Раз — к нам забрела…

Сгоревший дом стоял на неухоженном, заросшем сорняками участке. Если дом можно назвать сияющим, он сиял — вздымая к небу уголь и пепел — все, что осталось от южного крыла. Казалось, будто он присел на корточки. Деревянное крыльцо оплела проволочная сетка (удерживая любопытных снаружи? не выпуская что-то изнутри?), а второй этаж выдавался вперед, грозя обрушением.

Знак «ПРОДАЕТСЯ» был здесь целую вечность — тот, кто его поставил, наверняка уже умер, — и смотрелся совершенно несмешной шуткой. Никто бы не стал покупать сгоревший дом.

Агнес Суитен, вышедшая на пробежку в стылых сумерках, замедлилась и остановилась перед ним. Снова заныла коленная чашечка. Женщина взялась за темные, грубые доски забора. Ее руки, обтянутые прозрачной кожей поверх узлов крупных синих вен, выглядели старше, чем она ощущала. Она представила, как боль поднимается по телу и выходит сквозь кончики пальцев.

Врач предупреждала, что от бега Агнес становится только хуже, но жизнь без движения ее угнетала. «Почему бы вам не попробовать плавание или прогулки?» — любезно предложила врач, молодая девушка, которая всего несколько лет назад могла сидеть у нее в классе, и которая, как представлялось Агнес, думала, что ее пациентке нужно выбрать программу тренировок с учетом возраста. Вечера в бассейне, в Клубе Здоровья, пышные женщины в купальных костюмах, целомудренно дополненных юбочками. Йога для древних и ветхих. Агнес никогда не посещала занятий для пожилых, бассейн или Клуб, но чувствовала, что нарисованная ей картина верна на все сто.

Дыхание перехватило — на сей раз не от усталости и не от боли в колене.

С южной стороны дома появилась девочка в белом платье. Она была худенькой — даже слишком — призрачно-тонкой, а ее голова, ладони и ступни казались тяжелыми плодами на веточках шеи, рук и ног. Она шла босиком, и на фоне загорелой кожи платье казалось еще белее. А может, это была ночная рубашка?

Девочке могло быть двенадцать, пятнадцать, а то и больше. Хрупкость превращала ее в ангела. Агнес, которая никогда не верила в призраков, на пару кошмарных секунд вообразила, что видит одного из них.

Два — ворота нашла…

Чем больше думаешь о сгоревшем доме, тем загадочней он становится, вот только никто о нем не задумывается.

Дом находился в запустении целую вечность для всех, включая Агнес, а она только что разменяла седьмой десяток. Его не собирались ни сносить, ни реставрировать — он просто был. Несмотря на все эти десятилетия, никто не посмел бы сказать, что состояние его сильно ухудшилось. Крыша могла провалиться, стены — сложиться внутрь, а сам дом — стать кучей строительного мусора, рухнув под тяжестью лет и пренебрежения, однако этого не случилось. Водосточный желоб, видимо, проржавел и оторвался, штукатурка осыпалась, но в общем и целом он старел с невероятным и завидным изяществом, будто пребывал в собственном водовороте времени.

Люди едва ли это замечали, они редко думали о сгоревшем доме. Иногда о нем вспоминали, как вспоминают сны среди бела дня, — чувствуя укол любопытства и смутной тревоги: «Интересно, а сгоревший дом еще на месте?» Но вряд ли кто-либо пытался это выяснить. Как забывались сны, ускользавшие, едва сознание пыталось их расшифровать, так стирался из памяти сгоревший дом.

Граничащие с ним участки застроены не были, и только старый коттедж приютился чуть позади. Его постоянно сдавали: жильцы в нем не задерживались. Битое непогодой чертово колесо печально ржавело в сорняках у кирпичного дома напротив.

