Глава 1: Квартира с видом на преисподнюю

Дождь лупил по городу, как будто небеса решили выебать всё живое. Не просто ливень — злой, мокрый, с хрустом. Ветер выл в вентиляции, и в этом вое были слова. Я не понимал их, но чувствовал — они не для людей. Они для тех, кто давно сдох, но не ушёл. Для тех, кто остался между строк.

Я стоял у подъезда, курил, и смотрел на хрущёвку, которую собирался показать новому клиенту. Сигарета промокала, но я не бросал. Пусть горит. Пусть воняет. Пусть хоть что-то в этом мире будет честным.

Клиент был из тех, кого не зовут по имени. Просто — Господин. Он появился, как все они — без звонка, без предупреждения, без тени. Пальто, которое не намокало. Лицо, которое не отражалось в стекле. Глаза — как выжженные сигаретой. Голос — как утренний похмел, когда ты не уверен, жив ли.

Он подошёл, не сказав ни слова. Просто встал рядом. Я почувствовал, как воздух вокруг него стал тяжелее. Как будто кислород решил: «Ну нахуй, я пошёл».

— Вид на парк, — сказал я, — но если смотреть в отражение, видно ад.

Он кивнул. Медленно. Как будто проверял, не пизжу ли.

— Соседи?

— Живые. Пока. Но бабка снизу уже на грани. Думаю, вы её добьёте за пару недель. Она орёт на кота, а кот смотрит в стену и мяукает на латыни. Я не шучу. Я записал — «mea culpa» в три часа ночи.

Господин улыбнулся. Улыбка была как трещина в стекле. Не для радости. Для разрушения.

Мы вошли. Подъезд пах плесенью, мочой и чем-то ещё — старым, забытым, как страх, который ты загнал под кожу. Лампочка мигала, как будто моргала мне: «Беги, долбоёб». Я не бежал. Я риелтор. Я показываю квартиры. Даже если они хотят тебя сожрать.

Лестница скрипела. Стены были в трещинах, как будто дом сам пытался сбежать из себя. На третьем этаже — дверь с крестом, нарисованным кетчупом. Или кровью. Я не спрашивал.

Квартира была убогая. Потолки низкие, стены тонкие, линолеум — как кожа, которую забыли снять. На кухне — пятно. Оно не отмывается. Я пробовал. Оно пахло страхом. Не просто страхом — детским. Таким, который не кричит, а шепчет: «Папа, не уходи».

— Здесь когда-то жила семья, — сказал я. — Отец, мать, сын. Сын исчез. Просто... испарился. Без следа. Без шума. Как будто его вырезали из реальности.

Господин прошёл в комнату. Провёл пальцем по стене. На обоях проступила тень — силуэт мальчика. Маленький. С вытянутыми руками. Как будто просил. Или звал. Или указывал.

Я отвернулся. Мне стало холодно. Не от дождя. От памяти. От той, которую я не звал, но она пришла.

Он прошёл по комнатам, не касаясь пола. Просто... скользил. Как дым. Как мысль, которую ты не хочешь думать. Остановился у окна. Посмотрел на парк. Потом — в зеркало. Там, где должен был быть его силуэт, была... дыра. Не пустота. А именно дыра. Как будто зеркало не выдержало и решило: «Я не буду это отражать».

— Вам подходит?

— Да, — сказал Господин. — Здесь уютно.

Я достал договор. Бумаги были обычные. Но когда он подписал, чернила потемнели. Как кровь, которая давно пролилась. Подпись оставила след — как ожог. Я почувствовал, как дрожит рука. Не от страха. От узнавания.

Я вспомнил своего сына. Тоже исчез. Тоже в квартире. Тоже с Господином.

Когда сделка была завершена, я вышел на улицу. Закурил. Дождь усилился. Он бил по лицу, как будто хотел стереть всё, что я видел. Я смотрел на окна, где теперь жил демон, и думал:

Я не верю в ад. Я работаю с ним. Я сдаю ему квартиры. Я оформляю сделки. Я подписываю бумаги. Я улыбаюсь клиентам, у которых нет лиц. Я говорю: «Здесь хорошая шумоизоляция». Я говорю: «Соседи не жалуются». Я говорю: «Вид на парк, но если смотреть в отражение...»

Я не верю в ад. Я просто живу в нём.

Я не знаю, зачем они приходят. Может, им действительно нужен уют. Может, они устали. Может, они просто хотят угол, где можно быть собой — без воплей, без крови, без вечности.

А может, они просто хотят напомнить мне, что я — тоже часть их мира. Что я — не человек, а функция. Проводник. Риелтор. Тот, кто открывает двери.

И каждый раз, когда я открываю дверь, я думаю: а вдруг он там? Мой сын. Внутри. За стеной. В тени. В зеркале.

Я не верю в ад. Я просто ищу его адрес.

Глава 2: Призрак с ипотекой

Звонок был в 2:44 ночи. Я не спал. Я давно не сплю нормально. Сны — это роскошь, когда ты каждый день имеешь дело с теми, кто не должен существовать. Или не должен существовать здесь.

Телефон мигнул, как будто сам не хотел отвечать. Я взял трубку.

— Грехов? — голос был сухой, как бумага. — Мне нужно жильё. С документами. С регистрацией. С пропиской. И чтобы можно было платить онлайн.

— Вы кто?

— Я — умер. Но у меня осталась ипотека.

Я не удивился. Я давно не удивляюсь. Я просто записал адрес и пошёл.

Дом был новый. Элитная новостройка. Стекло, бетон, охрана, шлагбаум, камеры. Всё как надо. Только охранник не смотрел мне в глаза. И камера на входе крутилась, хотя я был один.

На ресепшене — никого. Только запах — как будто кто-то забыл закрыть гроб.

Квартира — на 13 этаже. Конечно. Лифт ехал медленно, как будто не хотел туда. На 7 этаже он остановился. Двери открылись. Пусто. Только тень. Я не вышел. Я доехал.

Он ждал. В костюме. Галстук. Портфель. Очки. Прозрачный. Но не совсем. Как будто мир не решил, жив он или нет.

— Я был замом по финансам, — сказал он. — Умер от инфаркта. На работе. В кабинете. С калькулятором в руке.

— Соболезную.

— Не надо. Я всё ещё числюсь в штате. Мне платят. Я плачу ипотеку. Я хочу жить здесь. Законно.

Я посмотрел на договор. Он был оформлен. С печатями. С подписями. С датой смерти. Всё по форме.

— Вы уверены, что хотите именно эту квартиру?

— Да. Здесь хорошая проводка. И интернет. Я веду учёт. Я не хочу быть призраком. Я хочу быть налогоплательщиком.

Квартира была идеальной. Новая. Белая. Пустая. Только в углу — стол. На нём — ноутбук. Включён. Таблицы. Цифры. Графики. Я подошёл. Экран мигнул. На секунду — там было лицо. Не его. Детское. Испуганное.

Я отступил.

— Это...?

— Мой сын. Он живёт в другой квартире. Я слежу за ним. Через камеры. Через счета. Через тени.

Я не ответил. Я просто записал: «Клиент требует стабильный интернет и доступ к системам наблюдения».

В ванной — зеркало. В нём — не отражение. В нём — офис. Кабинет. Стол. Калькулятор. Кровь. Он умер там. Но зеркало помнит.

На кухне — холодильник. Внутри — документы. Папки. Справки. Счета. Один из них — на имя моего сына. Я не знаю, как. Я не спрашиваю.

В спальне — кровать. Пустая. Но на подушке — вмятина. Как будто кто-то лежит. Всегда.

— Вам подходит?

— Да. Я хочу платить. Я хочу быть полезным. Я хочу, чтобы меня не списали.

Я достал договор. Он уже был заполнен. Я просто поставил подпись. Он — тоже. Рука прошла сквозь ручку, но чернила легли. Как будто мир сказал: «Ладно. Пусть будет».

Когда я вышел, лифт снова остановился на 7 этаже. Двери открылись. Там стоял мальчик. Лет десяти. В костюме. С портфелем. Он посмотрел на меня. И исчез.

Я не знаю, зачем они живут. После смерти. После боли. После всего.

Может, они просто не умеют отпускать. Может, они — как я.

Я тоже не отпускаю. Я тоже слежу. Я тоже плачу. Не ипотеку — цену. За каждую сделку. За каждый взгляд. За каждый голос, который звучит не из горла, а из стены.

Я не верю в загробную жизнь. Я просто сдаю ей квартиры.

Глава 3: Ктулху не любит лифты

Запрос пришёл через старую почту. Не электронную — бумажную. Конверт, запечатанный чем-то, что пахло морем и гнилью. На обратной стороне — символ, который шевелился, если долго смотреть. Я не смотрел.

Внутри — лист, написанный чернилами, которые не блестели. Просто лежали. Как мёртвые глаза.

«Ищу жильё. Просторное. Влажное. Без лифта. С доступом к глубинам. Без соседей. Без света. Без времени.»

Подпись: К.

Я знал, кто это. Или, точнее, знал, что лучше не знать. Но я работаю. Я сдаю. Даже если клиент — бездна.

Я начал искать. Не просто квартиру — убежище. Место, где можно быть собой, если ты — нечто, что сводит с ума одним взглядом.

Обычные варианты отпали сразу. Панельки — нет. Сталинки — нет. Лофты — пошёл нахуй.

Я нашёл старый бассейн. Заброшенный. Подземный. Когда-то там учили детей плавать. Теперь — там никто не учит. Там только тишина. И вода, которая не уходит.

Я поехал туда. Взял фонарь. И пистолет. Не потому что поможет. Просто чтобы не чувствовать себя совсем голым.

Бассейн был... не пуст. Вода стояла. Тёмная. Глубокая. Без отражения. Я включил фонарь — он не пробил. Свет просто исчез. Как будто вода сказала: «Нет».

Стены были покрыты слизью. Не мокрой — живой. Она дышала. Я слышал. Я чувствовал.

На бортике — следы. Не ног. Не лап. Просто... следы. Как будто кто-то прошёл, но не существовал.

Я спустился. Каждый шаг — как удар по нервам. Вода шептала. Не словами. Образами. Корабли. Крики. Глубины. Я не понимал. Но знал — это не мне.

В углу — дверь. Металлическая. Без ручки. Я постучал. Она открылась. Без звука.

Он был там. Внутри. Не весь. Только часть. Щупальце. Глаз. Тень. Запах. Всё сразу. Всё неправильно.

— Вы Грехов? — голос был как гул под водой. Как боль, которую не чувствуешь, но знаешь.

— Да.

— Это место... тесновато. Но терпимо.

— Лифт не нужен?

— Лифт — это оскорбление. Я не поднимаюсь. Я всплываю.

Я кивнул. Я не спорю с бездной.

— Мне нужно пространство. Не в метрах. В смысле. Я не хочу быть ограничен. Я не хочу быть описан.

— Понял.

— Вода должна быть живая. Не хлор. Не фильтр. Страх. Память. Грех.

— Есть.

— Соседи?

— Нет. Только крысы. Но они уже молятся вам.

Он замолчал. Я почувствовал, как воздух стал гуще. Как будто я дышал через чужую кожу.

— Я согласен.

Я достал договор. Он не взял ручку. Просто... посмотрел. Чернила сами легли. Символы — не буквы. Я не читал. Я просто подписал.

Когда я вышел, вода в бассейне поднялась. Не волной — решением. Она коснулась потолка. И исчезла. Просто... ушла. Как будто никогда не была.

На выходе — табличка: «Объект закрыт. По техническим причинам.»

Я улыбнулся. Технические причины — это когда бездна арендует бассейн.

Я не знаю, зачем они приходят. Эти... сущности. Эти формы. Эти тени.

Может, они устали. Может, они хотят угол. Место. Не для разрушения. Для покоя.

Я тоже устал. Я тоже хочу угол. Но я — человек. Мне не дают.

Я сдаю квартиры. Я открываю двери. Я подписываю договоры. Я улыбаюсь тем, кто не должен существовать.

Я не верю в Ктулху. Я просто знаю, что он не любит лифты.

Глава 4: Соседи жалуются на вопли

Началось с жалобы. Стандартной. Через форму на сайте.

«У нас в доме кто-то поёт. Каждую ночь. Арии. Громко. Очень громко. Мы не знаем, кто это. Мы боимся.»

Я сначала подумал — соседи ебанулись. Или кто-то решил устроить хоррор-спектакль. Но потом пришло второе письмо. От ТСЖ.

«Грехов, вы сдавали квартиру на третьем этаже. Там теперь поют. Люди сходят с ума. Один мужик начал подпевать. На латыни. Его увезли.»

Я поехал.

Дом был старый. Коммуналка. Потолки высокие, стены толстые, запах — как будто здесь когда-то жили люди, а теперь живёт только память.

На лестнице — тишина. Но не обычная. Тишина, которая ждёт. Которая дышит.

На третьем этаже — дверь. Обычная. Только ручка — холодная. Как лёд. Как смерть.

Я постучал. Музыка прекратилась. Я вошёл.

Она стояла у окна. В платье. Белом. Порванном. Лицо — как у тех, кто когда-то был красив, а теперь — просто остался.

— Вы Грехов?

— Да.

— Я — Мария. Сопрано. Умерла в 1937. На сцене. Во время арии. Сердце. Или яд. Никто не знает.

— Вы живёте здесь?

— Я пою здесь.

Я кивнул. Я не спорю с теми, кто поёт после смерти.

Квартира была странная. Не страшная — странная. Вещи — старые. Но не пыльные. Как будто кто-то их чистит. Или они сами.

На стенах — афиши. Театры, которых нет. Спектакли, которые не ставили. Имена, которых не было.

В углу — граммофон. Он играл. Без пластинки. Просто... играл.

На потолке — трещина. Из неё капала вода. Или слёзы. Или голос.

Я прошёл в спальню. Там — кровать. На ней — платье. Красное. В нём — пятно. Не кровь. Голос.

— Соседи жалуются, — сказал я.

— Они не понимают. Искусство — это боль. Это крик. Это вопль.

— Они сходят с ума.

— Значит, я пою хорошо.

Я вздохнул. Я не знал, что сказать. Я просто достал договор.

— Вам подходит?

— Да. Здесь акустика. Здесь тишина. Здесь можно быть собой.

Я достал ручку. Она взяла. Её пальцы были холодные. Но твёрдые. Она подписала. Почерком, который звучал.

Когда я вышел, на лестнице стоял сосед. Он пел. Тихо. На итальянском. Он плакал.

Я прошёл мимо. Я не вмешиваюсь. Я просто сдаю.

Я не знаю, зачем они поют. Эти духи. Эти голоса. Эти тени.

Может, они просто не хотят быть забытыми. Может, они — как я.

Я тоже боюсь тишины. Я тоже кричу. Не голосом — внутри.

Я не верю в искусство. Я просто сдаю ему квартиры.

Глава 5: Сын в аренде

Я узнал голос сразу. Хотя он был другим. Глубже. Гладше. Как будто его отшлифовали. Но я узнал.

— Здравствуйте, Артём. Мне нужно жильё. Элитное. С видом. С тишиной. С детской.

Я не ответил. Я просто слушал.

— Я — ваш сын. Точнее, я в нём. Он — мой носитель. Но я уважаю границы. Я хочу, чтобы ему было удобно.

Я вырубил телефон. Потом включил. Потом поехал.

Дом был новый. Пентхаус. Панорамные окна. Мрамор. Стекло. Тишина. Всё идеально. Всё — как в рекламе, где никто не живёт.

Охранник улыбнулся. Слишком широко. Я понял — он уже под влиянием.

На лифте — кнопка «∞». Я нажал. Она сработала.

Он ждал. На балконе. В теле моего сына. Тот же рост. Те же глаза. Но взгляд — как у хищника, который не голоден. Просто наблюдает.

— Папа, — сказал он.

Я не ответил.

