Каждый год люди приходят в лес за чудом.

Каждый год они приносят с собой желания.

И каждый год лес терпит. До поры.

В.С. Морро

Примечания автора:

Если вы искали новогоднюю сказку — вы ошиблись лесом.

Этот роман — не про праздник.

Он про то, что происходит, когда праздник начинает жрать.

Когда желания, накопленные годами,

становятся тяжелее, чем сами люди.

Когда “волшебство” — это просто хорошо упакованная пустота.

Я не люблю Новый год.

Не потому что он шумный,

а потому что он лживый.

Он обещает, что всё будет хорошо,

а потом тихо уходит,

оставляя вас с похмельем, разбитой ёлкой

и очередным “в этом году я точно начну жить”.

“Зимний голод” — это не хоррор.

Это инструкция по выживанию в мире,

где желания стали хищниками,

а чудо — формой насилия.

Я писал это от лица духа леса.

Потому что только тот, кто видел слишком много,

может говорить честно.

Если вам станет страшно — значит, вы ещё живы.

Если станет смешно — значит, вы уже начали понимать.

А если станет пусто —

значит, вы встретились с собой.

Берегите себя.

И не загадывайте лишнего.

В.С. Морро

ГЛАВА 1. “Я, блядь, дух леса, и у меня Новый год”
Меня зовут… да хрен его знает, как меня зовут. Люди называют меня по-разному: “леший”, “дух”, “хозяин чащи”, “тот, кто шуршит за спиной, когда ты идёшь с фонариком и пытаешься не обосраться”.

Но если честно — я просто старый, уставший, слегка циничный организм, который слишком долго живёт в этом лесу, чтобы относиться к чему-то серьёзно.

И вот наступает декабрь.

Снег ложится, как будто кто-то сверху решил: “Ну всё, пора прикрыть этот бардак белой простынёй, может, станет красивее”.

Ага, щас.

Для меня декабрь — это сезон, когда люди начинают вести себя ещё тупее, чем обычно. Они приходят в лес за “новогодним настроением”.

То есть за ёлками.

То есть за моими детьми.

И каждый год одно и то же:

— “Ой, какая пушистая! Возьмём домой!”

— “Ой, какая ровная! Срубим!”

— “Ой, какая большая! Давай сфоткаемся!”

А я стою рядом, невидимый, и думаю:

“Ну давай, сфоткайся. Потом я тебе ночью приснюсь. В полный рост. С еловыми иголками в глазах.”

Но в этом году всё пошло иначе.

Потому что я проснулся 1 декабря и понял:

в лесу что-то не так.

Не то чтобы я прям чувствительный — я не какой-нибудь там дух тумана, который плачет над каждым сломанным грибом.

Но тут… тут было ощущение, что кто-то чужой ходит по моим тропам.

Не человек.

Не зверь.

Не дух.

Что-то… новогоднее.

И это меня, честно говоря, пугает больше всего.

Я, конечно, дух леса, но я не идиот.

Если что-то пахнет мандаринами, хвоей и человеческой глупостью одновременно — это значит, что в лесу завёлся новогодний пиздец.

И вот я стою на опушке, смотрю, как снег падает, и слышу:

“Хо-хо-хо…”

Я аж присел.

Потому что это не был человек.

И не был зверь.

И не был дух.

Это было…

что-то, что не должно было быть в моём лесу.

И я понял:

Этот Новый год будет не таким, как раньше.

Этот Новый год будет…

моим личным адом.

Глава 2. Где-то между “хо-хо-хо” и “ну его нахрен”
Я не сразу понял, откуда это прозвучало.

Лес у меня, в общем, привычный: треск веток, ссора снегирей, какие-то придурочные совы, которые любят выть не в тему, — всё это фон, к которому привыкаешь через первые сто лет службы. Потом оно просто превращается в белый шум: как у вас в городах телевизор, который никто не смотрит, но все почему-то включают.

А вот “хо-хо-хо” в моём лесу точно не входило в базовую комплектацию.

Для начала — тут так не смеются.

Звери, если и издают звуки радости, делают это тихо, судорожно и всегда с оглядкой: мало ли что.

Люди — ржут громко, глупо и всегда невпопад. Особенно когда пьяные. А они у вас, кстати, часто пьяные.

Духи… духи вообще почти не смеются. В нашем состоянии уже как-то не до этого.

А тут — “хо-хо-хо”.

Как дешёвая озвучка из новогодней передачи.

Гулкое, обволакивающее, мерзко-добродушное, как улыбка продавца, который знает, что продал тебе ёлку, которая ссыпется через три дня.

Я замер.

Да-да, представь себе: дух леса, хозяин чащи, старый, как первый страх человека перед темнотой — и тот опустил лапы. Ну или что у меня там вместо лап.

Звук пришёл откуда-то с глубины, из той части леса, где обычно тихо. Не потому что там безопасно, а потому что даже дебилы туда не ходят. Там болото, туман, коряги, странные шорохи и редкие ебнутые грибники, которые считают, что раз они “бывалые”, им всё можно.

Им, кстати, потом уже всё равно.

Я стоял на опушке, и снег падал прямо сквозь меня. Это удобное состояние — когда ты почти прозрачный, только лес меня чувствует. Люди в таком режиме меня не замечают. Разве что самые чуткие — дети, пьяницы и те, у кого слишком мало сна и слишком много мыслей о смерти.

И тут снова:

— Хо-хо-хо-о-о…

На этот раз ближе.

Словно кто-то издевается, нарочно растягивая звук так, чтобы он цеплялся за кору деревьев и проваливался под снег.

— Ну нихрена себе, — вырвалось у меня.

А потом, уже вслух, привычно ругнулся:

— Кто тут, блядь, решил включить новогоднее радио?

Я сжал лес вокруг себя.

Это трудно объяснить человеку, у которого максимум влиятельности — это перекричать соседа по подъезду.

Но дух леса — он как… нервная система всей этой территории.

Я слушаю корни.

Щупаю ветки.

Проверяю каждую тропу.

Если где-то прошёл чужой — я чувствую, как осыпается лишний снег, как ветка под его весом чуть иначе скрипит, как зверь, прячущийся от него, задерживает дыхание дольше, чем обычно.

И сейчас я чувствовал:

кто-то ходит как человек,

шумит как человек,

но лес реагирует на него как на что-то чужое.

Знаешь, как бывает: вроде ботинок, вроде след, вроде шапка на голове, но…

Не верится, что оно живое.

— Ну лады, — сказал я сам себе. — Пойдём посмотрим, кто там у нас охуел.

Я шагнул вглубь леса.

Точнее, лес шагнул вместе со мной.

Я люблю это состояние: когда меня нет в физическом смысле, но я везде. Я могу одновременно быть и в верхушках елей, где ветер орёт, как безумный дирижёр, и в мышиной норе, где крошечное сердечко тарабанит так, что самому тревожно становится.

Но чем ближе я подходил к источнику этого мерзкого “хо-хо-хо”, тем отчётливее ощущал одну странную вещь:

лес меня там не защищает.

Обычно, когда я иду — ветки приподнимаются, корни чуть расходятся, снег под ногами становится плотнее, как наст.

А тут — наоборот.

Снег вяз, цеплялся за меня.

Ветка специально хлопнула меня по “лицу”.

Корни будто пытались удержать.

— Ага, — пробормотал я. — То есть даже вы считаете, что мне туда лучше не идти? Прекрасно. Уговорили.

Я, конечно, после этого, естественно, пошёл дальше.

Потому что если лес не хочет меня куда-то пускать — значит, или там опасно для меня, или там что-то, что не подчиняется ни мне, ни лесу.

А это уже вопрос принципа.

Я — дух.

Но, в отличие от людей, которые обижаются из-за того, что их не лайкнули, я обижаюсь из-за вещей более фундаментальных.

Например, если в моём лесу завёлся кто-то, кто даже не считает нужным здороваться.

Снег, как плохой монтаж

Снег усилился.

Вот это смешно: ты думаешь, что снег — он приблизительно одинаковый. Белый и падает.

Ага.

Я, дружок, видел снег, который падал тяжёлый, мокрый, как чужая вина.

Я видел снег, который скрипел под ногами у бегущего человека так, словно смеялся: “Не успеешь…”

Я видел снег, который падал тихо и вязко, как если бы небеса решили кое-что замести. В прямом и переносном.

Сейчас был как раз третий вариант.

Снег падал таким образом, что каждый хлопья словно тщательно подбирался:

вот этот — чтобы закрыть старый след лося;

вот этот — чтобы задушить запах костра;

вот этот — чтобы скрыть тонкую линию, где кто-то тащил что-то по земле.

