Я считаю себя человеком достаточно вменяемым. Но не так давно я сильно усомнился в этом, ибо мне... страшно захотелось откусить себе палец.
Нет, правда!
Не знаю, с чем связано. Я просто сидел и смотрел телевизор. Сидел один, в задумчивости покусывая нокоть. И тут в голову приходит сумасшедшая мысль: «А что, если я отгрызу себе мизинец?». Усмехнувшись сам над собой, я продолжил пялиться на экран. Но в голове продолжали проскакивать разные «что» да «почему». Возможно ли это? Если нет, то почему? Перегрызу ли я кость? Или кусать надо в стыке с ладонью? А инстинкт самосохранения? Помешает ли он?..
И тут мне захотелось этого. Понимаете, захотелось. Очень, очень сильно. До такой степени, что я не мог ни о чем думать, ни на чем сосредоточиться. Я четко осознавал безумство своего желания, но не мог ничего поделать. Не удержавшись, я сунул мизинец в рот и слегка прикусил. Было больно. Страх боли немного притупил сумасшедшую тягу и протрезвил меня, но желание скоро вернулось с удвоенной силой.
Я крепко на себя выругался и отправился в холодный душ, чтобы освежить явно уставшую голову. Но и там желание не покидало меня. Я снова взял в зубы собственный мизинец и прикусил сильнее. И снова больно, но боль уже не причиняла мне таких страданий, как мизинец, продолжавший жить своей жизнью на правой руке и казавшийся сейчас лишним. Он стал мешать и раздражать. Как ресница в глазу, или короста на вчерашней ссадине, или сухие корочки в ноздрях. Хотелось не просто избавиться от него — почему-то хотелось его именно ОТКУСИТЬ.
Я несколько раз выдохнул и со всей силы сжал зубы. Острая боль, не под стать прежней, тут же пронзила все тело. Хлынули слезы, я сдавленно застонал и выронил душ в чугунную ванну, при этом не выпуская палец из зубов. И сжал челюсти сильнее. Хрустнул хрящ, палец теперь держался на коже и каких-то жилках. Он задергался у меня во рту, будто умирающий червяк. Маленькая агония.
Человеческая кожа удивительно крепкая материя, способная порой растягиваться в восемь и более раз. Это я понял в тот момент. Дольше всего я возился с кожей. Изнывая от боли, еле сдерживаясь от крика, я терзал и рвал собственную руку, подобно бойцовскому пит-булю. В какой-то момент боль стала нестерпимой, я машинально сжал челюсти и рванул руку, и тем самым, наконец, одолел проклятый мизинец. Рука затряслась крупной дрожью, а мизинец остался у меня во рту.
Только в этот момент я понял, что сотворил. С отвращением я выплюнул палец в ванную и в ужасе отшатнулся от куска собственной плоти. Я уставился на него, не веря, что это произошло. Отвлекла меня ужасная, ноющая боль в правой кисти. Я перевел взгляд на нее. Удивительно и страшно было видеть новый облик собственной руки. Голова в миг опустела, потому что, если бы я начал в тот момент анализировать собственный поступок, то, наверное, бы окончательно сошел с ума.
Я выскочил из душа, не вытираясь. Выпил стакан водки и наскоро перемотал бинтом окровавленную руку. Кстати, удивительно, но крови было не так уж и много. Потом взял первую же попавшуюся тряпку и с содроганием сердца вернулся в ванную за откушенным пальцем. Я завернул его в эту тряпку и выбросил в мусорное ведро. Потом выпил еще водки и вернулся к телевизору. Идти в больницу не хотелось — мне было страшно, что врач поймёт, в чём тут дело, и меня просто запрут в психушке.
Стало страшно. Стало одиноко. Больше всего хотелось, чтобы кто-нибудь пришел и поговорил со мной. Чтобы сказал, что я не сумасшедший, что иногда у всех людей возникает желание отгрызть от себя что-нибудь… Но была ночь, и никто не пришел.