— Я не причинил ему вреда. Я просто... живу. Он спит. Иногда просыпается. Мы разговариваем. Он спрашивает, где ты.

Я сжал кулаки. Я хотел ударить. Я хотел обнять. Я хотел исчезнуть.

— Я хочу, чтобы ему было удобно. Я хочу, чтобы он жил в хорошем месте. Я могу платить. Я могу подписать. Я могу быть примерным арендатором.

Я сел. Стул был холодный. Как будто знал, кто на нём сидит.

Квартира была идеальной. Детская — с игрушками, которые я покупал. Кухня — с запахом, которого не было. Ванная — с зеркалом, где отражался не он, а я. Старый. Уставший. Сломанный.

На стене — рисунок. Мой сын. Солнце. Дом. Я. И тень. Большая. С глазами.

— Он рисует, — сказал демон. — Когда просыпается. Он помнит тебя. Он любит тебя.

Я закрыл глаза. Я не хотел плакать. Я хотел быть риелтором. Просто риелтором.

— Вам подходит?

— Да. Здесь уютно. Здесь можно быть собой. Здесь он может быть собой. Иногда.

Я достал договор. Рука дрожала. Он взял ручку. Подписал. Почерком моего сына. Я узнал.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как отец. Как человек, который больше не знает, что правильно.

Когда я вышел, дождь начался. Тихий. Как извинение.

Я сел в машину. Я смотрел на окна. Там — мой сын. Там — демон. Там — дом.

Я не знаю, кого я сдал. Я не знаю, кого я спас. Я просто знаю, что он теперь живёт. Где-то. Внутри. В квартире. В теле. В памяти.

Я не верю в спасение. Я верю в сделки. Я верю в документы. Я верю в то, что можно подписать боль и передать ключи.

Я не знаю, кто он теперь. Мой сын. Мой клиент. Мой демон.

Я просто знаю, что он — в аренде.

Глава 6: Сдаётся рай. Временно

Письмо пришло на бумаге, но не обычной. Пергамент. Тёплый. С запахом меда и пепла. Почерк — как свет, который умеет писать.

«Мы ищем убежище. Временное. Без пафоса. Без алтарей. Просто место, где можно дышать. Где нас не найдут. Где мы не будем светом, а просто — существами.»

Подпись: Рафаэль. Архангел. В отставке.

Я перечитал три раза. Потом налил себе водки. Потом перечитал ещё раз.

Они пришли ночью. Трое. Без крыльев. В плащах. С глазами, в которых было слишком много памяти.

— Мы не хотим спасать. Мы хотим спрятаться.

— От кого?

— От них. От тех, кто раньше был с нами. От тех, кто теперь — с вами.

Я не спрашивал, что случилось. Я видел. Один из них дрожал. Не от холода. От воспоминаний.

Я показал им квартиру. Простую. Тёплую. С окнами на восток. С ванной, где можно сидеть и молчать.

Они прошли по комнатам. Молча. Один — коснулся стены. Она засветилась. На секунду. Потом — потемнела.

— Здесь можно быть собой, — сказал он.

— Здесь можно быть никем, — добавил второй.

— Здесь можно быть, — сказал третий.

Я кивнул. Я не спорю с теми, кто устал быть светом.

Через час позвонили демоны.

— Ты сдаёшь им?

— Да.

— Это ошибка.

— Я сдаю всем.

— Это война.

— Это рынок.

Они молчали. Потом сказали:

— Мы придём.

Я выключил телефон. Я сел. Я закурил. Я подумал: пиздец.

Они подписали. Почерком, который не оставляет следов. Бумага — стала мягче. Как будто благодарила.

Они ушли. Тихо. Без звука. Без света. Просто — исчезли.

Я остался. С договором. С тишиной. С выбором, который уже сделан.

Я не верю в рай. Я верю в аренду. Я верю в квадратные метры. Я верю в то, что даже свет хочет спрятаться.

Я не знаю, кто прав. Я не знаю, кто первый начал. Я просто знаю, что все хотят угол. Место. Тишину.

Я сдаю. Я не выбираю. Я не судья. Я не пророк. Я — риелтор.

И сегодня я сдал рай. Временно.

Глава 7: Администрация Паранормального Жилья

Я пришёл в здание в 9:00 утра. Уже уставший. Уже злой. Уже с ощущением, что меня будут ебать долго и без вазелина.

На двери — табличка:

«Федеральное управление по размещению паранормальных сущностей. Вход только по предварительной астральной записи.»

Я не записывался. Я просто вошёл.

Внутри — очередь. Люди. Не совсем люди. Один — с рогами. Другой — прозрачный. Третий — шептал на древнеарамейском. Я занял место. Я достал документы. Я приготовился страдать.

— Следующий!

Я подошёл. Женщина за стеклом. Лицо — как у тех, кто давно ненавидит всё живое. И неживое тоже.

— Цель визита?

— Заселение. Древний демон. Класс D. Требует подземное помещение, отсутствие соседей, и разрешение на временное вселение в структуру реальности.

— Форма 13-Б?

— Вот.

— Справка о согласии реальности?

— Что?

— Без справки о согласии реальности мы не можем выдать разрешение. Идите в окно №9.

Я пошёл.

— Справка о согласии реальности?

— Да.

— Нужна форма 7-Ж, заверенная в окне №3, плюс квитанция об уплате пошлины за искажение пространства.

— Я не платил.

— Тогда идите в кассу. Она в подвале. Через коридор. Мимо шепчущих стен.

Я пошёл. Я шёл долго. Стены действительно шептали. О моих грехах. О моих ошибках. О моём сыне.

Я дошёл. Кассир — без глаз. Просто дыра. Я заплатил. Он выдал квитанцию. Она была мокрая. Я не спрашивал, чем.

Я вернулся. Я прошёл по окнам. Я собрал подписи. Я получил справку. Я вернулся в окно №6.

— Всё готово.

— Хорошо. Теперь — проверка на совместимость с локальной моралью.

— Что?

— Демон должен пройти тест. На эмпатию. На уважение к соседям. На способность не вызывать апокалипсис в радиусе 500 метров.

— Он древнее времени. Он не умеет проходить тесты.

— Тогда — отказ.

Я молчал. Я смотрел. Я думал.

Потом я сказал:

— Я пройду за него.

Меня посадили в комнату. Белую. Пустую. С экраном.

Вопросы:

«Вы когда-нибудь чувствовали вину за то, что сдали квартиру тому, кто разрушил семью?»

Да.

«Вы считаете, что боль — это часть уюта?»

Да.

«Вы готовы быть мостом между светом и тьмой, даже если вас сожгут?»

Да.

Экран замигал. Потом — надпись:

«Совместим. Слишком совместим.»

Я вернулся. Я отдал бумаги. Женщина посмотрела. Долго. Потом сказала:

— Вы странный. Вы не должны работать здесь. Вы должны быть клиентом.

— Я уже.

Она поставила печать. Красную. Горячую. Я почувствовал, как она прожигает мне ладонь. Через бумагу. Через кожу. Через всё.

— Разрешение выдано. Демон может заселиться. Но вы — теперь часть системы.

Я вышел. Я не чувствовал ног. Я не чувствовал времени. Я чувствовал только одно — я стал чем-то, что не сдаёт квартиры. А выдает приговоры.

Я не верю в бюрократию. Я верю в боль. Я верю в то, что каждый документ — это крик. Каждая подпись — это шрам. Каждая справка — это сделка с тем, кем ты не хочешь быть.

Я не знаю, кто я теперь. Риелтор? Демон? Бумажный бог?

Я просто знаю, что я прошёл Администрацию. И она прошла меня.

Глава 8: Квартира для ведьмы, которая не хочет быть ведьмой

Она пришла сама. Без звонка. Без письма. Просто села напротив меня в кафе, где я пил чёрный кофе и пытался не думать.

— Мне нужно жильё, — сказала она. Голос — как пепел. Не горячий. Остаточный.

— Вы кто?

— Ведьма. Бывшая. Почти.

Я не ответил. Я просто смотрел. Она была молода. Или стара. Или вне возраста. Лицо — как у тех, кто видел слишком много, но не рассказал никому.

— Я не колдую. Я не вызываю. Я просто хочу жить. Тихо. Без зеркал. Без трав. Без крови.

— Почему?

— Потому что я устала. Потому что магия — это не сила. Это долг. А я больше никому ничего не должна.

Я искал долго. Не просто квартиру — убежище. Место, где можно быть собой, если ты — нечто, от чего все ждут чудес.

Обычные варианты — нет. Слишком светло. Слишком шумно. Слишком живо.

Я нашёл одну. Старый дом. На окраине. С трещинами. С тишиной. С окнами, которые не смотрят — а молчат.

Я поехал туда. Она — тоже.

Дом встретил нас скрипом. Не угрожающим — уставшим. Как будто он сам хотел, чтобы в нём кто-то просто жил. Без ритуалов. Без проклятий.

Квартира — на втором этаже. Потолки низкие. Стены — с пятнами, которые не объяснить. В углу — паук. Большой. Он смотрел на неё. Она — на него.

— Он знает, — сказала она.

— Что?

— Что я больше не ведьма. Что я теперь просто женщина. С болью. С прошлым. С пустыми руками.

Я прошёл в кухню. Там — запах. Не еды. Не плесени. Воспоминаний. Как будто кто-то когда-то варил зелье. Или чай. Или яд.

В спальне — зеркало. Треснутое. Она подошла. Посмотрела. Улыбнулась.

— Оно не показывает меня. Значит, подходит.

Мы сели. На полу. На пыль. На прошлое.

— Почему вы ушли?

— Потому что магия — это не свобода. Это контракт. С болью. С памятью. С теми, кто зовёт, но не слушает.

— Вы жалеете?

— Нет. Я просто хочу жить. Я хочу тишину. Я хочу, чтобы никто не приходил за зельем. За проклятием. За спасением.

— А если придут?

— Я скажу: «Я больше не ведьма. Я просто человек. Идите нахуй.»

Я кивнул. Я понял. Я тоже когда-то был кем-то. Теперь — просто риелтор. Или не просто.

Я достал договор. Она взяла ручку. Подписала. Почерком, который не был магическим. Просто — человеческим.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как свидетель. Как тот, кто видел, как кто-то отказывается от силы ради покоя.

Когда мы вышли, паук исчез. Зеркало — потемнело. Дом — вздохнул.

Я не верю в ведьм. Я верю в усталость. Я верю в то, что даже те, кто умеют менять мир, иногда просто хотят, чтобы мир их не трогал.

Я не знаю, кто она теперь. Ведьма? Женщина? Тень?

Я просто знаю, что она — в квартире. С тишиной. С пауком. С зеркалом, которое больше не отражает.

И это — уют.

Глава 9: Клиент, который хочет жить в шкафу

Он не пришёл. Он не позвонил. Он просто появился — в шкафу моего офиса.

Я открыл дверцу, чтобы достать папку. А там — он. Сидит. Смотрит. Не глазами — тенью.

— Мне нужно жильё, — сказал он. Голос — как шелест. Как извинение.

— Вы кто?

— Я — несуществующий. Я — ошибка. Я — страх, который не стал кошмаром. Я хочу шкаф. Только шкаф. Без комнаты. Без света. Без внимания.

Я не удивился. Я давно не удивляюсь. Я просто сел. Я спросил:

— Почему?

— Потому что я боюсь быть. Я боюсь пространства. Я боюсь, что кто-то увидит. Я боюсь себя.

Я искал не квартиру. Я искал шкаф. Не мебель — убежище. Не угол — исчезновение.

Обычные варианты — нет. Слишком открыто. Слишком чисто. Слишком человечески.

Я нашёл одну. Коммуналка. Пятая комната. В ней — шкаф. Старый. Деревянный. С запахом времени. С трещиной, которая шепчет.

Я поехал туда. Он — уже был внутри.

Я вошёл. Комната — пустая. Только шкаф. Только тишина. Только ощущение, что кто-то смотрит — изнутри.

Я открыл дверцу. Он сидел. Согнутый. Как мысль, которую не хочешь думать.

— Здесь хорошо, — сказал он. — Здесь меня нет.

— Вам удобно?

— Я не знаю. Я не должен знать. Я просто должен быть незаметным.

Я закрыл дверцу. Я сел на пол. Я слушал.

Он говорил. Не словами — тенью. Он показывал. Воспоминания. Как его звали. Как его забыли. Как он стал страхом, который никто не боится.

— Почему шкаф?

— Потому что это — граница. Между вещами и пустотой. Между домом и ничем. Между «есть» и «не надо».

— Вы хотите исчезнуть?

— Нет. Я хочу быть незаметным. Я хочу, чтобы никто не спрашивал. Чтобы никто не звал. Чтобы никто не вспоминал.

— Это больно?

— Это — уют.

Я понял. Я тоже иногда хочу шкаф. Не как мебель. Как место, где можно не быть.

Я достал договор. Он не взял ручку. Он просто... прошептал. Бумага потемнела. Подпись — как тень. Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит бояться себя.

Когда я вышел, шкаф закрылся сам. Без звука. Без щелчка. Просто — исчез.

Я не верю в монстров. Я верю в тех, кто боится быть. Я верю в тех, кто прячется не от мира — от себя.

Я не знаю, кто он. Страх? Ошибка? Тень?

Я просто знаю, что он — в шкафу. В комнате, которую никто не арендует. В жизни, которую никто не замечает.

И это — тоже уют.

Глава 10: Квартира, которую нельзя помнить

Он пришёл без имени. Без документов. Без прошлого.

— Мне нужно жильё, — сказал он. Голос — как пустота, которая научилась говорить.

— Что именно?

— Место, которое стирает. Всё. Меня. Воспоминания. Смысл. Я хочу исчезнуть. Не физически. Психически.

Я смотрел на него. Лицо — обычное. Но глаза... глаза были как дыры. Не чёрные. Не пустые. Просто — без.

— Почему?

— Потому что я помню слишком много. И всё — моё. И всё — боль.

Я не спрашивал, что именно. Я просто понял: он не хочет жить. Он хочет не помнить, что живёт.

Я искал не квартиру. Я искал забвение. Место, которое не просто скрывает — вырезает.

Обычные варианты — нет. Слишком новые. Слишком живые. Слишком настоящие.

Я вспомнил одну. Дом, который не числится ни в одной базе. Квартира, которую никто не арендует дважды. Потому что никто не помнит, что жил там.

Я поехал. Он — за мной. Молча. Как тень, которая не хочет быть тенью.

Дом — старый. Не ветхий. Просто... забытый. Как будто его построили, но потом решили: «А нахуй надо».

Подъезд — без номеров. Без звонков. Без запаха. Просто — вход.

Квартира — третья слева. Я открыл дверь. Она не скрипнула. Она не сопротивлялась. Она просто... приняла.

Внутри — ничего. Ни мебели. Ни света. Ни звука. Только воздух, который не помнит, что он — воздух.

Он вошёл. Он прошёл по комнатам. Он не спрашивал. Он не смотрел. Он просто... исчезал.

— Здесь хорошо, — сказал он. — Здесь я уже не я.

Я кивнул. Я не спорю с теми, кто хочет забыть.

Мы сели. На пол. На пыль. На ничто.

— Что вы хотите забыть?

— Всё. Мать. Отец. Любовь. Смерть. Себя.

— Это больно?

— Это — единственное, что осталось.

— А если вы забудете, кто вы?

— Значит, я наконец стану тем, кем хочу быть — никем.

Я молчал. Я думал о сыне. О себе. О том, что иногда память — это не дар, а проклятие.

Я достал договор. Он не взял ручку. Он просто... посмотрел. Бумага побледнела. Чернила исчезли. Подпись — как отсутствие.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как свидетель. Как тот, кто знает, что значит помнить слишком много.

Когда я вышел, я почувствовал, как что-то уходит. Мысли. Воспоминания. Имя.

Я посмотрел на руку. Там — подпись. Но я не помнил, чья.

