алому боку еле различимыми частичками земли. Смотрю во все глаза, старательно изображая интерес.

— Второй урожай за лето уже, нарадоваться не могу. Дать семена?

— Не надо, — качаю головой. — Вряд ли будет время с ней возиться.

Рита закидывает клубнику в рот и смачно чавкает, окидывая мой участок скептичным взглядом.

— А на что у тебя время-то уходит? — спрашивает, не переставая жевать. — Ты вон даже картошку не сажал. Сорняки хоть выдергай, смотреть же больно.

— Выдергаю, — киваю терпеливо. — С калиткой вот закончу и выдергаю.

Снисходительно фыркнув, тетя Рита тяжело отваливается от забора и поворачивается к своим грядкам, где аккуратно кучерявится всевозможная зелень и полыхают разноцветными огнями садовые цветы. К толстым щекам приливает румянец, перепачканные клубничным соком губы растягиваются в самодовольной улыбке.

— Во как дача должна выглядеть! — говорит. — Любо-дорого посмотреть! Учись, пока я живая.

Не перестаю кивать, пока она неторопливо уходит, а потом поворачиваюсь к калитке и вяло дергаю, прислушиваясь. Петли отзываются визгливым скрипом, и я присаживаюсь, разглядывая ближе. По ночам ветер таскает дверцу из стороны в сторону, и этот самый скрип порой не дает заснуть до утра. Надо либо смазать, либо приделать задвижку, чтобы нормально держалось, но ни масла, ни инструментов на даче нет. После покупки мы так и не успели ее обжить, всего пару раз приезжали.

Слух щекочут негромкие перешептывания, и я отвлекаюсь от размышлений, заинтересованно выпрямляясь. Шум раздается от соседей с другой стороны — там заброшенный дом и запущенный участок, по сравнению с которым даже мой выглядит вполне привлекательно. Продираясь сквозь заросли, к крыльцу крадется худая блондинка лет тридцати, одетая в джинсовые шорты и белый топ. На плече болтается сумочка, левая сандалия расстегнулась. Воровато ссутулившись, женщина тащит за руку маленькую светловолосую девочку и беспрестанно что-то ей нашептывает. Обе выглядят так, будто меньше всего на свете хотят быть замеченными. Странно. На воришек не похожи, к тому же воровать средь бела дня, да еще и на давно заброшенной даче — идея как минимум необычная. Не в силах подавить любопытство, я ступаю ближе к забору:

— Здравствуйте!

Вздрогнув, женщина резко оборачивается. Глаза широко распахнуты, лицо бледное, длинные волосы спадают на плечи спутанными прядями. Девочка смотрит то на нее, то на меня.

— Ищете кого-нибудь? — спрашиваю. — Нужна помощь?

Незнакомка глядит молча, не двигаясь с места. Точь-в-точь напуганная кошка, выбирающая момент, чтобы броситься наутек.

— Здесь давно никто не живет, — продолжаю. — Вы там ничего не найдете.

Сглотнув, она подает голос:

— Это мой участок. Мы просто приехали отдохнуть.

— А! Простите! — чувствую, как лицо пламенеет от стыда. — Просто никогда тут никого не видел, вот и подумал, что… Просто вы как-то… ну, не знаю…

— Понимаю, — улыбается женщина, подходя ближе. — Сама виновата, что тут сказать. Честно говоря, дача не моя, а дедушкина, только его уже давно нет, а нам она вроде и не нужна особо, вот и не приезжали. У нас в семье кроме него никто не любил все эти рассады и земледельчества. Одно время подумывали продать, да тут как-то нет спроса, никто даже не позвонил. Я Жанна.

— Антон!

Протягиваю руку через забор, и она пожимает. Прикосновение теплое и неуверенное.

— А это моя дочка, — говорит, кивая на девочку. — Оленька, пять годиков.

Оля рассматривает меня внимательно, разглаживая ладонями подол клетчатого платьишка. Брови нахмурены, губы крепко сжаты.

— А вы здесь с женой? — спрашивает Жанна, бросив взгляд на мое обручальное кольцо.

— Мм, нет, — отвечаю, невольно убирая руку за спину. — Как раз наоборот.

— Как это?

— Приехал, чтобы побыть отдельно. Сложный период в отношениях, надо немного отдохнуть друг от друга.