Да-да, я заметил.

По левой тропе, что вела к болоту, шел след — не пеший, не звериный.

Как будто что-то тяжёлое, прямоугольное волокли по снегу.

И снег пытался его запомнить. Но сверху аккуратно, настойчиво накладывалась новая белая плёнка.

— Ага, — сказал я. — Хочешь спрятать — значит, есть что прятать.

Я опустил внимание ниже, к самому следу.

Он был странный:

края неровные, как если бы тащили что-то с рваными углами;

местами были тёмные пятна — не кровь, нет, густо слишком, вязко, запах… сладкий.

Мандарины.

Шоколад.

Дёшево.

— Вот только вас мне и не хватало, — устало сказал я. — Подарочки потащили, да? Прям вглубь леса, на болото. Идея просто охуительная.

Но люди так обычно не делают.

Люди, конечно, идиоты, но не настолько, чтобы тащить мешок подарков внутрь леса, а не из него наружу.

Подарки, насколько я помню вашу ебанутую культуру, принято тащить из леса: ёлку спиздил, домой уволок, под неё всё сложил.

А тут кто-то тащил праздничную хрень ко мне.

— Не люблю таких поклонников, — буркнул я. — От тех, кто приходит с пустыми руками, меньше проблем.

“Хо-хо-хо” как оскорбление

Глубже, ещё шаг, ещё, ещё… лес сгущался.

Тут редко ходили.

Не потому, что прямо проклятое место — это у вас в городах модно так говорить: “Ой, туда не ходи, там энергетика плохая”.

Да никакой “энергетики” там нет, просто вы туда не ходите, вот оно вас и не любит.

А здесь — другая история.

Здесь болото.

Не то, что прям затянет всех подряд. Но достаточно коварное, чтобы раз в несколько лет забирать себе того, кто решил:

“Да я дорогу знаю, я тут сто раз был, чё вы меня учите”.

Я люблю болото.

Оно спокойное.

Оно честное.

Если провалился — значит, ты сделал что-то очень тупое.

Болото никогда не делает вид, что оно тропинка.

И вот на краю этой честной, мрачной, вязкой правды

я услышал это в третий раз:

— ХО-ХО-ХО-О-О!..

На этот раз это было так громко, что снег на ветках встрепенулся.

Птицы, которые дремали, одновременно подпрыгнули.

Где-то завыла собака — далеко, на окраине деревни, но звук прибежал сюда, как пережатый нерв.

— Ты издеваешься? — спросил я уже не у леса, а у этого голоса. — Ты что, блядь, реально будешь со мной разговаривать тембром из магазина “ФиксПрайс”?

И тут я его увидел.

Санта из пластика и чужих снов

Он стоял на кромке болота.

Как будто вырос там из мерзкой, химической почвы человеческих мечтаний.

Ростом — как высокий человек.

Фигура — человеческая, но… слишком аккуратная. Слишком “по инструкции”.

Живот — круглый, ровный, будто выточенный. Не тот честный живот, который наедается пивом и салатом оливье, а декоративный живот, как декоративный камин.

Шуба — красная.

Но не того глухого, насыщенного красного, каким бывают ягоды рябины в лютый мороз, когда каждая — как запёкшаяся капля крови.

А такого… рекламного красного.

Как когда красят вывески, чтобы видно было через три квартала.

Белый мех — слишком белый.

Не белый снега, в котором чуть-чуть земли, хвоей, пепла, животной жизни.

А белый, как новая сантехника в вашем магазине.

Борода — да, конечно, борода.

Массивная, завитая, правильная.

Каждый волосок лежит так, будто над ним час работали стилисты.

И самое мерзкое — ветер её не трогал.

Она вообще не шевелилась.

— Блядь… — выдохнул я. — Пластик.

Он повернулся ко мне.

Да, ко мне.

Не к деревьям.

Не к тропе.

Не к воображаемому ребёнку, который должен визжать: “Ой, Дед Мороз!”.

Он посмотрел точно туда, где я был, и его губы растянулись в улыбке.

— Хо-хо-хо, хозяин леса… — протянул он. Голос был жирным, масляным, как стухшее сливочное масло, которое забыли на батарее. — Наконец-то познакомимся вживую.

— Я сейчас, — сказал я. — Мне надо секунду, я просто морально не готов к разговору с новогодним маркетингом.

Он хмыкнул.

Да, он понял шутку.

Вот это, кстати, меня напугало больше всего.

Большинство человеческих придумок тупы и предсказуемы.

Они улыбаются, как их научили, говорят шаблонами, шуток не понимают.

А этот — понимал.

Слишком много.

Чужая конструкция в моём лесу

Я протянул к нему внимание.

Вот так, знаешь, как старик, который внимательно смотрит на новую технику и думает: “Это что за хрень и где у неё выключатель?”.

Я попробовал его ощупать лесом.

Корни — не чувствуют.

Мох — не чувствует.

Воздух — чувствует только холод вокруг.

Он был… как дырка.

Не как живое существо — у любого зверя есть запах, тепло, тяжесть, нерв.

Не как человек — у них есть тревога, шум мыслей, вечно где-то под кожей зудит страх.

Не как дух — у нас вибрация, странное давление, что-то от древнего, отхаотичного.

А у него — ничего.

Просто дырка, в которую человеческая фантазия налепила картинку: борода, шуба, мешок.

А внутри — пустота, но… организованная.

Страшно правильная.

— Ты кто, нахрен? — спросил я прямо.

— О-о-о, — он улыбнулся шире, и на секунду мне показалось, что зубы у него слишком ровные, слишком одинаковые. Как у тех, кто всегда улыбается в рекламе страховки. — Я всего лишь… новогоднее настроение.

— Пошёл ты, — без паузы ответил я. — Настроение у меня портить будешь, не более.

Он не обиделся.

Да, вот это тоже было плохо.

Живое, даже если очень сильное, обижает.

Злится.

Реагирует.

А это — нет.

Он просто смотрел.

И снег, падая между нами, растворялся быстрее, чем должен был.

Не долетал до его шубы.

Не задерживался на моей “коже”.

Как будто пространство вокруг него не хотело ничего лишнего.

— Ты давно здесь? — спросил я, не сводя с него внимания.

— Давно, — сказал он. — Но ты меня раньше не замечал.

— Я всё замечаю, — усмехнулся я. — У меня работа такая: помнить, кто приходил, кто уходил, кого лес забрал, кого отпустил. Тебя я бы запомнил.

Он чуть наклонил голову.

Этот жест был настолько человеческим, что стало мерзко.

Люди любят думать, что их жесты уникальны, — но, поверь, вы очень предсказуемы.

— Ты видел только следствия, — сказал он. — Забытые в лесу мишуры. Раздавленные бутылки шампанского. Вонючие петарды, которые пугают твой зверьё. Деревья, которые больше никогда не увидят небо, потому что их срубили ради одной ночи. Та-а-ак много ночей…

Я прервал его:

— Не смей говорить “мой зверьё” так, будто ты тут хозяин.

Он расхохотался.

Не тем “хо-хо-хо”, а по-человечески.

Громко, чуть фальшиво, но заразительно.

— Ах да, прости, — сказал он. — Ты же дух леса. Ты думаешь, это твой лес.

Он развёл руками, и я впервые заметил мешок, который стоял сбоку.

И да, это был тот самый след, который я видел в снегу.

Мешок был огромный, тёмно-красный, почти чёрный, ткань плотная, шероховатая.

Он не выглядел лёгким.

— Я думал, — сказал я сухо, — ты будешь классическим. Типа мешок с подарками, “дети были послушные, вот вам игрушки”.

— Дети, — протянул он, словно пробуя слово на вкус. — Да. Дети тут есть. В каком-то смысле.

— В каком “каком-то”? — спросил я.

Он ласково погладил мешок.

Мешок дёрнулся.

Не от его руки, нет.

Изнутри.

— О, — сказал я тихо. — Вот это уже интересно.

Когда мешки шевелятся

Если ты когда-нибудь видел, как шевелится мешок, внутри которого что-то живое, — ты знаешь этот тип движения.

Дёрганое, резкое, угловатое.

Как будто само “внутри” хочет стать “снаружи”, но не знает, где молния.

Этот мешок шевелился иначе.

Не так, словно внутри кто-то пытается вырваться.

А так, словно внутри что-то меняет форму.

Плавно.

Странно.

Беззвучно.

— Это не люди, — сказал я. Это было скорее констатация, чем вопрос.

— Пока нет, — добродушно ответил он.

— “Пока”? — переспросил я.