Улица оканчивалась тупиком, что само по себе вызывало дурные ассоциации: люди старались ее избегать, хотя никто не мог бы сказать почему. Повода свернуть сюда ни у кого не было — только у тех, кому «повезло» здесь поселиться, пусть даже на несколько дней, или кто пал жертвой любопытства — возможно, следуя чьим-то неверным указаниям, и теперь хотел развернуться и ехать в другом направлении — в этом случае в квартале отсюда имелся более удобный тупик. Агнес не помнила, чтоб когда-нибудь бегала по улице, где стоял сгоревший дом. Едва только начало смеркаться, пришлось звонить брату. Случайное слово вызвало к жизни старые воспоминания, и она подумала, как и многие до нее: «О, сгоревший дом!» — и теперь была здесь, прямо у ворот, как в старой песенке, которую они пели в детстве.

Три — заглядывай в окна…

Девочка помахала рукой, и Агнес подняла свою, успокоившись. Вряд ли призрак стал бы утруждать себя приветствием.

Девочка сказала:

— Кажется, вы замерзли. Почему бы вам не зайти к нам на чашечку кофе?

Ее голос звучал совсем не призрачно, в нем присутствовала гнусавость, характерная для всех жителей Южной Джорджии. Кофе она произносила, как «кауфи». Агнес, чье любопытство не раз угрожало жизни, ответила, что это звучит заманчиво.

— Обойдите, там сзади есть дверь, — продолжила девочка.

Агнес было ответила: «Нет, не могу, честное слово» или: «Нет, не нужно этого делать», — или собиралась так сказать. Думая о том, что нужно произнести, она шла по двору, продираясь сквозь вымахавшие до колен сорняки, и слышала не свой отказ, но описание произошедшего для знакомых: как будто ты игрушка незримой силы, и невозможно предугадать, что она заставит тебя сделать. Поработит ли она твое тело, угнездится ли в мозгу, диктуя свою волю, даже если ты веришь, что сам себе хозяин? Она думала об этом, когда обогнула угол и вышла на задний двор, когда разглядывала разбитые окна и мертвые листья на бетонных ступеньках черного хода, и даже когда девочка сжала ее ладонь и Агнес поняла, что держит за руку призрака.

Четыре — вход не игра…

Пятьдесят с лишним лет тому назад, в детстве, Агнес, ее брат и их друзья подначивали друг друга отправиться к сгоревшему дому, проскользнуть в деревянные ворота и, подбежав, коснуться его осыпающегося, обвитого проволочной сеткой крыльца, но Агнес никогда не подходила так близко. Ее брат, влиятельный (по его собственному мнению) адвокат из Лос-Анджелеса, специализировался на индустрии развлечений и не возвращался в город с тех пор, как их мать умерла от рака груди тридцать лет назад.

«Не представляю, как это у тебя получается, Агги», — говорил он с фальшивой теплотой в голосе и никогда не уточнял, что именно у нее получается. Возможно, сидеть на одном месте, думала она, годами преподавать биологию в школе. Ее жизнь, должно быть, казалась ему невообразимо скучной.

Слабо тебе! Слабо дважды, слабо трижды, слабо триста тридцать трижды! Такими лингвистическими нелепицами они поднимали ставки до небес, пока один из них не сдавался. Они заклинали тени в окнах сгоревшего дома, и призраки плыли сквозь пепел. Для прыжков через веревочку, для игры в классики и просто чтобы пугать малышню, они придумали особую считалку. Агнес уже почти забыла ее — это была рифмованная чушь, но в детстве слова и ритм не давали уснуть, множа ритуалы и суеверия. Например, если, лежа в постели, произнести считалку без ошибок, кошмаров не будет, и этой ночью ты не умрешь.

Пять — ты на пороге…

— Кофе, — повторила девочка, словно напоминая ей.

Кухня, как и ожидала Агнес, оказалась старомодной. По дверце аккуратной газовой плиты со старинной, размером с буфет, духовкой, вилась надпись «Волшебная полка», сделанная прописными буквами. В углу стоял ледник, его деревянные дверцы были закрыты — заперты на металлические застежки.