Жанна с готовностью кивает:

— Прекрасно понимаю! У меня бабка знаете как говорила? «Не бывает крепкого союза, где все гладко». Каждый раз в этом убеждаюсь.

— Вы поэтому здесь без мужа?

Смеется:

— Нет, у него много работы, никак не вырваться! А нам нужен свежий воздух, да и вообще как-то отвлечься. У нас… ну, в нашем союзе и правда не все гладко, — она наклоняется, мгновенно делаясь серьезной, и понижает голос: — У нас еще мальчик был, Ванечка, на год старше Оли. В прошлом году выбежал на дорогу, и, ну, машин много, такое движение оживленное, и он… ну… в общем, умер.

Оля тут же вскидывает голову:

— Не умер.

— Милая, мы же сто раз обсуждали, — вздыхает Жанна и снова поворачивается ко мне. — Не слушайте, пожалуйста. Она у нас чуть-чуть неполноценная, с головой что-то не то. Все эти странные видения, фантазии и так далее. Но мы работаем над этим, точно справимся! У вас есть дети?

— Нет, пока не успели.

— Все впереди! Ладно, приятно познакомиться, мы пойдем обживаться. И да, можно попросить не говорить про меня с соседями? А то придут знакомиться, а у меня тут столько работы и уборки, времени же совсем нет. Я потому и старалась так незаметно проскочить. Как расхлебаю дела, сама всех обойду.

— Конечно, не вопрос.

***

Поздним вечером, допив полторашку пива, я выхожу на крыльцо и выуживаю из кармана зажигалку. Огонек шипит, облизывая кончик сигареты. Выдыхаю дым в темное небо. Июльская жара ушла вместе с солнцем, и приятный холодок ласкает шею, забираясь под майку. Кругом тишина, только поскрипывает опостылевшая калитка да шепчет листва старой черемухи на участке тети Риты. Окна ее дома горят, выплескивая слабый свет на ряды грядок, сквозь щель в неплотно задернутых шторах можно различить дверцу древнего лакированного шкафа.

Снова затянувшись, перевожу взгляд на дачу Жанны. Крыша давно просела, черные окна без занавесок кажутся слепыми, рассохшаяся входная дверь чуть приоткрыта. Если бы я не познакомился днем с хозяевами, до сих пор был бы уверен, что дом нежилой. Жанна маскируется слишком хорошо.

Перед глазами все покачивается из-за выпитого, поэтому я не сразу соображаю, что в разросшихся кустах на участке Жанны кто-то движется: шуршит высокая трава, шумят ветви смородины. Наклоняюсь, щурясь, но темнота непреклонна — видно только лиственную кашу, волнующуюся как море перед бурей.

— Кто там? — зову негромко, неуверенный, что нужно вмешиваться.

Из зелени выныривает коротко стриженая мальчишечья голова, отблескивающие глаза стреляют в мою сторону мимолетным взглядом. Сердце ускоряет темп.

— Эй! Ты кто?

Мальчик скрывается в кустах, все тут же затихает. На неверных ногах спускаюсь с крыльца и подхожу к забору. В голове гул, горло сжимается от накатившей тошноты. Опираясь на забор, я приподнимаюсь на носочках и рассматриваю кусты. Ни единого движения, даже ветер сошел на нет, стирая последние звуки.

— Кто здесь? — спрашиваю шепотом.

Зажатая меж пальцев сигарета дотлевает до фильтра, обжигая кожу, и я отбрасываю ее в сторону. До отрезвленного болью сознания тут же доходит: не может здесь быть никаких мальчиков, сейчас во всем поселке максимум пять домов заняты, я всех знаю, ни у кого детей нет.

Душу будто обдает ледяной водой. Часто оглядываясь, отступаю обратно в дом, за дверь с замком, на мягкую кровать под большое одеяло. Здесь точно безопасно, здесь до меня никто не доберется.

***

Днем, отоспавшись, я пью крепкий чай, стоя у окна и рассматривая дом Жанны. Там все еще никакого шевеления. Если и ведется уборка, то максимально незаметная для окружающих. Надо очень не любить общение, чтобы так шифроваться.