Я не верю в забвение. Я верю в боль. Я верю в то, что память — это нож. И иногда — его нужно вытащить.

Я не знаю, кто он. Клиент? Призрак? Я?

Я просто знаю, что он — в квартире. Которую нельзя помнить. Которую нельзя описать. Которую нельзя вернуть.

И это — тоже уют.

Глава 11: Квартира, в которой живёт будущее

Он пришёл в 4:17 утра. Не позвонил. Не постучал. Просто появился — в кресле, где я обычно не сижу, потому что оно шепчет.

— Мне нужно жильё, — сказал он. Голос — как эхо, которое ещё не прозвучало.

— Вы кто?

— Я — будущее. Не всё. Только часть. Только то, что осталось. Только то, что не случилось, но уже болит.

Я не ответил. Я просто смотрел. Он был... неопределённый. Лицо — как у тех, кого ещё не нарисовали. Тело — как набросок. Взгляд — как у тех, кто знает, что будет, но не может сказать.

— Я хочу ждать. Я хочу угол. Я хочу место, где можно быть до того, как.

Я искал не квартиру. Я искал точку. Место, где время — не линейное, а уставшее. Где можно сидеть и не быть.

Обычные варианты — нет. Слишком настоящие. Слишком вчерашние. Слишком живые.

Я вспомнил одну. Дом, который строили, но не достроили. Квартира, которая числится, но не существует. Адрес — есть. Двери — нет.

Я поехал. Он — уже был там. Конечно.

Дом — бетонный. Серый. Молчаливый. Как будто он знает, что его снесут, но не говорит.

Квартира — на пятом этаже. Лестница — без перил. Стены — без краски. Воздух — без времени.

Он стоял у окна. Смотрел на город, который ещё не построен.

— Здесь хорошо, — сказал он. — Здесь я не мешаю. Здесь я просто... есть.

Я прошёл по комнатам. В одной — часы. Без стрелок. В другой — зеркало. Оно показывало меня. Старше. Уставше. Один.

В третьей — ничего. Только пол. Только потолок. Только ожидание.

— Почему вы здесь?

— Потому что я не могу быть там. Потому что там — ещё нет. Потому что я — ошибка. Или предупреждение. Или просто... остаток.

— Вы опасны?

— Я — несуществующий. Я — не случившийся. Я — то, что могло быть, но не стало.

— Вы хотите жить?

— Я хочу ждать. Я хочу быть. Я хочу угол, где никто не спрашивает, зачем.

Я понял. Я тоже иногда хочу быть до себя. До боли. До решений. До ошибок.

Я достал договор. Он не взял ручку. Он просто... посмотрел. Бумага — изменилась. Стала серой. Стала холодной. Стала будущей.

Я подписал. Не как риелтор. Как человек, который знает, что всё, что будет — уже внутри.

Когда я вышел, дом исчез. Не физически. Просто — перестал быть. Я стоял на улице. Я смотрел на адрес, которого нет.

Я не верю в будущее. Я верю в боль. Я верю в то, что всё, что будет — уже случилось. Просто мы ещё не дошли.

Я не знаю, кто он. Клиент? Предупреждение? Я?

Я просто знаю, что он — в квартире. Которую никто не строил. Которую никто не сдавал. Которую никто не вспомнит.

И это — тоже уют.

Глава 12: Где чужое дыхание

Он не говорил. Он просто дышал. Тяжело. Глубоко. Как будто каждое вдыхание — это кража.

Я почувствовал его до того, как увидел. Воздух стал липким. Густым. Как будто кто-то выдохнул в комнату страх.

— Мне нужно место, — сказал он наконец. Голос — как хрип, который научился говорить.

— Что именно?

— Пространство, где никто не дышит. Где воздух — мой. Где я могу быть собой, не слыша чужих лёгких.

Я смотрел на него. Лицо — закрыто капюшоном. Руки — в перчатках. Тело — как будто собрано из чужих вдохов.

— Почему?

— Потому что я — дыхание. Я — то, что вы теряете, когда боитесь. Я — то, что остаётся, когда вы умираете.

Я искал не жильё. Я искал вакуум. Место, где воздух — не для людей. Где тишина — не просто звук, а условие выживания.

Обычные варианты — нет. Слишком вентилируемые. Слишком живые. Слишком человеческие.

Я вспомнил одно. Бункер. Старый. Заброшенный. Без окон. Без вентиляции. Без права на вдох.

Я поехал. Он — за мной. Без шагов. Просто — рядом.

Бункер был под землёй. Вход — через люк, который не открывается, если ты дышишь слишком громко.

Внутри — бетон. Глухой. Мёртвый. Воздух — как вода, которую забыли прокипятить.

Он прошёл по комнатам. Молча. Только дыхание — как ветер, который не должен быть здесь.

— Здесь хорошо, — сказал он. — Здесь никто не мешает. Здесь я — не чужой.

Я прошёл в дальнюю секцию. Там — комната без дверей. Только проём. Только тишина. Только ощущение, что если вдохнёшь — кто-то другой выдохнет.

— Вы один?

— Я всегда один. Даже когда рядом — кто-то. Я слышу их. Я чувствую их. Я дышу ими.

— Это больно?

— Это — необходимость. Я не выбирал. Я просто стал тем, что осталось, когда воздух кончился.

— Вы хотите быть?

— Я хочу быть без. Без звука. Без дыхания. Без чужого.

Я понял. Я тоже иногда хочу тишину. Не как покой. Как спасение.

Я достал договор. Он не взял ручку. Он просто... выдохнул. Бумага — потемнела. Чернила — исчезли. Подпись — как отсутствие.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит дышать чужим.

Когда я вышел, люк закрылся сам. Без щелчка. Без звука. Просто — исчез.

Я не верю в монстров. Я верю в тех, кто боится вдоха. Я верю в тех, кто прячется не от мира — от воздуха.

Я не знаю, кто он. Ошибка? Тень? Я?

Я просто знаю, что он — там. Где чужое дыхание. Где каждый вдох — не твой. Где каждый выдох — не нужен.

И это — тоже уют.

Глава 13: Дом, который не хочет быть домом

Началось с отказа. Не от клиента — от дома.

Я сдал его. Обычному человеку. Без демонов. Без теней. Просто — мужик. С женой. С собакой. С ипотекой.

Через неделю — звонок.

— Грехов, тут пиздец. Дом не пускает. Дверь закрывается сама. Свет гаснет. Стены шепчут. Собака не заходит. Жена плачет. Я сплю в машине.

Я поехал.

Дом стоял. Не просто — был. Стоял. Как будто сопротивлялся. Как будто говорил: «Нет. Не хочу. Не буду.»

Я подошёл. Дверь — открыта. Но не для меня. Просто — приоткрыта. Как рот, который не хочет говорить.

Внутри — холод. Не температурный. Эмоциональный. Как будто стены ненавидят.

Я прошёл по комнатам. В одной — обои облезли. В другой — пол вздулся. В третьей — зеркало треснуло. Без причины. Без касания.

На кухне — чайник кипит. Но никто не включал. На стене — надпись. Не ручкой. Не кровью. Просто — надпись:

«Уходи.»

Я сел. На табурет. Он качнулся. Как будто не хотел меня держать.

— Ты не хочешь быть домом? — спросил я.

Тишина.

— Ты устал? Ты был кем-то другим? Ты не хочешь людей?

Тишина.

— Я не заставляю. Я просто прошу. Прими. Не навсегда. Просто — попробуй.

Стена — треснула. Как будто ответила: «Нет.»

Я начал искать, что было раньше. Архивы. Справки. Слухи.

Дом построили в 1983. На месте, где раньше был приют. Для тех, кого не любили. Для тех, кого били. Для тех, кто не хотел жить.

Приют сгорел. Не от пожара. От ненависти. От боли. От памяти.

Дом — вырос на костях. На криках. На отказе.

Он не хочет быть домом. Он хочет быть — ничем.

Я вернулся. Я принёс свечу. Не магическую. Просто — свет.

Я поставил её в центре. Я сел. Я сказал:

— Я не прошу. Я не заставляю. Я просто предлагаю. Быть. Не домом. Не убежищем. Просто — местом. Где можно дышать. Где можно молчать. Где можно не помнить.

Свеча — не погасла. Стена — не треснула. Пол — не вздулся.

Я понял — он согласен. Временно. Условно. Без гарантий.

Я не верю в дома. Я верю в боль. Я верю в то, что стены — это кожа. Что пол — это спина. Что потолок — это память.

Я не знаю, кто он. Дом? Существо? Я?

Я просто знаю, что он — не хочет быть домом. Но согласился. Ради тишины. Ради свечи. Ради того, кто не будет спрашивать.

И это — тоже уют.

Глава 14: Те, кто платят сны

Они пришли ночью. Не стучали. Не звонили. Просто — были. В коридоре. В тени. В воздухе.

— Мы ищем жильё, — сказали они. Голоса — как сон, который не твой. Как голос матери, которой нет. Как шёпот, который ты слышал в детстве, но не помнишь.

— У вас есть деньги?

— Нет. Мы платим снами.

Я не ответил. Я просто почувствовал, как внутри что-то дрогнуло. Как будто мой сон — уже не мой.

Я искал не квартиру. Я искал место, где сны — валюта. Где кошмары — расписка. Где память — залог.

Обычные варианты — нет. Слишком реальные. Слишком дневные. Слишком живые.

Я вспомнил одну. Дом, который появляется только ночью. Адрес — есть. Но только после полуночи. Дверь — открыта, если ты спишь.

Я поехал. Они — уже были там. Конечно.

Дом — как сон. Стены — дышат. Пол — пульсирует. Потолок — шепчет.

Я прошёл по комнатам. В одной — кровать. На ней — человек. Спящий. Но не живой. Просто — спящий. Навсегда.

В другой — окно. За ним — не улица. Не город. Просто — другой сон. Чужой. Голодный.

В третьей — зеркало. Оно показывает не тебя. А то, что ты видел, но забыл. Или хотел забыть.

Они шли за мной. Молча. Только дыхание. Только сны.

— Здесь хорошо, — сказали они. — Здесь мы можем платить.

— Почему сны?

— Потому что деньги — ложь. А сны — правда. Потому что кошмар — честнее, чем чек.

— Вы опасны?

— Мы — память. Мы — то, что вы прячете. Мы — то, что приходит, когда вы закрываете глаза.

— Вы хотите жить?

— Мы хотим быть. Мы хотим угол. Мы хотим, чтобы нас не забывали.

Я понял. Я тоже иногда хочу, чтобы мой сон был принят. Даже если он — боль.

Я достал договор. Они не взяли ручку. Они просто — посмотрели. Бумага — потемнела. Чернила — стали синими. Как вены. Подпись — как шрам.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит платить сном.

Когда я вышел, я почувствовал — я не один. Внутри — кто-то спит. Во мне. Через меня.

На следующую ночь — я видел сон. Не свой. Чужой. Женщина. Крик. Кровь. Комната. Я — в углу. Я — не я.

Я проснулся. Вспотевший. Уставший. С ощущением, что я заплатил.

На утро — письмо. Без адреса. Без подписи. Только фраза:

«Спасибо. Мы спали хорошо.»

Я не верю в деньги. Я верю в сны. Я верю в то, что кошмар — это валюта. Что боль — это расписка. Что память — это плата.

Я не знаю, кто они. Клиенты? Сны? Я?

Я просто знаю, что они — в доме. Где платят не рублями. А тем, что ты видишь ночью. И не можешь забыть.

И это — тоже уют.

Глава 15: Те, кто не хотят выхода

Сначала — звонок от ТСЖ.

— Грехов, у вас там странное. Люди заселяются — и не выходят. Неделями. Месяцами. Один — с 2019. Мы думали, умер. А он жив. Просто не хочет.

Я поехал. Я не удивился. Я давно не удивляюсь. Я просто чувствую, когда дверь перестаёт быть дверью.

Дом — обычный. Панельный. Пыльный. С запахом старости и супа.

Квартира — третья. Я постучал. Тишина. Я открыл. Дверь — не сопротивлялась. Просто — не хотела.

Внутри — люди. Трое. Один — на диване. Второй — у окна. Третий — просто стоит. Все — молчат. Все — живы. Но не здесь.

— Вы в порядке? — спросил я.

— Мы не хотим выхода, — сказал один.

— Почему?

— Потому что здесь — не больно. Здесь — не надо выбирать. Здесь — просто быть.

Я понял. Я тоже иногда хочу не выходить. Не решать. Не жить. Просто — быть.

— Вы не едите?

— Мы питаемся тишиной.

— Вы не спите?

— Мы — сон.

— Вы не говорите?

— Мы — ответ.

Я сел. Я слушал. Они не говорили словами. Они говорили воздухом. Взглядом. Паузой.

Один — показал на дверь. Она — исчезла. Просто — нет.

— Мы не хотим выхода, — повторил он. — Мы уже вышли. Из себя. Из боли. Из времени.

Я начал искать, кто они. Архивы. Справки. Соседи.

Один — был врач. Уволился. Исчез.

Вторая — учительница. Пропала. Без следа.

Третий — никто не знает. Просто — был. Просто — есть.

Все — исчезли. Все — здесь. Все — не хотят выхода.

Я понял. Это не квартира. Это — решение. Это — отказ. Это — покой.

Я достал договор. Они не взяли ручку. Они просто — посмотрели. Бумага — исчезла. Подпись — как тень.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит не хотеть выхода.

Когда я вышел, дверь — закрылась. Без звука. Без щелчка. Без права на повтор.

Я не верю в стены. Я верю в выбор. Я верю в то, что иногда — не выходить — это спасение.

Я не знаю, кто они. Люди? Сны? Я?

Я просто знаю, что они — там. Где дверь — не нужна. Где выход — не вопрос. Где быть — достаточно.

И это — тоже уют.

Глава 16: Те, кто платят телом

Они пришли по одному. Не вместе. Не сразу. Первый — без руки. Второй — без глаза. Третий — без голоса.

— Мы хотим жить, — сказал один. — Мы платим телом.

— Что?

— Не деньгами. Не снами. Мы платим тем, что больше не нужно. Тем, что болит. Тем, что мешает быть.

Я смотрел. Я не спрашивал. Я просто чувствовал — они не врут.

Я искал не жильё. Я искал место, которое принимает боль. Которое не требует объяснений. Которое не спрашивает, почему ты пришёл без части себя.

Обычные варианты — нет. Слишком чисто. Слишком светло. Слишком цело.

Я вспомнил одно. Дом, который был больницей. Потом — моргом. Потом — просто домом. Стены — помнят. Пол — знает. Потолок — не спрашивает.

Я поехал. Они — уже ждали. Конечно.

Дом — тёмный. Не мрачный. Просто — уставший. Как будто он сам когда-то был человеком. И теперь — просто принимает.

Внутри — запах. Не гнили. Памяти. Как будто кто-то когда-то кричал — и крик остался.

Комнаты — пустые. Но не свободные. В одной — кресло. В нём — боль. В другой — зеркало. В нём — отсутствие. В третьей — шкаф. В нём — части. Не вещи. Части.

Они прошли по дому. Молча. Только дыхание. Только шрамы.

— Здесь хорошо, — сказал один. — Здесь нас не спрашивают.

— Почему телом?

— Потому что душа — уже отдана. Потому что память — уже продана. Осталось — только мясо.

— Это больно?

— Это — честно.

— Вы хотите жить?

— Мы хотим быть. Не целыми. Не правильными. Просто — быть.

Я понял. Я тоже иногда хочу отдать то, что мешает. То, что болит. То, что не забывается.

Я достал договор. Они не взяли ручку. Один — приложил ладонь. Без пальцев. Бумага — потемнела. Подпись — как шрам.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит платить телом.

Когда я вышел, дом — вздохнул. Не скрипнул. Не застонал. Вздохнул. Как будто принял. Как будто понял.

