Что ни говори, а соседи у нас интересные люди. На нашей лестничной клетке четыре квартиры: одна сдается каким-то мутным личностям в кожаных куртках и спортивных штанах (я, честно признаться, думала, что таких уже не бывает), во второй обитает бабушка, которой в этом году, кажется, исполнилось девяносто пять лет, в третьей тетка-алкоголичка, а в четвертой, собственно, мы.

К Маргарите, выпивохе напротив, постоянно ходят в гости ее приятели, разумеется, тоже отменные алкаши. Бабушка, Марья Степановна, – главная местная скандалистка, а люди в спортивках со штрипками и кожанках, во-первых, кажется, не имеют имен, во-вторых, меняются с завидной регулярностью.

Маргарита регулярно теряла ключи от двери в парадную и имела чудесную привычку звонить нам в любое время дня и ночи. Вскоре я отключила домофон и дверной звонок, потому что мне надоело, что нас будят в три часа ночи и жеманно и вкрадчиво говорят пропитым голосом: «Здрасьте, это Рита, я ваша соседка».

В последнее время, впрочем, Рита пребывала в состоянии алкогольного делирия. Как-то мы с мужем обнаружили ее сидящей на ступеньках. С трудом сфокусировав на нас взгляд, она спросила, в какой стране мы находимся. Да, я отвлеклась от сути, но не могу отказать себе в удовольствии вспомнить причуды этой эксцентричной дамы.

Потом Рита перестала напоминать о своем существовании. Однажды, возвращаясь домой, я унюхала легкий запах какой-то тухлятины. Тогда я подумала, что где-то испортилась рыба. Но запах становился все сильнее, и через несколько дней терпеть его стало невозможно. Я зашла к себе в квартиру, пообещав себе завтра же позвонить в полицию, поскольку у меня возникло стойкое подозрение, что Рита наконец-то допилась и за запертой дверью разлагается труп.

Когда я на следующий день вышла, запах исчез. Тогда я решила, что кто-то из соседей позвонил в соответствующую службу, и приехали Ритины родственники, а почему так быстро исчез запах – так убрали же и продезинфицировали. Я тут же выкинула из головы историю со странным запахом и сосредоточилась на другом: мы с мужем затеяли ремонт. Начали мы с того, что сбили все три слоя державшейся на честном слове штукатурки.

Как только муж начал долбить стены, прибежала бабушка-соседка. Я взяла на себя объяснение с возмущенной общественностью и попыталась втолковать ей, что стены мы рушить не будем, тем более несущие, а межквартирные перегородки у нас деревянные и само собой трясутся, но мы как следует укрепим их бетоном и двумя слоями гипсокартона и сделаем хорошую звукоизоляцию. Возмущенная общественность слушать не пыталась – она вопила как резаная и обещала подать на нас в суд. Отчаявшись что-то донести до нее, я весьма невежливо вытолкала ее на лестничную клетку и закрыла дверь у нее перед носом. Она проорала из-за двери: «Только попробуйте пробить дыру – горько пожалеете!»

Однажды бабуля-скандалистка ушла за хлебом и по склерозу своему оставила входную дверь приоткрытой. Любопытство раздирало меня изнутри. Поколебавшись немного, я заглянула в ее квартиру. Внутри, в одной из комнат, горел красный свет, из-за чего казалось, что из окон виден кровавый закат. Зачем старушке красное освещение? Она увлекается проявкой фотографий? Еще одна странность: из квартиры резко пахло какой-то спиртовой смесью, непохожей ни на одно из известных мне по запаху лекарств. Запах был отменно отвратителен. Заходить я, разумеется, не собиралась, но несколько секунд стояла и смотрела на странную квартиру, как завороженная, пока цепкие пальцы не схватили меня за плечо.

– Ты что тут делаешь, а? – хватка сухонькой бабушки оказалась неожиданно крепкой и цепкой.

– Здравствуйте, Марья Степановна, у вас дверь была открыта, я хотела вас позвать, думала, вы дома, – спокойно ответила я. В конце концов, не то чтобы я так уж врала.

– Ты сюда не заходила? – спросила она с легким оттенком страха, продолжая сжимать мое плечо ледяными пальцами.

– Нет, я только что подошла, – ответила я.

– Не смей никогда сюда заходить. – Прошипела она, оттолкнула меня так, что я чуть не упала, и захлопнула дверь. Вот тебе и тихий и безобидный божий одуванчик… Кстати, после того разговора у меня страшно разболелась голова и зачесались глаза, хотя я никогда не была аллергиком.