Сейчас случившееся ночью кажется всего лишь сном, но все равно сидит занозой глубоко в мозгу. Даже если приснилось или показалось, лучше проверить, потому что если по дачному поселку бегает непонятно чей ребенок, да еще и в потемках, то нужно срочно разбираться.

Входная дверь дома Жанны по-прежнему приоткрыта. Неловко помявшись на крыльце, я медленно тяну за ручку, рассматривая проржавевший насквозь замок — значит, тут вообще нет возможности закрыть. Неудивительно, что всю ночь нараспашку.

— Есть кто? — зову негромко, заглядывая в проем. — Это я, Антон.

Внутри тихо как в библиотеке. Опасливо оборачиваюсь, чтобы проверить, не наблюдает ли кто из соседей. Для остальных дом считается заброшенным, поэтому, если меня заметят, ничего хорошего не подумают.

— Я зайду?

Опять без ответа. Попереминавшись с ноги на ногу, я ступаю вперед и тут же прикрываю за собой дверь. Взвизгивают петли, скрипят под ногами доски, взвивается в воздух пыль, повисая в солнечном свете.

Ни о какой уборке здесь и речи не идет. Углы затянуты паутиной, под грязным абажуром люстры в кухне давно засохло осиное гнездо. Низенький холодильник стойко препятствует попыткам открыть дверцу, стол укрыт клеенчатой скатертью, цвет которой невозможно угадать из-за налипшей за прошедшие годы грязи. Сквозняк гуляет сквозь разбитые форточки, донося запахи травы и цветов. В главной комнате крошечный диванчик, покосившаяся тумбочка, старый пузатый телевизор с рогатой антенной. Все под таким толстым слоем пыли, что я начинаю сомневаться, в этот ли дом вчера зашли женщина с девочкой.

— Жанна? — говорю дрогнувшим голосом. — Не прячьтесь, пожалуйста.

В окно видно мой дом с унылым огородом и облупившейся зеленой краской на рамах. Очень неуютно смотреть на него со стороны, как будто покинул собственное тело и паришь теперь в воздухе, потерянный и дезориентированный.

— Я… я просто увидел вчера мальчика, — мямлю, чувствуя себя разговаривающим с пустотой идиотом. — Хотел спросить, может, вы его тоже видели. Мне кажется, это как-то не…

Ушей касается едва различимый шепот, и я умолкаю, вертя головой. Ковер на стене, мумифицированные цветы в горшках на подоконнике, пожелтевшая рассыпающаяся газета в углу. Никого нет. И много лет никого не было.

Шепот растворяется в тишине, оставляя только сомнения. Показалось, послышалось. Еще раз окинув все внимательным взглядом, я тороплюсь к выходу.

***

Тетя Рита копошится у куста малины, кряхтя и бормоча под нос. Обесцвеченные пряди волос прилипли ко взмокшему лбу, растянутая футболка пропиталась темными пятнами на спине и под мышками. Пальцы с грязными ногтями бодро зарываются в землю, выдергивая тонкие ростки не успевшего толком проклюнуться сорняка.

Останавливаюсь у забора и окликаю:

— Теть Рит.

— А? — выпрямляется, глядя заинтересованно.

— Вы не сильно заняты? Хотел у вас спросить.

— Спрашивай, — подмигивает. — Я за это денег не беру.

Бегло оглянувшись на дом Жанны, машу рукой в его сторону:

— А вы знаете, кто там живет?

Рита утирает лоб сгибом локтя, а потом упирается кулаками в поясницу, хмурясь в мыслительном процессе.

— Этот там жил, как его, Ефимыч. Да, Иван Ефимович. Только его похоронили же давно, еще когда ты тут дом не купил. Хороший мужик был, между прочим, вот уж кто умел за участком ухаживать!

— А у него что, родственников не было? — спрашиваю осторожно. — Почему дом-то забросили?

— Так городские же все, куда деваться! Сын у него вообще за границу свалил, а дочка сына, то бишь, получается, внучка Ефимыча, вроде как эту дачу и получила в наследство. Только ни разу здесь не появлялась. Говорят, замуж вышла да живет себе в городе. Нафиг ей эта дача, тут же езды часа два, если на автобусе, да еще и с пересадкой. А здесь огород, палисадник, целый дом, вечно ремонты по мелочи. Слишком сложно для белоручки-то городской. Ты вон приехал, и что толку, ниче не умеешь, а там вообще девка!

