Мне снится один и тот же сон. Какая простая и банальная фраза, но она совершенно не передаёт смысла того, что я имею в виду. Правильнее написать, я вижу один сон, но каждую ночь он начинается с того момента, на котором я пробудился в прошлый раз. И это длится уже больше года. Он сильно отличается от снов, которых я видел раньше. После пробуждения я всё отчётливо помню, все детали, а когда нахожусь по «ту сторону», то всё мне кажется очень правдоподобным, хотя часто лишено логики. Но в последнее время я всё отчётливее стал понимать, что сон мой подходит к концу. И это меня пугает. Ведь никто никогда не видел конца своего сна, и что может ждать после этого финального события, я не представляю. Может, просто всё пройдёт и вновь вернутся мои обычные сновидения, или то, что я увижу в финале, сломает мне мозги, и придётся переезжать в специализированное заведение, под наблюдение санитаров, а возможно, я просто умру. Такие дела. Но, пока есть время до того как я опять лягу спать, постараюсь написать обо всём по порядку. Сразу предупрежу все ваши вопросы и домыслы. Я не употребляю наркотиков и вообще отношусь к ним негативно, с алкоголем тоже всегда всё было в меру, и никогда не жаловался на психическое здоровье, по крайней мере, до начала этого сна.

И так. Всё началось, как я и писал выше, больше года назад. Я спал и видел вполне обычный сон, и в какой-то момент оказался в подъезде дома, где живут мои родители. Подобное я видел часто. И как часто бывало в таких сюжетах, лифт был на ремонте, но, тем не менее, я всё равно входил в него, и начинал подъём. Обычно в таких снах лифт уезжал выше нужного этажа, и мне приходилось спускаться к моим родителям пешком по лестнице, но в этот раз всё случилось по-другому.

Я, как обычно, вошёл в лифт, нажал кнопку, и кабинка начала подъём. Но внезапно, с резким толчком она остановилась и свет погас. Всё погрузилось в кромешную тьму. Я отнёсся к этому спокойно, в конце концов, я ведь знал, что лифт неисправен, хотя подобная ситуация в моих снах произошла впервые. Но вот это уже и было необычно, во снах никогда не бывает такой кромешной тьмы. Лишь пробивалась узкая полоска света между створками за моей спиной, не способная осветить ничего вокруг, без остатка растворяясь в окружающей меня темноте.

Через какое-то время я вспомнил, что в моём кармане лежит телефон, и его можно использовать как фонарик. Достал старенький кнопочный аппарат, которого наяву у меня никогда не было, но  во сне я был уверен, что он был со мной всегда. Маленький синий экран засиял, с трудом разгоняя тяжёлые  слои тьмы. Свет мутным пятном заскользил по боковой стене и осветил панель с кнопками, но теперь в ней были лишь чёрные дыры с торчащими проводами. Ну и угораздило меня, подумал я, разглядывая кабинку старенького лифта, и только сейчас заметил, что не вижу противоположной стены. Боковые стены и потёртый линолеум под ногами, сколько доставал свет, уходили во тьму. Это немного пугало, но мои эмоции и реакция на них, во сне отличались от логики реального мира, и потому я просто пошёл вперёд, вытянув руку в попытке нащупать невидимую во тьме противоположную стену.

Я не помню, сколько так шёл по узкому проходу между двух боковых стен обычной лифтовой кабины. Полоса света между створок автоматической двери уже скрылась во тьме далеко позади . Внезапно, появилось неясное чувство, что передо мной кто-то тихо и незаметно скользит на цыпочках, стараясь уступить дорогу и убраться от тусклого луча моего старенького телефона. Кто-то большой и бесформенный. Я тихо позвал: «Кто здесь?», но в ответ лишь тишина и явное ощущение чьего-то присутствия впереди.

Под ногами вдруг захлюпало. По линолеуму растеклась мерцающая бликами лужа. Незнакомец впереди меня был всё также нем и беззвучен, лишь плеск моих шагов метался между стенами. В какой-то момент я отвлёкся и не заметил,  что боковые стены исчезли, а под ногами теперь покрытый тонким слоем воды бетон.