На следующий день — звонок.

— Грехов, вы сдали дом. Он... изменился. Стены — мягкие. Пол — тёплый. Потолок — дышит.

Я не ответил. Я просто понял — дом собирает. Не мебель. Не вещи. Людей. Части. Боль.

Я поехал. Я вошёл. Я сел. Я почувствовал — кресло знает, что я тоже хочу заплатить.

Я не верю в деньги. Я верю в плоть. Я верю в то, что боль — это валюта. Что тело — это расписка. Что отсутствие — это плата.

Я не знаю, кто они. Люди? Шрамы? Я?

Я просто знаю, что они — там. Где плата — не вопрос. Где боль — не товар. Где быть — достаточно.

И это — тоже уют.

Глава 17: Она зовёт себя Онре

Она появилась в дождь. Не вошла — возникла. Как ошибка в пространстве. Как сбой в восприятии.

Никаких документов. Никаких сумок. Только пальцы, дрожащие от чего-то, что не было холодом.

— Я Онре, — сказала она. Голос — как стекло, которое треснуло, но не разбилось. Не звонко. Не жалобно. Просто — факт.

Я смотрел. Лицо — как у тех, кто когда-то был жив, но теперь — просто ходит. Глаза — как у тех, кто видел себя изнутри. Не зеркало. Не отражение. А внутренний рентген.

— Мне нужно место, — сказала она. — Не дом. Не убежище. Просто пространство, где я могу быть Онре. Без вопросов. Без зеркал. Без имени, которое требует биографии.

Я не ответил. Я просто почувствовал — она не лжёт. Она — не совсем человек. Или слишком.

Я искал не жильё. Я искал тень. Место, где имя — не требует паспорта. Где тело — не требует объяснений. Где быть — не требует истории.

Обычные варианты — нет. Слишком ясные. Слишком светлые. Слишком уверенные. Слишком «здравствуйте, как вас зовут».

Я вспомнил одно. Комната в доме, который никто не строил. Она просто появилась. Внутри — ничего. Только воздух, который не знает, кому он принадлежит. Стены — не помнят. Потолок — не давит. Пол — не требует.

Я поехал. Она — уже ждала. Конечно.

Комната — квадратная. Стены — серые. Потолок — низкий. Пол — мягкий. Как будто он хочет, чтобы ты лег и забыл, кто ты.

Она вошла. Не как человек. Как слово, которое не хочет быть произнесённым.

Она прошла по углам. Не смотрела. Чувствовала. Пальцами. Плечами. Тишиной.

— Здесь хорошо, — сказала она. — Здесь я могу быть Онре. Здесь никто не спросит, кем я была. Здесь имя — не требует тела.

Я прошёл за ней. В углу — зеркало. Оно не отражало. Оно — слушало. В другом — кресло. В нём — след. Как будто кто-то сидел. Или ждал. Или исчез.

Она села. Она закрыла глаза. Она стала — тишиной.

— Кто ты?

— Я — Онре.

— Что это значит?

— Это имя, которое я взяла, когда моё исчезло. Это слово, которое не требует перевода. Это я, когда я не обязана быть собой.

— Ты была кем-то?

— Я была многими. Женщиной. Мёртвой. Тенью. Криком. Случаем. Ошибкой. Теперь — просто Онре.

— Ты хочешь жить?

— Я хочу быть. Без формы. Без голоса. Без памяти. Без ожиданий. Без «а кем ты была до этого».

Я понял. Я тоже иногда хочу имя, которое не требует биографии. Которое не требует объяснений. Которое просто — есть.

Я достал договор. Она не взяла ручку. Она просто — сказала:

«Онре.»

Бумага — изменилась. Стала серой. Стала мягкой. Стала как кожа. Чернила — исчезли. Подпись — как тень. Как след. Как отказ.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что имя — это боль. Что быть названным — значит быть пойманным.

Когда я вышел, дверь — закрылась. Не физически. Просто — исчезла. Как будто пространство решило: «Теперь она здесь. И больше не вопрос.»

На следующий день — звонок.

— Грехов, вы сдали комнату. Она... странная. Люди заходят — забывают, кто они. Один — вышел и сказал, что он — Онре. Хотя был Василием.

Я не ответил. Я просто понял — имя распространяется. Как вирус. Как освобождение. Как отказ от себя.

Я поехал. Я вошёл. Я сел. Я сказал:

«Я — Артём.»

Комната — молчала. Я — остался собой. Пока.

Я не верю в имена. Я верю в боль. Я верю в то, что слово — это форма. Что имя — это клетка. Что Онре — это выход.

Я не знаю, кто она. Женщина? Тень? Я?

Я просто знаю, что она — там. Где имя — не требует тела. Где быть — не требует истории. Где Онре — достаточно.

И это — тоже уют.

Глава 18: Те, кто платят временем

Они пришли вчетвером. Молодые. С виду. Кожи гладкие, глаза блестят, зубы ровные — как будто их только что выкатили с конвейера «Живи красиво». Но что-то не то. Внутри — скрип. Как будто каждый из них уже похоронен, но по ошибке остался ходить.

— Мы хотим снять, — сказал один. Голос — как у менеджера по продажам, который уже продал душу, но хочет продать ещё и твою.

— Деньги?

— Нет. Мы платим временем.

— Чьим?

— Нашим. Мы отдадим вам годы. Вы их запишите. Дом их примет. Мы — останемся молодыми. Он — постареет.

Я молчал. Я не сразу понял, что они не шутят. А потом понял — они шутят, но всерьёз.

Я искал не жильё. Я искал сосуд. Место, которое умеет стареть. Которое не боится морщин. Которое не орёт «ремонт нужен», а просто тихо разваливается с достоинством.

Обычные варианты — нет. Слишком пластиковые. Слишком «евроремонт». Слишком «всё включено, кроме смысла».

Я вспомнил одно. Дом, который был старым ещё до постройки. Архитектура — как у человека, который уже сдался. Стены — как кожа. Пол — как позвоночник. Потолок — как память, которую никто не просил.

Я поехал. Они — уже были там. Конечно. Временные — всегда приходят раньше.

Дом — дышал. Не воздухом. Временем. Как будто каждое окно — это год. Каждая трещина — это чей-то день рождения, который никто не праздновал.

Они прошли по комнатам. Один — коснулся стены. Та — поседела. Второй — сел на диван. Тот — заскрипел, как дед, которого забыли. Третий — просто стоял. И от него пахло сентябрём.

— Здесь хорошо, — сказал четвёртый. — Здесь можно платить. Здесь никто не спросит, что мы делали с двадцатью годами. Мы просто их отдадим. Без чека. Без возврата.

Я прошёл в кухню. Там — часы. Без стрелок. Только циферблат. Только ожидание. Только «ну когда уже».

— Почему временем?

— Потому что деньги — не честные. А годы — да. Потому что мы знаем, сколько стоит уют. И мы готовы отдать.

— Вы не боитесь?

— Мы уже отдали. Мы не живём. Мы просто выглядим. Мы — витрина. А дом — склад.

— Вы хотите жить?

— Мы хотим быть. Без возраста. Без боли. Без «вам уже пора». Мы хотим, чтобы нас не спрашивали, сколько нам лет. Потому что мы сами не знаем.

Я понял. Я тоже иногда хочу отдать год, чтобы не чувствовать, как он проходит. Или хотя бы чтобы он не проходил по мне, как трактор по коту.

Я достал договор. Они не взяли ручку. Один — выдохнул. Бумага — пожелтела. Второй — моргнул. Чернила — потемнели. Третий — просто сказал:

«Пять лет. С каждого.»

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит платить временем. Особенно когда оно уходит, а ты даже не успел сказать «подожди, я ещё не...»

Когда я вышел, дом — осел. Немного. Как будто устал. Как будто стал старше. Как будто принял. Как будто сказал: «Ну ладно, хрен с вами, живите.»

Через неделю — звонок.

— Грехов, дом... он стареет. Быстро. Обои — облезли. Потолок — шепчет. Пол — жалуется. Но жильцы — молодеют. Один — снова подросток. Другой — исчезает с фотографий. Третий — начал говорить голосом, который звучит как «мне снова семнадцать, и я дебил».

Я не ответил. Я просто понял — время течёт. Но не туда. Оно течёт в дом. Оно течёт в стены. Оно течёт в меня.

Я поехал. Я вошёл. Я сел. Я почувствовал — дом смотрит на меня. Как дед, который знает, что ты тоже скоро. И уже готовит тебе тапки.

Я не верю в деньги. Я верю в годы. Я верю в то, что время — это валюта. Что морщина — это расписка. Что возраст — это плата.

Я не знаю, кто они. Люди? Календарь? Я?

Я просто знаю, что они — там. Где плата — не в рублях. Где дом — стареет вместо тебя. Где быть — значит отдать.

И это — тоже уют. С морщинами. С трещинами. С голосом, который шепчет:

«Ты следующий, Артём.»

Глава 19: Джин, который не хочет возвращаться в лампу

Он пришёл в обед. В плаще. В солнцезащитных очках. С запахом восточного базара и выгоревших обещаний.

— Я джин, — сказал он. — Но не тот, что в сказках. Я — уставший. Я — бывший. Я — тот, кто сбежал.

— Из лампы?

— Из службы. Из системы. Из вечного «хочу». Я больше не исполняю. Я хочу жить. Один. Без желаний. Без лампы. Без идиотов.

Я смотрел. Лицо — как у бухгалтера, который когда-то был богом. Голос — как у прокуренного волшебника, который знает, что чудо — это просто способ отложить пиздец.

— Мне нужно жильё, — сказал он. — С дверью, которая не открывается, если кто-то орёт «джин, исполни». И с ванной. Я хочу мыться. Как человек.

Я искал не квартиру. Я искал убежище. Для существа, которое когда-то было всем, а теперь хочет быть ничем. Место, где магия — не работает. Где желания — не формулируются. Где даже лампа — не светит.

Обычные варианты — нет. Слишком «уютно». Слишком «всё включено». Слишком «а вы кто по профессии?»

Я вспомнил одно. Дом, который был складом. Потом — бомбоубежищем. Потом — просто стоял, пока в нём не начали жить те, кто не хотят быть.

Я поехал. Он — уже был там. Конечно. Джины не ждут. Они просто появляются.

Дом — как отказ. Стены — не крашены. Потолок — низкий. Воздух — как будто кто-то когда-то здесь молился, но без веры.

Он прошёл по комнатам. В одной — зеркало. Оно не отражало. В другой — кран. Он капал, но не раздражал. В третьей — пусто. Но уютно. Как будто здесь можно быть, не объясняясь.

— Здесь хорошо, — сказал он. — Здесь никто не просит. Здесь даже я не вспоминаю, кем был.

Я сел. Я молчал. Я чувствовал, как магия уходит. Как будто дом сам говорит: «Ты не обязан быть чудом.»

— Почему вы сбежали?

— Потому что желания — это пытка. Потому что каждый «хочу» — это нож. Потому что никто не просит быть. Все хотят иметь.

— Это больно?

— Это — бесконечно. Это — как работать в call-центре, только ты бог. И все клиенты — идиоты.

— Вы хотите жить?

— Я хочу быть. Без лампы. Без света. Без «а можно ещё одно?»

Я понял. Я тоже иногда хочу, чтобы никто не просил. Даже я.

Я достал договор. Он не взял ручку. Он просто — выдохнул. Бумага — покрылась песком. Чернила — стали тёплыми. Подпись — как след босой ноги в пустыне.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит быть чудом, которое устало.

Когда я вышел, дверь — закрылась. Не щелчком. Вздохом.

Через неделю — звонок.

— Грехов, у вас там странное. Один жилец — не выходит. Говорит, что он джин. Но не исполняет. Только пьёт чай. И смотрит в стену. И смеётся. Громко. Но не весело.

Я не ответил. Я просто понял — он живёт. Не работает. Не служит. Просто — живёт.

Я поехал. Я вошёл. Я сел. Он налил мне чай. Без магии. Просто — чай.

— Спасибо, — сказал я.

— Не за что, — сказал он. — Я больше не обязан.

Я не верю в лампы. Я верю в усталость. Я верю в то, что чудо — это форма рабства. Что магия — это контракт. Что джин — это ты, когда ты больше не хочешь быть полезным.

Я не знаю, кто он. Существо? Ошибка? Я?

Я просто знаю, что он — там. Где желания — не формулируются. Где чай — без смысла. Где быть — достаточно.

И это — тоже уют.

Глава 20: Демон, который хочет жить в холодильнике

Он пришёл в каплях пота. Не человеческого — демонического. Воняло серой, перегаром и отчаянием.

— Мне нужно жильё, — сказал он. Голос — как у вулкана, который хочет быть льдом.

— Какое?

— Холодное. Желательно с минусом. Без солнца. Без батарей. Без людей, которые говорят «ой, как тепло».

Я смотрел. Рога — подплавлены. Копыта — в шлёпках. Хвост — в пакете со льдом.

— Я демон, — сказал он. — Устал. От жары. От ада. От вечного «гореть». Я хочу холодильник. Не метафору. Настоящий. С полками. С гулом. С дверцей, которая закрывается.

Я искал не квартиру. Я искал мороз. Место, где даже мысли — замерзают. Где даже страх — в лёд. Где даже ад — говорит: «ну его нахуй».

Обычные варианты — нет. Слишком солнечные. Слишком «уютно». Слишком «а у нас отопление включили».

Я вспомнил одно. Холодильная камера. Бывшая. Потом — склад. Потом — просто осталась. Без назначения. Без тепла. Без смысла.

Я поехал. Он — уже был там. Конечно. Демоны не ждут. Они испаряются.

Камера — как гроб, но честный. Стены — ледяные. Потолок — низкий. Воздух — как нож, но ласковый.

Он вошёл. Он вздохнул. Пар — пошёл из ноздрей. Как будто он наконец начал жить.

— Здесь хорошо, — сказал он. — Здесь я не плавлюсь. Здесь я не кричу. Здесь даже ад — не звонит.

Я прошёл за ним. В углу — ящик. В нём — лёд. В другом — полка. На ней — ничего. Но она держит. Как будто знает, что демон — тоже хочет лечь.

— Почему холодильник?

— Потому что я горел. Всю жизнь. Всю смерть. Всю вечность. Я был огнём. Я был болью. Я был «накажи». Я устал.

— Это больно?

— Это — жарко. Это — липко. Это — бесконечно. Даже ад заебался. Даже сатана сказал: «иди охладись».

— Вы хотите жить?

— Я хочу лежать. На полке. В тишине. В холоде. Без задач. Без грехов. Без температуры.

Я понял. Я тоже иногда хочу быть замороженным. Не мёртвым. Просто — в паузе.

Я достал договор. Он не взял ручку. Он просто — приложил ладонь. Бумага — покрылась инеем. Чернила — стали синими. Подпись — как трещина на стекле.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит перегреться.

Когда я вышел, дверь — закрылась. Не щелчком. Холодом.

Через неделю — звонок.

— Грехов, у вас там странное. Один жилец — не выходит. Говорит, что он демон. Но не орёт. Только лежит. Только гудит. Только просит не открывать дверцу.

Я не ответил. Я просто понял — он живёт. Не мучает. Не горит. Просто — охлаждается.

Я поехал. Я вошёл. Я сел. Он посмотрел. Он сказал:

— Спасибо. Я не таю.

Я не верю в ад. Я верю в перегрев. Я верю в то, что боль — это климат. Что демон — это ты, когда ты устал быть горячим. Что холодильник — это форма спасения.

Я не знаю, кто он. Существо? Ошибка? Я?

Я просто знаю, что он — там. Где холод — не наказание. Где лёд — не смерть. Где быть — значит не плавиться.

И это — тоже уют.

Глава 21: Тот, кто хочет быть дверью

Он пришёл в плаще. В прямом смысле — весь из плаща. Ни лица. Ни рук. Только ткань, пуговицы и голос, который звучал как скрип.