Еле сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Переведя дыхание после тирады, тетя Рита неожиданно охает:

— А! Вспомнила, знаешь что? Говорил кто-то недавно, что у нее, у внучки этой, какая-то беда случилась. То ли с детьми ее, то ли вообще с ней самой. Помер там кто-то. Или все сразу померли, хрен разберешься в слухах этих.

Несмотря на тридцатиградусную жару, вдоль позвоночника пробегает холодок. Перед глазами всплывает хмурое личико Оли, а потом — беспричинно напуганная Жанна. Обе с самого начала выглядели как-то неестественно. Хотя нет. Конечно, нет. Это уже я накручиваю. Нельзя так безоговорочно верить соседским сплетням. Скорее всего, Жанна оценила масштабы разрухи в доме деда, передумала дышать свежим воздухом и ушла так же тихо, как появилась.

— А ты почему спрашиваешь-то?

— Да просто, — пожимаю плечами, стараясь выглядеть равнодушным. — Дом же хороший вроде, а никто не приезжает. Вот и стало интересно.

— Тут каждый первый дом хороший, а ездют все меньше и меньше. Проще же в квартирке жить, продукты в супермаркете по акции, вообще никаких забот! А чтобы для души выйти под солнышко и посмотреть как у тебя огурчики зреют, помидорки наливаются — это нет, это сейчас редкость. Никому не надо.

— А вы, случайно, не видели тут где-нибудь мальчика маленького? — спрашиваю после долгой паузы.

Хлопает ресницами:

— Какого еще мальчика?

***

Вечером, маясь от безделья, я обхожу свои владения и прикидываю, чем можно занять руки, чтобы отвлечься. Простора хватает — буквально каждый квадратный метр участка умоляет привести его в порядок. Здесь вообще можно вкалывать с утра до ночи, забыв обо всех тревогах. Лучшее средство для лечения души.

Мысленно взвесив желание взяться за все сразу и желание тосковать дальше, я склоняюсь в сторону второго и сую в рот сигарету. Палец привычно чиркает колесиком, перед лицом рассыпаются искры, а потом я застываю столбом, приоткрыв рот — за забором сверкают любопытные карие глазищи.

— Оля? — спрашиваю недоверчиво, сплевывая прилипшую к губе сигарету, и невольно подаюсь вперед.

Закатное солнце окрашивает светлые локоны в розовый, ветерок перебирает складки платья, босоножки утопают в густой траве. Осторожно подхожу, стараясь не моргать. Кажется, если закрыть глаза хотя бы на секунду, девочка испарится как мираж.

— Ты здесь одна? Где мама?

Оля поднимает руку, маленький пальчик указывает на зажатую в моей руке зажигалку:

— Можно вы мне ее подарите?

— Спички детям не игрушка.

— Но это же не спички.

Пока подбираю ответ, скрипят дверные петли, на крыльце появляется Жанна. Вид изможденный и взъерошенный, глаза бегают по сторонам, пока не находят Олю.

— Вот ты где!

Тяжело дыша, она бросается сквозь заросли к дочери и подхватывает на руки.

— Ты что меня не слушаешься? Я сказала не выходить! Нельзя разговаривать с незнакомыми дядями!

Робко возражаю:

— Я же не незнакомый.

— Незнакомый, — прохладно улыбается Жанна, прижимая Олю к себе. — Мы мельком виделись, какое же это знакомство. Кто знает, что там у вас на уме.

— Точно ничего плохого. У вас все в порядке?

— Конечно, — смотрит с беспокойством. — Почему спрашиваете?

— Просто я искал вас сегодня, зашел в дом, а там никого совсем, и еще…

— Заходите в мой дом без спросу и еще говорите, что ничего плохого на уме! Оля, я запрещаю тебе разговаривать с этим мужчиной, чтобы даже близко к забору не подходила, поняла меня? И вы тоже держитесь подальше, а то как позвоню в полицию, ясно?

Губы у нее дрожат, под глазами залегли тени, сальные волосы небрежно забраны в хвост на затылке. Смерив меня угрюмым взглядом, она разворачивается, чтобы уходить.

