Катя выпрыгнула из трамвая прямо в грязную снежную кашу. Следом шумно вывалился народ, кто-то толкнул в плечо, выругался неразборчиво. Хлопнули дверцы за спиной, и трамвай загрохотал дальше.
   Очень быстро Катя осталась одна. Словно и не было только что всех этих людей в свете подслеповатого фонаря, померещились. Ночь слизнула.
   В лицо ударил ветер, осыпая колючими снежинками. Ноутбук на лямке хлопнул по бедру, мол, не стой, замерзнешь. И Катя двинулась вдоль дороги туда, где к окраине города опухолью прирастал новый район.

   Он был пугающе огромен и так же пугающе пуст. Не человеческий муравейник, а стройка до самого горизонта, где только-только начали сдавать в эксплуатацию первые дома. Здесь обещали все необходимое для комфортной жизни, игровые и детские площадки, школы и садики, больницы и супермаркеты, но пока зарождающаяся цивилизация соседствовала с полной разрухой. Мусор, бетонные блоки с торчащей арматурой, деревянные мостки на замерзшей грязи и костры за кривыми заборами. Отличное место для ценителей депрессии.

   Высоченные дома подпирали ночное небо, и в их окнах отражался звездный свет. Чудилось, что внутри кипит жизнь, собираются на кухнях семьи, мерцают экраны телевизоров или елочные гирлянды. Но это была иллюзия, всего лишь имитация жизни, как и почти везде тут. Громадное пустое пространство не имело души.
   Снять здесь жилье стоило недорого по сравнению с центром города и даже с обустроенными окраинами. Транспорт по району еще не ходил, магазинов было мало, шум, гам, постоянные ремонты вокруг – так себе перспективы для начала новой жизни. Но вопрос денег для Кати стоял остро, нужно было жертвовать комфортом ради банального выживания. Она рискнула и заселилась в квартирку-студию на двадцать квадратов.
   Произошло это в конце лета, когда Катя окончательно разругалась с родными. Ей давно пора было покидать отчий дом – а точнее, дурдом, – все-таки на горизонте уже вырисовывалась страшная цифра «30». Но как-то не складывалось. Зато сейчас она в полной мере распробовала все прелести самостоятельного существования. Нелюбимая работа (до которой черт знает сколько добираться и которую теперь так просто не бросишь), второе высшее на вечерке и пустая квартира, где ужин сам себя не приготовит. Ах, да – кошки не было. Это немного утешало. Особенно когда тяжелые мысли преследовали каждый вечер по дороге домой.

   Она торопливо прошагала от фонаря к фонарю по оледенелому подобию тротуара и нырнула в тень дворов. Вдалеке, над скелетами строительных кранов, показалась ее шестнадцатиэтажка. Через двести метров возник сетчатый забор – в нем кто-то проделал дыру, и прохожие постоянно ныряли через нее на стройку, чтобы срезать путь и выгадать пять – десять минут. По утрам в компании спешащих на работу людей Катя тоже так делала, но в одиночку не решалась. На стройке в вагончиках постоянно обитала так называемая дешевая рабочая сила в виде гостей из Азии, мало ли что им могло в голову взбрести.
   На заборе висело грязное тряпье, и издалека было похоже, что это кто-то живой. Кто-то большой и неправильный: на ветру развевались многочисленные рукава и штанины, разбухало громадное брюхо, поблескивала оранжевая каска вместо лица. То ли смешной надувной человечек из рекламы, то ли идол неведомого строительного божества.
   За забором у куч с песком высилась небольшая церковь. Деревянная, неказистая, похожая на избушку на курьих ножках, невесть как оказавшуюся среди каменного леса. Над крыльцом болтался фонарь, брызгая маслянистым светом в разные стороны. Возле церкви кто-то стоял.

   Катя прошла мимо, не задерживаясь. Ей было неуютно, зябко и меньше всего хотелось обращать на себя внимание. В последнее время казалось, что кто-то идет следом. Не случайный прохожий или такой же припозднившийся бедолага, нет – эти кашляли, топали громко и своего присутствия не скрывали. Был кто-то еще. Катя чувствовала взгляд из темноты, мельком улавливала движение неподалеку, слышала шаги, которые тут же замолкали, стоило оглядеться.
   Конечно, ночью даже самые обычные вещи выглядят по-другому и звуки воспринимаются иначе. Особенно когда тебя некому встретить. Но все же газовый баллончик Катя теперь носила в кармане, а не в сумке.
   Пройдя несколько метров, она обернулась. В воздухе кружили снежинки, по земле взад-вперед каталась пластиковая бутылка. Ветер завывал в ушах, и на зов его откликались собаки в глубине стройки.
   В тенях никто не прятался. Ну, или очень удачно прятался.
   Катя выдохнула и прибавила шаг. Дома ждали плед, крепкий чай и последний кусок запеканки. Ради этого стоило поторапливаться.