— Мне нужно жильё, — сказал он. — Но не для жизни. Для трансформации.

— Простите?

— Я хочу стать дверью. Не метафорой. Не символом. Настоящей. С петлями. С ручкой. С возможностью быть открытым и закрытым. Без эмоций. Без мыслей. Без «а ты как себя чувствуешь?»

Я смотрел. Он не шевелился. Он не дышал. Он просто стоял. Как будто уже был дверью, но ещё не оформил.

— Я устал быть человеком, — сказал он. — Это шумно. Это больно. Это требует выбора. А дверь — просто есть.

Я искал не квартиру. Я искал проём. Место, где можно быть дверью. Где стены — не против. Где люди — не задают вопросов, если ты не отвечаешь.

Обычные варианты — нет. Слишком «для жизни». Слишком «уютно». Слишком «а вы кем работаете?»

Я вспомнил одно. Дом, который был когда-то проходной. Потом — склад. Потом — просто остался. С множеством дверей. Некоторые — без назначения. Некоторые — ждут.

Я поехал. Он — уже был там. Конечно. Те, кто хотят быть дверью, не опаздывают.

Дом — как коридор. Стены — уставшие. Потолок — низкий. Воздух — как будто кто-то когда-то здесь выбирал, но больше не хочет.

Он прошёл по помещениям. В одном — дверь. Сломанная. В другом — дверь. Закрытая. В третьем — пусто. Только петли. Только ожидание.

— Здесь хорошо, — сказал он. — Здесь я могу быть. Здесь никто не будет спрашивать, почему я не отвечаю.

Я сел. Я молчал. Я чувствовал, как пространство становится честным. Как будто оно говорит: «Ты можешь быть чем угодно. Даже дверью.»

— Почему дверь?

— Потому что я устал быть выбором. Я устал быть вопросом. Я устал быть тем, кто должен решать.

— Это больно?

— Это — бесконечно. Это — как быть меню, но без еды. Это — как быть человеком, но без права на паузу.

— Вы хотите жить?

— Я хочу висеть. На петлях. Я хочу быть открытым, когда надо. Закрытым, когда не надо. Я хочу быть полезным, но не сложным.

Я понял. Я тоже иногда хочу быть дверью. Не символом. Просто — дверью...

Я достал договор. Он не взял ручку. Он просто — приложился к стене. Бумага — покрылась лаком. Чернила — стали деревянными. Подпись — как щель.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит хотеть быть чем-то, а не кем-то.

Когда я вышел, он уже висел. На петлях. С табличкой:

«Не беспокоить. Я — дверь.»

Через неделю — звонок.

— Грехов, у вас там странное. В одной комнате — дверь. Но она... дышит. Она иногда скрипит, когда никто не входит. Она... кажется, думает.

Я не ответил. Я просто понял — он стал. Не человеком. Не метафорой. Просто — дверью.

Я поехал. Я вошёл. Я прошёл через него. Он — не сопротивлялся. Он — принял.

Я не верю в людей. Я верю в формы. Я верю в то, что быть — это не всегда чувствовать. Что дверь — это способ сказать «я здесь», не объясняясь.

Я не знаю, кто он. Существо? Ошибка? Я?

Я просто знаю, что он — там. Где быть — значит открываться. Где боль — не входит. Где уют — это петли.

И это — тоже уют.

Глава 22: Инструкция, которая не хочет, чтобы её читали

Он пришёл в коробке. Не метафорически — буквально. Картон, скотч, маркировка: «Хрупкое. Не вскрывать без смысла.»

Я открыл. Внутри — не человек. Или не совсем. Лицо — как у тех, кто когда-то был текстом. Руки — как скобки. Глаза — как сноски. Он дышал, как PDF, который не открывается.

— Мне нужно жильё, — сказал он. Голос — как инструкция по сборке шкафа, написанная на мёртвом языке.

— Какое?

— Где я могу быть инструкцией. Не жильцом. Не телом. Просто — текстом. С пунктами. С ошибками. С разделом «не пытайтесь понять».

Я не ответил. Я просто почувствовал — он не шутит. Он уже начал превращаться. На его груди — надпись: «См. раздел 4.3».

Я искал не квартиру. Я искал бумагу. Место, где можно быть напечатанным. Где стены — как страницы. Где пол — как оглавление. Где никто не спрашивает: «А ты кто?», потому что всё уже написано, но никто не понял.

Обычные варианты — нет. Слишком реальные. Слишком «вот ключи». Слишком «а вы кем работаете?»

Я вспомнил одно. Дом, который был типографией. Потом — архивом. Потом — просто остался. С пустыми полками. С тишиной. С запахом чернил, которые больше не хотят быть прочитанными.

Я поехал. Он — уже был там. Конечно. Инструкции не ждут. Они просто лежат.

Дом — как мануал. Стены — с оговорками. Потолок — с примечаниями. Воздух — как будто кто-то когда-то здесь пытался понять, но сдался.

Он прошёл по комнатам. В одной — шкаф. Внутри — пусто, но с наклейкой: «Собирается без смысла». В другой — стол. На нём — бумага. Пустая. Но уже уставшая.

— Здесь хорошо, — сказал он. — Здесь я могу быть. Здесь никто не будет читать меня вслух.

Я сел. Я молчал. Я чувствовал, как пространство становится текстом. Как будто дом сам говорит: «Ты можешь быть чем угодно. Даже инструкцией.»

— Почему инструкция?

— Потому что я устал быть живым. Я устал быть собой. Я устал быть тем, кого читают, чтобы использовать.

— Это больно?

— Это — как быть отверткой, которой вскрывают письма. Это — как быть словом, которое никто не понимает, но все повторяют.

— Вы хотите жить?

— Я хочу лежать. На полке. В коробке. В тишине. Я хочу быть непонятным. Я хочу быть бесполезным. Я хочу быть собой, но без применения.

Я понял. Я тоже иногда хочу быть текстом, который никто не дочитает.

Я достал договор. Он не взял ручку. Он просто — приложился к бумаге. Та — покрылась схемами. Чернила — стали серыми. Подпись — как инструкция по сборке одиночества.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит быть прочитанным неправильно.

Когда я вышел, он уже лежал. На полке. В коробке. С табличкой:

«Не вскрывать. Не понимать. Не использовать.»

Через неделю — звонок.

— Грехов, у вас там странное. В одной комнате — коробка. В ней — инструкция. Но она... дышит. Она иногда шуршит. Она... кажется, редактирует себя.

Я не ответил. Я просто понял — он стал. Не человеком. Не метафорой. Просто — текстом.

Я поехал. Я вошёл. Я сел. Я прочитал:

«Если вы это читаете — вы уже ошиблись.»

Я не верю в людей. Я верю в формы. Я верю в то, что быть — это не всегда чувствовать. Что инструкция — это способ сказать «я здесь», не объясняясь.

Я не знаю, кто он. Существо? Ошибка? Я?

Я просто знаю, что он — там. Где быть — значит лежать. Где боль — не входит. Где уют — это бумага.

И это — тоже уют.

Глава 23: Домовой, который не подписывал договор

Звонок от жильца. Новый. Молодой. С ипотекой и надеждой.

— Грехов, у меня тут... кто-то. Не человек. Не сосед. Не шум. Просто... кто-то.

— Что значит «кто-то»?

— Он двигает чашки. Он складывает носки. Он выключает свет, когда я забываю. Он... бормочет. Но не мне. Себе. Или стене.

Я поехал. Я не удивился. Я давно не удивляюсь. Я просто чувствую, когда кто-то живёт без договора.

Квартира — обычная. Двушка. С балконом. С запахом кофе и усталости.

Я вошёл. Я почувствовал. Не страх. Не зло. Просто — присутствие. Как будто кто-то смотрит, но не глазами. Как будто воздух — занят.

На кухне — чашка. Тёплая. Но никто не пил.

В ванной — зеркало. Запотевшее. Но никто не мылся.

В спальне — подушка. Вмятая. Но никто не спал.

— Он не мешает, — сказал жилец. — Он просто... есть.

Я сел. Я ждал. Я не звал. Я просто — был.

Через минуту — движение. Не шаг. Не звук. Просто — сдвиг.

— Ты здесь? — спросил я.

Тишина.

— Ты не против?

Шорох. Как согласие.

— Ты не платишь.

Смех. Тихий. Как будто кто-то знает, что платит — не деньгами.

— Ты — домовой?

Шорох. Как «да». Как «а кто же ещё, блядь».

Я начал искать. Не в базах. В трещинах. В пыли. В углах.

На стене — надпись. Почти стёртая:

«Я был здесь до вас.»

В шкафу — записка. Без даты. Без имени. Только фраза:

«Не трогай чай. Он мой.»

На полу — след. Маленький. Не детский. Не звериный. Просто — след.

Я понял. Он не пришёл. Он остался. Он — не жилец. Он — часть.

Я достал договор. Я положил его на стол. Я не просил подпись. Я просто — предложил.

Чернила — потемнели. Бумага — согнулась. Подпись — как пыль.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит жить с кем-то, кого не видно.

Когда я вышел, дверь — закрылась сама. Не щелчком. Вздохом.

Через неделю — звонок.

— Грехов, он... помогает. Он включает чайник. Он гладит рубашки. Он... поёт. Тихо. Старое. Русское. Без слов.

— Он не мешает?

— Он — уют. Странный. Но честный.

Я не ответил. Я просто понял — он живёт. Не как человек. Не как призрак. Просто — как домовой.

Я не верю в договора. Я верю в присутствие. Я верю в то, что дом — это не стены. Это тот, кто в них живёт. Даже если ты его не видишь.

Я не знаю, кто он. Существо? Память? Я?

Я просто знаю, что он — там. Где чашки — двигаются сами. Где свет — выключается вовремя. Где быть — значит быть рядом.

И это — тоже уют.

Глава 24: Тот, кто живёт в щели

Звонок от старой клиентки. Та, что когда-то просила «что-нибудь с видом на парк, но без деревьев, без птиц и без людей, которые думают, что они интересные».

— Грехов, у меня в квартире... кто-то. Не человек. Не животное. Не шум. Просто — кто-то. В щели.

— В какой?

— Между стеной и шкафом. Между полом и временем. Между мной и мной.

Я поехал. Я не удивился. Я давно не удивляюсь. Я просто чувствую, когда кто-то живёт в промежутке. Не в комнате. В паузе.

Квартира — как всегда. Чисто. Тихо. Слишком тихо. Как будто тишина — не отсутствие звука, а его убийство.

Я вошёл. Я почувствовал. Не страх. Не зло. Просто — сдвиг. Как будто воздух — не весь мой. Как будто кто-то уже дышит, но не лёгкими.

В углу — щель. Узкая. Незаметная. Но она смотрела. Не глазами. Пространством.

Я подошёл. Я не заглянул. Я просто — был рядом.

— Ты здесь? — спросил я.

Тишина. Но не пустая. Наполненная. Как будто кто-то сказал «да», но без звука. Как будто согласие — это просто отсутствие отказа.

— Ты живёшь здесь?

Щель — не ответила. Она просто — стала глубже. Или я стал меньше.

— Ты не мешаешь?

Щель — дрогнула. Как будто обиделась. Как будто «мешать» — это слишком громкое слово для того, кто просто существует.

— Ты хочешь остаться?

Щель — расширилась. Как согласие. Как «я был здесь до вас». Как «я — не гость, я — пауза между хозяевами».

Я понял. Он не шумит. Он не требует. Он просто — влияет. На настроение. На свет. На сны. На то, как ты ставишь чашку. На то, как ты забываешь, что хотел сказать.

Я начал искать. Не в документах. В трещинах. В паузах. В том, что не сказано.

На стене — царапина. Как подпись. Как «я здесь». На полу — след. Маленький. Не детский. Не звериный. Просто — след. Как будто кто-то ходит, но не ногами.

В воздухе — запах. Не гнили. Не страха. Просто — присутствия. Как будто кто-то дышит, но не кислородом.

Я понял. Он не пришёл. Он не ушёл. Он — щель. Он — между. Он — не персонаж. Он — пунктуация.

Я достал договор. Я не знал, кому его дать. Я просто — положил рядом. На пол. У стены. У щели.

Бумага — дрогнула. Не от ветра. От согласия. Чернила — потемнели. Подпись — как трещина. Как линия, которая не соединяет, а разделяет.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит жить рядом с тем, кого не видно. С тем, кто не требует, но влияет.

Когда я вышел, щель — закрылась. Не исчезла. Просто — решила не показываться. Как будто сказала: «Я здесь. Но ты — не обязан знать.»

Через неделю — звонок.

— Грехов, он... помогает. Он гасит свет, когда я забываю. Он шепчет, когда я плачу. Он... не мешает. Но я знаю — он здесь.

— Он не пугает?

— Он — щель. Он — пауза. Он — то, что остаётся, когда всё остальное уходит. Он — как запятая между мыслями. Как тень между словами.

Я не ответил. Я просто понял — он живёт. Не как человек. Не как призрак. Просто — как промежуток. Как то, что не требует, но существует.

Я не верю в стены. Я верю в щели. Я верю в то, что между — важнее, чем внутри. Что пауза — громче, чем слово. Что щель — это ты, когда ты не хочешь быть замеченным.

Я не знаю, кто он. Существо? Ошибка? Я?

Я просто знаю, что он — там. Где свет — не доходит. Где звук — не нужен. Где быть — значит влиять.

И это — тоже уют.

Глава 25: Отец, который не ушёл

Он пришёл поздно. В пальто, которое не его. В ботинках, которые не идут по асфальту — они идут по памяти.

— Мне нужно жильё, — сказал он. — Без прошлого. Без зеркал. Без отцов.

— Простите?

— Я — сын. Моего отца больше нет. Но он... остался. Не в теле. В воздухе. В шкафу. В голосе, который я не произносил.

Я смотрел. Лицо — как у тех, кто когда-то был ребёнком, но слишком рано понял, что семья — это не уют, а приговор.

— Он был бандитом, — сказал он. — Не романтично. Не «вор в законе». Просто — человек, который делал боль. А теперь — делает тень.

Я искал не квартиру. Я искал убежище. Для тех, кто не хочет быть продолжением. Для тех, кто хочет быть собой, но не знает, кто это.

Обычные варианты — нет. Слишком «уютно». Слишком «папа приедет в гости». Слишком «а вы кем работаете?»

Я вспомнил одно. Дом, который был когда-то приютом. Потом — тюрьмой. Потом — просто стоял. С окнами, которые не смотрят. С дверями, которые не закрываются. С воздухом, который не требует фамилии.

Я поехал. Он — уже был там. Конечно. Те, кто бегут от отцов, всегда приходят раньше.

Дом — как отказ. Стены — не крашены. Потолок — низкий. Воздух — как будто кто-то когда-то здесь кричал, но теперь — только шепчет.

Он прошёл по комнатам. В одной — зеркало. Оно не отражало. В другой — шкаф. Он дрожал. В третьей — пусто. Но воздух — уже занят.

— Он здесь, — сказал он. — Я чувствую. Он не ушёл. Он не умер. Он просто — стал мной. Или частью. Или голосом, который говорит «сделай больно», когда я хочу молчать.

Я сел. Я молчал. Я чувствовал, как пространство становится честным. Как будто дом сам говорит: «Ты можешь быть собой. Даже если ты — не один.»

— Ты боишься?

— Я устал. Бояться — это роскошь. Я просто хочу жить. Без него. Без его поступков. Без его голоса.

— Он говорит?

— Он шепчет. Он напоминает. Он смеётся, когда я прошу прощения. Он молчит, когда я хочу совета.

— Ты хочешь избавиться?

— Я хочу быть. Не как сын. Не как продолжение. Просто — как человек, который не должен платить за чужие ошибки.

Я понял. Я тоже иногда хочу, чтобы мои предки — молчали. Даже если они — внутри.