Комната напомнила Агнес кухню ее бабушки. Вот только зола покрывала все поверхности, печь и большой дубовый стол рдели у дальнего окна, около кресел и раковины. Агнес чиркнула пальцем по пеплу, скопившемуся на буфете рядом с ней. А минутой позже попыталась отыскать проведенную линию, но не нашла. Как будто призрак здесь я, а не она.

Девочка протянула ей исходящую паром чашку вполне реального кофе.

— С молоком? Или с сахаром?

— Черный, — ответила Агнес и сделала глоток. Кофе, судя по вкусу, был просрочен лет на сто.

Сама девочка не пила. Дом оправдал ожидания Агнес — неуютный снаружи и холодный внутри, но ее собеседница зарумянилась. Агнес смотрела, как маленькие волдыри появляются над ее верхней губой, вспухают на обнаженной коже рук, а потом, когда губы девочки почернели, та шепнула: «Прости» и скользнула в синюю дверь неподалеку.

Агнес подождала, но девочка не вернулась. Тогда она отставила чашку и отправилась следом.

Шесть — шаг в коридор…

Агнес с братом никогда не были по-настоящему близки. Они не болтали о прошлом наперебой. В редких случаях, когда им приходилось общаться, говорили о ерунде: о его последней жене, о шалостях его избалованных детей, о том, кто из его новых мегапопулярных клиентов был ей известен (никто — он много работал с рэперами Восточного побережья, чьи имена Агнес могла разве что случайно услышать в беседе школьников). Они никогда не обсуждали личную жизнь Агнес, и обоих это устраивало: он не любил слушать, она — исповедоваться.

Но этим вечером, чуть ранее, она позвонила сама: она подумала, что скоро наступит день рождения одной из ее племянниц. Агнес смущало странное чувство вины, будто она забыла о своем долге перед ними, хотя действительно никак не могла запомнить все имена и даты (а главное — никого из них ни разу не видела). Оказалось, она пропустила день рождения Кэмерона — племянника, а не племянницы. Тот зависал с друзьями, а Агнес пришлось обмениваться вымученными любезностями с братом.

Именно он поднял, в конце концов, эту тему.

— Проклятье, — раздалось в трубке: — Один из домов моего клиента сгорел ночью почти дотла, и мне сразу пришел на ум тот, другой… Мы играли в нем в детстве. Помнишь?

Агнес вспомнила, но они никогда не заходили внутрь, она была в этом уверена.

— Нет, — возразил он. — Я заходил, а ты нет. Кажется, я был там со старшими ребятами.

Она спросила, каково это — оказаться в сгоревшем доме.

— Очень страшно, — ответил он. — Интересно, а дети еще играют в нем? Они вообще играют на улице? У нас-то нет.

— Трудно представить, что он все еще там, — сказала она, хотя знала правду.

— Может, его снесли, — с сожалением отозвался брат.

— Как Вероника? — спросила она. Вероника была его новой женой. Он принялся рассказывать, но Агнес уже не слушала. Он будто включил ту песенку у нее в голове, по крайней мере, несколько строчек, и они звучали — крутились снова и снова, пока, наконец, не привели ее к сгоревшему дому.

Семь — лестница вьется…

Никто не ждал Агнес в коридоре за дверью. Ни шагов, ни вообще каких-либо звуков. На миг ей показалось, что в доме идет снег, но потом стало ясно: это пепел клубился и падал вокруг. Следы, едва она оставляла их, исчезали, теряясь в золе.

Фотографии в рамках висели по стенам, покрытые почерневшим, оплавленным стеклом. Она задумалась, откуда поступал свет. Это могли быть только раскаленные угли, но пламени она не видела. Агнес миновала несколько закрытых дверей, двигаясь к лестнице через холл. Она знала, что подниматься на второй этаж заброшенного дома — верх безрассудства, но не могла повернуть назад, увидев так мало.