   Массивная металлическая дверь подъезда закрыла ее от ветра. В доме было тихо, шум создавали только гудящие на потолке лампы. Катя прошла мимо пустой комнатушки консьержа, вдавила кнопку пассажирского лифта. На экранчике пошел обратный отсчет: 10, 9, 8…
   В шахте рядом ожил и пополз вниз грузовой лифт, хотя кнопка вызова не горела. Да и наверху не было характерного при посадке звука закрывающихся дверей. 7, 6, 5… Этот лифт словно увязался за младшим собратом, и теперь парочка должна была финишировать одновременно.
   Слева послышался шум, и Катя обернулась. По лестнице спускался мужчина в армейском бушлате, а перед ним семенила собака… нет, не собака, а волк! Катя охнула и попятилась. Волк заметил ее, плавно спрыгнул со ступенек и двинулся навстречу.
   – Стоять, Лаки, – сказал мужчина, в котором Катя узнала соседа со второго этажа. – Вечер добрый.
   Они виделись несколько раз: механические «здравствуйте», «до свидания» на ходу, ничего особенного.
   – Добрый, – робко ответила Катя.
   За спиной отворились двери лифтов, стало светлее. Лаки насторожился.
   – Вы не бойтесь, он не тронет. Если что, это не волк. Чехословацкая волчья собака, порода такая.
   Волчья собака, услышав голос хозяина, гордо задрала острый нос. Но глаза ее внимательно изучали что-то за спиной Кати.
   – Лаки, а ну пошли. Или ты меня выдернул на ночь глядя, чтобы с девушками красивыми в гляделки играть?
   Лаки шагнул вперед, огибая Катю и подходя к грузовому лифту, раззявившему широкую пасть. Катя оглянулась на кабину, из которой на пол мягко падал свет. Внутренности лифта просматривались на две трети, часть оставалась, так сказать, за кадром. И по поведению собаки можно было решить, что кто-то притаился там, вне зоны видимости, ждет удобного момента, чтобы…
   – Лаки!
   Катя дернулась, а вот пес и ухом не повел. Он дождался, пока лифтовые двери сомкнутся, потом нехотя развернулся и побрел к хозяину, успев обменяться с Катей взглядами. Умные янтарные глазки в одно мгновение внушили ей какое-то потустороннее спокойствие. Лаки будто подал сигнал, мол, все в порядке, я проверил. Обращайся.
   – Вы уж простите, если напугали.
   – Да ничего.
   – На самом деле Лаки хороший. – Сосед присел рядом с псом и потрепал того за холку. – Вредный, но хороший. Просто привыкнуть надо.
   – То есть за бочок не ухватит? – спросила Катя, чувствуя, как потихоньку уходит страх. Как дикий лесной зверь превращается в мудрого Акелу из любимого мультика.
   – Не должен. Хотя спать на краю я не рискую. Меня, кстати, Андрей зовут.
   – Катя.
   – Предлагаю сразу на «ты», чего официальщину разводить.
   – Я только за.
   Андрей был лет на десять старше Кати. Такой классический, чуть помятый русский мужик с большими кулачищами и добрым лицом.
   – Ну и отлично. Наконец-то приятное знакомство, да, Лаки? А то ходят тут всякие.
   – А Лаки, стало быть, Счастливчик?
   – Не совсем. Это сокращение от Волколака.
   Катя выгнула брови, и Андрей хохотнул.
   – Мне его друзья привезли, они же и называли. Такое вот у них чувство юмора, что поделать.
   Под внимательным взором Лаки они перебросились парой фраз, посмеялись над какой-то ерундой и распрощались. Обычный разговор двух малознакомых людей. Но по дороге на свой этаж Катя смотрела в зеркало лифта и улыбалась.
   Когда она закрывала за собой входную дверь, в дальнем углу лестничной площадки загудело, прыснуло светом. Грузовой лифт. Катя заперлась на оба замка и прильнула к глазку. Здесь, на двенадцатом этаже, сдавалась только ее квартира. Другие стояли пустыми.

   Чертов лифт сломался в первых числах ноября – теперь он был как бы сам по себе, произвольно поднимался и опускался, открывал двери в ожидании случайных пассажиров, а потом продолжал свое странное путешествие. Иногда в шахте грохотало так, будто там не новенький лифт, а доисторическая махина. От этого шума Катя постоянно просыпалась, ей казалось, что на этаж кто-то приехал, топает по коридору, скребется в дверь. Почему-то именно скребется… Лифт откровенно раздражал и не давал выспаться, но ремонтировать его, похоже, никто и не думал.
   – Чтоб тебя совсем отключили, – сказала Катя, когда из кабины так никто и не вышел. Сказала негромко, чтобы снаружи не услышали. На всякий случай.
   Заниматься делами не хотелось. Вообще ничем заниматься не хотелось, тем более что завтра будильник вновь поднимет в семь утра.
   Катя наскоро перекусила, посмотрела очередную серию «Теории большого взрыва» и без сил рухнула на кровать.
   Вместе с мокрым снегом к окну липла темнота. Белое крошево гипнотизировало, подталкивало в забытье. Катя медленно проваливалась в сон, уже не различая, что реально, а что нет.
   Вдалеке ревела сирена и слышался волчий вой. В лабиринте высоток звонили колокола. В дверь осторожно стучали.
   Тук-тук-тук, Пенни.
   Под взглядом светящихся лампочек роутера, жутко похожих на умные янтарные глаза, Катя уснула.
 
   Настроение который день было паршивое, потому что погода, работа, учеба – и никуда от этого не деться. Поначалу Катя еще держалась на энтузиазме, окунувшись с головой в занятия и в новую жизнь, но с наступлением зимы соскользнула в состояние, которое нормальные люди называют депрессией, а ненормальные – повседневностью. Каждый новый день казался калькой прошедшего: Катя просыпалась, когда было темно, ехала на работу, потом отправлялась на пары и возвращалась домой, вымотанная до предела, в той же зимней темноте. При таком графике даже выходные не особо радовали, потому что на горизонте всегда маячило серое завтра.
   А еще эта церковь…
   Из окон Катиной квартиры был виден скос ее деревянной крыши и прямоугольная башенка. Казалось, что в этой башенке постоянно кто-то стоит, будто неведомый служитель церкви осматривает окрестности и подмечает новых прихожан.