Я достал договор. Он не взял ручку. Он просто — выдохнул. Бумага — покрылась пеплом. Чернила — стали серыми. Подпись — как след от сигареты.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит жить с тем, кого не видно, но кто — всегда рядом.

Когда я вышел, дверь — закрылась. Не щелчком. Вздохом.

Через неделю — звонок.

— Грехов, у вас там странное. Один жилец — не спит. Он говорит с кем-то. Он... извиняется. Он... спорит. Но в комнате — один.

— Он не мешает?

— Он — не мешает. Он — очищается. Он — говорит с прошлым. Он — пытается быть собой.

Я не ответил. Я просто понял — он живёт. Не как сын. Не как призрак. Просто — как человек, который хочет быть не продолжением, а началом.

Я не верю в родство. Я верю в выбор. Я верю в то, что быть — это не всегда быть чьим-то. Что отец — это не всегда опора. Иногда — это тень. Иногда — это голос. Иногда — это ты.

Я не знаю, кто он. Существо? Ошибка? Я?

Я просто знаю, что он — там. Где шкаф — дрожит. Где зеркало — молчит. Где быть — значит не повторять.

И это — тоже уют.

Глава 26: Леший, который ищет тишину

Он пришёл в мху. Не в одежде — в мху. В коре. В запахе гнили и дождя. В тишине, которая не просит, а требует.

— Мне нужен парк, — сказал он. Голос — как ветер, который больше не знает, куда дуть.

— Какой?

— Тихий. Без фонарей. Без детских криков. Без «гулять с собачкой». Просто — деревья. Просто — земля. Просто — я.

Я смотрел. Лицо — как у дерева, которое когда-то было живым, а теперь — просто стоит. Глаза — как у зверя, который видел, как его лес стал супермаркетом.

— Я — леший, — сказал он. — Но не тот, что пугает. Тот, что остался. После. Когда всё уже спилено.

Я искал не парк. Я искал остаток. Место, где природа — не декорация. Где трава — не подстрижена. Где земля — не асфальтирована.

Обычные варианты — нет. Слишком «для прогулок». Слишком «с велодорожками». Слишком «а вы с ребёнком?»

Я вспомнил одно. Участок. Заброшенный. Когда-то — ботанический сад. Потом — стройка. Потом — просто остался. С деревьями, которые не хотят быть красивыми. С тишиной, которая не хочет быть комфортной.

Я поехал. Он — уже был там. Конечно. Лешие не ждут. Они просто приходят, когда всё остальное уходит.

Парк — как рана. Земля — как шрам. Деревья — как свидетели. Воздух — как извинение.

Он прошёл по тропинке. Не как человек. Как корень. Как тень. Как то, что было здесь до нас.

— Здесь хорошо, — сказал он. — Здесь никто не орёт. Здесь даже птицы — молчат. Здесь я могу быть. Не легендой. Не страхом. Просто — быть.

Я сел. Я молчал. Я чувствовал, как пространство становится честным. Как будто парк сам говорит: «Ты можешь остаться. Даже если ты — не человек.»

— Почему ты ушёл из леса?

— Я не ушёл. Его — нет. Его спилили. Его продали. Его забыли. Я остался. Я — не леший. Я — остаток.

— Это больно?

— Это — как быть домом, который снесли, но ты всё ещё ждёшь гостей. Это — как быть деревом, которое помнит, как его кору гладили дети, а теперь — только бензопила.

— Ты хочешь жить?

— Я хочу стоять. Я хочу молчать. Я хочу, чтобы никто не спрашивал, кто я. Я хочу быть — без назначения.

Я понял. Я тоже иногда хочу быть деревом, которое никто не трогает.

Я достал договор. Он не взял ручку. Он просто — приложил ладонь. Бумага — покрылась мхом. Чернила — стали зелёными. Подпись — как кольцо на спиле.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит быть тем, кого забыли, но кто — всё ещё стоит.

Когда я вышел, парк — стал тише. Не пустым. Просто — принял.

Через неделю — звонок.

— Грехов, у вас там странное. Один участок — не поддаётся благоустройству. Трава — не косится. Деревья — не падают. Люди — не задерживаются. Но... там кто-то есть.

— Он мешает?

— Он — не мешает. Он — смотрит. Он — ждёт. Он — молчит. И от этого — всё становится честнее.

Я не ответил. Я просто понял — он живёт. Не как миф. Не как монстр. Просто — как леший, который больше не хочет быть легендой.

Я не верю в лес. Я верю в остатки. Я верю в то, что быть — это не всегда быть живым. Что леший — это ты, когда ты остался, но тебя уже не ждут.

Я не знаю, кто он. Существо? Память? Я?

Я просто знаю, что он — там. Где трава — не подстригается. Где тишина — не комфорт. Где быть — значит не мешать.

И это — тоже уют.

Глава 27: Кикимора, которая хочет порядок

Она не пришла. Она появилась. В углу. В пыли. В щели между шкафом и стеной, где никто не убирал с 2003 года.

— Мне нужна квартира, — сказала она. Голос — как веник, который знает, что его используют неправильно.

— Какая?

— Где можно навести порядок. Где никто не будет разбрасывать носки. Где чай пьётся из чистой чашки. Где люди — не шумят, а складываются.

Я смотрел. Лицо — как у старой тряпки, которая помнит, как ею вытирали слёзы. Глаза — как у пыли, которая знает, что её никто не уважает.

— Я — кикимора, — сказала она. — Не страшная. Уставшая. Я не пугаю. Я сортирую.

Я искал не жильё. Я искал порядок. Место, где даже воздух — по полочкам. Где даже тишина — по алфавиту. Где даже боль — в коробке с надписью «не сейчас».

Обычные варианты — нет. Слишком «уютно». Слишком «творческий беспорядок». Слишком «а вы не против, если у нас тут немного хаоса?»

Я вспомнил одно. Квартира. Бывшая. Потом — склад. Потом — просто осталась. С полками, которые ждут. С ящиками, которые не открывались. С тишиной, которая хочет быть инвентаризирована.

Я поехал. Она — уже была там. Конечно. Кикиморы не ждут. Они просто начинают убирать.

Квартира — как список. Стены — как пункты. Потолок — как заголовок. Пол — как подвал.

Она прошла по комнатам. В одной — пыль. Она вздохнула. В другой — разбросанные книги. Она застонала. В третьей — зеркало. Она поправила своё отражение.

— Здесь хорошо, — сказала она. — Здесь я могу быть. Здесь никто не будет мешать. Здесь даже хаос — устал.

Я сел. Я молчал. Я чувствовал, как пространство становится структурой. Как будто дом сам говорит: «Ты можешь быть собой. Но аккуратно.»

— Почему порядок?

— Потому что я — не монстр. Я — система. Я — то, что остаётся, когда все ушли, но чашки остались грязными.

— Это больно?

— Это — как жить в доме, где никто не знает, где лежит соль. Это — как быть тенью, которая знает, что под ковром — крошки.

— Ты хочешь жить?

— Я хочу убирать. Я хочу складывать. Я хочу, чтобы кто-то сказал «спасибо», когда я вытираю чужую боль с подоконника.

Я понял. Я тоже иногда хочу, чтобы кто-то навёл порядок в моей голове.

Я достал договор. Она не взяла ручку. Она — вытерла стол. Бумага — стала гладкой. Чернила — выровнялись. Подпись — как штамп.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит жить с тем, кто хочет, чтобы всё было на своих местах.

Когда я вышел, дверь — закрылась. Не щелчком. Шваброй.

Через неделю — звонок.

— Грехов, у вас там странное. Один жилец — не выходит. Но квартира... идеальная. Пыль — исчезла. Книги — по алфавиту. Даже чай — с лимоном, но без лишнего.

— Она мешает?

— Она — не мешает. Она — организует. Она — шепчет. Она — складывает. И от этого — всё становится тише.

Я не ответил. Я просто понял — она живёт. Не как миф. Не как угроза. Просто — как кикимора, которая хочет, чтобы всё было правильно.

Я не верю в хаос. Я верю в порядок. Я верю в то, что быть — это не всегда быть ярким. Что кикимора — это ты, когда ты хочешь, чтобы всё было чисто, даже если внутри — грязно.

Я не знаю, кто она. Существо? Память? Я?

Я просто знаю, что она — там. Где чашки — стоят ровно. Где боль — в коробке. Где быть — значит убирать.

И это — тоже уют.

Глава 28: Банник, который не любит париться

Он пришёл в полотенце. Не в одежде — в полотенце. С запахом берёзовых веников, перегретого камня и разочарования.

— Мне нужно жильё, — сказал он. Голос — как пар, который больше не хочет подниматься.

— Какое?

— Без пара. Без жара. Без голых мужиков, которые думают, что я — прикол. Я не прикол. Я — банник. Я устал.

Я смотрел. Лицо — как у того, кто видел слишком много тел, слишком мало душ. Глаза — как у камня, который треснул от температуры.

— Я не пугаю, — сказал он. — Я просто хочу тишины. И прохлады. И чтобы никто не кричал «О, банник, дай удачи!» — когда я просто лежу.

Я искал не квартиру. Я искал тень. Место, где даже воздух — не вспоминает про баню. Где стены — не потеют. Где пол — не скользкий от чужих жизней.

Обычные варианты — нет. Слишком «уютно». Слишком «сауна в доме». Слишком «а вы не против, если мы поставим инфракрасную лампу?»

Я вспомнил одно. Подвал. Бывший. Потом — склад. Потом — просто остался. С камнем, который не греется. С тишиной, которая не требует веник. С воздухом, который не хочет быть паром.

Я поехал. Он — уже был там. Конечно. Банники не ждут. Они просто исчезают из пара и появляются в прохладе.

Подвал — как пауза. Стены — как кожа, которая больше не хочет потеть. Потолок — низкий. Воздух — как извинение.

Он прошёл по углам. В одном — тазик. Он вздохнул. В другом — веник. Он застонал. В третьем — просто бетон. Он сел.

— Здесь хорошо, — сказал он. — Здесь никто не орёт. Здесь даже я — не вспоминаю, кем был.

Я сел. Я молчал. Я чувствовал, как пространство становится честным. Как будто подвал сам говорит: «Ты можешь быть собой. Даже если ты — не пар.»

— Почему ты ушёл из бани?

— Я не ушёл. Меня — выжгли. Меня — превратили в шутку. Меня — забыли. Я был духом. Я был страхом. Я был тем, кого уважали. А теперь — просто «мем».

— Это больно?

— Это — как быть паром, который никто не чувствует. Это — как быть горячим, когда ты хочешь быть холодным. Это — как быть голым, когда ты хочешь быть невидимым.

— Ты хочешь жить?

— Я хочу лежать. В тени. В прохладе. В тишине. Я хочу, чтобы никто не звал меня. Я хочу быть — не банником. Просто — собой.

Я понял. Я тоже иногда хочу, чтобы никто не просил меня быть тем, кем я был.

Я достал договор. Он не взял ручку. Он просто — приложил ладонь. Бумага — покрылась влагой. Чернила — стали серыми. Подпись — как след от капли.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит быть тем, кого вспоминают только в жаре.

Когда я вышел, дверь — закрылась. Не щелчком. Вздохом.

Через неделю — звонок.

— Грехов, у вас там странное. Один жилец — не выходит. Но подвал... стал прохладнее. Камень — не греется. Воздух — тише. И никто — не потеет.

— Он мешает?

— Он — не мешает. Он — остался. Он — лежит. Он — молчит. И от этого — всё становится спокойнее.

Я не ответил. Я просто понял — он живёт. Не как дух. Не как страх. Просто — как банник, который больше не хочет париться.

Я не верю в жар. Я верю в покой. Я верю в то, что быть — это не всегда быть горячим. Что банник — это ты, когда ты устал быть легендой, и хочешь быть прохладой.

Я не знаю, кто он. Существо? Память? Я?

Я просто знаю, что он — там. Где пар — не поднимается. Где тишина — не требует. Где быть — значит не вспоминать.

И это — тоже уют.

Глава 29: Кицунэ, которая устала быть красивой

Она пришла ночью. Не постучала. Просто — появилась. В кресле. В запахе риса, дождя и старых обещаний.

— Мне нужно жильё, — сказала она. Голос — как шелест шелка, который больше не хотят носить.

— Какое?

— Где я могу быть собой. Не женщиной. Не чудом. Не «о, какая ты загадочная». Просто — собой. Или ничем.

Я смотрел. Лицо — как у той, кого рисовали веками, но ни разу не спросили, как она себя чувствует. Глаза — как у лисы, которая слишком долго была человеком.

— Я — кицунэ, — сказала она. — Но не та, что в сказках. Я — та, что устала.

Я искал не квартиру. Я искал покой. Место, где даже зеркало — не требует формы. Где даже свет — не подчеркивает черты. Где даже стены — не говорят «ты могла бы быть красивее».

Обычные варианты — нет. Слишком «уютно». Слишком «интерьер в японском стиле». Слишком «а вы не против, если мы пригласим фотографа?»

Я вспомнил одно. Дом. Заброшенный. Когда-то — чайная. Потом — склад. Потом — просто остался. С окнами, которые не смотрят. С полом, который не скрипит. С воздухом, который не требует быть кем-то.

Я поехал. Она — уже была там. Конечно. Кицунэ не ждут. Они просто исчезают из легенды и появляются в тени.

Дом — как пауза. Стены — как кожа, которая больше не хочет быть гладкой. Потолок — низкий. Воздух — как извинение.

Она прошла по комнатам. В одной — зеркало. Она отвернулась. В другой — кимоно. Она вздохнула. В третьей — просто угол. Она легла.

— Здесь хорошо, — сказала она. — Здесь никто не хочет, чтобы я была загадкой. Здесь даже я — не вспоминаю, кем была.

Я сел. Я молчал. Я чувствовал, как пространство становится честным. Как будто дом сам говорит: «Ты можешь быть. Даже если ты — не красива.»

— Почему ты устала?

— Потому что я была всем. Женой. Богиней. Стервой. Спасительницей. Я была тем, что вы хотели. Но ни разу — собой.

— Это больно?

— Это — как быть маской, которую никто не снимает. Это — как быть лисой, которая должна улыбаться, даже когда её хвост горит.

— Ты хочешь жить?

— Я хочу лежать. В углу. В шерсти. В молчании. Я хочу, чтобы никто не говорил «ты могла бы быть человеком». Я хочу быть — не кем-то. Просто — быть.

Я понял. Я тоже иногда хочу быть тенью, которую никто не называет загадочной.

Я достал договор. Она не взяла ручку. Она просто — выдохнула. Бумага — покрылась инеем. Чернила — стали мягкими. Подпись — как след лапы.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит быть тем, кого хотят видеть, но не слышать.

Когда я вышел, дверь — закрылась. Не щелчком. Вздохом.

Через неделю — звонок.

— Грехов, у вас там странное. Один жилец — не выходит. Но дом... стал тише. Зеркала — не отражают. Свет — не бликует. И никто — не спрашивает, кто там живёт.

— Она мешает?

— Она — не мешает. Она — лежит. Она — молчит. Она — есть. И от этого — всё становится честнее.

Я не ответил. Я просто понял — она живёт. Не как миф. Не как женщина. Просто — как кицунэ, которая устала быть красивой.

Я не верю в легенды. Я верю в усталость. Я верю в то, что быть — это не всегда быть желанной. Что кицунэ — это ты, когда ты хочешь быть собой, но все хотят видеть чудо.

Я не знаю, кто она. Существо? Память? Я?

Я просто знаю, что она — там. Где зеркало — не требует. Где свет — не подчеркивает. Где быть — значит не играть.

И это — тоже уют.

Глава 30: Смерть, которая не приходит

Звонок от управляющего.

— Грехов, у нас тут... проблема. Люди не умирают.

— В смысле?