Вскоре мы окончательно сбили штукатурку и собрались класть новую. Из-за стены теперь был слышен каждый звук, не давая нам спать. Бабушка то разговаривала сама с собой, то гремела в ночи какими-то ведрами, то скрипела старой кроватью на пружинах. Это были обычные звуки из квартиры пожилого человека, но иногда к ним добавлялись и вовсе неожиданные, например, как будто кто-то прыгал по дощатому полу и ронял на него что-то тяжелое. При всем желании прыгать она никак не могла. Странно, потому что я была уверена, что Марья Степановна живет одна. Во всяком случае, из ее квартиры никогда никто не выходил кроме нее.

Больше всего нас, пожалуй, раздражал стук маленького молотка, как будто бабушка постоянно вбивала в стену гвозди. Клац-клац-клац. Клац-клац-клац. Клац-клац-клац. Каждый удар металла о металл, казалось, звучал в моей голове. Я подходила к стене и от души стучала по ней. Звуки прекращались на пару часов, но вскоре клацанье раздалось опять.

Из квартиры доносились какие-то приглушенные голоса, но слов было не разобрать, радио она там что ли слушала? Было похоже на какую-то сектантскую радиоволну, и монологи там были примерно такие же, длинные и заунывные. Под утро голоса замолкали, и из-за стены доносился присвистывающий храп.

Ужасно раздражал и постоянный звук бегущей воды. Я предположила, что Марья Степановна моет в квартире средних размеров слона. Или она из-за старческого склероза забывает закрыть кран на кухне? Вода лилась и лилась, и эта китайская пытка продолжалась две ночи кряду. И кто придумал, что звук льющейся воды успокаивает? Даже если кран ненадолго закрывали, то из квартиры доносились какие-то шорохи и царапание, как будто за стеной скреблись крысы. Я пробовала поговорить с Марьей Степановной, но она притворялась глухой, стоило мне попробовать к ней обратиться.

Вконец измучившись бессонными ночами, однажды я вышла и от души забарабанила в дверь соседской квартиры. Никто не собирался мне открывать. А я не собиралась сдаваться.

Однажды я подловила Марью Степановну на лестнице и попыталась с ней поговорить о том, что ночной шум не дает нам спать. Но она снова сделала вид, что не слышит меня. Я схватила ее за рукав и клятвенно пообещала пожаловаться в полицию. Да, мы тоже не ангелы с нашим перфоратором, но мы хотя бы шумим в законное время.

Та рявкнула:

– Отстань от меня сейчас же, иначе скажу, что ты меня толкнула!

– Вы живете одна? – проорала я, чтобы она точно услышала.

– Да, одна, – слишком быстро ответила она и проскользнула к себе в квартиру, слишком старательно не давая мне рассмотреть, что происходит внутри.

Следующей ночью голоса за стеной все так же не давали нам спать. Старушка что-то говорила и говорила, судя по интонациям, это было назидание радио, которое по-прежнему уныло и тягуче бубнило что-то неясное. Вдобавок раздавались какие-то металлические щелчки. И несколько раз раздался скрежет, который мой муж меланхолично определил как короткое замыкание.

На следующее утро я снова постучалась к соседям. Разумеется, мне никто не собирался открывать. На всякий случай я толкнула дверь, и она оказалась незапертой. В нос мне забил все тот же запах, от которого у меня опять начали чесаться глаза.

– Эй, здесь есть кто-нибудь? – заорала я. – Я знаю, что есть, вы только что что-то в стену кинули!

В комнате, освещенной красным, раздалось какое-то бормотание. Я в нерешительности встала в коридоре. Идти дальше мне как-то расхотелось. В квартире невыносимо воняло все той же спиртовой дрянью. Я вспомнила, где я слышала этот запах: подружка-медик как-то раз показала мне комнату с образцами, которые хранились в формалине. Я сделала несколько тихих робких шагов в полутемном коридоре в сторону красного света.

Бормотание становилось все более явственным. Обладатель тихого, приглушенного, довольно высокого голоса нес какую-то чушь.

– На котах гниет шерсть, змейка кожицу снимает с апельсина, ты моя узорчатая ткань бытия, кожа морщится, но не опадает, красота это боль, уродство это смерть, жизнь на самом деле не жизнь. Дайте мне, дайте! – Говоривший взвизгнул.

Я осторожно заглянула в комнату. Обладатель высокого голоса сидел ко мне спиной и периодически потряхивал головой. Сзади он был неровно подстрижен явно кухонными ножницами. Он что-то держал в руках, как будто пришивал заплатку, и проговаривал свой речитатив себе под нос.

– Иголка в нитку, нитка в море, вода и электричество убило меня, лисичка моя утонула, моя девочка, женщины зло, зло, зло! За что вы меня обижаете! Я плачу каждый день, ведь я хочу большего, еще большего, а она все никак не оживает!

Он заплакал. Потом вскочил и с удвоенной скоростью начал что-то говорить, как будто играл в ассоциации сам с собой.