   Окна не спасали от перезвона колоколов. Катя слышала его по ночам или рано утром, просыпалась раньше будильника и уже не могла заснуть. В Интернете нашлась информация, что церковь в общем-то не должна бить в колокола каждый день. По субботам или по праздникам – другое дело. Но у местных служителей (или как их вообще называть?) было свое мнение.
   Впрочем, Катя понимала, что не будь она такая уставшая и раздражительная, ей было бы наплевать и на лифт с церковью, и на другие мелкие неудобства. Этот период нужно просто пережить. Сдать сессию, справиться с новогодней кутерьмой на работе, и тогда можно будет выспаться и побездельничать. Но пока приходилось терпеть, стиснув зубы, и верить в лучшее.
   Она выпрыгнула из трамвая в метель, и холодный ветер неприятно облизнул лицо. День сурка, не иначе. Ночь, улица, фонарь, но без аптеки, а с тротуаром, который огибал «хрущевки» и вел Катю к району новостроек.
   Редкие прохожие растворились в темноте и завихрениях снега. Звуки сделались глухими и далекими, был слышен только свист ветра. Слева мелькали пятнышки фар проезжающих автомобилей, но дорога вскоре скрылась за домами.

   Где-то залаяла собака, а потом вдруг взвился сквозь ветер протяжный животный вой. Катя вздрогнула, отвлекшись от мыслей, завертела головой, осматриваясь. За забором слева поднимался бетонный каркас, облепленный кранами и строительными лесами. Справа рыли котлован, огородившись сеткой-рабицей. Густой снег мельтешил в свете фонарей.
   Вой оборвался так же резко, как и начался. Почудилось, что сзади кто-то есть – Катя обернулась, запуская руку в карман и нащупывая газовый баллончик. Видимость была паршивой, снег растворялся в черноте через полтора-два метра. В проволоке на заборе трепыхалась старая спецовка. Катя вглядывалась в ночь несколько секунд, засекла движение – в свет фонаря выбежал бродячий костлявый пес, просеменил мимо, не обратив на Катю внимания, и исчез.

   Снова раздался вой, и Катя ускорила шаг. Под ногами намело, в снегу виднелись цепочки собачьих следов. За распахнутыми настежь воротами мелькнула церквушка – Катя бросила на нее взгляд и остановилась от удивления: у церквушки собрались собаки. Штук десять или даже больше. Они сидели вокруг крыльца, задрав морды, и смотрели на дверь. Из окон лился мягкий красноватый свет. Дверь отворилась, и в метель на крыльцо вышел человек с ведром. Темный силуэт явно был мужским – высокий, плечистый. Собаки оживились, принялись вертеть хвостами. Кто-то взвыл, а в следующую секунду взвыли все собаки разом. Кате показалось, что человек на крыльце тоже взвыл, задрав голову к черному беззвездному небу. Это все напоминало какой-то сумасшедший ритуал.
   Незнакомец высыпал содержимое ведра в снег. Вой затих, собаки бросились к угощению. Сквозь шум ветра сложно было что-то услышать, но Катино воображение живо подбросило звуки рвущейся плоти, хруст костей, яростное рычание. Она смотрела на кружащих в метели собак, словно завороженная. Сама не заметила, как сделала несколько шагов вглубь, за забор…

   Показалось, что мир вокруг стал другим. Исчезли многоэтажки, строительные краны, провода. Ломая асфальт, проросли деревья – разлапистые заснеженные ели, сухие широкие стволы сосен… и церквушка стояла среди них, будто всегда тут и находилась. Катя разглядела разрушенную башню, кресты на двери… и одежду на почерневших стенах. Ее прибили гвоздями – старомодные платья, рубахи, детские костюмчики, военную форму. Вся одежда была в крови. Снег аккуратно ложился сверху и тут же таял. А за открытой дверью церквушки проступали контуры чего-то бесформенного, расплывчатого. Не человека, но и не животного. В темноте, разглядывая Катю, блестели глаза.
   В кармане пиликнул телефон, и морок развеялся. Но церковь существовала и в реальности.
   Катя попятилась. Человек, который кормил собак, спустился с крыльца и шагнул в ее сторону. Двигался он как-то странно – огибая пятно фонарного света по широкой дуге. Руки его были раскинуты в стороны, длинные рукава болтались на ветру, как у того старого шмотья.

   В следующую секунду, ни о чем не думая, Катя бросилась бежать. Если существовал инстинкт самосохранения, то вот именно сейчас он и сработал. Ветер ударил в спину, подталкивая. Снова раздался вой, быстро оборвавшийся. Пробегая под фонарем, Катя увидела тень, стремительно выросшую из-за спины, – нереально длинные руки, растопыренные пальцы, огромная гипертрофированная голова. Показалось, что эти самые пальцы дернули за капюшон, потянули, и Катя завопила. Она развернулась, вытянула вперед руку с баллончиком, выпустила шипящую струю газа.
   Рядом никого не было. Темный силуэт стоял на грани видимости, метрах в трех от фонаря, около забора из стальных листов. Лица человека Катя не видела, а видела только, что руки он убрал в карманы куртки, будто никуда не торопился. Выжидал.

   Катя, не сводя с него глаз, сделала несколько шагов назад и вдруг услышала из-за спины встревоженное:
   – Привет. Ты чего?
   Голос был знакомый. Что-то коснулось Катиной ноги. Собачья голова. Лаки. Рядом возник смущенный Андрей.
   – Заблудилась или призрака увидела? – спросил он. – Все нормально?
   – Я… – Катя запнулась, ощущая, что слова забились в горле. Бросила взгляд на забор и обнаружила, что человека там больше нет. Только снег и ветер. – Кажется, за мной кто-то гнался.
   Лаки у ее ноги смотрел в темноту, навострив уши.
   – Гнался? – переспросил Андрей. – Черт, опасно одной ходить в такую погоду ночью, не находишь? Тут же бухариков разных, бомжей, как грязи. Я с псом-то осторожничаю, а ты прямо отчаянная.
   Катя пожала плечами.
   – Привыкла как-то… Ты вой не слышал?
   – Что за вой?
   – Собачий. Там возле церкви какой-то мужик собак к себе подозвал и стал их кормить. А они выли.
   Андрей пожевал губами, сделавшись вдруг серьезным. Он смотрел туда же, куда и пес.
   – Вой не слышал, но Лаки давно чует что-то. Неспокойно ему здесь. Пойдем, чего на морозе стоять. Если не против, приглашаю в гости. Выпьем чаю с козинаками и поговорим нормально. Идет?
   Катя уже и не помнила, когда была в гостях. Тем более у мужчины. Впрочем, сейчас об этом она думала меньше всего. Ей снова показалось, что издалека доносится вой. Будто из неведомого леса, где обитает что-то…
   – Пойдем, – быстро сказала она.
   Андрей свистнул, и Лаки неторопливо затрусил сквозь метель в сторону дома, показывая путь.
 