Он улыбнулся:

— Видишь ли, дух леса… Ты живёшь здесь давно. Ты видел много зим. Ты видел, как костры сменили огни гирлянд, как живой страх сменился фотографиями в телефоне, как люди перестали бояться тьмы и начали бояться… отсутствия сети.

Я фыркнул:

— Ну да, ваши любимые: “нет сигнала”, “нет Wi-Fi”, “как я выживу без сторис”.

— Именно, — кивнул он. — Но есть вещи, которые не меняются.

Он наклонился к мешку и тихо, почти нежно сказал:

— Они всё ещё хотят чудо.

Мешок опять шевельнулся.

На этот раз я ощутил… что-то.

Не запах. Не тепло.

Мысль.

Очень простую, тупую, но яркую:

“Дай. Дай. Дай.”

— Жадность, — сказал я.

— Желание, — поправил он.

— Оно здесь всегда было, — сказал я. — Люди приходили, хотели выжить зиму, хотели еду, хотели огня. Потом — тепло в доме, потом — подарки, потом — фоточки. Всё это я видел.

— Видел, но не сводил воедино, — сказал он. — А я — свожу. Я из всего этого слеплен.

И тут меня накрыло.

Новогодний голод

Я вдруг понял, чем он пахнет.

Не физически.

Носом я его так и не чувствовал.

Но глубже, на том уровне, где я чувствую страх лисы перед волком и растерянность ребёнка, который заблудился.

Он пах…

— …вашим ебучим “новогодним настроением”, — выдохнул я.

Он рассмеялся и не стал отрицать.

Картины пошли передо мной, как будто кто-то перелистывает чужие воспоминания:

Детская комната. Мигающая гирлянда, запах мандаринов, телевизор орёт, взрослые в соседней комнате орут громче. Ребёнок смотрит на ёлку и думает: “Лишь бы он пришёл. Лишь бы подарил то, что я загадал”.

Двор, петарды, смех, алкоголь. Кто-то запускает салют в сторону леса. “Да чё ему будет, этому лесу, тут одно говно и комары”.

Офис, корпоратив. Уставшие глаза, искусственная ёлка, ведущий в костюме Деда Мороза. Все смеются, никто не счастлив.

Квартира. Одинокий человек, который смотрит чужие праздники в телефоне и думает: “Ну и что, что я один? Я же тоже типа праздную. Надо хотя бы шампанское открыть”.

Лес.

Мужчина рубит ёлку.

Каждый удар по стволу — как: “Мне похуй, как ты здесь росла. У меня дети, им нужно чудо”.

И сквозь всё это —

одна и та же нитка желания:

“Дай мне чувство, что мне не так одиноко. Дай мне ощущение, что мир не полный пиздец. Дай мне хотя бы на одну ночь иллюзию, что меня любят, помнят, ждут. ДАЙ.”

Я отпрянул.

— Ты… — сказал я медленно. — Ты не Дед Мороз. И не Санта.

— Конечно нет, — почти обиделся он. — Это просто формы. Упаковки. Картинки, которые легче всего продать.

— Ты — голод, — сказал я.

Он кивнул, довольный.

— Я — усиленный, отточенный, многовековой голод по чуду, — сказал он. — Я то, что рождается, когда слишком много людей одновременно желают одного и того же, но никто не готов платить настоящую цену.

— А какая у тебя цена? — спросил я.

Он погладил мешок.

Мешок засмеялся.

Не вслух.

Но я почувствовал вибрацию.

— Новый год, дух леса, — сказал он. — Это такое время, когда люди особенно легко… отдают.

— Что? — холодно спросил я.

Он улыбнулся.

На этом месте любой нормальный человек бы уже убежал.

Но я — не человек.

И это моя главная проблема.

— Себя, — ответил он. — По кусочку. По мелочи. Чуть-чуть искренности в обмен на “ой, давай не будем ссориться в праздник”. Чуть-чуть самоуважения — ради дурацкого корпоративного конкурса. Чуть-чуть памяти о предках — ради новой модной игрушки. Чуть-чуть живого леса — ради красивой фотографии.

Он посмотрел на меня внимательно.

— А ещё иногда… — его голос стал тише, — иногда они готовы отдать мне кое-что посущественнее.

— Что, душу? — скептически спросил я.

Он хмыкнул.

— Душу они и так каждый день по кускам раскидывают. Я лишь собираю то, что у них уже не болит.

Он наклонился ближе.

Его лицо оказалось странно… гладким.

Не в смысле кожи — в смысле ощущения.

Как будто я смотрю не на лицо, а на маску, за которой ничего нет, но маска очень дорого сделана.

— Я научился… — прошептал он, — приходить в места силы. Такие, как ты. Такие, как этот лес.

— И? — мои ветки, где бы они сейчас ни были, напряглись.

— И использовать вашу глубину как усилитель, — спокойно сказал он. — В этом году я решил, что хочу попробовать кое-что новое.

— Ты выбрал мой лес, — сказал я.

— О, не обижайся, — притворно всплеснул он руками. — Ты просто… удобный. Людей тут много ходит. Много ёлок уходит. Много желаний разлетается семенами в воздухе. Отличная площадка для эксперимента.

— Какого “эксперимента”? — спросил я, хотя уже подозревал, что мне ответ не понравится.

Он хлопнул ладонью по мешку.

Мешок на секунду… стал прозрачнее.

И я увидел.

Не лица.

Не тела.

Контуры.

Детские силуэты, взрослые, старики, женщины, подростки…

Все они были как нарисованные контуры мелом по воздуху.

Пустые внутри, но каждая пустота пульсировала одним и тем же словом:

“Хочу”.

Сильнее, слабее, отчаяннее, ленивее — но всегда “хочу”.

Я поднял на него взгляд.

— Ты их украл? — спросил я.

— Они сами пришли, — мягко сказал он. — В мечтах, в просьбах, в отчаянных “если ты есть, сделай так, чтобы…”. Я же не виноват, что они непрерывно кричат об этом в пустоту. Пустота иногда отвечает.

— Пустота — это ты, — сказал я.

Он развёл руками, словно принимая аплодисменты.

— Ну, можно и так сказать.

Новый год, которого я не заказывал

Я выпрямился.

По моим корням — а у меня, поверь, они везде — пробежал неприятный холод.

Не тот, что от зимы, нет.

От понимания.

До этого момента Новый год для меня был просто очередным человеческим праздником.

Шумным, идиотским, мусорным, но терпимым.

Ну да, ёлки рубят.

Ну да, спиртное проливают.

Ну да, иногда кто-то теряется в лесу, загадывая желание “встретить утро в тишине” и получая её в более… окончательном виде.

Но это всё были частные случаи.

Сопутствующий вред.

А сейчас я видел перед собой не случайность и не человеческую глупость.

Я видел структуру.

Организованный голод.

Фигуру, сделанную из миллионов “хочу”, “дай”, “ну пожалуйста” и “ну это же праздник”.

И эта фигура стояла у моего болота, в моём лесу, на моей земле

и сказала мне примерно следующее:

“Привет, я буду тут усиляться. Ты мне понадобишься”.

И вот это, если честно, был тот момент, когда я окончательно понял:

этот Новый год будет действительно пиздец каким особенным.

— И что ты хочешь от меня? — спросил я, хотя внутри уже шевелилось предчувствие.

Он прищурился.

— Небольшой помощи, — сказал он. — Ты же хозяин леса. Ты знаешь тропы, знаешь страхи, чувствуешь тех, кто заходит сюда со своими желаниями.

— И? — я начал злиться.

— Помоги мне… направить их, — мягко попросил он. — В нужные места. К нужным деревьям. К нужным… выбором.

Я рассмеялся.

Грубо, громко, так, что ветки вокруг дрогнули.

— Ты, блядь, серьёзно? — сказал я. — Ты пришёл ко мне, в мой лес, со своим мешком голодных теней и просишь меня поработать твоим егерем?

Он не обиделся.

Опять.

Только чуть наклонил голову и тихо произнёс:

— А у тебя, дух леса, есть вариант отказать?

И тут

где-то на опушке

раздалось первое за сегодня:

— Ух ты, смотри, какие ёлки! Давай сюда пойдём, тут фотки классные выйдут!

Голоса.

Человеческие.

Первый новогодний десант.

Я почувствовал, как лес содрогнулся.

Как зелёные иголки напряглись на ветвях.

Как земля под снегом стала плотнее, будто собираясь решать, кого отпустить, а кого — нет.

А рядом стоял новогодний голод в шубе, улыбался своей идеально рекламной улыбкой

и ждал, что я выберу.

ГЛАВА 3. “Первые гости, или как люди сами идут в пасть чуду”
Я услышал их ещё до того, как они вошли в лес.

