Чтобы быть плохим, не нужно делать всякие ужасы каждый день — убивать там щенят или выбивать из-под инвалидов костыли. Иногда достаточно одного поступка, если он действительно плох. Если он совсем ужасный. Я такой поступок совершил, когда был еще подростком, и не проходит дня, чтобы я о нем не думал.
Я бы многое отдал, чтобы это все забыть, но бабушка говорит, что Бог не позволяет этого плохим людям. Бабушка молится за меня и ставит свечи в церкви. Еще она приходит каждую неделю, приносит продукты и лекарства, ухаживает за мной. Потому что папа от меня тогда отказался, а мама уехала и потом умерла. Бабушка говорит, что все плохие люди обязательно попадут в ад (значит, и я). Потом крестит меня, обнимает и долго плачет. Я с ней не говорю — просто сижу и жду, пока она не уйдет. Потом снова сажусь за компьютер. Я не очень верю в бабушкиного Бога и в ад — в интернете многие говорят, что это чепуха. К тому же ад не слишком страшный. Есть вещи хуже, я точно знаю.
Я хочу вам рассказать то же, что рассказал бабушке, маме с папой и всем тем сердитым людям, когда еще учился в школе. В шестом «б» классе. Когда я долго пишу, голова начинает болеть, но история короткая.
В общем, вот как я стал плохим человеком: я шел домой от репетиторши. Репетиторша учила меня немецкому языку, так что я помню всякие «danke», «das» и «mutter». Была зима, было темно, фонари горели и снег приятно скрипел. Я нес пакет с тетрадками и учебником немецкого. Я тогда хорошо учился, но в школу ходить не любил. Хорошо, что плохим людям не обязательно ходить в школу — вот и я с тех пор перестал.
Когда шел мимо гаражей, из одного из них выбежала девочка, совсем маленькая. Она плакала и кричала, потом подбежала ко мне и обняла. Никого другого рядом не было, потому что было поздно и темно. Я тогда еще не был плохим человеком, только потом стал, поэтому мне стало девочку жалко, и я спросил, где ее родители.
Девочка сказала, что папу в гараже скушали. Они пошли чинить санки, и вот что-то прокисшее из ямы вышло и забрало папу. То есть скушали ее папу — мой-то дома был, бабушка говорит, с ним все хорошо, она ему иногда звонит.
Ну, я тогда не испугался почти, малявки дуры же все. Взял ее за руку и пошел с ней в гараж. Думал, найдем ее папу, и все тут. В гараже темно, фонарей нет, все двери закрыты, но один открыт и свет горит. Мы туда с девочкой зашли, но ничего там не было: железный стол стоял с тисками, ключи разные и полки со всякими штуками — забыл, как они называются. Все как у папы было — он меня еще тогда учил, какой ключ для чего. Машины не было, в углу всякие вещи лежали, колеса стопкой, холодильник в углу, бочки, все грязное.
Еще в полу яма была — погреб такой, закрыт досками, чтобы не упасть туда, только с одного края доски сняты. Девочка туда пальцем тыкает и хнычет, мол, папа там. Воняло сильно оттуда — как кислая капуста, но только совсем-совсем стухшая. Прокисшее, в общем, что-то.
Я пошумел немного, но никто мне не ответил. Тогда стал спускаться по крутым ступенькам и открыл фанерную дверку внизу (девочка за мной шла и все плакала). Когда дверка открылась, завоняло так, что я почти задохнулся. Но ничего не увидел — света не было. По мокрой стене слева поводил и нашел выключатель, загорелась лампочка над полками, но тускло-тускло — даже дальней стены погреба не видно. Погреб обычный был — слева загородка, картофель там лежал, а справа железные полки с банками со всякими соленьями. Вообще, довольно длинный погреб был, с проходом посредине.
Вот сейчас голова заболела, скоро совсем разболится...