   Кухня Андрея была попросторнее, чем Катин закуток с плитой. По крайней мере пара человек с собакой умещались тут без труда. Около батареи стояли две большие миски, в углу урчал холодильник. Катя разглядела несколько магнитиков: Южно-Сахалинск, Биробиджан, Владивосток. На стене мерно тикали часы, в которых часть цифр заменяли погоны со звездами. В приоткрытую форточку задувал ветер.
   Андрей собирал на стол, а Катя потихоньку оттаивала и приходила в себя. По телу все еще разливалась дрожь, и непонятно было, от холода или страха. Всю дорогу до дома Катя сбивчиво рассказывала о своих полуночных злоключениях, об увиденном или причудившемся, вспомнила странный сон и видение – не менее странное и пугающее. Андрей слушал внимательно, изредка переспрашивая и оглядываясь на пустую улицу, где ворочались тени.

   Лаки похлебал воды и сел у стола. Пропускать разговор он не собирался. Андрей поставил перед Катей кружку с ароматным чаем, налил и себе.
   – Так, вафли, печеньки, конфеты, все такое. – Он неопределенно махнул рукой над столом. – В общем, угощайся.
   Катя отломила кусочек козинака и отправила его в рот. Есть хотелось страшно, ведь последний раз она перекусывала еще на работе.
   – А мужик тот точно из церкви вышел? Может, просто бродяга какой рядом лазил?
   – Из церкви, из церкви. С ведром. Причем собаки его явно ждали.
   Андрей сыпанул пару ложек сахара в чай и стал медленно его размешивать.
   – Наверное, охранник-чудик какой-нибудь. Думаешь, на тебя глаз положил?
   – Ага, именно глаз…
   – Ничего больше не заметила необычного?
   – А что?
   Андрей замолчал и перевел взгляд на окно. Церковь была где-то там, в темноте. В повисшей тишине жующая Катя чувствовала себя немного неловко. Казалось, каждое движение челюстей выходит до невозможности громким, а урчание в животе слышно даже на улице.
   – Да был у меня тут один моментик, – сказал наконец Андрей. – Недели полторы назад. Загулялись с Лаки по территории. Ну, знаешь, когда дома никто не ждет, остается две вещи: пить или гулять. А я непьющий, как назло. Стало быть, гуляем. Свернули на тропинку, тут недалеко, пошли вдоль забора. На севере через три километра пустырь, а за ним спуск к речушке. Я все думал туда прогуляться. Природа, все дела. Идем, значит, и тут Лаки встал, уши навострил и давай глухо рычать. Он так на живность разную реагирует. Белки, зайцы. Но какие на стройке зайцы? Я взгляд поднимаю и вижу нескольких собак. Тощие такие, голодные. Стоят на тропинке и не дают пройти. Я к ним шаг делаю – они зубы оскаливают, шерсть дыбом.
   – Лаки бы их раскидал? – спросила Катя.
   – Не знаю. Зачем рисковать? Мы свернули в проулок. Думал, обогнем. Прошли метров двадцать, а на перекрестке еще собаки. Перегородили дорогу так, что только в одну сторону можно двинуть. И тоже стоят, зубы скалят. Темнеть начинало, снег этот проклятый – в общем, проще было вернуться. Пошли мы по дороге назад, и тут эта церковь за забором. Ворота распахнуты, фонарь над крыльцом болтается, а у ворот люди стоят, человек десять. Смотрят на нас. Причем кое-кого я там знал. Один на шестом этаже живет, бухгалтер-очкарик, как-то просил помочь с машиной.
   Катя кивнула. Она тоже его помнила, лысоватый такой.

   – Еще та женщина была с десятого, которая уже успела соседей затопить. Лаки с ее мопсом подружился, – продолжал Андрей. – Никто из них как будто меня не узнал. Стояли и смотрели. Лаки начал на них рычать, но не по-боевому, а как-то испуганно. Хотел убраться подальше, как и я. Мы пошли мимо ворот, а женщина эта вдруг сказала: «Ты должен впустить боженьку». И тут мне сильно не по себе стало от всей этой чертовщины. Мы с Лаки рванули с места, как два гоночных болида. Я вообще-то не из пугливых, но пробрало до костей.
   Он помолчал, потом взял кусок шоколадки, принялся жевать.
   – Секта какая-то, – буркнула Катя. – Их сейчас много. Даже не разберешь, кому поклоняются. Макаронному монстру или саблезубому тигру.
   В присутствии Андрея она успокоилась. Даже его рассказ не показался ей страшным. Он был необычным, но вполне себе рациональным.
   – Главное, не соваться туда, – продолжила Катя. – И держаться подальше от женщин с мопсами. А то мало ли. Затащит в квартиру, ну и…
   – Ага, глаз положит.
   Они оба рассмеялись, и страх развеялся окончательно.
   – Так а почему вы гуляете? Почему дома никто не ждет?
   Андрей обвел кухню рукой:
   – Холостяцкая жизнь только лет в двадцать интересна и насыщенна. В сорок она становится тихой и молчаливой. Почти у всех. Что тут делать-то одному?
   – А зачем тогда переехал?
   – Квартиру дали – вот и переехал. Я пятнадцать лет Родине отдал. Заработал, так сказать, на однушку на окраине. Дома у меня нормальная квартира была, но, знаешь, как это бывает, развод, дети… все лучшее детям и бывшей жене. Она к новому ухажеру, а я, стало быть, сюда.
   Видимо, смутившись от столь частых откровений, Андрей отвлекся, заварил еще чаю.
   – Ну а ты чего бродишь одна по ночам? Не надоело?
   – Надоело, – честно призналась Катя и принялась рассказывать. О работе, учебе, родителях. О том, как собралась вырваться из обыденности жизни, а, получается, увязла еще крепче.
   Они обменялись номерами, а потом еще долго-долго болтали. Раз за разом кипятился чайник, исчезали со стола вкусности, Лаки тоже угостили. За окном хозяйничала ночь, ревела вьюга, но здесь, на залитой светом кухне в компании Андрея и его пса, Катя чувствовала себя удивительно хорошо.