— Постойте! — говорю. — Я хотел спросить, может, вы знаете, здесь был мальчик, я…

Жанна оглядывается, срываясь на свистящий шепот:

— Нет никакого мальчика! Оставь нас в покое!

Шумят листья и трещат ветки, когда она возвращается к дому. Растерянный, я смотрю вслед, пытаясь понять хоть что-нибудь.

***

На следующий день, когда за окном сгущаются вечерние сумерки, я опрокидываю остатки пива из бутылки в рот и меланхолично жму кнопку на пульте. Экран телевизора гаснет, полумрак заполняет комнату, превращая мебель в плоские силуэты. За окном на фоне темно-синего неба покачивает ветвями Ритина черемуха, листва бесконечно разговаривает на своем шелестящем языке. Этот шум смешивается с шумом в голове, и я прикрываю глаза, пытаясь побороть головокружение. Хочется раствориться в темноте без остатка и перестать существовать, потому что только так можно сбежать от назойливых неприятных мыслей. В последние годы мне все чаще кажется, что жизнь целиком состоит только из таких мыслей.

Не знаю, сколько проходит, но в комнате совсем темно, когда я открываю глаза. Вздохнув, одной рукой нащупываю в кармане сигареты, а другой тянусь к зажигалке на столе, когда из прихожей доносится стук в дверь. На секунду замираю, а потом вскакиваю на ноги, лихорадочно соображая, кого могло принести в такое позднее время.

— Кто там?

— Это я, Жанна! Жанна и Оля! — звучит приглушенно. — Пожалуйста, разрешите войти!

На неверных ногах бросаюсь в прихожую и дергаю дверь. Два силуэта жмутся друг к другу на крыльце, растрепанные и дрожащие.

— П-помочь? — спрашиваю заплетающимся языком, пока мозг упорно отказывается разбираться в ситуации.

Жанна часто кивает:

— Можно к вам?

— Да, заходите, а что…

Пригибаясь как под обстрелом, они юркают в прихожую.

— Замкните дверь, скорее! — шепчет Жанна. — Нужно замкнуть дверь.

Заторможенно подхватываю с крючка на стене ключ и сую в замочную скважину. После двойного щелчка тянусь к выключателю, чтобы зажечь свет, но Жанна хватает меня за запястье:

— Не надо! Пусть думает, что дома никого.

— Кто думает?

Не отвечая, она тащит Олю в комнату. Проводив их взглядом, я отодвигаю занавеску и выглядываю на улицу. Почти темно, видно только очертания крыш, звездную россыпь да чье-то горящее окошко в другом конце поселка. Все застыло без движения в сонной тишине.

— Идите сюда! — зовет Жанна вполголоса. — Не стойте на виду!

Хмурясь, я шаркаю на зов. Привыкшие к темноте глаза различают Жанну и Олю под столом — прижимаются к полу, сверкая широко распахнутыми глазами.

— Что происходит? — спрашиваю. — Может, вызвать полицию?

— Нет, они не помогут. Пригнитесь, сядьте! Вас же видно через окна.

Опускаюсь на колени, прислушиваясь в тщетной попытке разобрать хоть какой-нибудь звук кроме взволнованного дыхания.

— На улице никого нет, — говорю. — От кого вы убегаете?

— Он там! — мотает головой Жанна. — Я увидела в окно, вдалеке… Это он, точно! Наверное, сейчас дом осматривает. Хотел подкрасться, думал, никто не заметит. Мы к вам прямо через забор перелезли, чтобы не видно… Он бы увидел нас на улице, он бы быстро…

До ушей доносится короткий скрип калитки, а потом еще один. Открылась и закрылась. Значит, кто-то зашел.

— Я говорила! Он уже здесь, так быстро, я говорила, что…

Ее слова прерывает стук в дверь — четкий и уверенный. Сердце мгновенно обращается в кусок льда. Оля судорожно дергается, и Жанна обнимает ее, крепко зажимая рот ладонью:

— Только не кричи, милая, только не кричи, ты же нас выдашь, ты нас сразу…

Стук повторяется. Кое-как совладав с испугом, я сжимаю дрожащие пальцы в кулаки и говорю:

— Попробую открыть. Скажу, что ничего не знаю. Скажу, что не видел вас.

— Нет! Сиди на месте, ты не понимаешь! — хрипит Жанна, и даже в темноте можно различить, как перекошен ее рот.