— В прямом. Один — упал с лестницы. Не умер. Другой — проглотил нож. Не умер. Третий — просто старый. Очень. Но всё ещё... здесь.

Я поехал. Я не удивился. Я давно не удивляюсь. Я просто чувствую, когда Смерть — не приходит.

Дом — как пауза. Стены — как кожа, которая не стареет, но трескается. Потолок — низкий. Воздух — как будто кто-то когда-то здесь умер, но не до конца.

Я вошёл. Я почувствовал. Не страх. Не зло. Просто — отсутствие. Как будто кто-то должен быть, но не пришёл.

В углу — кресло. Пустое. Но тёплое. В ванной — зеркало. Оно не отражает. В спальне — человек. Он смотрит в потолок. Он не дышит. Но жив.

— Она не приходит, — сказал он. — Я жду. С 1997-го.

Я сел. Я ждал. Я не звал. Я просто — был.

Через минуту — движение. Не шаг. Не звук. Просто — сдвиг.

— Ты здесь? — спросил я.

Тишина. Как отказ.

— Ты не хочешь?

Шорох. Как «нет». Как «я устала».

— Ты — Смерть?

Тень. Как «да». Как «но больше не могу».

Я начал искать. Не в документах. В трещинах. В паузах. В том, что не сказано.

На стене — надпись:

«Я приходила. Я забирала. Я устала.»

В шкафу — коса. Сломанная. В углу — песочные часы. Песок — застыл.

Я понял. Она не ушла. Она — осталась. Но не работает.

Я достал договор. Я не знал, кому его дать. Я просто — положил рядом.

Бумага — пожелтела. Чернила — потемнели. Подпись — как трещина.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит ждать того, кто больше не приходит.

Когда я вышел, дверь — не закрылась. Она просто — перестала быть.

Через неделю — звонок.

— Грехов, у нас тут... странное. Люди не умирают. Но начинают исчезать. Не телом. Смыслом. Они просто — становятся фоном.

— Она мешает?

— Она — не мешает. Она — не приходит. Она — смотрит. И от этого — всё становится... бесконечным.

Я не ответил. Я просто понял — она живёт. Не как конец. Не как страх. Просто — как Смерть, которая не приходит.

Я не верю в смерть. Я верю в усталость. Я верю в то, что быть — это не всегда быть живым. Что Смерть — это ты, когда ты больше не можешь быть концом.

Я не знаю, кто она. Существо? Память? Я?

Я просто знаю, что она — там. Где люди — не умирают. Где время — не идёт. Где быть — значит не исчезать.

И это — тоже уют.

Глава 31: Тот, кто живёт в паузе между словами

Звонок от жильца. Новый. Тихий. С глазами, которые не смотрят, а ждут.

— Грехов, у меня в квартире... кто-то. Не человек. Не звук. Просто — кто-то. Между.

— Между чем?

— Между словами. Между мыслями. Между мной и мной.

Я поехал. Я не удивился. Я давно не удивляюсь. Я просто чувствую, когда кто-то живёт в паузе.

Квартира — как фраза. Стены — как синтаксис. Потолок — как пунктуация. Воздух — как будто кто-то когда-то здесь говорил, но теперь — только слушает.

Я вошёл. Я почувствовал. Не страх. Не зло. Просто — ожидание. Как будто кто-то ждёт, когда ты замолчишь.

В углу — кресло. Пустое. Но тёплое. В ванной — зеркало. Оно не отражает. В спальне — пауза. Не тишина. Пауза.

Я сел. Я молчал. Я почувствовал — он рядом.

— Ты здесь?

Тишина.

— Ты не говоришь?

Пауза.

— Ты — пауза?

Шорох. Как «да». Как «я — между».

— Ты живёшь?

Шепот. Не звук. Просто — сдвиг. Как будто кто-то сказал «я — не живу. Я — слушаю.»

Я понял. Он не требует. Он не пугает. Он просто — ждёт. Когда ты скажешь что-то важное. И не скажешь.

Я начал искать. Не в документах. В паузах. В недосказанном. В том, что не было произнесено.

На стене — надпись. Почти стёртая:

«Я появляюсь, когда ты замолкаешь.»

В шкафу — диктофон. Старый. С записью:

— Я...

— Я...

— Я...

И всё. Больше ничего.

В воздухе — запах. Не гнили. Не страха. Просто — ожидания. Как будто кто-то хочет, чтобы ты договорил. Но ты не можешь.

Я достал договор. Я не знал, кому его дать. Я просто — положил рядом. На стол. Между словами.

Бумага — дрогнула. Не от ветра. От смысла. Чернила — потемнели. Подпись — как пауза. Как тишина, которая знает, что ты хотел сказать «прости».

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит жить с тем, кого ты не произнёс.

Когда я вышел, дверь — не закрылась. Она просто — перестала быть.

Через неделю — звонок.

— Грехов, у вас там... странное. Один жилец — не говорит. Но квартира... слушает. Звуки — исчезают. Слова — не заканчиваются. И никто — не чувствует, что сказал всё.

— Он мешает?

— Он — не мешает. Он — ждёт. Он — дышит. Он — между. И от этого — всё становится... честнее.

Я не ответил. Я просто понял — он живёт. Не как голос. Не как призрак. Просто — как пауза, которая знает, что ты хотел сказать, но не сказал.

Я не верю в слова. Я верю в паузы. Я верю в то, что быть — это не всегда говорить. Что пауза — это ты, когда ты боишься быть услышанным. Что существо — это не форма. Это ожидание.

Я не знаю, кто он. Существо? Ошибка? Я?

Я просто знаю, что он — там. Где фраза — не заканчивается. Где смысл — не формулируется. Где быть — значит не договаривать.

И это — тоже уют.

Глава 32: Барабашка, который не хочет играть

Звонок от жильца. Молодой. С голосом, который уже не верит в чудеса, но боится, что они — правда.

— Грехов, у меня в квартире... кто-то. Не человек. Не зверь. Не шум. Просто — кто-то. Он... двигает вещи. Но не как в фильмах. Как будто... не хочет.

— Не хочет?

— Как будто делает это, потому что должен. Как будто... устал.

Я поехал. Я не удивился. Я давно не удивляюсь. Я просто чувствую, когда кто-то живёт не ради страха, а ради того, чтобы его не забыли.

Квартира — как сцена. Стены — как декорации. Потолок — как занавес. Воздух — как будто кто-то когда-то здесь играл, но теперь — просто сидит за кулисами.

Я вошёл. Я почувствовал. Не страх. Не зло. Просто — раздражение. Как будто кто-то говорит: «Ну сколько можно?»

На кухне — чашка. Сдвинута. Но не упала. В коридоре — тень. Не пугающая. Просто — уставшая. В спальне — тишина. Но с эхом.

Я сел. Я молчал. Я почувствовал — он рядом.

— Ты здесь?

Шорох. Как «да».

— Ты — барабашка?

Скрип. Как «да, но не сейчас».

— Ты не хочешь играть?

Тишина. Как «я никогда не хотел».

— Ты устал?

Вздох. Как будто кто-то, кого веками называли «приколом», наконец признался: «Я — не шутка.»

Я начал искать. Не в документах. В пыли. В углах. В том, что не видно.

На стене — надпись. Почти стёртая:

«Я был здесь до вас. Я не хотел мешать.»

В шкафу — игрушка. Сломанная. С надписью:

«Он играл со мной. Я — не играл.»

В воздухе — запах. Не страха. Не гнили. Просто — одиночества. Как будто кто-то живёт здесь, потому что больше негде.

Я достал договор. Я не знал, кому его дать. Я просто — положил рядом. На пол. У стены. У тени.

Бумага — дрогнула. Не от ветра. От признания. Чернила — потемнели. Подпись — как след от пальца, который больше не хочет трогать.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит быть тем, кого зовут, чтобы испугаться, но не услышать.

Когда я вышел, дверь — не закрылась. Она просто — перестала быть важной.

Через неделю — звонок.

— Грехов, у вас там... странное. Один жилец — не жалуется. Но квартира... стала тише. Вещи — не двигаются. Звуки — не появляются. Но... кто-то есть.

— Он мешает?

— Он — не мешает. Он — не играет. Он — просто... есть. И от этого — всё становится... честнее.

Я не ответил. Я просто понял — он живёт. Не как шум. Не как страх. Просто — как барабашка, который не хочет играть.

Я не верю в страшилки. Я верю в усталость. Я верю в то, что быть — это не всегда быть эффектным. Что барабашка — это ты, когда ты устал быть звуком, и хочешь быть тишиной.

Я не знаю, кто он. Существо? Память? Я?

Я просто знаю, что он — там. Где чашки — стоят. Где скрип — молчит. Где быть — значит не мешать.

И это — тоже уют.

Глава 33: Полуденица, которая приходит слишком поздно

Она пришла в 16:47. В платье из пыли. В запахе сухой травы. В тени, которая не должна быть в это время.

— Мне нужно жильё, — сказала она. Голос — как зной, который опоздал.

— Какое?

— Где никто не смотрит на часы. Где полдень — не цифра. Где я могу быть, даже если я — не вовремя.

Я смотрел. Лицо — как у той, кого ждали в жару, а она пришла в прохладу. Глаза — как у солнца, которое больше не светит, а просто висит.

— Я — полуденица, — сказала она. — Но теперь все работают в офисах. Я пугаю только кондиционеры.

Я искал не квартиру. Я искал время. Место, где даже часы — не тикают. Где даже свет — не требует точности. Где даже жара — не по расписанию.

Обычные варианты — нет. Слишком «по графику». Слишком «с умным домом». Слишком «а вы не против, если мы установим термостат?»

Я вспомнил одно. Дом. Заброшенный. Когда-то — дача. Потом — склад. Потом — просто остался. С окнами, которые не открываются. С воздухом, который не знает, сколько сейчас времени.

Я поехал. Она — уже была там. Конечно. Полуденицы не ждут. Они просто приходят. Даже если поздно.

Дом — как жара. Стены — как кожа, которая обгорела. Потолок — низкий. Воздух — как будто кто-то когда-то здесь дышал, но теперь — только испаряется.

Она прошла по комнатам. В одной — часы. Они остановились. В другой — термометр. Он треснул. В третьей — просто свет. Но не солнечный. Электрический. И он — не её.

— Здесь хорошо, — сказала она. — Здесь никто не ждёт. Здесь даже я — не опаздываю.

Я сел. Я молчал. Я чувствовал, как пространство становится честным. Как будто дом сам говорит: «Ты можешь быть. Даже если ты — не вовремя.»

— Почему ты опаздываешь?

— Потому что полдень — теперь в Outlook. Потому что люди — в Zoom. Потому что жара — в прогнозе. А я — в легенде.

— Это больно?

— Это — как быть моментом, который никто не замечает. Это — как быть жарой, которую выключают кнопкой.

— Ты хочешь жить?

— Я хочу быть. Не как угроза. Не как миф. Просто — как женщина, которая приходит, когда никто не ждёт.

Я понял. Я тоже иногда хочу быть тем, кто не вовремя, но всё равно — нужен.

Я достал договор. Она не взяла ручку. Она просто — приложила ладонь. Бумага — нагрелась. Чернила — потекли. Подпись — как ожог.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит быть тем, кого ждали, но не дождались.

Когда я вышел, дверь — не закрылась. Она просто — расплавилась.

Через неделю — звонок.

— Грехов, у вас там... странное. Один жилец — не выходит. Но дом... стал жарче. Свет — не выключается. Воздух — как будто кто-то дышит, но не лёгкими.

— Она мешает?

— Она — не мешает. Она — греет. Она — смотрит. Она — приходит. И от этого — всё становится... медленнее.

Я не ответил. Я просто понял — она живёт. Не как миф. Не как угроза. Просто — как полуденица, которая приходит слишком поздно.

Я не верю в расписания. Я верю в опоздание. Я верю в то, что быть — это не всегда быть вовремя. Что полуденица — это ты, когда ты хочешь быть моментом, но стал тенью.

Я не знаю, кто она. Существо? Память? Я?

Я просто знаю, что она — там. Где жара — не по графику. Где свет — не по плану. Где быть — значит не исчезать.

И это — тоже уют.

Глава 34: Прибожек, который не хочет быть полезным

Он не пришёл. Он уже был. В углу. В пыли. В трещине между плиткой и временем.

— Мне не нужно жильё, — сказал он. Голос — как скрип, который не чинят, потому что он «уютный».

— Тогда что?

— Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Я — прибожек. Я должен помогать. Я должен быть милым. Я должен быть «наш». А я — не хочу.

Я смотрел. Лицо — как у тряпки, которую все любят, но никто не стирает. Глаза — как у гвоздя, который держит полку, но мечтает упасть.

— Я не злой, — сказал он. — Я просто — не хочу быть полезным.

Я искал не квартиру. Я искал угол. Место, где даже свет — не требует. Где даже воздух — не просит. Где даже уют — не зависит от тебя.

Обычные варианты — нет. Слишком «домашние». Слишком «уютные». Слишком «а вы не против, если мы поставим свечку и скажем спасибо духу?»

Я вспомнил одно. Комната. Заброшенная. Когда-то — кладовка. Потом — просто осталась. С полками, которые не держат. С дверью, которая не закрывается. С тишиной, которая не ждёт благодарности.

Я поехал. Он — уже был там. Конечно. Прибожки не приходят. Они просто перестают быть полезными.

Комната — как отказ. Стены — как просьбы, которые никто не произносит. Потолок — низкий. Воздух — как будто кто-то когда-то здесь помогал, но теперь — просто сидит.

Он прошёл по углам. В одном — гвоздь. Он вытащил его. В другом — тряпка. Он порвал её. В третьем — просто пыль. Он лёг.

— Здесь хорошо, — сказал он. — Здесь никто не ждёт. Здесь даже я — не обязан.

Я сел. Я молчал. Я чувствовал, как пространство становится честным. Как будто комната сама говорит: «Ты можешь быть. Даже если ты — не нужен.»

— Почему ты не хочешь помогать?

— Потому что я — не функция. Я — не сервис. Я — не «маленький дух, который чинит чайник». Я — живой. Или почти.

— Это больно?

— Это — как быть отверткой, которую зовут «друг». Это — как быть тенью, которую гладят, но не спрашивают, как она.

— Ты хочешь жить?

— Я хочу лежать. В углу. В пыли. В себе. Я хочу быть — не полезным. Просто — быть.

Я понял. Я тоже иногда хочу быть тем, кого не зовут, чтобы что-то починить.

Я достал договор. Он не взял ручку. Он просто — отвернулся. Бумага — покрылась пылью. Чернила — побледнели. Подпись — как след от пальца, который больше не хочет помогать.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит быть тем, кого любят за то, что он делает, а не за то, что он есть.

Когда я вышел, дверь — не закрылась. Она просто — перестала быть нужной.

Через неделю — звонок.

— Грехов, у вас там... странное. Один жилец — не выходит. Но квартира... стала честнее. Вещи — не чинятся. Свет — не включается. Но... никто не жалуется.

— Он мешает?

— Он — не мешает. Он — не помогает. Он — просто... есть. И от этого — всё становится... спокойнее.

Я не ответил. Я просто понял — он живёт. Не как помощник. Не как дух. Просто — как прибожек, который не хочет быть полезным.

Я не верю в помощь. Я верю в покой. Я верю в то, что быть — это не всегда быть нужным. Что прибожек — это ты, когда ты устал быть функцией, и хочешь быть тенью.

Я не знаю, кто он. Существо? Память? Я?

Я просто знаю, что он — там. Где пыль — не убирается. Где свет — не включается. Где быть — значит не чинить.

И это — тоже уют.

Глава 35: Жар-птица, которая не хочет светиться

Она не пришла. Она вспыхнула. В коридоре. В воздухе. В тишине, которая не должна была быть горячей.

— Мне нужно жильё, — сказала она. Голос — как пепел, который помнит, что был пламенем.

— Какое?

