Редкостная женщина

Как-то один молодой человек оказался в Риме. Он приехал туда впервые, из провинции, но не тешил себя надеждами, будто в прекрасной и великой столице с ним произойдет нечто необыкновенное. Размышляя подобным образом, он стоял у лестницы на площади Испании и смотрел на представшую перед ним величественную панораму. Он внимал неровному шуму вечернего движения, глядел, как на фоне золотых римских сумерек загораются огни.

Наверное, только он одинок в этом городе. Но, когда жаждешь приключений, они тебя сторонятся, а не спешат навстречу. Вот и сегодня, видно, ему надеяться не на что. Бары и лавки на узких улочках осаждала все прибывающая толпа. Зато поодаль, на просторах Витторио Венето, под сенью деревьев, восходящих к Садам Боргезе, лучшие в Европе кафе собирали избранную римскую публику, проводящую сумерки за аперитивом. Вот где почувствуешь одиночество! И на пути к своему унылому пристанищу молодой человек держался тихих старых улиц.

На одной такой улице, узкой аллее меж старых поблекших домов, на улице, которая в Риме может вдруг распуститься укромной пьяццой — фонтан да причудливая церковка, — печальной в своем забытьи жемчужиной, молодой человек обнаружил, что он не один. Навстречу ему по крутой улице спускалась какая-то женщина.

Когда женщина подошла ближе, он увидел, что она со вкусом одета, что движения ее выдают скрытый южный темперамент, что держится она с достоинством. Лицо ее было под плотной вуалью, но он и представить себе не мог, что она некрасива. Оказаться с ней вдвоем на пустынной улице, пройти совсем рядом, когда она — само приключение, которым он бредит весь этот вечер! У него защемило сердце. Он ощутил себя жалким ничтожеством, мелким, никчемным, презренным. Он втянул голову в плечи и опустил глаза — но прежде робко взглянул на нее.

И был до того поражен, что остановился как вкопанный, не в силах оторваться от ее лица. Нет, ошибиться он не мог. Она улыбнулась. И она, она тоже в нерешительности замедлила шаг. Проститутка? Нет, совсем не та улыбка, хотя и несколько деланная. И вдруг она сказала:

— Я знаю, что не должна бы заговаривать с вами. Но сегодня удивительный вечер... И, может, вам одиноко — так же одиноко, как мне...

Она была очень красива. Он не мог вымолвить ни слова. Но охватившее его необычайное возбуждение придало ему силы, и он улыбнулся. Тогда, все еще нерешительно, никак не навязчиво, она продолжила:

— Вот мне и пришло в голову... может, мы погуляем... как раз время аперитива...

Он, наконец, взял себя в руки.

— Да-да, я рад, очень-очень рад. Венето всего в двух шагах отсюда!

Она вновь улыбнулась.

— Мой дом совсем рядом...

Они молча спустились к повороту, который он только что миновал. Она указывала дорогу. Пройдя несколько неприметных домов, они очутились перед живой изгородью, за которой высился большой красивый дом. Лицо женщины светилось таинственным бледным светом, словно исходящим от прозрачно-бледной кожи, серых блестящих глаз, темных бровей и иссиня-черных волос. Она вставила ключ в садовую калитку.

Навстречу вышел слуга в бархатной ливрее. В просторной гостиной, при свете хрустальных люстр, рядом с влажным зеленым садом, где журчал фонтан, им подали пенистое вино. Они разговаривали. Холодное в теплой римской ночи вино согревало, снимая скованность. И все же иногда молодой человек посматривал на нее с удивлением и настороженностью.

Ее взгляды, тонкая игра губ и глаз, едва уловимые жесты — все располагало к многообещающей интимности. Надо быть начеку. Наконец он решил, что, вероятно, самое лучшее — как-то отблагодарить ее, тогда он будет свободен от всяких обязательств. Она прервала его размышления — сначала улыбкой, потом взором, исполненным невыразимой печали. Она молила его не терзать себя сомнениями: она понимает, все это странно, он, естественно, должен подозревать тайный умысел; но ей просто одиноко. И — это было сказано несколько нерешительно — может быть, что-то в нем самом в опустившихся на улицу сумерках показалось ей неповторимо привлекательным. И она не устояла.

Встретить идеальную возлюбленную — мечта, которую не убить годам серой обыденной жизни. Возбуждение захлестнуло его. Он поверил ей. И совершенные, созданные друг для друга существа наконец-то соединились. Она предложила отужинать. Слуги вносили изысканнейшие блюда: устриц, дичь, фрукты. После ужина они пересели ближе к саду, откуда веяло прохладой. Подали ликеры. Слуги удалились. Дом погрузился в тишину. Они обнялись.

Она без слов взяла его за руку и потянула за собой. Какое бездонное молчание пролегло между ними! Сердце у молодого человека неистово колотилось, ему казалось, что его биение эхом откликается в холле, по мраморной глади которого они ступали, и по руке передается ей. Слова были ни к чему. Они поднялись наверх по роскошной лестнице.

В спальне он высказал ей, словно живому портрету, обрамленному альковом и полупрозрачными одеждами, свою любовь, любовь, которой суждено быть вечной, совершенной, волшебной, как их несказанно прекрасная встреча.

Она тихо отвечала словами взаимности. Ничто никогда не посеет раздора меж ними, ничто никогда не разлучит их! И неслышно отвернула полог.

И вдруг, когда он уже лежал подле нее, когда губы его коснулись ее губ, в душе его шевельнулось смутное беспокойство.

Что-то не так. Он почуял неладное. Он прислушался, насторожился — и понял, что виноват сам. Мягко, приглушенно мягко светят ночники в изголовье кровати, но он по рассеянности забыл погасить яркую верхнюю люстру. Выключатель, помнится, у двери. Какое-то мгновение он колебался. Она разомкнула веки, увидела, что он смотрит на люстру, все поняла.

Глаза ее блеснули. Она прошептала:

— Любимый, не беспокойся. Не двигайся...

И протянула руку. Рука начала расти, становясь все длинней и длинней, прошла сквозь полог алькова и поползла по громадному ковру, устилавшему всю комнату, пока, наконец, чудовищно длинные пальцы не очутились у двери. Щелчок — и свет погас.