Так вот, я решил для верности пройти вперед. Подумал, что папе могло от вони плохо стать в углу, хотя девочка и говорила, что он не спускался в яму. Ну, мало ли что может быть. Девчонки вообще врушки. А, еще впереди там что-то чавкало или, вернее, как бы булькало. Помню, жутковато стало, но пошел, потому что я там один был взрослый, а девочка плакала. Но я совсем недалеко прошел, пару шагов — там разбитые банки лежали на полу, и из них что-то вывалилось. Бабушка тоже такие банки делала — с огурцами, там, с перцами. Компот еще. Я когда у нее до этого был на даче, она меня учила закатывать банки, я был ее помощник. Закатывать было интересно.
Так вот, я на полки посмотрел — там этих банок было полно, все грязные, но есть несколько почище. Что внутри — не видно почти. Я пригляделся — а в банке, которая почище, сплющенный глаз и волосы с головы, и ещё кусок щеки плавал (без носа). Я так подумал, что это папа девочки и есть, потому что щека была с щетиной. За ней еще часть рта открытого плавала, а язык и еще какое-то мясо были в соседней банке.
Стало очень страшно, прямо ужас как. Но я тогда еще не закричал, стал пятиться к выходу и натолкнулся на девочку. Она не видела, что в банках. Говорю, пошли быстро отсюда, и тут то, что хлюпало в дальнем углу — оно стало к нам приближаться. Я все пятился и толкал девочку, но когда хлюпающее вылезло на свет — тогда я уже закричал.
Не очень хорошо помню, что такое хлюпало. Оно было как каша или жижа... в общем, оно не растекалось, а наоборот, собиралось в ком. Или не как каша. Каша не прозрачная, но тоже белесая такая. Оно поблескивало, смотрело и хлюпало. И воняло. В нем что-то плавало внутри, не помню, что именно. Я в бабушкиного бога не верю, но вот иногда говорю, когда один: «Спасибо, Отче наш, что лампочка тусклая». Вот. И что плохо помню.
Оно хотело меня скушать и закатать в банки, я знаю. Вот тогда я перестал кричать и стал очень плохим человеком. Вот так: я обернулся, схватил девочку (она была легкая) и бросил в самый крупный комок вонючей каши. Вот что я сделал. Пока она визжала и плавилась в каше, я выбежал по ступенькам в гараж, потом на дорогу, там сел в снег и сам расплакался — но это ничего страшного, потому что я тогда сам был еще только в шестом «б» классе.
Потом остановилась какая-то машина, вышли люди, я им все рассказал. Они пошли в гараж, а женщина осталась со мной и меня успокаивала. Я тех людей хватал за штаны и говорил — не надо, там каша, но они все равно пошли. Приехали родители и бабушка, я им все тоже рассказал, потом милиционеры приехали и еще какие-то сердитые люди, повезли меня с собой. Я много-много раз рассказывал, что было, но мне не верили про кашу и даже кричали. Обзывались. Не знаю, сколько все длилось — это все тоже плохо помню. Меня в итоге отвезли в больницу, и я там лежал, кровать была очень приятная, такая мягкая. Врачи не сердились и не кричали. Потом пришла бабушка и сказала, что папа от меня отказался и уехал, а мама постарела и плачет. Мама в больницу не приходила, а потом совсем уехала из города, и я остался с бабушкой. Не ходил больше в школу, потому что не мог учиться — учебники стали очень сложные, мне было скучно их читать. Бабушка объяснила, что я теперь очень плохой человек — за то, что сделал с этой девочкой в погребе, — и что Бог меня так наказал. Еще она сказала, что мне показалось про кашу и банки, потому что милиция никакой каши и банок не нашла, а нашла только то, что осталось от девочки, и это все я сделал. Я с бабушкой не спорил — просто не стал с ней больше разговаривать.
Но я правда не делал этого с той девочкой. Это была каша — она ее расплавила и расклеила, и еще вытащила все наружу. Но я все равно очень плохой, потому что отдал девочку каше, чтобы убежать. Я очень испугался, и меня Бог за это наказал.
И банки с мясом и кожей там правда были. У меня такие же на балконе стоят — хотите, покажу? Или лучше завтра, а то голова очень болит.