Хочу сто баксов. Вот так я решил.
Вот такой подарок попросил у матери, когда она позвонила, чтобы сообщить, что меня ждут дома на каникулы.

Думать о том, что хочу получить в подарок от предков я начал еще в октябре, когда только-только начались занятия в колледже. Я не знаю, почему в школе так рвался в этот Браун Мэкки, почему дал себя убедить, что стать инженером – моя мечта, зачем зубрил по вечерам математику. Может мне льстило, что у кампуса в Цинциннати была своя бейсбольная команда с хорошими годовыми результатами, и я мог туда попасть, а оттуда в Молодежную Лигу? А может просто я принял чужие мечты за свои?

Так или иначе, я туда поступил, но еще до зимы понял, что колледж – это не моё. Но и возвращаться домой мне не хотелось. Я уже вкусил свободы. Всё, что мне было нужно – это подкопить бабла и свалить в Лас-Вегас, где можно было неплохо устроиться на должность крупье. Дуглас, мой друг по колледжу, все уши прожужжал про казино Вегас Гранд, в котором работал его дядька. Я был не против. Всяко лучше, чем сидеть над скучными учебниками или томиться в аудиториях. Тем более, что и с бейсболом не получалось. Тренер придирался, что я ленив и неповоротлив. А в ноябре и вовсе попросил не приходить на занятия. Да и фиг с ним, я забросил биту в шкаф.

Мы с Дугласом все просчитали. Билет на самолет стоил порядка шестидесяти баксов на человека. Потом еще на такси надо было скинуться по десятке и по тридцатке за нормальные номера в отеле на пару месяцев. Вот и выходил стольничек.
Вообще так-то нужно было еще на пропитание, жизнь, на девчонок и всякое-такое, но больше сотки я попросить у родителей не мог. Мать и так чуть в обморок не грохнулась, когда я заикнулся о деньгах, да еще сказал, что не смогу приехать. Всплакнула, пообещала поговорить с отцом и так как она вполне поверила в ложь про то, что меня позвали на Рождество к родителям Дугласа, я воодушевился и решил, что сотка у меня уже в кармане.

У Дугласа было отложено баксов двести, но он считал, что этого мало.
– Майк, дружище, ехать голяком в Лас-Вегас – это всё равно что идти в пустыню под палящее солнце без глотка воды, —Дуглас рисовал мне картины одна краше другой как устроена жизнь Вегаса и сколько мы там сможем заработать. Не считая собственных выигрышей со ставок или в автоматы.
– Ты понимаешь, что здесь мы просто теряем время? Чтобы стать какими-то там задрипанными мелкими инженеришками и всю жизнь потом горбатиться на кредиты. – Убеждал он меня, – Да предки тебе спасибо скажут, что за колледж платить не надо. Обживемся, устроимся и ты им еще сам помогать будешь!

Не знаю, зачем он убеждал меня до самого выезда, если я и так давно был согласен. Мы только и говорили, что про Вегас. Мы грезили будущим успехом и благополучием.
— Хочу Хеннеси Веном, – закатывал Дуглас глаза, представляя перед собой спортивный автомобиль класса люкс, — обязательно ярко желтого цвета. Или красного.

Я тоже много чего хотел. Первым делом, как только разбогатею, я куплю себе яхту. Круизную. Белую. И найму команду. Ну, машину тоже куплю, еще не решил какую. Дом, там, естественно, с бассейном и лифтом. Может быть, вертолет. В общем, найду, как выгодно распорядиться богатством.

Осталось всего ничего – накопить на первое время и проезд, и доехать. Чем ближе было Рождество, тем больше нервничал Дуглас. Дни проходили, подработок нормальных не подворачивалось, а в долг нам из студентов никто бы и не дал. Да, в принципе, и палиться прежде времени не хотелось.

– Ладно, у меня есть план, – сказал как-то Дуглас в начале декабря, – это верняк, зуб даю. Сейчас назову сумму, упадешь со стула.
И назвал мне сумму в несколько тысяч! Я, и вправду, чуть не упал.
– Как? — выпучил я глаза, — Рассказывай давай!