Люди всегда думают, что если они громко смеются, значит, они смелые.

На самом деле это значит только одно:

они уже напуганы, просто пытаются это перекричать.

— “Да ладно, чё ты боишься, это просто лес!”

— “Да я не боюсь, просто темно как в жопе!”

— “Ха-ха-ха, ну ты и сравнил!”

Трое.

Нет, четверо.

Один молчит — значит, самый умный или самый трезвый.

Обычно это одно и то же.

Я стоял между деревьями, растворённый в коре, в ветках, в дыхании леса.

Я не прятался — просто не считал нужным показываться.

Люди редко заслуживают моего внимания.

Но сегодня…

Сегодня всё было иначе.

Санта-не-Санта стоял рядом, будто ждал представления.

Он не шевелился, но я чувствовал, как пространство вокруг него дрожит, как натянутая струна.

Мешок у его ног тихо, почти ласково, урчал.

Да-да, именно урчал.

Как голодный зверь, который знает, что скоро будет кормёжка.

— Они идут, — сказал он.

— Я вижу, — ответил я. — И что?

— И ничего, — улыбнулся он. — Просто наблюдай.

Люди входят в лес

Они вышли на тропу, освещая себе путь телефонами.

Фонарики дрожали — руки у них были не такие уж смелые.

Первый — высокий, в шапке с помпоном.

Типичный “лидер компании”: громкий, самоуверенный, тупой.

Такие обычно первыми и пропадают.

Второй — девушка.

Снимала сторис.

Да, в лесу.

Да, ночью.

Да, в декабре.

Да, с фразой: “Мы тут в лесу, ищем идеальную ёлку, ха-ха, пожелайте удачи!”

Я бы пожелал ей мозгов, но это уже не ко мне.

Третий — парень с рюкзаком.

Тихий.

Смотрел по сторонам.

Чувствовал, что что-то не так.

Но, как обычно, молчал, потому что “не хочу портить настроение”.

Четвёртый…

Вот этот был интересный.

Шёл чуть позади.

Смотрел не на тропу, не на друзей, а вглубь леса.

И я почувствовал, как его взгляд на секунду прошёл прямо через меня.

Не увидел — но почувствовал.

Такие люди редко живут долго.

Мир их не любит — слишком внимательные.

— Они ищут ёлку, — сказал Санта.

— Они ищут проблемы, — поправил я.

— Это одно и то же, — мягко ответил он.

Лес реагирует

Когда люди заходят в лес, он обычно ведёт себя спокойно.

Он терпит.

Он ждёт.

Он наблюдает.

Но сегодня…

Сегодня лес напрягся.

Ветки чуть наклонились.

Снег стал плотнее, как если бы он хотел скрыть следы.

Ветер стих — не потому что устал, а потому что слушал.

Даже болото замерло.

А болото, между прочим, редко интересуется людьми.

Оно любит только тех, кто делает очень глупые шаги.

— Ты чувствуешь? — спросил я.

— Конечно, — ответил Санта. — Они пришли с желаниями.

— Все приходят с желаниями.

— Но не все приходят с такими сильными.

Я посмотрел на людей внимательнее.

И увидел.

Желания

У каждого человека есть маленький огонёк желания.

У кого-то — тусклый, у кого-то — яркий.

У кого-то — грязный, у кого-то — чистый.

Но всегда — огонёк.

У этих четверых огоньки были… странные.

У лидера — яркий, красный, агрессивный.

“Хочу быть главным. Хочу, чтобы меня слушали. Хочу, чтобы меня боялись.”

У девушки — мерцающий, пустой.

“Хочу, чтобы меня лайкнули. Хочу, чтобы меня заметили. Хочу, чтобы хоть кто-то сказал, что я красивая.”

У тихого парня — маленький, тёплый.

“Хочу, чтобы всё было хорошо. Хочу, чтобы никто не поссорился. Хочу, чтобы мы просто провели вечер нормально.”

А у четвёртого…

У четвёртого огонёк был чёрный.

Не тёмный — именно чёрный.

Как дыра.

Как отсутствие желания.

Как человек, который давно перестал чего-то ждать.

— Этот опасный, — сказал я.

— Этот интересный, — поправил Санта.

Первое вмешательство

Лидер остановился и сказал:

— “Вот эта ёлка норм! Давайте её срубим!”

Он подошёл к молодой ели — красивой, ровной, пушистой.

Моей любимой.

Я растил её сто лет.

Сто лет, Карл.

А этот идиот хотел её срубить ради фотки.

Я почувствовал, как во мне поднимается злость.

Не та, что рвёт и метёт.

А тихая, холодная, как мороз, который ломает ветки.

— Не надо, — сказал тихий парень. — Она же молодая.

— Да пофиг, — отмахнулся лидер. — Нам же не жить тут.

И вот тут лес вдохнул.

Глубоко.

Тяжело.

Как зверь, который готовится к прыжку.

— Ну? — спросил Санта. — Ты позволишь?

Я посмотрел на него.

На мешок, который уже дрожал от предвкушения.

На людей, которые стояли в моём лесу, как в супермаркете.

На ель, которая тихо, почти неслышно, плакала.

И сказал:

— Нет.

Лес закрывает двери

В тот момент, когда лидер поднял топор,

ветка над ним сломалась.

Не сама — я её сломал.

Она упала ему прямо на плечо.

Не сильно, но достаточно, чтобы он выругался и отступил.

— “Блядь, что за херня?!”

Девушка вскрикнула.

Тихий парень вздрогнул.

Чёрный огонёк просто… наблюдал.

— Это знак, — сказал тихий.

— Это ветер, — огрызнулся лидер. — Не ссы.

Он снова поднял топор.

И тогда я сделал то, что делаю редко.

Очень редко.

Я показался.

Не полностью.

Не в форме.

Не в облике.

Я просто…

прошёл сквозь них.

Как тень.

Как холод.

Как мысль, которая приходит ночью и не даёт уснуть.

Девушка закричала.

Тихий парень побледнел.

Лидер замер.

Чёрный огонёк — впервые — дрогнул.

— Ты почувствовал? — спросил Санта.

— Да, — сказал я. — Они готовы.

— Готовы к чему?

— К чуду, — ответил я. — По-своему.

И тогда лес начал играть

Снег под ногами стал мягким.

Тропа — незаметно сместилась.

Ветки — чуть наклонились.

Туман — поднялся с болота.

Люди не заметили.

Люди никогда не замечают.

Они думали, что идут вперёд.

Но на самом деле…

они шли туда, куда я хотел.

— Куда ты их ведёшь? — спросил Санта.

— Туда, где желания становятся честными, — сказал я.

— О, — он улыбнулся. — Это будет интересно.

ГЛАВА 4. “Лес показывает правду, или почему желания лучше держать при себе”
Люди шли всё глубже.

Не потому что хотели — потому что лес их вёл.

А лес, если уж ведёт, то не спрашивает, нравится тебе маршрут или нет.

Снег под ногами стал мягким, как подушка, но не той приятной мягкостью, а той, что заставляет задуматься:

“А что там подо мной? И почему оно такое тёплое?”

Туман поднялся с болота, стелился по земле, как кошка, которая знает, что её не видят, но всё равно хочет казаться загадочной.

Ветки наклонялись.

Не угрожающе — скорее… оценивающе.

Как старые бабки на лавочке, которые смотрят на прохожих и думают:

“Ну-ну, посмотрим, что ты за фрукт.”

Санта шёл рядом со мной, хотя “шёл” — громкое слово.

Он скользил, не оставляя следов.

Мешок за ним тянулся, как тень, и внутри него что-то тихо, почти нежно, постанывало.

— Они нервничают, — сказал он.

— Они тупят, — поправил я. — Нервничать они начнут позже.

Четвёрка на тропе

Лидер шёл первым.

Он всё ещё держал топор, хотя уже не так уверенно.

Его огонёк желания пульсировал красным, как аварийная лампа.

Девушка шла за ним, снимая всё на телефон.

Она говорила в камеру:

— “Мы тут нашли супер-атмосферное место, смотрите, какой туман, прям как в фильме ужасов!”

И смеялась.

Смех был фальшивый, как пластиковая игрушка на ёлке.

Тихий парень шёл третьим.

Он всё время оглядывался.

Он чувствовал, что лес смотрит на него.

И был прав.

Чёрный огонёк шёл последним.

Он не говорил.

Не снимал.

Не боялся.

Он просто… ждал.

И это было самое неприятное.

Лес начинает говорить

Люди думают, что лес молчит.

Но лес всегда говорит.

Просто не с вами.