Я совершенно потерял направление, и шёл наугад, в надежде наткнуться на стену. Навстречу неожиданно стали попадаться самые необычные предметы: то школьная парта с раскрытыми тетрадями и письменными принадлежностями, вся старая и исцарапанная, то заваленная набок пыльная детская коляска, то брошенная обгорелая кукла, или разломанный на части манекен, и даже старинный покосившийся шкаф, между распахнутых створок которого была такая глубокая тьма, что даже свет не мог проникнуть сквозь неё, отчего создавалось ощущение мрачной бездны внутри этого деревянного сооружения. Вокруг меня стали угадываться массивные бетонные колонны, уходящие к невидимому во тьме потолку, с торчащими штырями арматуры в зияющих трещинах и сколах. Из тёмных глубин этого бесконечного помещения стали прилетать звуки капающей воды, и вскоре я обнаружил их источник. Я словно оказался в подвале какой-то котельной. Множество труб различных диаметров, ржавых, журчащих и протекающих тянулось и извивалось во всех направлениях. Вентили, манометры, шипящий пар, жаркий влажный воздух и грязная мокрая плитка под ногами ещё больше придавали сходство с котельной. Даже свет телефона теперь был, почему-то красным, придавая окружению зловещий вид, словно пламя из незапертых котлов и печей.

Неведомая сущность впереди меня теперь время от времени угадывалась в переплетениях труб, прячась в тени за ними словно клубящаяся тьма, или гора извивающихся щупалец. Это пугало, но я продолжал идти вперёд, всё ещё надеясь выйти к стене. И я, наконец, вышел. Прямиком к створкам лифтовой двери с узкой полосой света между ними. Двери распахнулись, и за ними я успел увидеть залитый светом коридор, такой манящий и просторный…

И я проснулся. С этой ночи мне и начал снится бесконечный сон, причём каждый раз он начинался одинаково, без всяких прелюдий: передо мной распахиваются двери лифта, и я выхожу в то же самое место, на котором пробудился прошедшим утром.

В общем, на следующую ночь я вышел в коридор. Наполненный светом и чистотой, он бесконечными рядами дверей и потолочных светильников уходил вдаль, сливаясь там в точку. Идти по этому коридору было легко и радостно. Я шёл, заглядывая в распахнутые двери по обеим сторонам, и за ними были светлые и уютные квартиры, и в них жили обычные семьи. Они занимались своими обыденными делами, и было видно, что у них царят любовь и радость. Я заходил в их жилища, но оставался незамеченным, словно бесплотный дух. В некоторых квартирах передо мной разворачивались сцены семейных праздников с  весёлыми застольями, нарядно одетыми детьми и зажигательными танцами. В других родители играли со своими чадами под озорной смех. Многие семьи сидели за красиво накрытыми столами ужиная или завтракая. Кто-то учился играть на фортепьяно, и мелодия была таинственной и незнакомой. Молодые родители, вместе с детьми затевали ремонты, подзадоривая друг друга весёлыми шутками на незнакомых языках.

Вид за окнами тоже различался, и у каждой квартиры он был свой. В одних виднелась ночь, озарённая звёздами или неоновыми огнями незнакомых городов, в других был день или утро, наполненные пением птиц или шумом оживлённых улиц. Я видел падающий с неба снег или струи тёплого дождя, расцветающие огненные бутоны праздничных фейерверков или стаи танцующих в небе голубей. Видел стеклянные башни небоскрёбов, отражающих  восходящее солнце, или шелестящие на ветру пальмы, на берегу синего моря под лазурным  небом.

Я с удовольствием ходил из одной двери в другую, подолгу останавливаясь и наблюдая, как живут в счастье и гармонии незнакомые мне люди, втайне немного завидуя, но одновременно и радуясь за них. Течение времени во сне было необычным, и казалось, что я за один сон  проживал целые недели и даже месяцы, не зная ни усталости, ни чувств голода или жажды.