На лестнице, где синий, украшенный золотыми нитями ковер удерживали металлические прутья, вспыхивали и гасли маленькие язычки пламени. Агнес пожалела, что не узнала имени девочки и теперь не могла ее позвать.

Наверх, в новый коридор. Она шла на треск и запах дыма.

За спиной детский голос произнес:

— Привет.

Маленький мальчик в синей полосатой пижаме.

— Ты пришла спасти нас? — спросил он.

Восемь — темень кругом…

— Нет, — сказала мама. — Я запрещаю тебе играть рядом с этим старым домом. Разве его не собирались снести?

Не собирались.

— Что там произошло? — спросила у нее Агнес. — Ты помнишь? Кто там жил? Кто-нибудь умер, когда он загорелся?

Она была еще маленькой и считала себя бессмертной, а тех, кто мог умереть, относила к другому виду.

— О, это ужасная история. Они не смогли вынести детей из огня. Ходили слухи, что во всем виновата мать: она дала домашним снотворное, чтобы сбежать той ночью с мужчиной.

Мама помедлила, взвешивая слова:

— С негром. Пожар начался вечером, когда уже стало темнеть. Отец уехал из города по делам. Поговаривали, что дети были не его.

Мама поцеловала ее в макушку.

— Не стоит думать о них, Агнес Суитен. Эта история случилась очень давно, задолго до того, как ты родилась. Даже я тогда еще была совсем маленькой. Кто тебя надоумил об этом спрашивать?

Агнес, гадая, чьи были дети, если не отца, ответила:

— Никто.

Девять — смотришь под ноги…

Агнес не смогла бы объяснить, почему ей казалось, что прошло уже много времени, но была в этом уверена. Она взглянула на часы, дорогие «Гармин», купленные для подготовки к полумарафону, еще до травмы, но дисплей расплавился.

— Не знаю. Вас надо спасти?

— Так говорит моя сестра. Где она?

— Не знаю, — повторила Агнес. — Она пригласила меня, а потом… — Она едва не сказала: «Исчезла». Это было жестоко, напоминать призраку, что он — призрак.

Мальчик, как ни в чем не бывало, произнес:

— Никто нам не поможет.

Агнес раздумывала, какую именно помощь она могла бы оказать. С южной стороны дома коридор терялся во тьме. Сгоревшее крыло.

— Что там?

Мальчик, подойдя к ней поближе, ответил так же безразлично:

— Там мы умерли.

Они пошли в ту сторону вместе. Агнес начала дрожать от холода, но, когда они приблизились к южному крылу, она, хотя света по-прежнему не хватало, ощутила нарастающий жар. Агнес надеялась, что мальчик не почернеет, не превратится в головешку у нее на глазах, как его сестра внизу.

Он внезапно остановился — до того, как она поняла, что коридор кончился.

— Ты не ребенок, — заметил он и, помолчав, добавил: — Я не могу идти дальше.

Зато Агнес могла. Шагая вперед, она вспомнила, что от сгоревшего крыла не осталось ничего, кроме пепла, и представила, как она выглядит со стороны — плывущая по воздуху на высоте двух этажей.

Десять — падать нельзя…

В игре «теплее» становится, когда приближаешься к тому, что ищешь. Агнес никогда не видела сгоревшего южного крыла, пока не оказалась в нем. Секунду она смотрела в утопающий во тьме коридор, затем шагнула в огонь.

И ахнула. Она шла по языкам пламени — они не касались тела, но вздымались и опадали перед ней, ложась под ноги огромным ковром. Огонь потрескивал в мертвой тишине. Дым окутал ее, но Агнес им не дышала. Она потянулась к дверной ручке, охваченной пламенем. Огонь не причинил ей боли.

Дверь от ее касания распахнулась. Она шагнула через порог, в комнату, в центре которой стояла кровать с балдахином. Подойдя ближе, Агнес увидела мальчика и его сестру — кажется, они мирно спали.