   О церкви она вспомнила только когда попала домой. Решила приоткрыть окно перед сном, запустить свежий воздух в квартиру. И тогда увидела огоньки. Они мелькали возле церкви, будто вокруг ходили люди с фонариками. Или со свечами.
   Катя быстро разобрала постель, скинула одежду и нырнула под одеяло с головой, как маленькая девочка. Лишь бы не услышать, лишь бы не услышать…
   Сон пришел скоро – вязкий, липкий, словно мед. Из такого не выбраться, как ни старайся.
   Было холодно. Катя шагала по заснеженному городу, застревая в сугробах, а ее преследовал человек из церкви. Она видела его неправильную тень, видела, как та заполняет тротуары целиком. Впереди был слышен голос Андрея, он приближался. Сквозь метель вырисовывался знакомый силуэт, рядом бежал Лаки. Но откуда-то Катя знала, что на этот раз им не успеть.
 
   Она проснулась от грохота. На лестничном пролете снова закрывались и открывались двери лифта.
   Нащупала телефон, проверила время – половина четвертого утра. По зимним меркам – глубокая ночь. До рассвета еще ой как далеко.

   БАМ!
   Будто лифт ломился во входную дверь. Заболели виски, Катя легла на спину, понимая, что быстро заснуть не получится… если вообще получится.
   БАМ!
   Минут пять Катя напряженно вслушивалась в темноту, вздрагивая от очередного лязгающего удара. Потом поднялась и направилась к дверям. Что она собиралась сделать? Непонятно. Консьержа в доме никогда не было. Как обращаться с лифтами, Катя не знала. Почему-то подумалось, что должен быть номер телефона технического обслуживания (мы же в цивилизованной стране живем?). Можно будет позвонить, наорать на кого-нибудь, заставить приехать, пусть даже среди ночи.
   БАМ!
   Катя вышла в коридор, решительно направилась к лифтам, но застыла на месте, не веря своим глазам.
   Вместо грузового лифта выпирала искореженная деревянная стенка церквушки. Крыльцо исчезало в бетонном полу. Косая деревянная дверца открывалась и резко захлопывалась, издавая тот самый лязгающий, мерзкий, отвратительный БАМ!

   Церквушка как будто проросла здесь, на лестничном пролете, как трава пробивается сквозь бетонные плиты или асфальт.
   Дверь распахнулась со скрипом и застыла, предоставляя Кате обзор. Она увидела сени с низким щербатым потолком, а сразу за сенями просторную и ярко освещенную комнату. В центре нее лежало что-то влажное, будто большой кусок глины с человеческий рост. Из куска этого торчали человеческие руки с согнутыми окровавленными пальцами. И ноги торчали тоже. Носы. Губы. Глаза. А еще там стояли люди и пялились на Катю. Ухмылялись. Манили к себе.
   С крыльца закапала на пол вязкая темная кровь.
   Люди внутри церквушки начали отрывать от бесформенного нечто куски, мять в руках, вылепливать какие-то причудливые фигурки.
   Катя закричала так, что боль пронзила легкие.
   …Видение ушло. Она поняла, что стоит перед грузовым лифтом в пижаме и тапочках, прижимая к груди ключи. Лифт распахнул дверцы, приглашая войти. Внутри тускло светилась лампочка.
   Катя развернулась и побежала к квартире. За спиной раздался лязгающий, негромкий «бам». Лифт загудел, отправившись в неведомое ночное странствие.
 
   – Где Новый год встречать собираешься? – спросил Андрей.
   Они шли вдоль забора, огибая новостройки соседними улицами. В последнее время Катя не хотела идти через стройку, даже когда было светло. Никак она не могла забыть страшный сон, приснившийся неделю назад.
   Андрей встречал Катю у трамвая и провожал до квартиры, иногда заходя на чашку чая. Лаки тоже всегда был рядом.
   – Про Новый год не знаю, – ответила она. – Да и настроение пока ни разу не праздничное.
   Катя поежилась. На волосах и ресницах оседали хлопья снега. Погода никак не желала определяться, надо ли запускать режим зимы на полную или можно еще подождать. С утра стоял минус, к обеду вдруг потеплело, и всюду начало капать и подтаивать. При этом мокрый снег валил так, будто решил перевыполнить месячную норму.
   – Если планов нет, давай ко мне, – сказал Андрей. – Скромно проводим две тыщи семнадцатый куда подальше. В конце концов, не бросишь же ты меня одного в первый Новый год в чужом городе?
   – На жалость давишь?
   – Именно. Но вообще-то у меня много приемов.
   – У тебя Лаки всегда рядом, какое одиночество?
   – Мы с Лаки уже практически единое целое. И у нашего целого очень серьезный страх перед одиночеством, да. Обостряется как раз на праздники. Интересно, есть у него научное название? Типа социофобии, но наоборот.
   – Наверняка есть. Психологи давно каждое отклонение как-нибудь обозвали. – Катя нервно хихикнула. Она представила, как приходит в кабинет психолога и сообщает, что у нее боязнь странных церквей, жутких маньяков и грохочущих лифтов. Ее сразу сдадут в дурдом или попробуют вылечить на месте?