Больше месяца я с удовольствием засыпал, что бы опять оказаться в этом бесконечном коридоре, и ходить из одной квартиры в другую. Единственно, что нарушало эту радостную идиллию, была дверь лифта, которая неизменно оказывалась метров в пяти позади меня, отрезая обратный путь к уже пройденным километрам и квартирам. И каждый раз, когда я глядел на неё, внутри всё сжималось от непонятного страха. Когда же пару раз попытался к ней приблизиться, что бы нажать кнопку вызова, или хотя бы просто разглядеть поближе, то меня накрывала такая волна необъяснимого ужаса, что я мгновенно просыпался. Объяснения этому я найти не мог, ведь с виду это была обычная дверь лифта с раздвижными автоматическими створками. Я выходил через них в каждом начале сна, и они с лязгом закрывались за моей спиной. В щели между створками не было видно ни единого лучика света, сплошная тьма, которая, казалось, сочилась оттуда едва заметной дымкой, будто отравленные испарения мёртвых болот. Но, я особо и не горел желанием подходить к ней лишний раз, поэтому просто шёл вперёд, незримым гостем наблюдая за жизнью незнакомых мне людей. Сколько их было? Тысячи? Миллионы? Я уже и не вспомню, так как давно потерял им счёт.

Но в какой-то момент я вдруг начал замечать некоторые неприятные изменения. Вначале это были мелочи, но они диссонансом нарушали общую идиллию. В чистом коридоре стал иногда попадаться мусор, чьи-то грязные следы или наметённый песок и пыль. Среди стройного ряда светильников на потолке стали встречаться мигающие или вообще погасшие. В идиллических семейных сценах в квартирах тоже теперь было не так всё благополучно. Всё чаще люди, живущие там, ссорились и ругались между собой, плакали наказанные дети, да и обстановка становилась всё более нервной, полной раздражения, неряшливой. За окнами временами с грохотом сверкала гроза или завывала снежная вьюга. Разносились резкие запахи пригоревшей еды и звуки бьющейся посуды. И чем дальше я шёл, тем более гнетущим и отталкивающим было увиденное.

Я уже не так стремился каждую ночь погрузится в пучины сна. Передо мной теперь разворачивались сцены бедности и горя. В некоторых квартирах, холодных и тёмных, лишённых электричества, завернувшись в одеяла, при свечах, сидели бледные родители с детьми. В других, где по полу были разбросаны пустые бутылки, жена бранила пьяного, вдрызг, мужа. Один раз я даже услышал за завешенными плотными шторами окнами сирену воздушной тревоги, и все домочадцы в панике стали прятаться под стол. Теперь везде была грязь и мусор. В коридоре он буквально лежал кучами.

И в какой-то момент я стал свидетелем убийства, когда в пылу ссоры муж разбил голову своей жене. Я был настолько потрясён увиденным, что не мог заставить себя спать всю следующую ночь, но усталость была сильнее, и я вновь погрузился в эту пучину безнадёжности и разрушения.

Теперь становилось всё хуже и хуже. Виды бурных пьянок с участием неопрятных и больных людей сменялись драками. Иногда я видел, как в жилища врывались вооруженные люди разбойничьего вида, и уводили жильцов прочь, и я кусал руки от бессилья, от того что не мог им помочь, так как был для них всего лишь бесплотным призраком.  Сцены убийств и суицида теперь попадались с пугающей периодичностью. Люди на моих глазах кончали жизнь, выпрыгивая в окно, дёргаясь в петле или вышибая себе мозги из пистолета. Всё пропиталось безумием, жестокостью и яростью. В разбитые окна стылых квартир врывались клубы снега, сквозь проломленные крыши струился дождь. Иногда снаружи слышались близкие выстрелы и взрывы, от которых содрогались квартиры, а с облезлого потолка сыпалась штукатурка. За окнами полыхали пожары, с улиц доносились вопли ужаса и паники, некогда гордые, сверкающие небоскрёбы разрушались на глазах, в клубах пыли и дыма, превращаясь в крошево стекла и бетона. Иногда в окнах виднелись стремительные потоки воды или жуткие огненные реки вулканической лавы, текущие по улицам, сметающие и сжигающие всё на своём пути.

Стены коридора теперь покрывала плесень и копоть, целых светильников почти не осталось, да и те были покрыты слоем грязи, вязкая жижа покрывала пол. Всюду властвовали гниль и черви. Меня теперь не покидало отчаяние и тоска по утраченным видениям счастливой жизни, обратный путь к которым надёжно и неизменно преграждали всё те же двери лифта. Как я жалел, что не остался там, а продолжил свой путь в эти дебри депрессии и горя.