Я поняла, что мне явно пора валить, но говорящий повернулся ко мне. Это оказался высокий, худой и нескладный мужчина с лихорадочно бегающими глазами и редкими седыми волосами. Одет он был в шорты-велосипедки и огромный свитер, который болтался на нем, как на огородном пугале. В руке он держал распределительную коробку для электропроводки, из которой в разные стороны торчали провода.

– Моя Элина! Мое солнышко! Душа моя! Ты пришла! Твои ноги зарыты в землю, но ты проросла!

Он вскочил с табуретки, с грохотом опрокинув ее, и кинулся меня обнимать. Я попятилась, но уклониться от объятий психа не успела. Он сжал меня костлявыми руками и зашептал в ухо:

– Ну пойдем, пойдем, я тебе покажу! Я на вершине древа познания! Элиночка!

Я решила, что сейчас не лучший момент объяснять, что меня зовут не Элина. Он крепко взял меня за руку и повел в ванну, откуда больше всего воняло формалином. Там горел красный свет, но даже в нем я разглядела ванну, в которой плавали какие-то тряпки. Из ванны торчали пучки проводов.

– Смотри, это мое поле экспериментов. Ученье не дает света. Познание прежде всего. Я купил вчера познание в соседней лавке, и теперь на меня мама странно смотрит. А это то, что скоро будет живым. Внимательнее, Элина, будь повнимательнее с проводами!

Он опять зашелся своим высоким смехом и наклонился над ванной, чтобы что-то поправить в плавающих там тряпках.

Приглядевшись, я опознала в них полуразложившийся труп. Не чей-нибудь, а Ритин, судя по характерной прическе и старым кроссовкам. К трупу были присоединены электроды, провода от которых вели к рубильнику. Я решила, что мне снится кошмарный сон.

Псих стоял на входе и отрезал мне путь к отступлению. Я попятилась к унитазу. Он дернул рубильник, и по формалину, в котором плавал труп, пошли электрические разряды. Покойная Рита начала дергать руками и ногами.

– Смотри, Элина, она была мертвая, а теперь она оживает. Э-лек-тро-фо-рез, – по слогам произнес он. Красный свет – источник жизни, я много читаю! От красного света растения дают урожай! Красные волны самые длинные.

Я попыталась закричать, но, как в кошмарном сне, из горла вырвался только сдавленный хрип. Псих же, похоже, решил добить меня лекцией. Он стал рассказывать в своей специфической манере о том, как экспериментировал с увядшими цветами с помощью красного света и они, якобы, оживали. Иногда он снова дергал рубильник, и труп снова начинал шевелить по очереди руками и ногами.

– Я на пороге великого открытия! Еще чуть-чуть, и она начнет говорить! Электричество. Токи жизни. Жизнь это смерть, смерть это жизнь. Понимание ключ к смерти. Ты понимаешь? – Он затряс меня за плечи. – Нет, не обижайся, Элиночка. Никто – это все, ключ там, ключ здесь. Мама теряет и находит ключи, а я бью молоточком. Молоточек… я же еще не показал… как негостеприимно.

Он оставил рубильник в покое, за руки вытащил меня из ванной и повел обратно в комнату.

– Вот, тут, нигде… Смотри, я прибил картину!

На стене в сумеречном свете матово блестело что-то, на первый взгляд напоминающее шкуру какого-то животного. Я пригляделась. Это оказалась человеческая кожа, прибитая к стене по кромке кучей мебельных гвоздиков. Вот дернул меня черт идти сюда одной?! Я попятилась и споткнулась о табуретку. Озарение тут же пришло ко мне, и я со всей силы обрушила ее на голову маньяка. Пока он, пошатываясь, пытался понять, что, собственно, произошло, я выбежала из квартиры на лестничную клетку и затарабанила в квартиру, где обитали спортивные штаны. На мое счастье, один из них оказался дома и помог мне вызвать службу спасения.

Минут через пятнадцать подъехала милиция и скорая, которые увезли психа под вой старушки-соседки. Это оказался ее сын, неоднократно лечившийся в соответствующих учреждениях. Не знаю, куда делась потом старушка, но ее не было не видно и не слышно. Вскоре выяснилась и правда: когда он в очередной раз сошел с ума, она укрыла его в квартире, строго-настрого запретив выходить. И именно она надоумила его похитить для экспериментов труп хозяйки соседской квартиры, которой все равно никто бы не хватился. Я так и не смогла выяснить, кому принадлежала кожа, прибитая к стене, но, возможно, это даже к лучшему.

Мы же вскоре налепили на стены такой слой гипсокартона и штукатурки, что она стала в три раза толще, чем была. В свое время я настаивала на дополнительном каркасе из арматуры и тройном слое звукоизоляции. Обе соседские квартиры сейчас пустуют.

Через несколько дней мы проснулись ночью от звонка домофона. Привычный пьяный голос жеманно и вкрадчиво сказал в трубку: «Здрасьте, это Рита, я ваша соседка».