   Мимо спешили люди. С шумом промчался грузовик, разметав тяжелыми колесами коричневую ледяную жижу. Под козырьком магазина сидел лохматый старый пес и, кажется, провожал взглядом Андрея и Катю.
   Ветер усилился, а вместе с ним закружился в бешеном танце снегопад – тяжелый, мокрый, то и дело переходящий в дождь. Лаки потихоньку становился похож на белого медведя.
   Катя натянула капюшон едва ли не на глаза, укуталась в шарф, чтобы спрятаться от снега. При очередном порыве ветра непроизвольно схватила Андрея за руку, и он крепко сжал ее ладонь, повел сквозь намечающуюся пургу. Как-то сразу стало безлюдно, снег стер краски и обратил мир в серое. Через сотню метров из-за домов показался забор стройки, а над ним оранжевым прямоугольником высился кран. На открытом участке дороги ветер набросился на путников с особой злобой, взвыл, принялся дергать за одежду, швырять в лицо колючие капли. Погода будто с цепи сорвалась.
   Андрей старался идти чуть впереди, чтобы оградить Катю от ветра. Лаки трусил сбоку, низко опустив голову. Вокруг совсем потускнело. Катя подняла взгляд к фонарю и увидела, что лампа обмотана тряпьем. Со следующим было то же самое.

   Лаки замер. Зарычал, обнажив клыки, шерсть на загривке встала дыбом. На дороге показалось несколько псов, и Катя сильнее сжала руку Андрея.
   – Чтоб тебя, – пробормотала она.
   Сзади послышался лай, и Катя вздрогнула, оборачиваясь. Из дворов пятиэтажек выходили собаки. Пять или шесть диких псов, грязных, потрепанных, озлобленных.
   Лаки крутанулся на месте, готовый броситься в бой. Собаки медленно окружали. Оскалившиеся, пригнувшие головы.
   Андрей попятился к забору, увлекая за собой Катю.
   – Что будем делать? – пробормотала Катя, осматриваясь.
   – Бежать. Что же еще? Это как в прошлый раз, что я рассказывал, видишь?
   Лаки рванул было вперед, звонко клацнув челюстями. Две щуплые на вид собаки бросились на него одновременно. Они как будто выросли в размерах. Одна тяжело ударила Лаки лапой в бок, вырывая клок шерсти, вторая ухватилась зубами за загривок. Лаки взвизгнул, вырвался, отскочил к ногам Андрея и зашелся хриплым лаем.
   Псы застыли на расстоянии.
   Андрей тихо выругался, скрестил руки таким образом, чтобы можно было использовать их в качестве ступеньки.
   – Быстро, забирайся. Уходим через забор.
   – Ты серьезно? А Лаки? Он как же?
   – Он постоит за себя, не бойся. В крайнем случае драпать умеет не хуже своего хозяина.

   Раздался протяжный нестройный вой, от которого по позвоночнику пробежал холодок. Катя больше не раздумывала, оперлась на подставленные руки, подтянулась, повисла на заборе. Перегнулась через него и чуть не упала спиной назад, но успела соскользнуть вниз. Она приземлилась на твердые комья земли, огляделась. Собак тут не было. Справа высились синие строительные вагончики, слева стоял кран. Всюду сверкали подмерзшие лужи.
   Наверху показался Андрей, ловко перебрался через забор и спрыгнул. Мокрый снег облепил его волосы, ресницы и брови.
   – Мне страшно, – пробормотала Катя очевидное.
   – Это правильно. – Андрей потянул Катю за руку и торопливо зашагал по деревянным мосткам в обход строительного крана. – Страх способствует выживанию. Главное орудие эволюции, между прочим.
   Снегопад усилился, и уже сложно было разобрать, что находится в паре метров впереди. Из размытой серости показался деревянный, грубо сбитый забор. В центре него трепыхалась на ветру строительная оранжевая куртка, прибитая гвоздями за шиворот. Чуть дальше была распята еще одна.
   Андрей дернул Катю в сторону от забора, они побежали по заснеженной тропинке. Из сугробов торчали пучки связанных арматур, высились холмы песка, укрытые брезентом стопки кирпичей. Тропинка заводила в самый центр стройки.
   – Если это секта, то надо полицию вызвать, – предположила Катя. – Пусть разбираются. Наплодили собак бездомных…
   – Что-то мне подсказывает, что лучше надеяться на себя, а не на полицию, – ответил Андрей.
   Он споткнулся и чуть не упал. Посмотрел вниз: на снегу лежал большой резиновый сапог со следами зубов. Катя пнула его в темноту, словно этим можно было избавиться от проблемы.

