Маша, как зомби, бродила по опустевшему на выходные больничному коридору. Четвертый день ее почти непрерывно рвало и поносило, но больница была немного не того профиля, где бросились бы выяснять причины этой напасти. Машу накормили таблетками, какие на этот случай нашлись, и вручили тазик. На том терапия и закончилась.
Вечером Маша сворачивалась в одеяле в калачик и ныла. Принесите чаю, подайте лимон, как нет лимона? Сходите и купите, и плевать, что там дождь и ветер; зайдите за моими таблетками, принесите мне еды из столовой, ах, нет, спасибо, что принесли, но мне расхотелось; не убирайте, пусть воняет селедкой.
Ночью Маша включала плеер и «туц-пыф-хррр» и «кольщик, наколи мне купола» разносились по палате из наушников. Иногда Маша делала «буэээ» в тазик, в общем не утруждая себя вынести зловонную субстанцию вон.
Впрочем, для такого упорного нежелания вечером покидать постель у Маши была причина. Как только за окнами начинало вечереть, к Маше опускались ее личные тени. Тени спускались с потолка, черные, густые, как смола, перетекали на придвинутую к стене спинку кровати. Поэтому Маша лежала ногами к стене — однажды тени коснулись ее волос и вырвали целый клок. Маша заметила, что подступиться к грани одеяла тени не решаются, поэтому сворачивалась кульком, подтыкая под себя одеяло, у дальнего от стены изножья кровати.
Громкую музыку Маша включала, чтобы не слышать, как тени скребутся в окно. Конечно, это могли быть ветки деревьев, но Маша знала, что это отростки теней, хрупкие, как застывший сургуч, по форме — как лапки богомола, пытаются подобраться к ней сквозь окно, нащупывая трещины в стеклах и щели в рамах.
Маша знала, что иногда тени могли концентрировать свою силу и «плеваться» липкими черными кляксами — поэтому старалась не спускать ног с постели, не высовывать голову из-под одеяла и просила других сделать что-то за нее. Маша помнила, как тень ухватила ее за прядь волос и втянула куда-то вглубь себя, оставив на голове кровоточащую ранку.
Понос у Маши начался тогда же, когда она впервые познакомилась с тенями. Тогда она распаковала недавно купленную плитку темного шоколада и о чем-то задумалась с кусочком в руках. Кусочек так весь и растаял в теплых пальцах. Маше боковым зрением показалось, что в талую сладкую массу откуда-то сверху прилетело и капнуло что-то такое же тягучее и темное. Маша посмотрела на потолок — бел и облуплен, как всегда — и облизала пальцы.
И обернулась к своей кровати.
И увидела, как наползают тени.
С тех пор ее и тошнит.
В тени лучше не вглядываться, иначе они гипнотизируют, втягивают в себя все твое внимание. Маша попалась тут же. Тени могли бы быть идеальным материалом для скульптур. Мягкие, податливые, застывающие в любой удобной форме. Тени одной своей темнотой создавали ощущение сотен цветов, всех граней эмоций, всех ипостасей уродства. Тени показывали, как жгут напалмом еще живую свинью, как выворачивают наизнанку целого барана, как огромная собака откусывает голову улыбающемуся младенцу, как патологоанатом показывает студентам-медикам желудок свежевскрытого бомжа; тени показывали апокалиптические пейзажи, гибель цивилизации во множестве вариаций, но не вылизано и приглажено, как в голливудских фильмах, а с жестокой реалистичностью еще не сбывшегося, но уже неотвратимого.
Тени показывали и личные Машины страхи — как ее жалит ядовитая змея, как она тонет, захлебываясь, в мутном деревенском пруду и вокруг совсем никого, кто мог бы прийти к ней на помощь, как птицы выклевывают ей, еще живой, глаза.
И Машу безудержно рвало желчью от этих картин и от воспоминаний о них.
Почему Маша никому не сказала о тенях? Потому, что очень хотела домой. До выписки оставалась всего неделя, Машины головные боли уже не беспокоили, желудочно-кишечные проблемы врачей не интересовали, и оставалось только чуть-чуть перетерпеть. А если бы Маша сказала хоть кому-то о своих видениях — ее немедля выписали бы из отделения, в котором она лежала в то, другое, за рекой, огороженное высоким забором и с забранными решетками окнами. Там лечили уже не головные боли и неврозы.
Нельзя сказать однозначно, глупой была девочкой Маша или умной в своих суждениях. И так же нельзя однозначно решить, чем закончилась эта история.
Просто в день выписки Маша не встала на завтрак, не явилась за таблетками, в своей постели ее тоже не было и никто не видел, чтобы она покидала здание. И среди этой поисковой суматохи только одна соседка по Машиной палате заметила свешивающийся из огрызка вентиляционной трубы над Машиной кроватью чехол для телефона, которым Маша два дня кряду хвасталась всем подряд до своей рвотно-поносной эпопеи. Чехол с усилием оторвали от трубы — он прилип к чему-то черному и вязкому, и это черное и вязкое то тут, то там каплями было разбрызгано по всей видимой длине вентиляционного обрубка.больницаисчезновенияархив