Снаружи скрипят старые доски крыльца, потом шуршит разросшаяся трава — гость обходит дом. Пока раздумываю, зачем ему это нужно, снова раздается стук, на этот раз в окно над столом. Оля мычит сквозь ладонь Жанны, отблескивают мокрые от слез щеки.

Тук-тук-тук. Стекло дрожит от каждого удара, будто вот-вот разлетится осколками. Затаив дыхание, я осторожно выглядываю из-за стола. Через занавеску на фоне бесчисленных звезд видно темный овал застывшей снаружи головы. Лицо прячется во мраке, но я почти физически чувствую, как глаза незнакомца ощупывают меня, забираясь в самую душу. Каким-то непонятным образом он видит все. Нам не спрятаться.

Но проходит минута, и голова исчезает. Опять звуки шагов, скрип калитки.

— Ушел? — спрашивает Жанна.

Нервно выдыхаю, не в силах шевельнуться. Каждая мышца в теле одеревенела, зубы сжаты до боли в скулах. Мозг будто превратился в тлеющий кусок угля и жжется теперь в черепе, плавя все мысли. Мы так и сидим молча, пока время утекает куда-то в пустоту, незаметное и невесомое.

Через пятнадцать минут или через час Жанна повторяет:

— Ушел?

Пожимаю плечами. Она выпускает Олю, и та утирает лицо кулачками, раз за разом осматриваясь, будто из темноты может выскочить что-то опасное.

Поднявшись на ноги, я осторожно выглядываю в окно. По-прежнему только очертания и силуэты — если кто-то и есть, его не видно.

— Кто это был? — спрашиваю, прижимаясь носом к стеклу.

Вместо ответа слышится скрежет ключа в замке. Удивленно оборачиваюсь — ни Жанны, ни Оли. В прихожей скрипит дверь, сквозняк шелестит страницами висящего на стене календаря.

Бросаясь наружу, я тихо возмущаюсь:

— Эй!

Останавливаюсь на крыльце и смотрю, как Жанна с Олей на руках торопливо пробирается к своему дому через заросли, шатаясь и спотыкаясь. Подавляю желание крикнуть — если незнакомец не ушел далеко, то обязательно услышит, и неизвестно, чем это может аукнуться.

— Не за что, обращайтесь, — бурчу под нос, когда Жанна закрывает за собой дверь.

Ноги не отпускает ватная слабость, майка на спине мокрая от холодного пота. Качая головой, я возвращаюсь в дом и падаю на диван. Опьянение окончательно выветривается, шестеренки в голове набирают привычный ход. Не понятно, что происходит, но вряд ли что-то хорошее. Все-таки надо позвонить в полицию. Еще одно такое ночное потрясение, и у меня точно крыша слетит. Не для того я сюда приехал.

Не знаю, в какой момент успевает накатить дрема, но когда прихожу в себя, небо за окном уже светлеет. Переворачиваюсь на диване и вытягиваю руку, шаря по столешнице в поисках зажигалки, но тщетно. Приподнимаюсь на локтях и хмурюсь: стол пустой. Странно — точно помню, что вчера она была здесь. Наверное, упала, когда Жанна и Оля прятались.

Растирая затекшие ноги, я наклоняюсь и заглядываю под стол, когда носа касается душный запах гари. Тревога тут же обжигает нутро едкой кислотой. Окидывая каждый угол внимательным взглядом, я выхожу на улицу и застываю истуканом.

Пламя пожирает дом Жанны, взвиваясь к небу жаркими языками. Сквозь выбитые форточки валит густой дым, изнутри раздается гул, стены трещат как дрова в печке. Оранжевый свет заливает убогий участок, делая его похожим на сюрреалистичный сад.

— Что за нахрен? — выкрикивает Рита, вываливаясь на улицу в одном халате.

Сквозь огонь раздается детский крик, и я невольно выдыхаю:

— Оля!

Ноги сами несут вперед. Перемахнув через забор, я прикрываюсь от лезущих в лицо веток. С каждым шагом жар становится плотнее, будто пробиваешься через грязную вату. Хватаюсь за дверную ручку, боль тут же бьет хлыстом — раскалилась. Прикусив губу, бью по двери плечом, и сухая древесина с готовностью ломается. Открывшийся дверной проем дышит мне в лицо дымом, горячий воздух обжигает горло.