Сейчас он говорил со мной.

И говорил громко.

“Этот — лжёт себе.”

“Этот — боится.”

“Этот — пустой.”

“Этот — опасен.”

— Я знаю, — отвечал я. — Дай мне их чуть ближе.

И лес дал.

Тропа незаметно свернула.

Люди этого не заметили.

Они никогда не замечают, когда идут не туда.

Через пару минут они оказались у старой ели.

Не той, что лидер хотел срубить.

Эта была… особенная.

Высокая.

Тёмная.

Старая, как мои первые воспоминания.

Её ветки были тяжёлыми, как мысли человека, который слишком много знает о себе.

— Вот, — сказал Санта. — Начнём с неё.

— Ты уверен? — спросил я.

— Она — идеальное зеркало, — ответил он.

Ёлка-зеркало

Лидер подошёл первым.

— “Во, вот эта вообще шикарная! Давайте её!”

Он поднял топор.

И тут ель вздохнула.

Да-да, именно вздохнула.

Не скрипнула, не качнулась — вздохнула, как человек, которому надоело терпеть.

Лидер замер.

— “Чё это было?”

— “Ветер?” — предположила девушка.

— “Тут ветра нет,” — тихо сказал тихий парень.

И был прав.

Ель наклонилась.

Совсем чуть-чуть.

Но достаточно, чтобы лидер увидел… себя.

Не отражение.

Не тень.

А себя настоящего.

Желание №1: Быть главным

Он увидел, как стоит перед друзьями, орёт, командует, делает вид, что знает, куда идти.

Увидел, как они закатывают глаза за его спиной.

Увидел, как девушка шепчет тихому:

“Да он просто самоутверждается, не обращай внимания.”

Увидел, как тихий парень думает:

“Зачем я вообще с ними пошёл?”

Увидел, как чёрный огонёк смотрит на него с презрением.

И увидел себя — маленького, испуганного, стоящего в углу детской комнаты, когда отец кричит:

“Будь мужиком! Будь сильным! Не ной!”

Ель показала ему всё.

Без фильтров.

Без оправданий.

Без “это не я”.

Лидер побледнел.

— “Это… что за херня?” — прошептал он.

— Это ты, — сказал я.

Он меня не услышал.

Но почувствовал.

Он отступил.

Топор выпал из рук.

Упал в снег.

— “Пошли отсюда,” — сказал он. — “Мне это не нравится.”

— “Да ладно, ты чего?” — девушка попыталась смеяться, но голос дрожал.

Желание №2: Быть замеченной

Ель повернулась к ней.

Да, повернулась.

Деревья могут это делать, если хотят.

Девушка увидела себя.

Не ту, что в сторис.

Не ту, что в фильтре.

А ту, что сидит ночью на кухне, смотрит на экран телефона и обновляет ленту каждые 30 секунд.

Ту, что пишет:

“Ты где?”

и стирает.

Пишет:

“Ты мне нравишься.”

и стирает.

Пишет:

“Я скучаю.”

и стирает.

Ту, что смотрит на себя в зеркало и думает:

“Если бы я была красивее, меня бы любили.”

Ту, что боится тишины.

Потому что в тишине слышно, как пусто внутри.

Она закрыла рот рукой.

Телефон выпал в снег.

Экран треснул.

— “Я… я не хочу это видеть…”

— Но ты это есть, — сказал Санта.

Она его не услышала.

Но почувствовала.

Желание №3: Чтобы всё было хорошо

Тихий парень подошёл сам.

Он не боялся.

Он просто хотел понять.

Ель показала ему, как он всю жизнь пытается быть “удобным”.

Как он сглаживает углы.

Как он молчит, когда хочет сказать “нет”.

Как он улыбается, когда хочет уйти.

Как он держит друзей, которые его не ценят.

Как он живёт так, чтобы никому не мешать.

И как от этого умирает.

Не физически.

Но по чуть-чуть.

Каждый день.

Он тихо сказал:

— “Я знаю.”

И это было самое честное, что прозвучало за весь вечер.

Желание №4: Ничего не хотеть

Чёрный огонёк подошёл последним.

Ель наклонилась.

И… ничего не показала.

Потому что там нечего было показывать.

Он стоял спокойно.

Смотрел на дерево.

И дерево смотрело на него.

— “Ну?” — спросил лидер.

— “Ну?” — спросила девушка.

— “Ну?” — спросил тихий парень.

Чёрный огонёк сказал:

— “Я пустой.”

И это было правдой.

Не потому что он плохой.

А потому что он давно перестал чего-то ждать.

Перестал надеяться.

Перестал желать.

Он был…

готов.

И Санта это почувствовал.

Санта делает первый шаг

Он подошёл к чёрному огоньку.

Положил руку ему на плечо.

И сказал:

— Ты мне нравишься.

И лес содрогнулся.

Потому что это была не похвала.

Это был выбор.

— Ты что делаешь? — спросил я.

— Начинаю, — ответил он.

Мешок за его спиной зашевелился сильнее.

Снег вокруг стал темнее.

Туман — плотнее.

Лес — тише.

И я понял:

Сейчас начнётся то, ради чего он пришёл.

ГЛАВА 5. “Когда желания становятся добычей”
Лес замолчал.

Не так, как обычно — когда снег глушит звуки, а звери спят.

Нет.

Это была тишина, в которой что-то ждёт.

Лидер стоял, бледный, с дрожащими руками.

Девушка — с разбитым телефоном и разбитой иллюзией.

Тихий парень — с глазами, полными понимания и боли.

Чёрный огонёк — спокойный, как человек, который давно перестал удивляться.

А Санта стоял рядом со мной, улыбаясь так, будто всё это — его любимая часть спектакля.

— Они готовы, — сказал он.

— Они сломаны, — поправил я.

— Это одно и то же, — ответил он.

Лес закрывает выход

Лидер попытался сделать шаг назад.

Тропа исчезла.

Снег стал ровным, как чистый лист бумаги.

Следы — исчезли.

Ветки — сомкнулись.

— “Эй… эй, ребята… где дорога?”

— “Мы же… мы же только что по ней шли…”

— “Это не смешно!”

Они начали паниковать.

Паника — это музыка для леса.

Она делает людей честными.

— Ты их пугаешь, — сказал Санта.

— Я их предупреждаю, — ответил я.

— А я — принимаю, — сказал он.

Мешок открывается

Он щёлкнул пальцами.

Мешок у его ног распахнулся.

Не как ткань.

Не как молния.

А как… рот.

Тёмный, глубокий, бездонный.

Изнутри пахнуло не гнилью, не смертью —

а желанием.

Сладким, липким, как запах дешёвых мандаринов, которые лежат слишком долго.

И из мешка начали подниматься…

не тени.

Не люди.

Силуэты желаний.

Каждый — как контур человека, нарисованный светом.

Но внутри — пустота.

Пустота, которая тянется к живым.

— Что это? — спросил я.

— Их желания, — сказал Санта. — Те, что они несли в себе. Те, что они прятали. Те, что они кормили годами.

— Ты их вытащил?

— Они сами вышли, — улыбнулся он. — Я лишь дал им форму.

Желание лидера

Первый силуэт был красным.

Пульсирующим.

Горячим.

Он был похож на лидера — но выше, шире, сильнее.

С глазами, полными ярости.

С руками, готовыми хватать.

Он подошёл к своему “хозяину”.

Лидер закричал:

— “Уберите это! Уберите от меня!”

Силуэт наклонился к нему и прошептал:

“Ты хотел быть главным.

Я — твоя сила.

Возьми меня.”

Лидер отступил.

Но желание — нет.

Оно тянулось к нему, как собака, которая наконец нашла хозяина.

— Если он примет его, — сказал Санта, — он станет тем, кем всегда хотел быть.

— И что будет?

— Он перестанет быть человеком.

Желание девушки

Второй силуэт был серебристым.

Мерцающим.

Пустым.

Он был похож на девушку — но тоньше, прозрачнее, как отражение в разбитом зеркале.

Он подошёл к ней и прошептал:

“Ты хотела, чтобы тебя видели.

Я — твой свет.

Возьми меня.”

Она плакала.

Не от страха — от узнавания.

— Если она примет его? — спросил я.

— Она станет тем, что хочет мир, — сказал Санта. — Картинкой. Отражением. Пустотой, которую можно лайкнуть.

Желание тихого парня

Третий силуэт был тёплым.

Мягким.

Жёлтым.

Он был похож на него — но спокойнее, добрее, как человек, который никогда не говорит “нет”.

Он подошёл и прошептал:

“Ты хотел, чтобы всем было хорошо.

Я — твой мир.

Возьми меня.”