Всё чаще в квартирах попадались мертвецы. Трупы, сгнившие или полуразложившиеся, умершие от самых разных причин. Встречались тела обгорелые, в чёрных от сажи и копоти комнатах,  среди золы от сгоревшей мебели. Были замёрзшие, скрючившиеся под ветхими пледами и одеялами, присыпанные снегом, который в мёртвом спокойствии сыпал сквозь проломленные, украшенные сосульками потолки. Кто-то умер в одиночестве, в своих постелях, в мучениях или мирно во сне. Тела самоубийц раскачивались в петлях, облепленные червями и мухами.

 Какие-то жуткого вида фигуры в лохмотьях, давно потерявшие человеческий облик, шныряли среди груд мусора и разбитой мебели. Комнаты кишели тараканами, а воздух гудел от роя мух. Встречались дверные проёмы, открывающиеся оскаленными пастями, с зубами из ломаного бетона и ржавой арматуры, у провалов высоко над землёй, а внизу, сколько хватало глаз, простирались руины некогда прекрасных городов. На разбитых улицах виднелись множество истлевших человеческих скелетов, шныряли стаи диких собак, а небо было тёмным от торжествующе каркающего воронья. Коридор, по которому я шёл, теперь покрывали завалы песка, мусора, и костей. Не осталось ни одного целого светильника, потолок и стены покрывали заросли плюща и бахрома свисающих корней с которых сочилась каплями вода, штукатурка отслаивалась большими кусками, обнажая разбитый бетон и ржавую мокрую арматуру.  Лишь двери лифта, надёжно перекрывшие коридор за моей спиной, оставались всё такими же, как и в первый раз, когда я их увидел.

В квартирах по бокам теперь было полнейшее запустение. Это были абсолютно мёртвые жилища, много десятков или даже сотен лет назад забывшие человека. Их увивали плющ и дикий виноград. Сквозь полы прорастали кусты и деревья, а в проломах стен тоскливо завывал ветер, вторя вою диких животных где-то снаружи. Развалины домов за разбитыми окнами укрывала зелень трав и сорняков. На морских пляжах, среди запустения и буйства дикой природы, ржавели огромные остовы морских кораблей. Попадались квартиры, где волны песчаных барханов достигая уровня окон, сыпались большими кучами внутрь комнат.  Ни единого человеческого следа на много километров вокруг.

Природа отвоёвывала свои территории, и всё вновь возвращалось в дикое состояние. Пол и стены зарастали каменной породой и кристаллами, с потолка временами свисали сосульки сталактитов, бетон укрывался грубым обветренным гранитом. По жилищам и центральному коридору ползали мерзкого вида насекомые, метались, шурша крыльями, летучие мыши, в песке или липкой грязи под ногами виднелись цепочки крупных следов странных форм и пропорций. В бушующих, под самыми дверными проёмами, водах океанов, плескались туши жутких исполинов, которые охотились на больших акул как на обычную сельдь. В небесах парили неясные, зловещего вида, гигантские формы, с пучками тонких отростков, извивающихся до самой земли.  Однажды я увидел, как по пескам бескрайней сумрачной пустыни, под тоскливое нудное завывание  дудок и флейт брела процессия отталкивающего вида существ, чьи тела скрывались под серыми балахонами, а в паланкине, несомом в центре группы, раскачивалось нечто омерзительно раздутое, колыхающееся, лениво подстёгивающее своих носильщиков ударами своих многочисленных щупалец. Погонщики огромных, подобных слонам, животных, шагающих на длинных и тонких, будто ходули, ногах, и с десятками хоботов на жутких мордах,волокли клети с чем-то мерзко копошившимся.   Они шли по направлению к странному циклопическому сооружению, чернеющему на горизонте, которое больше походило на храм или мавзолей.

Всё чаще снаружи была ночь, или небо затягивал плотный, непроницаемый саван низких облаков. Воздух становился всё более холодным, вытягивая дыхание из лёгких облачками пара, стылость пробирала до костей и хрустела под ногами ледком и инеем. По свинцовой глади океанов белыми ледяными лайнерами плавали гигантские айсберги. Сумрачные завесы пурги и метелей рассекались исполинскими молниями. Мир погружался в космическую стужу, и даже зарева грандиозных лесных пожаров не приносили долгожданного тепла. Всё вокруг постепенно застывало в трупном оцепенении, холодное и безжизненное, давно позабывшее, что такое солнце, и лишь эхо приносило издалека тоскливый и обречённый вой умирающего левиафана.