Не знаю даже, по мне так дурацкий план какой-то. Ограбить комиссионную лавку в конце квартала. В канун Рождества.
– Вот смотри, – стал загибать пальцы Дуглас, – здание старое, ветхое, а барахла в нем под завязку. Значит хозяин, явно, жмот, и вместо ремонта помещения бабосы прячет в кубышку, то есть в банку.
– В сейф, – поправил я со знанием дела, – обычно кладут в сейф.
Дуглас горделиво засопел.
– Я там все разведал. Прогулялся туда вечером. Этот тюфяк пихает пачки с купюрами в большую банку. Такая, знаешь, с пеплом мертвецов.
– Урна с прахом?
– Точняк. На языке вертелось, не мог вспомнить. Ну вот. Кладет в банку, которая стоит в комнате за прилавком, я в зеркало видел. Замок на двери в комнату хлипкий, можно выбить ногой.
– А сигнализация?
Дуглас щелкает пальцами, как фокусник на выступлении.
– Нет сигнализации!

Мы помолчали какое-то время. Я заколебался, задумался. Дуглас снисходительно дал возможность принять решение самому.
– Ну, а хозяин что же? Не будет его в лавке?
– Не-а. Прикинь, сам слышал, как он по телефону сказал, что уедет на все праздники в Ковингтон. Нам и нужно-то будет прийти, вскрыть хлипкую дверь одну, потом вторую, перекинуть бабки в рюкзак и свалить. Всё! Лёгкие деньги!
– Ну, а если увидит кто? Камеры, может, где на улице. Из окна, случайно. И так далее.
– Ну я же говорю, я всё продумал, – засмеялся Дуглас, – Сделаешь вид, что едешь домой, купишь билет на автобус. Ребятам скажешь, что мы поссорились. Я точно также. Потом встретимся в условленном месте. Одеваем костюмы Санта-Клаусов, маски, перчатки и сливаемся для окружающих в неразличимую массу аниматоров.

Он достал пакет с костюмами и мы принялись мерить.
– Ты себе не представляешь, Майк, как легко это провернуть именно в Рождество, – Дуглас нацепил силиконовую маску с бородой на лицо, а сверху напялил пластиковые очки и шапку, потом посмотрел на себя в зеркало и театрально изрек:
– О-хо-хо, послушный мальчик Майк. Чего бы ты хотел получить на Рождество?
– Майк хочет оторвать голову непослушному мальчику Дугласу за его омерзительные идеи! – ответил я со смешком, но колени мои предательски затряслись, – Ну, хватит дурачиться, Дуг. Я не хочу угодить в тюрьму!
– И не угодишь, обещаю! Мы не оставим там следов. А хозяина, этого лупоглазого старичка, не будет не меньше недели! Да там за неделю черт знает, что может случиться! Никто не хватится! Ну?

Я тоже напялил маску, очки и шапку, и посмотрел в зеркало. В отражении на меня глядело два совершенно одинаковых персонажа без особых примет. Вернее с одной общей приметой на двоих.
– Несколько тысяч? – уточнил я, – Это сколько? Пять? Шесть?
– Так кто ж его знает? Мне никто не озвучил, но урна очень большая и тяжелая! Я думаю, там и сто тысяч легко могло поместиться.
– В комиссионной лавке? – сомневался я.
– Ну, не комиссионная, а эта… Как его? Ну, там еще старье всякое древнее…
– Антикварная что ли?
– Вот! Точно! Да! – вскочил Дуглас, – Ну так что ты решил?
– Мне надо подумать.

