Мира отложила книгу и, откинувшись на кресле-качалке, устремила взгляд вверх. Древняя липа, в летний день гудящая пчелиным роем, свесилась над ней балдахином из мелкой листвы. Сквозь густые зеленые заросли прорывались острые иголочки солнечного золота, сливаясь на песке аллеи в округлые монетки, танцующие в такт движениям ветвей. Ноздри и грудь девушки с наслаждением вдыхали вязкий медовый аромат липового цвета, ее взор беспомощно плутал в сети веточек и листьев, разыскивая выход к свободной синеве неба. Вдруг в развилках темных сучьев она заметила желтые глаза, неподвижно устремленные на нее. Огромная сова, втянув кошачью голову в покрытые перьями плечи, смотрела сверху пуговицами топазовых глаз, в которых вертикальной щелью в свете дня обозначились суженные зрачки. Явление было таким неожиданным, так расходилось с безмятежностью пейзажа и сиюминутным настроением, что Мира заслонила глаза ладонью и вскрикнула. А когда чуть погодя пришла в себя — совы уже не было.

Мира встала и медленно пошла к дому.

Смеясь над своим необоснованным страхом, она, однако, испытывала до конца дня некое внутреннее беспокойство, странное смятение мыслей и чувств. Нервная и впечатлительная по природе, она сразу же принимала близко к сердцу малозначительные случаи и, хотя категорически это отрицала, придавала им большое значение. Она не была суеверной, но принадлежала к числу тех исключительных натур, которые на основе испытанных волнений порой могут интуитивно почувствовать то, что только должно произойти. Словно эти случаи уже где-то постепенно зарождались, насыщали собой атмосферу и навязывались в виде ощущения раздраженных до предела нервов. Желтые глазища, упорно уставившиеся на нее с верхушки липы, глубоко запали в память, вызывая нелепые, зловещие мысли. Веселье общества, к которому она присоединилась на веранде, через некоторое время сгладило неприятное впечатление, и на исходе дня Мира будто забыла об этом приключении. Но когда поздним вечером она оказалась в своей комнате, воспоминание возникло снова, и тем навязчивее было оно, чем настойчивее пыталась она его отогнать.

Она затворила окна и двери, ведущие на балкон, потому что после знойного дня собиралась гроза, а, улегшись, еще долго читала в постели — но шип воспоминания глубоко вонзился в память и страницы перелистываемой книги, казалось, ежеминутно заслоняла скорчившаяся фигура мрачной птицы.

Всю ночь ее преследовали в лихорадочных снах эти пленительные зеленоватые глаза.

Назавтра и в последующие дни Мира уже не сидела под любимой липой. Она избегала этой аллеи и этого дерева, глубокие расщелины которого давали приют ужасной птице. Она читала в недавно открытом уголке на противоположном конце парка, где не было старых высоких деревьев, а над небольшим прудиком склонялись молодые и наивные зеленые ивы. И в самом деле совы она там не встречала. Однако странным ей самой казался факт, что такое незначительное событие, как явление совы среди сучьев старого дерева, произвело на нее столь сильное впечатление и что, устраняемое силой из области воспоминаний и мыслей, оно все-таки настойчиво возвращается со злобной решимостью. Особенно примечательно, Мире казалось, что эту сову с зелеными глазами — именно эту, а не иную сову, — она уже встречала прежде, будто она ее знала. Какие-то изорванные клочья туманных воспоминаний, казалось, иногда воскресали в ее памяти, чтобы безвозвратно исчезнуть тотчас, как только она пыталась мысленно собрать их воедино. Тогда все улетучивалось, и в воспоминании возникала пустота. Эти мгновения были подобны тем неимоверно редким отголоскам, будто далеких, предшествующих существований, которые порой выбрасывает на берег волна воспоминаний. Их никогда невозможно истолковать и осознать. Мира тоже была перед ними бессильной. Но по сути, не ошибалась. Сова была ей не совсем чужой. Их странное знакомство длилось уже несколько недель, хотя Мира ничего о нем не знала.

