— Загадать тебе загадку? Кто бегает по потолку и сосет лампы?

Блин... Клоун. Откуда?..

Я пытаюсь разжать веки, слипшиеся в межблочный зазор египетских пирамид, попутно ощупываю спиной, плечами и задом трон под собой. Руки прикованы. Трон?

Пересохшим губами пытаюсь сформулировать слова:

— Не знаю... Моль, паук? Комар?

Клоун (или кто-то в костюме клоуна) театрально запрокидывает голову и истерически хохочет.

— Нет, глупышка, — на слоге-плевке «шка» он делает особый акцент, будто целует кусок раскаленного сковородой сала, — не комар-р-р, а... ПОТОЛОЧНЫЙ ЛАМПОСОС! АЩЩ!

Его крик оглушает меня, но вместе с тем приводит в чувство. Я склоняю голову набок, чтобы вылить из уха натекшую туда по мокрой пакле моих некогда прекрасных волос воду. Прорывая вакуум, вода булькает каплями на мое плечо. Было бы приятно — где-нибудь в Геленджике, в августе. Но здесь холодно, вода ледяная — она и в другом ухе. Будто могильный опарыш заполз вглубь слухового канала. Я вздрогнула, поежилась — противно. И все вспомнила.

***

Сигареты, водка, промзона. Больше часа ребята искали вход в бомбоубежище, а я наслаждалась заходящим в трубы завода солнцем.

Перед лицом бутылка с «шейком», зажатая в рано огрубевшем Сережином кулаке. Под его ногтями полумесяцы застарелого мазута — он помогает отцу с трактором. «Шейк» в бутылке — со вкусом вишни.

— Кристи, будешь запивать?

Мама заклинала никогда не понижать градус, так и говорила: «Кристина, если пьешь — пей свое, что пила, или крепче иди — вверх, если в себе уверена... Но никогда не пытайся догнаться после водки пивом или вином... Очнешься в шлюшьем костюме, прикованная к шконке кочегара в трюме лайнера, везущего тебя в турецкое репродуктивное рабство».

Или как-то так. Матери отрезали сгнившую печень, а тело закопали в континентальную тульскую глину. Как она там? За месяц я успела забыть ее голос.

— Буду. — Я взяла бутылку.

Крышка никак не хотела поддаваться — и Сережа воспользовался этим, чтобы вдоволь полазить своими обмазученными пальцами у меня под юбкой.

— Фу, не отвлекай.

У пацанов получается открывать быстро, по-крутому как-то, а я так до конца не поняла, куда нужно упереть зажигалку, чтобы зацепить крышку и красиво чпокнуть ее в воздух. Еще дымок тогда медленно из горлышка поднимается — очень красиво. Когда получалось так открыть, я делала триумфальный глоток и чувствовала себя прекрасно: мол, тоже крутая.

В этот раз крышка не поддавалась. Я нервничала от всего подряд: от этой безмолвной промзоны, пыльных бараков, разбросанных шин, от осеннего ветерка с запахом жженого пластика. Еще и рука Сережи под юбкой смущала — я уже хотела крикнуть Костику, чтобы отогнал, и тогда бы Сереже не поздоровилось; но крышка все-таки чпокнула — вяло, еле слышно, без дымка — и не взлетела, осталась в руке, чуть поцарапала кожу. Я опрокинула жидкость в горло без особой радости и закурила.

Сережа отлип от меня и с победным видом подкрался к сосредоточенному Костику — сунул два пальца прямо ему под нос:

— Чуй, как баба пахнет.

Тот молча всадил ему кулак в печень. Сережа осел, выпучив глаза. В принципе, он неплохой, но ему приходится много помогать отцу с трактором.

— ...Замени термин «темная материя» на, например, «сверхтяжелые нейтрино» — и пропадет вся загадочность. Бабки на лавочках, братки на отходняках, губастые содержанки-домохозяйки — ну или кто там еще этот канал смотрит — перестанут представлять черных демонов космоса, которые направляют энергию на станции GSM, чтобы заражать всех раком. И все. — Вова всплеснул руками.