Тихий парень закрыл глаза.

Он знал, что это ловушка.

Но ловушка была… тёплой.

— Если он примет его? — спросил я.

— Он исчезнет, — сказал Санта. — Растворится в чужих желаниях. Полностью.

Желание чёрного огонька

Четвёртый силуэт…

не появился.

Потому что у чёрного огонька не было желания.

Он стоял спокойно.

Смотрел на Санту.

И сказал:

— “Ты не можешь взять то, чего нет.”

Санта улыбнулся шире.

— О, могу.

— Нет.

— Могу, — повторил он. — Потому что у тебя есть то, что мне нужно больше всего.

— И что же?

— Пустота, — сказал Санта. — Ты — идеальный сосуд.

И лес содрогнулся.

Я вмешиваюсь

Я шагнул вперёд.

Не как тень.

Не как ветер.

А как дух леса, который наконец решил, что хватит.

Ветки вокруг меня поднялись.

Корни — напряглись.

Снег — стал твёрдым, как лёд.

— Хватит, — сказал я.

— Ты опоздал, — ответил Санта.

Силуэты желаний начали тянуться к людям.

Мешок — расширяться.

Лес — темнеть.

И я понял:

если я сейчас не вмешаюсь,

этот новогодний голод пожрёт их всех.

— Ты хочешь играть? — спросил я.

— Я хочу собирать, — сказал он. — А ты мне мешаешь.

— Тогда давай честно, — сказал я. — Лес против тебя.

Санта рассмеялся.

— Лес?

— Да.

— Против меня?

— Да.

— Один?

— Не один.

И тогда лес вдохнул.

Глубоко.

Громко.

Как зверь, который просыпается.

И началась игра.

ГЛАВА 6. “Когда лес встаёт на дыбы”
Лес — это не просто деревья.

Лес — это организм.

И когда организм чувствует угрозу, он сжимается, как кулак.

Сейчас лес был именно таким:

сжатым, напряжённым, готовым ударить.

Санта стоял в центре clearing — поляны, которую он сам же и создал.

Да, он создал её.

Я почувствовал, как он вытянул из земли силу, как заставил корни разойтись, как снег лёг ровно, как будто кто-то расчистил место для спектакля.

— Ты не должен был этого делать, — сказал я.

— А ты не должен был вмешиваться, — ответил он.

Его голос был мягким, как вата, которой затыкают рот перед тем, как сделать что-то неприятное.

Люди в ловушке

Лидер стоял, прижавшись к ели.

Он дрожал.

Не от холода — от того, что его собственное желание стояло перед ним, как красный демон, созданный из его же амбиций.

Девушка сидела на снегу, обхватив голову руками.

Её пустое, серебристое желание кружило вокруг неё, как муха вокруг лампы.

Тихий парень стоял на коленях.

Его тёплое, мягкое желание гладило его по плечу, как мать, которая говорит:

“Не думай о себе. Думай о других.”

Чёрный огонёк стоял неподвижно.

Он был единственным, кто не дрожал.

Не боялся.

Не сопротивлялся.

Он просто ждал.

— Ты выбрал его, — сказал я.

— Конечно, — ответил Санта. — Он пустой. А пустота — идеальный сосуд.

Лес начинает сопротивляться

Я поднял руку.

Не физическую — у меня нет рук.

Но лес понял.

Ветки вокруг поляны опустились, как копья.

Корни под снегом зашевелились, как змеи.

Снег стал плотным, как камень.

— Ты не заберёшь их, — сказал я.

— Я не забираю, — ответил он. — Они сами идут.

И это было самое страшное — он не лгал.

Желание лидера атакует

Красный силуэт сделал шаг вперёд.

Лидер закричал:

— “Не подходи! НЕ ПОДХОДИ!”

Силуэт наклонился к нему и прошептал:

“Ты хотел быть сильным.

Я — твоя сила.

Возьми меня.”

Лидер попытался ударить его кулаком.

Кулак прошёл сквозь силуэт.

И красная энергия впиталась в его руку.

Он закричал.

Не от боли — от того, что почувствовал власть.

— “Я… я могу… я могу всё…”

— Вот и началось, — сказал Санта.

Желание девушки поглощает её

Серебристый силуэт наклонился к девушке.

Она подняла голову.

Глаза — красные от слёз.

Губы — дрожат.

— “Я не хочу быть пустой…” — прошептала она.

— “Но ты и есть пустая,” — ответило желание.

— “Я хочу, чтобы меня видели…”

— “Тогда стань отражением.”

Силуэт коснулся её лица.

И её кожа стала…

гладкой.

Блестящей.

Как стекло.

Она закричала.

Но звук был…

приглушённым.

Как будто кричит не человек, а запись.

Желание тихого парня ломает его

Тёплое, мягкое желание обняло тихого парня.

Он плакал.

Тихо.

Беззвучно.

— “Я не хочу никому мешать…”

— “Ты никому и не мешаешь,” — прошептало желание.

— “Я хочу, чтобы всё было хорошо…”

— “Тогда исчезни.”

И он начал…

растворяться.

Не физически.

Но его контуры стали размываться.

Как будто он становится частью тумана.

— Хватит! — рявкнул я.

Санта улыбается

— Ты не понимаешь, — сказал он. — Я не забираю их. Я исполняю.

— Это не исполнение. Это пожирание.

— Это одно и то же, — сказал он.

Чёрный огонёк — ключ

И тут чёрный огонёк сделал шаг вперёд.

— “Хватит.”

Санта повернулся к нему.

— О? Ты решил заговорить?

— “Да.”

— И что же ты хочешь сказать?

— “Я не пустой.”

Санта приподнял бровь.

— Правда?

— “Я — не пустой. Я — сломанный.”

И лес содрогнулся.

Потому что это была правда.

Глубокая.

Грязная.

Человеческая.

— “И если ты хочешь сосуд…” — сказал чёрный огонёк, — “…то бери меня полностью.”

Санта улыбнулся.

Широко.

Слишком широко.

— С удовольствием.

Он протянул руку.

Мешок распахнулся.

Тьма внутри него вздрогнула, как зверь, который почуял кровь.

И я понял:

если Санта поглотит его —

он станет сильнее.

Слишком сильным.

Сильнее леса.

Сильнее меня.

И тогда я сделал то, что духи леса делают только в крайних случаях.

Я призвал корень

Не просто корень.

Первый корень.

Тот, что лежит под всем лесом.

Тот, что помнит, как люди ещё боялись темноты.

Тот, что знает, что такое настоящая зима.

Земля под Санта-Клаусом взорвалась.

Корень толщиной с дерево вырвался наружу.

И ударил.

Санта отлетел.

Мешок захлопнулся.

Силуэты желаний рассыпались, как дым.

Лес встал на мою сторону.

И Санта впервые

за всё время

перестал улыбаться.

ГЛАВА 7. “Когда Санта снимает маску”
Санта лежал в снегу.

Не то чтобы ему было больно — он не из тех, кто чувствует боль.

Но сам факт, что что-то смогло сбить его с ног,

его… удивил.

Он поднялся медленно.

Не как человек, которому тяжело.

А как кукла, которую кто-то поставил обратно на полку.

— Ты не должен был этого делать, — сказал он.

— Ты не должен был приходить, — ответил я.

Корень, что ударил его, ушёл обратно под землю.

Но земля всё ещё дрожала.

Лес был на моей стороне.

Пока.

Санта выпрямляется

Он отряхнул шубу.

Красная ткань — слишком красная — не держала снег.

Снег просто… исчезал, не касаясь её.

Он посмотрел на меня.

И впервые за всё время

его улыбка стала тонкой, как лезвие.

— Ты хочешь играть в старые игры, дух леса?

— Я хочу, чтобы ты убрался.

— О, — он рассмеялся. — Это невозможно.

Он поднял руку.

И шуба на секунду…

дрогнула.

Как будто под ней что-то шевельнулось.

Что-то, что не должно было быть в человеческой форме.

Люди начинают ломаться

Лидер стоял, сжимая руку, в которую впиталась красная энергия.

Его глаза были расширены.

Он дышал тяжело, как зверь.

— “Я… я могу… я сильный…”

— “Ты — идиот,” сказал тихий парень, едва слышно.

Девушка сидела на снегу.

Её кожа блестела, как стекло.

Она смотрела на свои руки — и не видела в них себя.

— “Я… я отражаю… я отражаю…”

— “Ты отражаешь пустоту,” прошептал я.

Тихий парень почти исчез.

Его контуры были размыты.

Он был как туман, который пытается помнить, что он человек.

— “Я… я просто хотел, чтобы всё было хорошо…”

— “А получилось, как всегда,” сказал я.