Я думал недели две. Прогулялся до конца квартала и лично убедился в существовании на углу столетней пристройки из каркаса и досок с облупленной вывеской и покосившимся крылечком. В витрине громоздились сундуки, вазы, сервизы, а вдалеке за стойкой можно было разглядеть сутулого смуглого человека.
Я вошел вовнутрь и колокольчик слабо звякнул надо мной.
Хозяин, писавший что-то в большой тетради, поднял голову и спросил почти равнодушно:
– Что-то особенное ищите, юноша?
– Подарок присматриваю маме на Рождество. Хочу что-то типа броши или, ну не знаю, может сервиза. Я еще не решил. Мне нужно присмотреться.
— Смотрите. Смотрите, – ответил старик и снова что-то начал писать, – Присматривайтесь. Хотеть – это хорошо. Это хорошо.
Я походил по лавке, уставленной барахлом под завязку и украдкой глянул по всем углам. Камер не было.
— Молодым свойственно хотеть многого. Это их отличие, – спокойно проговорил старик так, словно общался со старым знакомым, не поднимая головы от тетради, – В зрелом возрасте мы хотим одного: заниматься своим делом. Тем, что нравится. И чтоб никто не мешал. А молодые, как цыплята перед кормушкой. Не могут остановиться.
Я хмыкнул и вышел. Ну и зануда, этот старик.
Вот удивится, когда после праздников обнаружит потерю. Даже не факт, что заявит в полицию. Потому что, наверняка, не задекларировал, не уплатил налоги, и всякое такое. Это ж просто счастливый случай, которым грешно не воспользоваться.

Я созрел. К Рождеству у нас все было готово. И даже, как ни в чем не бывало, пообщался с родаками по телефону, расписав им в красках, как упрашивали меня предки Дугласа приехать к ним в Кентон-Вейл, до которого намного ближе из Цинциннати, чем до дома. Меня завалили вопросами, выдали порцию наставлений, и в итоге даже закинули те самые сто долларов на карту.
Как и было запланировано, мы купили билеты на автобусы и продемонстрировали однокурсникам на последних уроках. Конечно, делали вид, что в ссоре. И пришел сразу с большим рюкзаком и сказал всем, что смог достать билет только на дневной рейс. Меня отпустили, и я болтался в районе торговых центров, что ближе к автовокзалу, до самого вечера, делая вид, что выбираю подарки.

Город шумел оголтело и весело, мигая вывесками и гирляндами. Все толкались, несли свертки, глазели на выставленные в витринах механические рождественские пасторали. Всем было на меня абсолютно всё равно. Дуглас был прав.

В рюкзаке у меня были костюмы, перчатки, бахилы и пара моих вещей, с которыми я был не готов расстаться. В рюкзаке у Дугласа были инструменты, купленные в течение декабря в разных строительных отделах, на всякий пожарный случай, и пластиковые мешки для костюмов, чтобы от них избавиться перед аэропортом.

Вечером я перекусил в забегаловке, прошелся по переулкам до нужной нам улицы, и у заброшенных складов столкнулся с Дугласом. Всё шло по плану. Он уже проследил, как старик выключил свет, а потом вышел, закрыл на ключ лавку и неторопливо ушел восвояси за угол. В виде Санта Клаусов мы прошествовали по улице к лавке и сделали вид, что остановились обсудить адреса заказов. Не от кого было особо прятаться, уже все нормальные люди сидели за праздничными столами, и из окон доносились звуки музыки и веселья.

Дуглас подвигал в замочной скважине какими-то железками и, навалившись на дверь, ввалился внутрь лавки.
– Бахилы давай, – шепотом прорычал он, и я протянул пару бахил, натянул вторую, не без труда, себе на ботинки, и вошел следом.
Вторая дверь поддалась еще легче, и я увидел в свете фонарика красивую китайскую вазу с иероглифами и драконом.
– Это она, – прошептал Дуглас, стянул маску и попытался взять вазу двумя руками.
Я помог её спустить на пол. С крышкой мы немного повозились, не зная, как она открывается. Потом Дуглас нашел к ней подход, отжал слегка и повернул вправо.

Первым делом он вытащил ту самую пачку банкнот, перетянутую резинкой, что видел в конце ноября. Потом пошарил рукой и вытащил тетради. Одну за другой, много тетрадей, исписанных мелким почерком. Денег не было. Мы выматерились.
Нашей наживой стали лишь сто долларов однодолларовыми бумажками.
И целая куча грёбаных тетрадей. Дуглас стал перетряхивать каждую, осыпая старика-сквалыгу проклятиями. Из одной из тетрадей вывалился лист бумаги, на котором было написано: “Десять тысяч долларов – под лестницей в подвале.”