Я не сдержалась и хихикнула: такой он был комичный.

— Понимаешь? — продолжал Вова. — Именно русский язык дает возможность для подобных спекуляций перед необразованными сознаниями. Когда появился термин dark matter, астрофизики имели в виду не-на-блю-да-е-му-ю материю, а не у-у-у — темную. Понимаешь? Имеющую массу, но не фиксируемую нашими...

— Харэ заливать столбу, ботанидзе, — прикрикнул Костик, не отрываясь от схемы. — Ты здесь не за этим, гений.

— Столбу? — Вова перестал обнимать бетонную конструкцию. — Я думал, ты дерево. О-о-о-хо... — Он присел на корточки и впырился в одинокий одуванчик, пробившийся сквозь трещину в асфальте.

Вова не пил, но всегда знал, где можно сорвать всяких грибочков, от которых пришибало лучше любой водки. В нашей компании он был самым начитанным, но Костику он нужен был только для тестирования «товара». Иногда тарен был бракованным или просроченным, тогда и нужен был Вова. Он определял, можно ли его есть и, соответственно, толкать, пусть и дешевле.

Я хихикнула и икнула. «Шейк» был вкусным, но все же лишним. Где-то в пищеводе разгоралось жжение и начиналось вздутие. Тошнота. Мне шестнадцать — я уже знала, что подавлять ее бессмысленно. До гаражей я бы не добежала, а испачкать кофту не хотелось. Глотать тоже бесполезно... Да и противно...

Чего тут стыдиться?

— О, Кристи опять блеванула.

Это был Сережа. Хоть бы волосы подержал, больной ублюдок.

Сплюнув желчь, я изучила разноцветную пюрешку между ног. Крови нет, значит, пока жить буду. Несколько капель только попали на кроссовки. Мамка бы убила...

— О-о-у-о-о-у... — Вова бросил разглядывать пыльный одуван и чуть ли не впечатал свое лицо в то, что должно было стать моей пищей. Одному богу известно, что видели в ней его расширенные зрачки, но, видимо, ему нереально нравилось.

— Ващеващеващеваще, — безостановочно взвизгивал он.

От того, что меня стошнило, стало грустно. Но и полегчало. Я запулила ногой бутылку с остатками коктейля, она прокатилась по асфальту, вызванивая унылый мотивчик и оставляя за собой витиеватую мокрую полоску. Пацаны замерли.

— Ты чо творишь?! — Вова истерически взвизгнул и, кинувшись за бутылкой, вернул ее назад к блевоте. — Нельзя оставлять следов.

— Да кому мы нужны? — хохотнул Сережа. — Очнись, полстраны сейчас что-то где-то воруют и продают. Этим живем. А мы тем более не алюминий какой-то, а списанные сто лет назад лекарства. Наркоманам нужны только, но они не суются, да говнари еще.

— Аптечек все меньше и меньше, — вставил Костик. — Разворовывают сраные панки, готы и другие говноеды. — Он сплюнул. — Этот склад — наш шанс войти в банду. Делаем чисто — и больше не придется лазить по сталинским подвалам вместе с чесоточными клещами...

Его речь перебил вопль. Затем завывания. Вова.

— Метеорологи-психопаты, — выл он, засыпая серой пылью красную полосу, которая осталась после того, как я пнула бутылку.

Солнце скрылось за трубами завода. Стая ворон выпрыгнула из щелей в небо, своим карканьем они высосали все остальные звуки. Резко похолодало. Я поежилась.

— Но метеорологов-психопатов же не существует? Так?

— «Не существует», пф-ф, — передразнил Вова. Он подошел сзади, накинул свою косуху мне на плечи и чуть приобнял. Провел ладонью по темнеющему небу: — У них есть такие... м-м... Воздушные змеи с видеокамерами. Они запускают их в воздух на высоту птиц и следят за территорией. Твой разлитый коктейль — все равно что стрелка на бесплатные мозговолны.