Чёрный огонёк стоял спокойно.

Он смотрел на Санту.

И Санта смотрел на него.

Санта раскрывается

Он сделал шаг вперёд.

И шуба…

сползла.

Не как одежда.

Как кожа.

Под ней не было тела.

Не было костей.

Не было мяса.

Там была…

структура.

Собранная из света.

Из желания.

Из пустоты.

Как если бы кто-то взял миллионы человеческих “хочу”

и слепил из них форму человека.

Глаза — два белых огня.

Рот — линия света.

Руки — длинные, тонкие, как провода.

— Вот он, — сказал я. — Настоящий.

— Настоящий? — он рассмеялся. — Я — отражение. Я — то, что вы создали. Я — ваш праздник. Ваш голод. Ваши ожидания. Ваши иллюзии.

Он поднял руку.

И мешок за его спиной взорвался светом.

Из него вырвались сотни силуэтов.

Желания.

Страхи.

Ожидания.

Все те, что люди загадывали годами.

Они кружили вокруг него, как стая светящихся насекомых.

— Ты не понимаешь, дух леса, — сказал он. — Я не пришёл за этими четырьмя. Я пришёл за всеми.

Лес отвечает

Я поднял корни.

Ветки.

Туман.

Снег.

Лес поднялся, как волна.

— Ты не заберёшь их, — сказал я.

— Я уже забрал, — ответил он.

И он щёлкнул пальцами.

Желания атакуют

Красный силуэт бросился на лидера.

Серебристый — на девушку.

Тёплый — на тихого парня.

Они не нападали.

Они сливались.

Лидер закричал.

Его мышцы вздулись.

Глаза стали красными.

Девушка вскрикнула.

Её кожа стала стеклянной.

Она отражала всё — кроме себя.

Тихий парень…

исчез.

Полностью.

Он стал частью тумана.

— Ты убиваешь их, — сказал я.

— Я исполняю, — ответил он.

Чёрный огонёк — последний

Санта подошёл к нему.

— Ты — мой сосуд.

— Нет, — сказал чёрный огонёк.

— Да, — сказал Санта.

Он протянул руку.

И чёрный огонёк…

улыбнулся.

— “Ты ошибся.”

Санта замер.

— Что?

— “Я не пустой. Я — сломанный. А сломанное — режет.”

И он ударил.

Не рукой.

Не силой.

Собой.

Чёрный огонёк взорвался тьмой.

Не злой.

Не демонической.

А человеческой.

Грязной.

Больной.

Настоящей.

И Санта отшатнулся.

Лес получает шанс

— Сейчас! — крикнул я.

Корни взвились.

Ветки опустились.

Снег стал камнем.

И лес ударил.

Санта закричал.

Не “хо-хо-хо”.

Не рекламным голосом.

А настоящим, рваным, чужим криком.

Он отступил.

Его свет померк.

Мешок захлопнулся.

И он исчез.

Не ушёл.

Не убежал.

Исчез.

Но я знал:

это не конец.

Это — пауза.

ГЛАВА 8. “Когда лес начинает умирать”
Санта исчез.

Не ушёл — исчез, как свет, который выключили.

Но его отсутствие не принесло облегчения.

Наоборот — стало хуже.

Потому что когда хищник исчезает из поля зрения,

это значит только одно:

он меняет позицию.

Лес дышит тяжело

Я стоял в центре поляны.

Корни подо мной дрожали.

Ветки вокруг — опустились, как руки старика, который устал держать тяжесть мира.

Лес был жив.

Но лес был…

ранен.

Санта успел оставить след.

Не физический — энергетический.

Как если бы кто-то провёл по коре раскалённым железом.

— “Он… ушёл?” — спросил тихий парень, который теперь был наполовину туманом.

— Нет, — сказал я. — Он просто стал… тоньше.

— “Что это значит?”

— Что он теперь везде.

Люди — уже не люди

Лидер стоял, сжимая кулаки.

Красная энергия внутри него пульсировала, как сердце зверя.

— “Я… я сильный…” — повторял он.

— “Ты — тупой,” сказал я. — И становишься ещё тупее.

Он рыкнул.

Да, рыкнул.

Как зверь.

Девушка сидела на снегу.

Её кожа отражала всё вокруг — деревья, туман, меня.

Но не её саму.

— “Я… я красивая?” — прошептала она.

— Ты — пустая, — сказал я. — И становишься ещё пустее.

Она заплакала.

Но слёзы стекали по стеклянной коже, как по витрине магазина.

Тихий парень…

его почти не было.

Он был туманом.

Он был воздухом.

Он был…

никем.

— “Я… я просто хотел…”

— Да знаю я, — сказал я. — Ты хотел, чтобы всем было хорошо. А получилось, что никому — и тебе в первую очередь.

Чёрный огонёк стоял рядом.

Он был единственным, кто держался.

Единственным, кто не растворился.

Единственным, кто не стал игрушкой желания.

— “Он вернётся,” сказал он.

— Да, — ответил я. — И скоро.

Лес начинает меняться

Я почувствовал это первым.

Не ушами — у меня их нет.

Не глазами — у меня их тоже нет.

А тем, что у меня вместо нервов.

Лес…

потемнел.

Не визуально — энергетически.

Как если бы кто-то начал выкачивать из него соки.

— Он жрёт лес, — сказал я.

— “Как?” — спросил чёрный огонёк.

— Он питается желаниями. А желания — в людях. А люди — в лесу. А лес — в людях. Всё связано.

И сейчас Санта тянул нити.

Одну за другой.

Первые признаки

Снег стал серым.

Не грязным — пепельным.

Как будто кто-то смешал его с пеплом сгоревших писем Деду Морозу.

Ветки начали скручиваться.

Не от ветра — от боли.

Туман стал плотнее.

Не как вода — как дым.

— Он меняет структуру леса, — сказал я.

— “Зачем?”

— Чтобы сделать его своим.

Санта возвращается

И тут —

в центре поляны

возник свет.

Не тёплый.

Не праздничный.

Холодный.

Белый.

Как свет в больничном коридоре.

Из света вышел Санта.

Но не тот, что был раньше.

Теперь он был…

тоньше.

Острее.

Правдивее.

Шубы не было.

Бороды не было.

Человеческой формы — почти не было.

Он был как каркас.

Как схема.

Как чертёж желания.

— Ну что, — сказал он. — Продолжим?

Лес атакует

Я поднял корни.

Сотни корней.

Тысячи.

Они взвились, как змеи.

Они ударили.

Санта поднял руку.

И корни…

остановились.

В воздухе.

Как будто их заморозили.

— Ты слабнеешь, — сказал он.

— Я — лес, — ответил я.

— А лес — это желания, — сказал он. — А желания — мои.

И он сжал кулак.

Корни треснули.

Как сухие ветки.

Я почувствовал боль.

Да, духи чувствуют боль.

Но не физическую — структурную.

Когда ломается то, что ты защищаешь.

Люди становятся оружием

Санта щёлкнул пальцами.

Лидер взревел.

Красная энергия внутри него вспыхнула.

Он бросился на меня.

Девушка поднялась.

Её стеклянная кожа отражала свет Санты.

Она шла, как манекен, который ожил.

Тихий парень…

исчез окончательно.

Он стал частью тумана.

И туман начал душить лес.

— Ты используешь их, — сказал я.

— Конечно, — ответил Санта. — Они же сами хотели.

Чёрный огонёк — единственный, кто держится

Он стоял рядом со мной.

Не дрожал.

Не боялся.

— “Что делать?” — спросил он.

— Ты — ключ, — сказал я.

— “К чему?”

— К тому, что он хочет.

— “А что он хочет?”

Я посмотрел на Санту.

На его свет.

На его пустоту.

На его голод.

— Он хочет тебя.

Чёрный огонёк кивнул.

— “Тогда я пойду к нему.”

— Нет! — рявкнул я. — Это ловушка.

— “Я знаю.”

И он сделал шаг вперёд.

Санта улыбнулся.

— Вот и начнём.

ГЛАВА 9. “Когда пустота встречает пустоту”
Чёрный огонёк сделал шаг вперёд.

Неуверенный — нет.

Не смелый — тоже нет.

Просто… неизбежный.

Как шаг человека, который давно понял, что выбора у него нет.

Санта стоял напротив.

Теперь он был не фигурой в красной шубе.

Не рекламным дедушкой.

Не карикатурой.

Он был структурой.

Скелетом желания.

Каркасом человеческой жадности.

Собранным из света, который не греет,

и пустоты, которая не даёт дышать.

— Ты готов? — спросил Санта.