И, наконец, всё вокруг безжизненно замерло во тьме, под светом гигантских звёзд, чужих и холодных, словно глаза глубоководных рыб. Коридора теперь не было. Вместо него я брёл по бесконечной, дикой, занесённой снегом пещере, с трудом различая перед собой  нагромождения сталактитов и обледенелых камней. Двери по сторонам превратились в проломы в скальной породе, и встречались всё реже. Но дверь лифта неизменно продолжала преследовать меня по пятам, чужеродным пугающим элементом, словно часть какой-то психоделической декорации.

Я стал плохо спать, порой по нескольку ночей избегая сна. Но и пробуждаясь после очередного блуждания по ледяному тоннелю среди мёртвого мира я не чувствовал себя отдохнувшим, так как головная боль, общая слабость в теле и разбитость преследовали меня потом весь день. Фармацевтика тоже не помогала, наоборот, я погружался в этот бесконечный кошмар глубже, а выходил из него дольше обычного. Окружающие стали сторонится меня из-за нервозности и раздражительности. Скольких медицинских специалистов я обошёл, уже даже и не смогу вспомнить.

Я теперь просто шёл по абсолютно тёмной прямой пещере, слыша лишь своё собственное дыхание и шорох стылого гравия под ногами, и даже боковые проломы совсем исчезли. Зато стали появляться дыры в потолке, наполненные всё теми же чужими звёздами на чёрном небосводе. И ещё появилось чувство чьего-то взгляда, смутное ощущение присутствия каких-то сущностей. Теперь меня постоянно  не покидала тихая, тошнотворная паника, ужас шевелил волосы на затылке. Лишь более сильное ощущение ужаса, исходящее от лифтовой двери, перекрывающей коридор за моей спиной, толкало меня вперёд. Сколько месяцев это длилось? Не помню. Во сне же это мыканье во тьме растянулось на многие годы. Я уже не рассчитывал, что когда-нибудь выйду из этого кошмара, но… внезапно тоннель закончился.

Я стоял на небольшой скалистой площадке высоко над землёй. Позади возвышалась, уходя вершиной в ночное звёздное небо, исполинская гора. Передо мной расстилался дикий пейзаж. Бесконечные зубья гор, чьи склоны угадывались по отблескам звёздного света на заснеженных склонах. Подножия их терялись далеко внизу, во тьме и клубах тумана, рассекались бездонными ущельями. Но взгляд мой приковали не эти жуткие виды. На краю каменного козырька, куда выходил зев мрачного тоннеля, по которому я бродил в своём сне столько десятков лет, горел костёр. Живое яркое пламя, стреляя искрами, распространяло вокруг себя волны живительного тепла. Такая уютная и идиллическая картина после всех этих сотен километров сквозь мрак и мёртвенный холод. И у костра кто-то сидел. Сгорбленная человеческая фигура, укутанная то ли в одеяло, то ли в пончо, удобно устроилась на тюках и сумках. Это был старик, с седыми, длинными, непокрытыми  волосами. Он что-то помешивал в котелке, подвешенным над пламенем, совершенно не обращая на меня никакого внимания. Что-то очень знакомое было в его облике, и от того я не мог отвести от него глаз. Наконец он посмотрел на меня, и сердце моё ухнуло вниз. Это был я, только очень старый. И ясный взор моего близнеца был полон мудрости.

Он назвал меня по имени и, пригласив к костру, налил в глиняную кружку невероятный ароматный чай. И мы начали беседу, легко и непринуждённо. Я спросил его, что он делает тут в одиночестве, но он ответил, что он не одинок, и широким жестом указал на окружающие нас горы. Тогда я увидел, что на их склонах то тут, то там, вспыхивают костры, озаряя такие же каменные козырьки как и наш. И их становилось всё больше и больше. И у каждого различалась сидящие фигуры стариков, и я был уверен, что они также были моими близнецами. И к каждому из них из пещер в склонах выходил я, и  видел я себя одновременно у каждого из этих костров. Это было непередаваемое чувство -  многократно разделив своё сознание, ощущать себя сразу в сотнях мест, видеть и слышать сотнями пар ушей и глаз, вести беседы с сотнями своих  постаревших двойников.