— Мозговолны?

— Да, они размагничивают твой мозг, чтобы использовать энергию для создания катаклизмов, за которые им платят доллары страховые компании.

— Это правда? — спросила я у Костика.

— Не обращай внимания. Когда он под грибами, ему всегда масоны мерещатся.

Вова отлип от меня и завыл:

— Нас всех высосут! И размагнитят! О-о-о, они секта, все крупнейшие катаклизмы двадцатого века — их рук дело. Но это лишь верхушка гигантского борщевика! Корни идут к страховым компаниям и подвалам Белого дома.

Он забавно говорил — как в тех книжках про Нэнси Дрю. Но подбежал Серега и надавал ему пощечин, наорал:

— Наркоза ты, блин, ипанутый, — сочная пощечина, потом еще одна. — Какой Белый дом, сука? Я тебе покажу Овальный кабинет, если прям ща не заткнешься. Мы на территории завода резиновой обуви. Галош, сука! Не в Лос-Анджелесе. — Он встряхнул Вову и уже спокойнее сказал: — Трезвей, баран. Тебе еще кучу колес пробовать.

Я устала, присела на пыльный бордюр. Раньше с ребятами было весело — теперь вечно негатив.

Рядом присел Серега.

— Если из-за этого куска кала я не получу свою долю, убью его я, а не мифические метеорологи, — сказал он и положил свою пыльную руку мне на коленку. Слегка прищипнул кожу.

Я убрала его руку:

— Вычисти мазут из-под ногтей.

Я слишком трезвая...

***

— С чешуей, но не змея, с крыльями, но не птица, с п*здой, но не баба. Кто это?

— Не знаю... Дракон, грифон? Нерпа? Что-то из новой модной книжки про мальчика-волшебника?

Я почти разлепила глаза. Странно: клоун похож на Мэрилина Мэнсона, даже повадки те же, тот же оскал... Но я люблю Мэнсона.

— Думай еще! — прикрикивает он. — А пока думаеш-ш-шь, объясни, за чем пришли.

Опять на слоге «шли» он поцеловал сальный шкварочек.

— Мы просто школьники, — говорю я. — Лазаем по пустым подвалам, ищем, что оставили ненужного... — Шок отступил, и, кажется, я только сейчас начала испытывать страх: я взаправду была прикована к мраморному трону в странной комнате. Еще я видела приоткрытую дверь в светлый и чистый коридор. Ох, как я хотела туда! — Мы просто...

Он резко перебивает меня.

— ШКОЛЬНИКИ — ЭТО ТВОЙ ОТВЕТ?! — орет он прямо мне в ухо.

— Нет-нет. — Он смотрит на меня слишком пристально, я уже забыла, в чем загадка, поэтому просто выдаю все, что скопилось в голове за день: — Мне нравится Белый дом, дяденька. А еще я учу английский и мечтаю поехать в Лос-Анджелес. Я увлекаюсь географией и погодой. Я не люблю тарен, — добавляю зачем-то.

— НЕПРАВИЛЬНО! — орет он, у него стальные зубы, и его лицо так близко, что брызги слюны чувствуются на щеках. — ОТВЕТ: ЧЕШУЙЧАТЫЙ П*РДОКРЫЛ!

Из светлого коридорчика за приоткрытой дверью доносятся всасывающие звуки, будто кто-то учится целоваться на помидорах. С каждым поцелуем коридор темнеет.

Мне становится страшно по-настоящему.

— Где мои друзья? — Кажется, я всхлипываю.

Клоун-Мэнсон улыбается и кивает вниз.

Я фокусируюсь на своих коленках и на секунду испытываю облегчение: рука Сережи с неизменными мазутными полумесяцами под потрескавшимися ногтями кажется сейчас такой родной...

Потом понимаю: это не рука, а кисть без владельца. По моим коленям растеклась липкая, свернувшаяся сукровица. И мазут...

Я кричу.