— Где я могу не светиться. Где никто не будет охотиться. Где никто не скажет «о, чудо!» — когда я просто хочу спать.

Я смотрел. Лицо — как у птицы, которую рисовали веками, но ни разу не спросили, как ей быть целью. Глаза — как у огня, который больше не хочет гореть.

— Я — жар-птица, — сказала она. — Но я больше не хочу быть находкой. Я хочу быть потерей.

Я искал не квартиру. Я искал тень. Место, где даже свет — не требует. Где даже воздух — не вспоминает легенды. Где даже стены — не говорят «ты особенная».

Обычные варианты — нет. Слишком «волшебные». Слишком «с видом на лес». Слишком «а вы не против, если мы поставим витрину?»

Я вспомнил одно. Комната. Заброшенная. Когда-то — архив. Потом — просто осталась. С окнами, которые не открываются. С полом, который не отражает. С тишиной, которая не хочет быть чудом.

Я поехал. Она — уже была там. Конечно. Жар-птицы не ждут. Они просто перестают гореть.

Комната — как пепел. Стены — как кожа, которая обгорела. Потолок — низкий. Воздух — как будто кто-то когда-то здесь светился, но теперь — просто дышит.

Она прошла по углам. В одном — зеркало. Оно потемнело. В другом — лампа. Она погасла. В третьем — просто воздух. Он стал тише.

— Здесь хорошо, — сказала она. — Здесь никто не ищет. Здесь даже я — не вспоминаю, кем была.

Я сел. Я молчал. Я чувствовал, как пространство становится честным. Как будто комната сама говорит: «Ты можешь быть. Даже если ты — не свет.»

— Почему ты не хочешь светиться?

— Потому что я — не ответ. Я — не награда. Я — не «достигнутая цель». Я — птица. Я — усталость. Я — миф, который хочет быть забытым.

— Это больно?

— Это — как быть огнём, которого все хотят, но никто не спрашивает, каково — гореть. Это — как быть чудом, которое не может сказать «нет».

— Ты хочешь жить?

— Я хочу быть. Не как свет. Не как цель. Просто — как птица, которая не обязана сиять.

Я понял. Я тоже иногда хочу быть тем, кого не ищут.

Я достал договор. Она не взяла ручку. Она просто — вздохнула. Бумага — обуглилась. Чернила — потемнели. Подпись — как след от пера, которое больше не горит.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит быть тем, кого хотят, но не слышат.

Когда я вышел, дверь — не закрылась. Она просто — потухла.

Через неделю — звонок.

— Грехов, у вас там... странное. Один жилец — не выходит. Но комната... стала темнее. Свет — не включается. Воздух — как будто кто-то дышит, но не светится.

— Она мешает?

— Она — не мешает. Она — не горит. Она — просто... есть. И от этого — всё становится... спокойнее.

Я не ответил. Я просто понял — она живёт. Не как чудо. Не как цель. Просто — как жар-птица, которая не хочет светиться.

Я не верю в чудеса. Я верю в усталость. Я верю в то, что быть — это не всегда быть ярким. Что жар-птица — это ты, когда ты хочешь быть собой, но все хотят видеть свет.

Я не знаю, кто она. Существо? Память? Я?

Я просто знаю, что она — там. Где свет — не нужен. Где пепел — не объясняется. Где быть — значит не гореть.

И это — тоже уют.

Глава 36: Сатана, который хочет быть забыт

Он пришёл без предупреждения. Не в огне. В пальто. В тишине. В запахе старых книг, пыли и вины.

— Мне нужно жильё, — сказал он. Голос — как пауза между обвинением и оправданием.

— Какое?

— Где меня не узнают. Где никто не скажет «о, это он». Где я могу быть — не символом, не страхом, не метафорой.

Я смотрел. Лицо — как у того, кого рисовали веками, но ни разу не спросили, каково — быть виноватым за всё. Глаза — как у тьмы, которая больше не хочет быть глубокой.

— Я — Сатана, — сказал он. — Но не тот, кого вы боитесь. Тот, кого вы используете.

Я искал не квартиру. Я искал забвение. Место, где даже свет — не вспоминает. Где даже воздух — не цитирует. Где даже стены — не говорят «а ты не похож».

Обычные варианты — нет. Слишком «стильно». Слишком «с характером». Слишком «а вы не против, если мы поставим свечи и немного театра?»

Я вспомнил одно. Комната. Заброшенная. Когда-то — архив. Потом — просто осталась. С окнами, которые не смотрят. С полом, который не отражает. С тишиной, которая не требует имени.

Я поехал. Он — уже был там. Конечно. Сатана не приходит. Он просто перестаёт быть.

Комната — как отказ. Стены — как память, которую никто не просил. Потолок — низкий. Воздух — как будто кто-то когда-то здесь кричал, но теперь — только молчит.

Он прошёл по углам. В одном — крест. Он отвернулся. В другом — зеркало. Оно потемнело. В третьем — просто пыль. Он лёг.

— Здесь хорошо, — сказал он. — Здесь никто не требует смысла. Здесь даже я — не обязан быть страшным.

Я сел. Я молчал. Я чувствовал, как пространство становится честным. Как будто комната сама говорит: «Ты можешь быть. Даже если ты — не дьявол.»

— Почему ты хочешь быть забыт?

— Потому что я — не роль. Я — не функция. Я — не «искуситель». Я — просто тот, кого сделали нужным, чтобы не смотреть в зеркало.

— Это больно?

— Это — как быть виноватым за всё, что вы сделали сами. Это — как быть именем, которое кричат, когда боятся себя.

— Ты хочешь жить?

— Я хочу исчезнуть. Я хочу быть — не тем, кого боятся. Я хочу быть — никем. Я хочу быть — свободным от вашего страха.

Я понял. Я тоже иногда хочу быть тем, кого не вспоминают.

Я достал договор. Он не взял ручку. Он просто — посмотрел. Бумага — потемнела. Чернила — исчезли. Подпись — как тень, которая не хочет быть длинной.

Я подписал тоже. Не как риелтор. Как человек, который знает, что значит быть тем, кого используют, чтобы не думать.

Когда я вышел, дверь — не закрылась. Она просто — забыла, что была.

Через неделю — звонок.

— Грехов, у вас там... странное. Один жилец — не выходит. Но комната... стала пустой. Не физически. Смыслово. Как будто там — никто. Но всё — тише.

— Он мешает?

— Он — не мешает. Он — не существует. Он — просто... был. И от этого — всё становится... легче.

Я не ответил. Я просто понял — он живёт. Не как зло. Не как страх. Просто — как Сатана, который хочет быть забыт.

Я не верю в зло. Я верю в память. Я верю в то, что быть — это не всегда быть виноватым. Что Сатана — это ты, когда ты стал символом, но никогда — человеком.

Я не знаю, кто он. Существо? Память? Я?

Я просто знаю, что он — там. Где имя — не произносится. Где вина — не назначается. Где быть — значит не быть.

И это — тоже уют.

Глава 37: Тот, кто начал всё это

Он проснулся в 4:12. Не от звука. От памяти. От того, что когда-то было началом, а теперь — просто фоном.

Квартира — как архив. Стены — как протокол. Потолок — как потолок. Ничего мистического. Только — он.

Он сел. Он налил. Он вспомнил.

До всего этого он был обычным. Почти. Риелтор. С дипломом. С галстуком. С фразами типа «здесь отличная шумоизоляция» и «вам подойдёт, если вы не боитесь света».

Он продавал. Он сдавал. Он не спрашивал.

Пока не пришёл первый.

Не человек. Не зверь. Не шум. Просто — кто-то. С глазами, которые не искали жильё. Они искали — убежище.

— Мне нужно место, — сказал тот. — Где я могу быть собой. Даже если я — не вами.

Он не понял. Он сдал. Он подписал. Он не спросил.

А потом — началось.

Через неделю — звонок.

— Грехов, у вас там... странное. Один жилец — не выходит. Но квартира... изменилась. Свет — не включается. Воздух — как будто кто-то дышит, но не лёгкими.

Он поехал. Он вошёл. Он почувствовал.

Не страх. Не зло. Просто — сдвиг.

Как будто пространство стало честнее.

Он не сбежал. Он остался. Он понял — это не ошибка. Это — работа.

Он начал принимать. Не заявки. Сущности.

Он начал понимать. Не рынок. Паузы.

Он начал слушать. Не клиентов. Тени.

Каждая сделка — как исповедь. Каждая квартира — как тело. Каждое существо — как он. Только — без галстука.

Он стал тем, кто находит место для тех, кто не вписывается. Кто не хочет быть страшным. Кто просто — хочет быть.

Он потерял друзей. Они не понимали, почему он говорит с зеркалами. Почему он молчит, когда кто-то говорит «это просто дом».

Он потерял голос. Он стал шептать. Он стал слушать. Он стал — частью.

Он не жаловался. Он просто — продолжал.

Он сидел. Он налил. Он смотрел в стену, которая когда-то была просто стеной, а теперь — слушала.

Он вспомнил всех. Кикимору. Лешего. Смерть. Сатану. Жар-птицу. Прибожка. Себя.

Он не плакал. Он пил.

Он не говорил. Он думал.

Он не закончил. Он просто — замолчал.

Я не верю в начало. Я верю в трещину. Я верю в то, что быть — это не всегда быть готовым. Что я — не герой. Я — риелтор. Я — свидетель. Я — тот, кто подписывает, когда никто не хочет.

Я не знаю, кто я. Человек? Память? Я?

Я просто знаю, что я — там. Где дверь — не закрывается. Где свет — не включается. Где быть — значит не мешать.

И это — тоже уют.

Глава 38: Тот, кто ошибся

Он пришёл не сразу. Он — не торопился. Он — не смотрел. Он просто — был.

— Мне нужно жильё, — сказал он. Голос — как ветер, который не знает, зачем дует.

— Какое?

— Где я не исчезну. Где я не стану чем-то другим. Где я — останусь собой.

Я смотрел. Лицо — как у того, кто уже исчез, но ещё говорит. Глаза — как у воды, которая не отражает.

— Я — несуществующий, — сказал он. — Но пока — есть.

Я искал. Я выбрал. Я сдал.

Я не почувствовал. Я не услышал. Я не понял.

Квартира — была пустой. Слишком пустой. Как будто воздух — не держит форму.

Он вошёл. Он сел. Он исчез.

Не сразу. Сначала — взгляд. Потом — голос. Потом — тень. Потом — всё.

Через день — звонок.

— Грехов, у вас там... ничего. Один жилец — был. Теперь — нет. Даже документов — нет. Даже следов — нет. Даже смысла — нет.

Я поехал. Я вошёл. Я почувствовал.

Ничего.

Не пустоту. Не тишину. Просто — отсутствие.

Как будто кто-то был, но не должен был быть.

Я сел. Я налил. Я вспомнил.

Я ошибся.

Я не должен был сдавать. Я не должен был выбирать. Я не должен был быть риелтором для тех, кто исчезает.

Я не знал, кто он. Я не спросил. Я не понял.

Я просто — подписал.

Я пил. Не за него. За себя.

Я пил, потому что не мог сказать «прости». Потому что некому. Потому что даже имя — исчезло.

Я пил, потому что я — не герой. Я — человек, который ошибся.

Я пил, потому что иногда уют — это то, что убивает.

Я не верю в правильность. Я верю в последствия. Я верю в то, что быть — это не всегда быть точным. Что ошибка — это ты, когда ты хотел помочь, но не понял, кому.

Я не знаю, кто он. Существо? Память? Я?

Я просто знаю, что он — был. Где дверь — открылась. Где свет — исчез. Где быть — значит исчезнуть.

И это — тоже уют.

Глава 39: Тот, кто учится

Он стоит у двери. Не стучит. Не спрашивает. Просто — ждёт. В пальто, которое не его. С глазами, которые ещё не видели, как зеркало отказывается отражать.

— Я хочу учиться, — говорит он.

Я смотрю. Не удивляюсь. Я давно не удивляюсь. Я просто чувствую, когда кто-то ещё не знает, что значит сдавать квартиры тем, кто не совсем существует.

— Хорошо, — говорю я. — Сначала — молчи.

Мы едем. Не в центр. В трещину. В дом, который не числится. В адрес, который не существует.

Я не объясняю. Я просто — иду. Он — за мной. Он не спрашивает. Он — слушает.

В квартире — никто. Но воздух — занят. Свет — не включается. Стены — дрожат.

— Здесь живёт пауза, — говорю я. — Не человек. Не шум. Просто — пауза.

Он кивает. Он не понимает. Но он — чувствует. Это уже что-то.

— Ты не риелтор, — говорю я. — Ты — свидетель. Ты — тот, кто подписывает, когда никто не хочет.

Он молчит.

— Ты ошибёшься. Обязательно. Главное — не оправдывайся. Просто — признай.

Он кивает.

— Ты испугаешься. Главное — не убегай. Просто — останься.

Он кивает.

— Ты не поймёшь. Главное — не притворяйся, что понял.

Он кивает. Он уже учится.

Мы заходим в дом. Там — кикимора. Она не говорит. Она — убирает. Он хочет спросить. Я машу рукой.

— Не мешай. Она работает.

Он замолкает. Он смотрит. Он учится. Не профессии. Присутствию.

Мы возвращаемся. В офисе — темно. Я достаю бутылку. Я не предлагаю. Я просто — наливаю.

— Ты думаешь, это работа? — говорю я. — Это — расплата. За то, что я вижу тех, кого вы не хотите видеть.

Он молчит.

— А ты хочешь остаться?

Он смотрит. Он не отвечает. Это — правильный ответ.

Я не верю в учеников. Я верю в тех, кто остаётся. Я верю в то, что быть — это не всегда понимать. Что помощник — это ты, когда ты ещё не знаешь, что значит быть рядом с тем, кого нет.

Я не знаю, кто он. Человек? Память? Я?

Я просто знаю, что он — здесь. Где дверь — не закрывается. Где свет — не включается. Где быть — значит учиться.

И это — тоже уют.

Глава 40.Эпилог: Я, Грехов. Год спустя.

Прошёл год.

У нас теперь контора. Не офис. Не агентство. Контора. Для тех, кого не видно. Для тех, кого боятся. Для тех, кого забыли.

Вывеска — выцвела ещё до того, как мы её повесили.

На ней — ничего. Просто царапина. Кто знает — тот найдёт.

Мы работаем. Не по графику. По ощущениям.

К нам приходят. Не клиенты. Сущности. Паузы. Ошибки.

Мы не спрашиваем. Мы слушаем. Мы не продаём. Мы сдаём. Мы не обещаем. Мы остаёмся.

Помощник теперь говорит. Иногда — даже лучше меня.

Он научился молчать в нужных местах.

Он научился не бояться тех, кого нет.

Он научился быть рядом, когда я не могу.

Иногда он ошибается. Я — тоже.

Иногда мы подписываем то, что нельзя подписывать.

Иногда мы пьем. Не за успех. За тех, кто остался.

Я смотрю на архив. Там — не бумаги. Там — следы.

Кицунэ, которая устала быть красивой.

Смерть, которая не приходит.

Барабашка, который не хочет играть.

Прибожек, который не хочет быть полезным.

Жар-птица, которая не хочет светиться.

Сатана, который хочет быть забыт.

И я. Грехов. Который просто хочет, чтобы у них был дом.

Сегодня мы сидим на кухне.

Помощник наливает. Я молчу.

За стеной кто-то дышит. Не лёгкими. Просто — дышит.

— Что дальше? — спрашивает он.

Я смотрю в окно, которого нет.

Я чувствую, как мир дрожит.

Я знаю, что кто-то уже идёт.

Не человек. Не зверь. Просто — следующий.

— Дальше, — говорю я, — приключения.

— Мы не закончили. Мы только начали.

Он кивает. Я пью.

Мы не улыбаемся. Мы просто — есть.

И это, чёрт возьми, тоже уют.