Много лет я провёл с ними у неугасающих костров.  Течение времени определялось лишь по движению звёзд над головой, да сменявшим их временами гигантским разноцветным полотнищам северного сияния. Я уже привык этому странному состоянию, когда мог видеть себя одновременно в сотне различных мест, при помощи аватаров вести одновременные неторопливые разговоры со всеми своими визави.

Как оказалось, мои собеседники всё же различались. Среди них были слепые мудрецы, степенные философы и бритоголовые монахи, проповедовавшие незнакомые мне религии.  Путешественники с суровыми обветренными лицами рассказывали о своих путешествиях в странах, которые давно исчезли с карт и глобусов, и видимых там чудесах, что уже давно смешались с песками времён. Поэты, с пламенным взором, читали мне свои восхитительные стихи, а музыканты, под аккомпанемент различных инструментов, пели чудесные песни, и мелодии их будоражили сердце и чувства. После пробуждения я по памяти старательно их записывал, чтобы прочитать и напеть своим знакомым, которые разбирались в таких вещах, и все они сходились во мнении, что никогда не слышали подобного, и настолько восхитительного, и авторы этих произведений настоящие гении.

Ко мне вновь вернулся здоровый сон. Я с удовольствием и нетерпением погружался в свои грёзы, и тот мир мне вновь стал милее яви. Как было невероятно здорово посидеть в ледяном ночном мире, среди застывшей тишины, у живого бездымного костра, который никогда не угасал, попивая горячие вкусные напитки, и слушая различные истории о прошлом неведомых миров, или притчи и легенды забытых народов и цивилизаций. Сколько мудрых цитат и изречений  услышанных во сне от жрецов и философов, я выкладывал  после пробуждения  в соцсетях, и их мгновенно подхватывали и постили миллионы пользователей.  Слушал я рассказы и о своих похождениях в этом мире, и о тех людях и семьях, которых повстречал на своём пути.

Но, как оказалось, и эта идиллия оказалась не вечной. Ведь если в нашем мире прошла едва пара месяцев, то во сне минуло несколько десятков лет, и мои престарелые близнецы становились ещё старее. И однажды они начали умирать. Мои другие аватары, как обычно, приходили на каменные карнизы, чтобы продолжить свои возвышенные беседы, но некоторые обнаруживали лишь погасшее кострище и остывший старческий труп. У других моих Я одряхлевшие товарищи умирали прямо на руках. И с каждым моим сном всё меньше становилось костров на склонах окружающих нас гор.

Я чувствовал своё отчаяние  и печаль утраты, от каждого своего сознания. Кто-то из моих Я сходил с ума, сидя над иссыхающим телом своего умершего друга, и, в конце концов, бросался в пропасть, что бы сгинуть навсегда, другие хоронили покойного в скромных могилах из камней и булыжников, и просто переставали приходить. Всё меньше я ощущал своих аватаров, и наконец, настал момент, когда остался лишь я сам, на той же каменной террасе, куда вышел много лет назад из тьмы тоннеля, и где лежал мой собеседник, древний старец, укутавшись в одеяла, и костёр едва теплился, с трудом разгоняя окружающую темноту. Старик кашлял и хрипел, его трясло от влажного жара. Он взглянул на меня своими помутневшими глазами, и слабым голосом подозвал к себе. «Очень скоро – поведал он – ты останешься один, и тогда тебе предстоит подняться в Храм, в котором и закончится твой путь». На мой недоумённый взгляд он лишь указал на вершину горы над нашими головами.

И я увидел то, что никогда не замечал ранее. Гору венчал исполинский храм. Этот колос, казалось, вырастал прямо из скал, стрельчатыми башнями и арками устремляясь в небо.  Грубые стены, покрытые трещинами, словно морщинами, казалось, были возведены прямо из монолитного камня. Странные барельефа и статуи на карнизах придавали сооружению отталкивающий вид. В узких провалах огромных окон, будто небрежно прорубленных неведомыми великанами-зодчими, мерцало тусклое багровое свечение, и от того они походили на глаза демонического бога, взирающего с вершины своего ледяного Олимпа на ничтожного смертного.  