Глаза мальчика внезапно открылись.

— Ты не ребенок, — повторил он. — Только дети могут к нам приходить. Зачем ты здесь? Кто ты? Что с тобой не так? — Его лицо потемнело, сделалось злым.

Агнес пыталась ответить, сказать им хоть что-нибудь, но стоило ей открыть рот, как вместо слов наружу вырвался дым.

Одиннадцать — прочь из дома…

Агнес десять. Кто-то недавно рассказал ей, что после смерти ногти и волосы продолжают расти. Почему-то для Агнес это означало, что, если их срезать, она никогда не умрет. Она обстригла ногти до мяса, но еще не готова была продолжать, и уже обкорнала себя под ноль, когда мама вернулась домой и заплакала, глядя на ее отражение в зеркале. Потом она отвела Агнес на первую в ее жизни стрижку в салон красоты в центре города, где девушка-парикмахер отважно, но тщетно пыталась скрыть следы расправы, которую Агнес учинила над своими локонами.

Агнес шестьдесят один. Недавно кто-то рассказал ей, что там, где спят мертвые, всегда холодно, даже если они погибли на пожаре. Кто же это рассказывал? Возможно, она видела это во сне. В сумерках, в гаснущем свете дня сгоревший дом продолжает гореть, а мертвые умирают, снова и снова. Смерть — единственное, что они знают. Но на этот раз все по-другому. Время течет иначе. Воют сирены. Кто-то заметил языки пламени, пляшущие в окнах, и вызвал пожарных. Но с огнем будут бороться с улицы. Никто не бросится к сгоревшему дому, ведь внутри, как им кажется, никого нет.

Двенадцать — зря не ушла…

— И еще кое-что, — сказал брат. Они уже попрощались. Ладонь Агнес лежала на дверной ручке. Ей хотелось повесить трубку и отправиться на пробежку.

— И еще кое-что, — повторил он. — Не ходи к сгоревшему дому. Или к месту, где он стоял.

Агнес удивилась:

— Зачем, ради всего святого, мне это делать?

— Просто не ходи и все.

Тринадцать — ты умерла…

Агнес Суитен грезит, окруженная пламенем. Желтые, оранжевые, синие и красные, вспыхивающие, вьющиеся, разлетающиеся искры становятся новыми яркими огнями, горелым деревом, обожженной плотью и, наконец, углем и пеплом. Агнес видит силуэты людей на обочине. Она бросится к ним. Она хорошо бегает и легко до них доберется. Агнес резко встает, но что-то мешает ей двигаться. Они держат ее за руки, девочка и ее брат, а когда она оборачивается, перед ней уже не милые детские лица, но обгоревший до костей ужас. Конечно, она может оттолкнуть их прочь. Даже вывихнуть им руки, если придется. Она рвется вперед и слышит шепот, плывущий над толпой: «Кто-то в огне», и пытается кричать, сказать людям, что кто-то действительно остался в огне — Агнес Суитен, учительница биологии из средней школы. Они узнают и спасут ее. Она даже различает лица: вот школьники, а вот их родители — в основном, тоже ее ученики. А здесь двое вцепились в нее мертвой хваткой, и все они кричат. Огромная пылающая балка падает сверху, прямо перед Агнес, вздымая тучу искр и черного удушливого дыма и отрезая их от мира. Теперь Агнес изо всех сил сжимает руки тех, кто мешал ей. Они — единственное, что у нее осталось, и она держит крепко. Они перешептываются, уводя ее глубже и глубже, рассказывая о доме с тысячью комнат, о коридорах, по которым можно идти вечность и еще день, о вещах, рожденных огнем и адом, скукой и утратами. Пожар усиливается, они уходят скрытыми от живых, пылающими путями, а снаружи сгоревшего и горящего дома зимний сумрак превращается в ночь.