   Ветер снова взвыл – звук этот распался на несколько отдельных. Выли сзади, спереди, вокруг. Андрей остановился. Плечи, голова, руки были густо покрыты снегом. Катя тоже остановилась, разглядев в десяти шагах впереди то самое зданьице – то ли церквушку, то ли домик с башенкой, то ли еще что, непонятное. Ясно было только, что здание это опасное и страшное, выросшее посреди стройки, как гриб-поганка.
   – Главное, не заходи внутрь, – проговорил Андрей, увлекая Катю назад, в снежное марево. Подальше от окон, в которых плясали красные огоньки. – Что бы ни случилось.
   – Да что это за место? Как… – Голос Кати дрогнул, она прикусила губу, всхлипнула.
   Андрей обнял ее за плечи, заглянул прямо в глаза.
   – Я тебя в обиду не дам. Поняла? Даже несмотря на то, что пришлось раньше времени раскрыть мои планы насчет Нового года.
   Катя издала нервный смешок.
   – Дурак.
   – Еще какой.
   Они побежали дальше. Больше всего Катя боялась, что случайно выпустит руку Андрея и останется одна в этом белесом аду с блуждающими тенями и звуками. Под ногами хрустели льдинки, строительный мусор. Снег заполнял все свободное пространство – Катя с Андреем будто пробивались сквозь рой насекомых. Но в конце концов они нашли дорогу. Ту, которую для них приготовили.
   – Не убежать, – пробормотал Андрей.
   Казалось, снег огибает церковь, не задевая ее стен с прибитой одеждой, крыши и стоящего на крыльце человека. На нем была куртка с большим капюшоном, который скрывал лицо. Рядом с незнакомцем сидело два пса, еще двое крутились у двери. Самый крупный стоял на земле, расставив лапы и опустив голову. Он не сводил взгляда с Андрея и Кати.
   – Устали с дороги, путники. Многие ходят, да не многие находят, – произнес человек громко, чудным образом перекрикивая ветер. – Не хотите зайти, раздеться, погреться?
   – Нет, спасибо, – мрачно буркнул Андрей. Катя сжала его ладонь. Ей хотелось бежать без оглядки, в пургу, куда угодно. Но она знала, что все равно вернется сюда. Каким-то невероятным образом.
   – Не отказывайтесь. Не положено так. Без подношений пришли, вас все равно приглашают, а вы? – Человек сделал шаг в их сторону, синхронно сдвинулись и псы.
   – Вы кто такой? – спросила Катя. – Откуда взялись?
   – О, я человек маленький. Поступки мои мелкие. Но, как и все, под боженькой хожу. Да вы не стойте, проходите к жилью.

   За его спиной медленно отворилась дверь, и изнутри дыхнуло теплом. Наверное, там действительно было хорошо. Уютно и спокойно. Можно зайти, сбросить одежды, повесить их на большие гвозди с широкими шляпками, что вбиты прямо в деревянные стены…
   Катя шагнула к церквушке, к открытой дверце. Человек выдернул руки из карманов куртки, обнажив длинные болтающиеся рукава, в которых не было видно кистей, распахнул объятья. Ветер вытащил из-под капюшона седые, чудовищно длинные волосы, стал трепать их и рвать. Человек походил на чучело из какого-то мультфильма…
   – У меня нюх на таких, как вы, – продолжал он. – Мы с моими друзьями давно вас унюхали… Чистых, красивых, здоровых. Как раз для боженьки. Он от своего тела отнимет и вам передаст. Заполнить. А?
   Андрей резко дернул Катю, останавливая, и в тот же миг на него прыгнул большой пес. На руке сомкнулись челюсти, затрещала одежда. Андрей завалился на снег и закричал.

   – Боженька заполнит ваши пустоты, – сказал человек из церкви. – Или заполнит вашим мясом животы своих прихожан.
   На Катю медленно двинулись остальные собаки, но тут что-то выскочило из-за ее спины. Что-то большое и ловкое, рыча, метнулось вперед, прыгнуло и сильнейшим ударом подмяло под себя ближайшего пса.
   – Лаки! – завопил Андрей. – Порви этих тварей!
   С Кати будто стряхнули оцепенение. В ушах стучало, сердце норовило выскочить из груди. Катя шагнула вперед и врезала каблуком по ребрам псу, который напал на Андрея. К ней поднялась оскаленная пасть, сверкнули яростью глаза, и Катя, вытащив из кармана баллончик, окатила зверюгу струей газа.
   Пес заскулил и отбежал в темноту. Андрей отполз на пару метров, встал на колено, но на него налетела еще одна собака. Он успел подставить руку, взвыл от боли, когда в мясо вошли зубы, но смог стянуть куртку и обмотать ее вокруг головы пса. Тут же подоспел Лаки, с остервенением вдавливая соперника в снег. Полетели клочки шерсти, брызнула кровь.

   Катя подбежала к Андрею, помогла подняться. Тощие дворняги явно не ждали такого отпора, а потому отступали. Лаки собирался кинуться следом, но Андрей осадил его.
   – Хорошая собачка, – напомнил о себе человек из церкви. – Из наших, не чета этим.
   Он стал приближаться, быстро вырастая в размерах, хрипя и изламываясь на ходу. Катя увидела нечто нечеловеческое; дикий, страшный, неописуемый облик. Длинные и пустые рукава беспорядочно хлопали на ветру.
   Андрей выхватил из рук Кати баллончик. Быстрыми отработанными движениями достал из кармана джинсов зажигалку, вызволил пламя и пустил струю газа, превращая баллончик в огнемет. Вспыхнуло, на куртку твари метнулась волна пламени, занялись седые космы. Объятое огнем существо завыло, шагнуло вперед, растопырило руки… и рассыпалось, прежде чем успело накрыть Катю с Андреем.
   Оно прогорело за какие-то секунды, точно сухая солома. В воздухе вместе со снегом кружили хлопья пепла. Белизна под ногами превращалась в черноту. Жар, метнувшийся было к лицу, развеялся, уступив место колючему холоду.
   – П-получилось? – сказала Катя, с трудом разлепив губы.
   – Не уверен, – ответил Андрей, показывая на башенку, в темном окне которой шевелилось что-то большое, нескладное, словно ищущее форму. – Уходим. Лаки!

   Погода больше не играла с ними, все вернулось на круги своя. Они проскочили по тропинке за церковью, миновали детские коляски, стараясь не смотреть, не заглядывать внутрь. Наконец вышли во дворы, к тротуарам, домам и цивилизации.