Прикрываю нос локтем, неуверенно заглядывая внутрь. Огонь пляшет на стенах, слизывая старые обои, плавит телевизор, обнажает пружины дивана. Слышу, как шипят мои брови, и нерешительно отступаю. Надо бежать подальше и звать на помощь. Я здесь бесполезен, я здесь вообще ни при чем. Не мое дело, не мое.

Снова раздается крик, и я замечаю Олю в кухне — зацепилась подолом платья за ручку холодильника и бьется как рыба на песке, не понимая, что мешает. На лице следы сажи, воспаленные глаза слезятся, рот раз за разом распахивается, глотая чад.

Выплевываю сквозь зубы:

— Черт.

Счет идет на секунды. Набрав полную грудь воздуха, я ныряю в дом. В глаза тут же впивается дым, кожа наливается нестерпимой болью. Почти зажмурившись и выставив перед собой руки, двигаюсь по памяти, пока за запястья не цепляются детские пальчики. Прижав Олю к себе, хватаюсь за подол и дергаю. Ткань с треском рвется, и я подаюсь назад, едва удерживая равновесие. В голове сплошной туман, от боли все вокруг кажется алым месивом. Кое-как сориентировавшись, я бросаюсь на выход.

Прохладный утренний воздух вымывает из легких ядовитый жар. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Сердце бешено колотится, виски пульсируют так, будто голова вот-вот взорвется. Вдох, выдох. В сумерках мелькают лица — другие дачники. Перепуганные, бледные, безостановочно перекрикивающиеся. Тетя Рита тащит ведро, всплески воды перепрыгивают через край. Вдох, выдох. По глазам бьет яркий свет фар, и я отворачиваюсь, ни на миг не выпуская Олю.

Рядом останавливается машина, водитель выпрыгивает и хватает меня за плечо:

— Что случилось? Где Жанна?

Одновременно с Олей мы оглядываемся на догорающий дом. Люди поливают пламя водой из ведер и засыпают землей, не давая расползтись дальше. Выругавшись, мужчина бросается к ним, дергает кого-то за локоть, что-то спрашивает, а потом скрывается в исходящем дымом дверном проеме. Перевожу взгляд на Олю, чтобы оценить, насколько пострадала, и замечаю мою зажигалку, крепко зажатую в кулачке.

— Ты ее стащила? — спрашиваю хрипло. — Это что, ты все устроила?

Оля молчит, тяжело дыша. Слезы оставляют светлые бороздки на черных щеках, губы дрожат.

Мужчина выскакивает наружу, откашливаясь и утирая лицо рукавом. Рассматриваю его с пробудившимся интересом: на вид немного старше тридцати, темноволосый, сложен крепко. Не замечал его здесь раньше.

— А вы кто? — спрашиваю, когда подходит.

— Я Илья, муж Жанны, — говорит, забирая у меня Олю. — Вы не знаете, где она? В доме совсем никого.

— Нет, я видел ее ночью последний раз. Она пряталась у меня от какого-то... — Острая догадка пронзает задымленный мозг. — Постойте, это были вы? Заглядывали ко мне в окна?

Косится хмуро:

— А вы что, прятались? Я подумал, дома никого. Что она вам наговорила?

— Я... Просто растерялся, она такая напуганная была, это же...

— Так и знал, что она здесь, — говорит Илья, — Как чувствовал. Нарочно ночью приехал, думал, врасплох застану, а она вон как, соседям голову заморочила. Хорошо, что не стал отъезжать далеко, хотел утром еще поспрашивать у местных. Я в машине спал, вон за тем поворотом, а потом чувствую запах, смотрю — горит. Чуть не заорал. Думал, всё, конец. Хорошо, что Ваня в порядке. Спасибо вам, я обязательно придумаю как отблагодарить.

Говорю слабым голосом:

— В смысле Ваня в порядке? Жанна сказала, он умер.

— Нет, это Оля умерла, — отвечает Илья, каменея лицом. — Выскочила под машину, мы всего на секунду отвернулись.

Поймав мой ошарашенный взгляд, он хватает Олю за волосы и тянет. Светлые локоны сползают с головы, обнажая короткие топорщащиеся вихры. Тот мальчик, которого я видел ночью в кустах — это и есть Оля.