Комната Миры была на втором этаже. Она располагалась над крыльцом, посреди двух чердачных входов, и снаружи походила на отдельный домик, втиснутый в покатую плоскость крыши. Остекленные двери вели на балкон, обросший плетьми хмеля и дикого винограда. Виноград также своими дерзкими побегами набрасывался на красную чешую черепицы и вился по крыше, к башенке, что оканчивалась железным шпилем.

А сова обитала в развилистой липе. Поздней ночью она вылетала из дупла и, тихонько обогнув спящий двор, садилась на перила балкона Миры. Стояли душные июльские ночи. Спали при открытых окнах. Сова зловещими глазами долго всматривалась в темную глубину спальни. Под влиянием этого взгляда сон Миры постепенно переходил в состояние полного оцепенения. Утром же она просыпалась с трудом и неимоверно утомленной. Она не понимала причин своего состояния, а лишь чувствовала, что ночной отдых вместо того, чтобы подкрепить ее силы, вызывал все больший их упадок. Кожа лица утратила прежнюю свежесть, под глазами появились темные круги, а взгляд потускнел и слегка затуманился. Вызванный врач констатировал взволнованность и малокровие, рекомендовал замужество и прием препаратов железа.

С тех пор как среди ветвей липы Мира заметила сову, в ее разуме сквозь гущу полного забвения начал просвечивать тусклый лучик сознания. Что-то ей смутно припоминалось, однако же, она не могла по этим крупицам воссоздать ничего конкретного. Лишь одно она знала наверняка: то, что этой таинственной птицы она боялась инстинктивно и неодолимо и что страх этот должен иметь более глубокие основания, нежели заурядное отвращение к несимпатичной твари. Она интуитивно чувствовала необъяснимую зависимость от пернатого пугала и была глубоко убеждена, что птица эта трагическим образом связана с ее судьбой. Страх Миры особенно усилился с той поры, когда однажды вечером, после довольно длительной прогулки, уже ступая на лестницу веранды, она внезапно почувствовала внутреннее повеление оглянуться. Воспротивиться этому приказу она не могла и повернула голову: прямо к ней по-воровски тихим летом подплывала сова, а потом обогнула ее в последний миг так близко, что почти коснулась ее щеки мягким крылом. Мира замерла от ужаса. Хотя она и не вскрикнула, но долго была вынуждена сдерживать бешеный ритм сердца и барабанную дробь пульсирующей в висках крови. Она вообразила себе, что эта встреча не была случайной, так как сова намеренно ее разыскивает и пытается навести ужас.

В другой раз снова, когда все общество сидело после ужина на веранде, с крыши, чуть ли не над самыми головами собравшихся, разразилось совиное уханье, после чего крылатая тень вырисовалась в лунном свете. Миру сотрясла такая сильная дрожь, что это заметили все. Тогда она призналась, что птица ее преследует и наполняет паническим страхом. Все шутили над этой суеверной тревогой, но когда смех совы повторно прозвучал в парке, один из мужчин схватил двустволку, пообещав Мире бросить под ноги ее врага. Но несмотря на долгие поиски, не смог ничего разглядеть среди листвы.

И так, пусть и не каждый день, но точно через один сова напоминала Мире о себе неожиданным появлением, вызывая у нее все больший страх. Ночами же она все дольше просиживала на перилах балкона или на подоконнике открытого окна, будто реализуя систематически задуманный план. Но об этом Мира не знала… Она лишь чувствовала себя все более утомленной, а ее страх перерастал в безумный ужас. Она боялась своей преследовательницы каждым нервом, однако же — странно! — тосковала о ней. Этот ужас таил в себе каплю мучительного, но неописуемого наслаждения. От призрачной тени, порой скользящей в тихом полете, загипнотизированные глаза девушки не могли оторваться. Что-то призывало, притягивало к той древней липе, но одновременно страх ледяным ознобом пронизывал поясницу и стискивал горло железными пальцами.