   Тут их и ждали. Люди со свечами. Соседи, знакомые и незнакомые. С пустым взглядом, заполненные боженькой до отказа. Они молчаливо шагали навстречу, отрезая путь и сужая кольцо.
   Катя с Андреем ввалились в подъезд, Лаки тут же отряхнулся. Он был сильно ранен, но казалось, что любая передряга ему нипочем.
   – Вы куда? – раздалось с лестницы. Там стояла дородная тетка в свитере, Катя встречала ее тут раньше. Но сейчас руки и лицо соседки были в кровавых разводах. – Ходили в церковь? Вам все объяснили?
   На ступеньках стали появляться другие люди. В куртках, в домашней одежде, совсем голые. Некоторые были со свечами.
   Деваться было некуда. Двери подъезда распахнулись, впуская мутный свет свечей, по стенам запрыгали тени.
   – Вызывай лифт, – тихо сказал Андрей, выходя с Лаки чуть вперед, и Катя тут же вдавила обе кнопки.
   Люди на лестнице застыли истуканами, таращились вниз, и от этих безумных взглядов Кате было даже страшнее, чем рядом с чудищем у церкви.
   Дородная тетка наконец изрекла:
   – Они не впустили.
   И люди двинулись к ним. Катя нажала на кнопки еще раз, потом еще и еще, будто от этого лифты поедут быстрее. Грузовой натужно спускался с четвертого, третьего, второго… Раздвинулись двери, Катя с Андреем нырнули в кабину. Одновременно нажали на кнопку двенадцатого этажа.
 
   – Лаки, живо!
   Пес успел заскочить внутрь за мгновение до того, как лифт закрылся. Снаружи застучали десятки рук.
   Андрей, пошатываясь, держал на весу раненую руку, на пол стекала кровь. Он подошел к зеркалу и шутливо изумился своему отражению.
   – Месяц назад, – сказал он, – мне было бы наплевать, что будет дальше. Хоть боженька, хоть на корм голодным собакам. Я бы реально в эту церквушку пошел, если бы позвали раньше. Но теперь…
   Он смотрел на Катю через отражение печальным взглядом. Катя почувствовала, как к горлу подбирается комок.
   Она хотела сказать, что чувствует себя примерно так же. Еще недавно она, запутавшись в обыденности, не могла вырваться, тонула в депрессии и одиночестве. Тогда она бы тоже рванула в церквушку без разговоров, лишь бы заполнить пустоту в душе. Но сейчас – нет. Уже не готова.

   Катя хотела все это сказать, но не успела. Лифт остановился, и двери открыли вид на едва освещенную площадку. Лаки выскочил первым, за ним вышла Катя, нашаривая в кармане ключи от квартиры.
   Из-за спины послышалось:
   – Ты куртку оставил, служивый.
   Катя замерла в ужасе, сердце остановилось. Мимо метнулся Лаки. В лифте громыхнуло, взорвались лампы. Хлопнули двери, в шахте забилось жуткое эхо. Взметнулся короткий собачий визг, и все кончилось.
   Кто-то рассмеялся глухо и жестоко. Во всем коридоре осталась только одна подмигивающая лампочка. Тени сгущались вокруг, делая мир крохотным и пугливым.
   – Уходи, – едва слышно сказали из кабины лифта.
   Дверцы раскрылись, Катя шагнула внутрь и упала на колени перед Андреем и Лаки, прямо в лужу крови. Всхлипнула, проведя дрожащей рукой по голове мертвой собаки. Собаки, которую богохульная сила вдавила в хозяина вопреки всем законам природы. Будто ребенок неаккуратно слепил две пластилиновые фигурки в одну и бросил неудавшуюся поделку.
   Андрей дышал часто-часто, по-собачьи. Он не мог повернуть голову из-за проткнувшей шею лапы. В темноте мелькал уцелевший глаз.

   Катя уже ничего не видела, слезы размыли картинку. Она почувствовала прикосновение к лицу, прижала Андрея к себе, но пальцы ухватили больно, и другие пальцы, и руки сзади, сбоку, сверху. Катя не сопротивлялась, ее выдернули из лифта, потащили по лестнице наверх. Прочь от Андрея и нормальной жизни.
   На крыше стояла церковь. Катю бросили к знакомому деревянному крыльцу.
   – Он уже был негоден, – сказало существо в капюшоне, пахнущее паленой псиной. – А ты пока еще с нами.
   Люди со свечами выстраивались кругом, бухгалтер-очкарик прибивал к церкви куртку Андрея.
   Катя заплакала, хватая воздух ртом, выпуская облака пара, чувствуя, как замерзают на лице слезы.
   Существо присело рядом и обнюхало Катю. Пустые рукава облапили лицо и шею. Капюшон склонился прямо к ней, обдавая смрадом.
   – Впусти счастье. Оно тебе очень нужно. Я же вижу.
   Он взял ее за волосы и приподнял, давая увидеть крыши других новостроек, где среди труб и проводов тоже стояли церквушки.
   – Видишь, как много нас? – шепнуло существо прямо в ухо. – Видишь, как мы сильны?
   Катя кивнула, захлебываясь холодными слезами.
   – Я…
   – Что-что? – спросил капюшон.
   – Я хочу, чтобы все кончилось.
   Над крышей разнесся колокольный звон, которому вторили остальные церкви. Звук был оглушительным.

   Катю отпустили, и она упала на спину. Из носа потекла кровь, в глазах помутилось, и в самое нутро Кати стало заползать счастье.
   Кто-то засовывал внутрь куски холодного, липкого, мягкого, похожего на глину. Просунул между зубов. Катя покорно проглотила и захотела еще.
   У счастья был привкус крови и старой, пропахшей дымом куртки.