— Парик? — удивляюсь. — Зачем?

Илья опускает Ваню на землю и велит идти в машину. Когда хлопает дверца, он вздыхает:

— Это все Жанна. Она всегда девочку хотела. Так радовалась, когда Оля родилась, души в ней не чаяла. А потом та авария, и у Жанны… Ну, с головой проблемы начались. Там не сразу все так было, постепенно, я поначалу и не беспокоился почти. Иногда Ваню называла Олей, потом парик ему купила, заставляла в платья одеваться. Я пробовал поговорить, объяснить, пытался помочь. Но дальше только хуже, вплоть до того, что Жанна всерьез начала считать, что это Ваня под машину попал, а не Оля. Запрещала ему говорить, что он мальчик, наказывала, если не слушался. Поначалу весь в синяках ходил — она его била, если пытался возражать, он потом вообще стал тихий как мышь, рот лишний раз не открывал. Боялся ее до дрожи.

Он рассказывает бегло и сбивчиво, постоянно с надеждой оглядываясь по сторонам, будто Жанна вот-вот выпрыгнет из кустов.

— И вы ничего с этим не делали?

— Пытался, да что толку. Родня как-то спокойно к этому относилась, как будто Жанна в куклы играется. Говорили, ей надо пережить трагедию, типа это все пройдет в конце концов. Отмахивались. Они же только со стороны видели, безо всех подробностей, так что меня никто не слушал. Я закатил скандал однажды, так Жанна к тетке сбежала, еле нашел, еле уговорил вернуться домой. Потом предлагал обратиться к специалисту, ну, полечить голову, а она истерику устроила. Мол, я сам психопат. Я тогда решил, что надо радикальнее действовать, спросил у юриста знакомого, и он сказал, что суд почти всегда на стороне матери, поэтому шансов мало. Надо доказать, что Жанна не в себе, тогда, может, и получится. Она про это как-то узнала и пропала сразу вместе с Ваней.

Шипит притащенный кем-то огнетушитель, заливая пеной обреченные стены. Дым вьется к небу, напоминая рваные паруса пиратского корабля.

— В полиции не особо шевелились, — продолжает Илья. — Сказали, ребенок с матерью, это ее право. Оформили какие-то бумаги для виду. Расспрашивать начали, часто ли мы ссоримся и все такое. Как будто это я виноват. Пришлось начинать поиски самому. Всех родственников на уши поднял, потом про дачу эту вспомнил. Приехал вот. Хорошо, что Ваня здесь. Интересно, куда Жанна запропастилась?

***

Полиция и пожарные приезжают на рассвете, когда от дома остается только тлеющий остов. Полицейские вполголоса разговаривают с Ильей, пожарные копошатся в углях. Я толкусь вместе с зеваками поблизости, пытаясь уловить крохи информации.

Через час из завалов вытаскивают тело Жанны, а еще через час все уже знают подробности.

— Приехала с ребенком, от мужа убегала, — рассказывает тетя Рита, подслушивавшая полицейских. — В погребе пряталась, представляешь? С дитем малым ночевала прям там, под землей, совсем ума нет!

Курю одну сигарету за другой, неохотно впитывая услышанное. Значит, когда я искал Жанну в доме, шепот доносился из погреба. Надо было догадаться, это же так просто.

— Говорят, над пацаном этим еще издевалась, в платья одевала, — не умолкает Рита, склоняясь к любопытным ушам соседей. — Ему и надоело в конце концов. Дождался, когда она заснет, и устроил этот весь поджог. Она там, в погребе, и задохнулась. Вроде бы даже не просыпаясь.

Через открытую дверцу видно, как Илья сутулится на заднем сиденье полицейской машины. Ладони прижаты к лицу, плечи содрогаются от рыданий. Ваня рядом — пальцы мертвой хваткой вцепились в отцовский локоть, глаза неподвижно пялятся в пустоту.

Солнце поднимается над крышами, заливая все теплым светом нового дня. Гашу сигарету о подошву тапка и шагаю домой. Кажется, внутри меня не осталось ничего, кроме неумолимой усталости. Сейчас доберусь до кровати и с головой провалюсь в сон. А вечером уеду отсюда и больше никогда не вернусь.