Красочное полотнище северного сияния озаряло центральный шпиль, самый высокий,  внутри которого, через огромные проёмы, виднелся исполинский чёрный колокол. Он был недвижим, словно само ледяное безмолвие удерживало его изо всех сил на месте, боясь рассыпаться и исчезнуть, если тот пробудится торжественным звоном.

Вдруг вокруг потемнело. Это внезапно погас костёр, что много десятков лет согревал наши беседы. И тут же студёный воздух охватил каменный карниз, на котором стоял я, а у моих ног покоился испустивший дух древний старик, мой товарищ и собеседник в течение долгого времени. Тишина стала поистине гробовой. Я остался совершенно один, в этом пустынном и мёртвом мире.

Не помню уже, сколько времени и сил мне стоило расковырять в промёрзшем камне какое-то подобие могилы. Обливаясь слезами от печали и горя, перенёс туда старика, чьего имени я так и не узнал, за все эти десятилетия наших бесед. Завалил сверху булыжниками, возведя грубую гробницу.

Теперь я приходил в эту юдоль одиночества, чтобы в тишине оплакивать прошлое. Всё чаще я вспоминал слова своего престарелого близнеца о том, что  мне нужно войти в лифт и подняться в храм на вершине, но немые, неподвижные двери, которые открывались лишь для того, чтобы впустить меня в этот мёртвый мир, всё ещё источали такую жуткую ауру, что я не мог преодолеть свой страх, и хотя бы приблизиться к ним.

Но вот однажды мой слух уловил в этом безмолвии новый звук. Из бездонной глубины провала раздался далёкий шорох осыпающихся камней и царапание, словно что-то неведомое медленно поднималось из тьмы и тумана,  но было ещё очень далеко,  в сотне километров от меня. И ещё, я стал замечать, что с небосвода начали исчезать звёзды и первыми погасли самые маленькие и тусклые.

Теперь каждый сон это нечто было всё ближе, медленно и неотвратимо поднимаясь из бездны, и я уже не знал, что страшнее, встретиться лицом к лицу с этой неведомой сущностью, или войти, наконец, в кабинку лифта. И с каждым днём в мире становилось темнее, так как звёздный свет исчезал вместе с космическими светилами. Теперь, я постоянно во снах испытывал тревогу и парализующий ужас от неотвратимости неизбежного, а после пробуждения обнаруживал у себя в волосах седину. Я часто размышлял, насколько же далеко от меня эта неведомая тварь, что подъём её длился уже много месяцев по времени сна. И чем ближе она приближалась, тем больше я понимал, что это, поистине, колоссальное существо, потому что шорох и царапанье заполняли уже весь мир, но её самой всё ещё не было видно, хотя, что можно было различить в свете нескольких десятков оставшихся крупных звёзд? Но его мощь и размеры проявились, когда две соседние горы, одна за другой, вдруг вздрогнули, раскололись, и начали с оглушительным грохотом рассыпаться, проваливаясь в окружающую всё бездну, в самый центр мироздания. Весь этот мир, казалось, начал разрушаться, раздираемый неведомым исполином. Уже вот-вот я, наконец, увижу это хтоническое создание. Всё, казалось,  замерло в ожидании его появления. И тут, над головой ударил колокол.

Глубокий протяжный звон, от которого содрогнулся склон горы и каменный козырёк, на котором стоял я, заглушил даже всезаполняющий шорох, идущий из бездны, и тварь испуганно замерла, а укрывающая мир тишина рассыпалась хрупкими осколками. Второй удар, полный тоски  и плача, словно панихида по умершему миру, подстегнул неведомого обитателя бездны и тот утроил свои усилия, стараясь добраться до моего убежища, и до меня. И с третьим ударом вдруг за дверьми лифта пронзительно заскрипели механизмы и тросы, которыми от вершины горы опускалась кабинка. И я пробудился.

Вот теперь я пишу вам эти строки, потому что не знаю, что ожидает меня сегодня, когда всё закончится. В одном я уверен, что когда сегодня вновь выйду из лифта на каменный козырёк под ночным небом, двери за мной теперь останутся открытыми, и тогда я войду в них обратно, и начну свой подъём на вершину горы, стоящую в самом центре мироздания, к древнему Храму, под громогласный звон чёрного колокола и разочарованный вой пожирателя из бездны, а последние звёзды мигнут,  окончательно исчезая с небосклона. 

И теперь мне совсем не страшно….