– Старый склеротик! – радостно зашептал Дуглас и стал искать дверь в подвал, попутно цепляя костюмом за столики, полки и вещи на них, – Всё-таки я был прав насчет него. Ни в какой банк он деньги не сдает.

Дверь на лестницу оказалась самой последней по коридору после туалета. Мы распахнули ее, осветили фонариками темноту, а потом Дуглас бодро спустился и принялся ворошить мусор под лестницей. Я остался наверху на стрёме.
– Ну что там? – заторопил я вполголоса..
– Что ты от меня хочешь? — шепотом огрызнулся Дуглас, – Не я же прятал. Черт знает, куда он мог запихать под лестницу деньги. Да спускайся ты уже, помоги!
Я спустился, шурша бахилами, утирая пот из под меха шапки.
В перчатках было не очень удобно ощупывать ступени и пол. Не хватало чувствительности кончиков пальцев. А потом я заметил сбоку от ступени выпирающий, словно кнопка звонка, рычажок и нажал на него. Почему-то мне казалось, что должна было открыться потайное отделение, что-то типа доморощенного сейфа. Вместо этого сверху заструился еле видимый в свете фонарика пар с удушливым едким запахом. Мы начали кашлять и, запоздало прикрыв рот и нос, дернулись вверх по лестнице.

***
Звон в голове заставил меня открыть глаза и попытаться сглотнуть ком в горле. Хотелось пить. Надо мной покачивался полиэтилен, растянутый словно потолок палатки полевого госпиталя в военных фильмах. Я был раздет и укрыт белой простыней. Неяркий размытый свет за прозрачными шторами позволил разглядеть хирургическое оборудование рядом со мной. Руки мои и ноги были привязаны к столу, а живот нестерпимо болел.
Я слышал какие-то звуки. Что-то еле различимое: то ли стон, то ли мычание, а потом звук металла о металл, и смутно знакомый голос:
– Ну вот, операция прошла хорошо. Давно хотел в коллекцию мочеточник. Как раз на праздник. Так. Так. Сейчас тут зашьем…Минуту…

Я дернулся и постарался освободиться из пут, извиваясь как рыба на сковороде.
А потом что есть мочи заорал. Выгнулся животом и почувствовал, как шов, стягивающий рану на животе, лопнул и обжег острой болью. Страх навалился на меня и стал стучать по голове со всей мочи.
Я хотел освободиться! Я хотел спастись и убежать. Но не мог сообразить, что делать.

Фигура в белом одернула клеенчатый полог и вошла, оказавшись врачом, неторопливо, молча, всё внимание обращая лишь на показатели сердечного ритма на беззвучном мониторе.

Врач присел рядом, одернул простынь, пропитавшуюся кровью, и осмотрел мне живот.

— Когда я был молодым, – проговорил врач сквозь медицинскую маску, и я узнал этот голос, – я тоже много чего хотел. Словно цыпленок у кормушки. Не мог остановиться. Клевал и клевал. Мне было мало. Хотелось пробовать разные профессии, путешествия, секса, много денег. Вот как вам…

Он наложил мне новые скобы на рану и обработал шов. Я весь покрылся испариной и оцепенел.

— Кем я только не работал, где только не учился. И врачом, и судмедэкспертом, и даже продавцом. А потом я понял, что всю жизнь стремился только к одному делу. Делу всей моей жизни. Вот чего я хочу. Вот так я решил, юноша. А вы просто цыплята, пришедшие сами на крошки в ловушку. Всего лишь цыплята.

Он вколол мне что-то в предплечье и сознание моё стало туманиться.

— Помогите! — попытался крикнуть я, но язык уже распух и не ворочался. Меня почти не было, я словно перестал существовать, став лишь каплей своего затухающего сознания.

Я наконец то понял, чего я хочу больше всего.
Жить.