Мира обрела склонность к галлюцинациям. В абсолютной тишине ей вдруг чудилось, что она слышит сотрясающий голос совы, глаза которой, казалось, выглядывали отовсюду, а иногда содрогалась с отвращением, ощущая на лице легкое прикосновение крыла.

В последнее время ей также часто приходил на ум Януш, но это воспоминание всегда вызывало у нее угрызения совести. Лишь из-за нее, ее ветрености и нерешительности, кокетства и прихоти — сбитый с толку, прельщенный обещаниями, а в результате всегда отсылаемый ни с чем, Януш поступил на службу в армию, отправился на фронт и где-то в пинских болотах сидит в окопах и уже несколько месяцев о нем нет вестей. Жив ли он? А если погиб — то из-за кого? Мысль о смерти Януша и своей ответственности за нее была тяжким бременем для Миры и странным образом ассоциировалась в ее воображении с таинственной агрессивностью совы. В возбужденном разуме девушки постепенно формировалась жуткая в своей логике цепь причин и следствий и возникало предположение столь невероятное и вместе с тем чудовищное, что Мира никогда не отваживалась четко его сформулировать, но без устали в своем подсознании питала его, покуда оно не превратилось в отчаянную веру, терзающую ее душу. И все сильнее укоренялось непоколебимое убеждение, что должно свершиться что-то невыразимое, вестником чего является этот пернатый демон с зеленоватыми глазами.

Однажды ночью безоблачный горизонт с вечера начал заволакиваться кострой из неплотных облаков, которые ветер гнал по небу, а луна подсвечивала на бегу. По листве сада пронесся тревожный шепот надвигающейся грозы. Было душно и ощущался запах грядущего дождя.

Сова тихо перелетела с липы на балкон. Ее глаза остановились на спящей и замерли. Сон Миры, до сих пор спокойный и крепкий, стал лихорадочным. Равномерный темп дыхания ускорился. Под влиянием этого взгляда спящая полностью повернулась лицом к окну. Сквозь неплотную, колышущуюся шерсть туч проглядывал месяц. Тело девушки начало цепенеть и распрямляться, руки послушно вытянулись вдоль бедер. Вертикальная морщина на лбу и легкая болезненная гримаса на устах, казалось, свидетельствовали о том, что спящая переходит под таинственную власть не без мучений и подсознательной внутренней борьбы. Однако, видно, сила эта была неодолимой, так как в определенный момент Мира с тяжким вздохом поднялась с постели и медленно направилась к балкону. А когда она почти достигла перил, сова перелетела на верхушку крыши и оттуда призывала ее велением своих дьявольских глаз. По безмолвному зову этих проклятых глаз Мира переступила балюстраду и с опущенными вдоль тела руками начала взбираться на конек крыши. А когда достигла и его — сова уселась на остром шпиле башенки. Тогда Мира выпрямилась на вершине крыши и лунатическим, медленным, но твердым шагом начала двигаться вперед. Поднимался все более сильный ветер, трепал ее длинную рубашку, развевал волосы, а она шла безвольная и послушная, непостижимым образом сохраняя равновесие. Ее глаза были закрыты, однако она шла по приказу этих светящихся, как карбункулы, глазищ. В прогалинах облаков внезапно появился надрезанный месяц и осветил ее своим сиянием.

Вдруг остервенелым лаем начали захлебываться дворовые псы. А позже подняли головы к луне — завыли.

Мира остановилась на коньке крыши. Ее руки оторвались от бедер и простерлись вперед, веки медленно приподнялись. А когда ее глаза встретились с зелеными глазами птицы, ее озарил внезапный проблеск сознания, она отчаянно взмахнула руками и с пронзительным криком сорвалась с высоты.