— “Я давно готов,” сказал чёрный огонёк.

Лес замирает

Ветки перестали шевелиться.

Туман застыл.

Снег перестал падать.

Даже ветер — тот, что всегда шепчет в кронах —

замолчал.

Лес смотрел.

Лес ждал.

Лес понимал:

сейчас решается не судьба четырёх людей.

Сейчас решается судьба всего.

Санта делает первый ход

Он поднял руку.

И пространство вокруг неё…

изогнулось.

Не как воздух над огнём.

Не как вода.

А как реальность, которая пытается отвернуться.

— Ты — сосуд, — сказал он. — Ты — пустой. Ты — идеальный.

— “Я — сломанный,” ответил чёрный огонёк.

— Это одно и то же.

— “Нет.”

И он ударил.

Удар тьмы

Чёрный огонёк не бил кулаком.

Не бил ногой.

Он бил собой.

Тьма, которая была в нём — не демоническая, не мистическая —

а человеческая:

разочарование,

усталость,

потеря,

боль,

пустота,

которая не просит,

не требует,

не надеется.

Эта тьма ударила в Санту,

и Санта…

отшатнулся.

Да, он отступил.

На шаг.

На полшага.

Но отступил.

— Интересно, — сказал он. — Ты действительно… пуст.

— “Да.”

— И это делает тебя… опасным.

Санта меняет форму

Он поднял обе руки.

И его тело — если это можно назвать телом —

начало расползаться.

Световые линии, из которых он был собран,

разошлись,

как трещины на стекле.

Из них вылезло…

нечто.

Не человек.

Не дух.

Не зверь.

Собранная масса желаний.

Тысячи голосов.

Тысячи “хочу”.

Тысячи “дай”.

Тысячи “пожалуйста”.

Они шептали.

Они кричали.

Они умоляли.

И Санта стал…

больше.

— Ты не понимаешь, — сказал он. — Я — не форма. Я — функция. Я — то, что вы создали. Я — то, что вы кормите каждый год. Я — ваш праздник. Я — ваш голод.

Чёрный огонёк стоял перед ним.

Маленький.

Хрупкий.

Один.

Но он не дрожал.

Лес пытается помочь

Я поднял корни.

Сотни.

Тысячи.

Они взвились, как копья.

Они ударили в Санту.

И Санта…

поглотил их.

Корни исчезли.

Растворились в его световой массе.

— Ты слабнеешь, дух леса, — сказал он. — Ты стар. Ты устал. Ты не понимаешь людей. А я — понимаю.

— Я понимаю их лучше тебя, — сказал я.

— Нет, — ответил он. — Ты понимаешь их страх. А я — их желания. И желания всегда сильнее.

Чёрный огонёк делает второй шаг

Он подошёл ближе.

Совсем близко.

Так близко, что свет Санты начал прожигать его контуры.

— “Ты хочешь меня?” — спросил он.

— Да.

— “Забери.”

И он открылся.

Не физически — энергетически.

Он раскрыл свою пустоту.

Свою боль.

Свою сломанность.

И Санта…

втянулся в неё.

Поглощение

Свет Санты рванулся вперёд.

Тьма чёрного огонька — назад.

Они столкнулись.

Слились.

Смешались.

Лес завыл.

Да, завыл.

Как зверь.

Потому что то, что происходило,

было против законов природы.

Против законов леса.

Против законов людей.

Санта пытался поглотить чёрный огонёк.

Чёрный огонёк — поглотить Санту.

И никто не знал,

кто победит.

Взрыв

И тогда

всё

взорвалось.

Свет.

Тьма.

Снег.

Туман.

Корни.

Ветки.

Всё смешалось.

Всё исчезло.

Всё стало белым.

А потом — чёрным.

А потом — тихим.

Очень тихим.

Когда тишина — это плохо

Я открыл глаза.

Если это можно назвать глазами.

Поляны не было.

Людей — не было.

Санта — не было.

Чёрного огонька — не было.

Был только лес.

Но лес был…

другим.

Снег был серым.

Ветки — чёрными.

Туман — густым, как дым.

И я понял:

что-то пошло не так.

Очень не так.

ГЛАВА 10. “Когда лес просыпается другим”
Когда тьма и свет взорвались,

когда Санта и чёрный огонёк столкнулись,

когда желания и пустота смешались —

мир на секунду перестал существовать.

Не исчез.

Не умер.

Просто…

перестал быть собой.

А потом — вернулся.

Но уже не тем, что был.

Лес после взрыва

Я открылся — не глазами, а тем, что у меня вместо них.

И увидел:

Лес стоял.

Но стоял иначе.

Снег был серым, как пепел.

Ветки — чёрными, как уголь.

Туман — густым, как дым от сгоревших писем “Деду Морозу, я хочу…”.

И главное —

тишина.

Не та, что бывает ночью.

Не та, что бывает перед бурей.

А та, что бывает после взрыва,

когда всё живое пытается понять,

живое ли оно ещё.

— “Ты здесь?” — спросил тихий голос.

Я повернулся.

Чёрный огонёк стоял передо мной.

Но он был…

другим.

Чёрный огонёк — не огонёк

Он больше не был тенью.

Не был пустотой.

Не был человеком.

Он был…

структурой.

Как Санта — но не Санта.

Как желание — но не желание.

Как тьма — но не тьма.

Он был собран.

— “Ты выжил,” сказал я.

— “Нет,” ответил он. — “Я стал.”

— Кем?

— “Тем, что осталось, когда он попытался меня поглотить.”

И я понял:

Санта не исчез.

Он впитался.

В этого человека.

В эту пустоту.

В эту боль.

Но не победил.

Что стало с Санта-Клаусом

— “Где он?” — спросил я.

— “Внутри,” сказал чёрный огонёк. — “Но не хозяин.”

— Ты его удерживаешь?

— “Нет.”

— Тогда как?

— “Он — структура. Я — трещина. Он не может держать форму во мне.”

И это было…

гениально.

И страшно.

Санта — существо, собранное из желаний.

Чёрный огонёк — человек, у которого нет желания.

Пустота.

Трещина.

Разлом.

Санта вошёл в него —

и провалился.

Как вода в песок.

Как свет в дыру.

Как иллюзия в реальность.

Что стало с остальными

Лидер лежал на снегу.

Красная энергия ушла.

Он был просто человеком.

Слабым.

Испуганным.

Живым.

Девушка сидела, обхватив колени.

Стеклянная кожа исчезла.

Она плакала.

Настоящими слезами.

Не отражениями.

Тихий парень…

вернулся.

Он стоял, дрожа,

как человек, который только что вышел из воды,

в которой не должен был выжить.

— “Я… я здесь?”

— Да, — сказал я. — Пока.

Лес — новый

Я посмотрел вокруг.

Лес был жив.

Но лес был другим.

Корни — глубже.

Ветки — острее.

Туман — умнее.

Он впитал взрыв.

Он впитал Санту.

Он впитал желания.

И теперь он был…

не просто лесом.

Он был лесом, который знает,

что люди могут создать монстра

из собственных “хочу”.

И что этот монстр

может прийти к нему.

Что стало со мной

Я чувствовал себя…

старше.

Тяжелее.

Глубже.

Как будто часть Санты прошла через меня.

Не заразила —

а предупредила.

Я понял, что желания —

опаснее страха.

Опаснее злости.

Опаснее зимы.

Потому что страх — честный.

А желание — нет.

Что стало с чёрным огоньком

Он стоял рядом.

Спокойный.

Тихий.

Сильный.

— “Ты теперь… кто?” — спросил я.

— “Не знаю,” сказал он. — “Но я не он.”

— И не человек.

— “И не человек.”

— Ты останешься в лесу?

— “Да.”

— Почему?

— “Потому что я — трещина. А трещины — часть дерева.”

И он растворился.

Не исчез —

стал частью леса.

Как тень.

Как корень.

Как память.

Финал, который не финал

Люди ушли.

Медленно.

Молча.

Без ёлки.

Без смеха.

Без сторис.

Они не вернутся.

Не в этот лес.

Не в эту зиму.

Санта…

не исчез.

Он просто стал частью того,

что не может быть использовано.

Лес…

стал сильнее.

Темнее.

Честнее.

А я…

я остался.

Потому что я — дух леса.

И моя работа —

следить,

чтобы желания

не становились чудовищами.

Хотя, если честно…

люди в этом плане

справляются и без меня.

ЭПИЛОГ. “Зима, которая осталась”
Говорят, что лес зимой спит.

Лгут.

Лес никогда не спит.

Он просто делает вид, что ему всё равно.

После той ночи — той, где свет и тьма смешались,

где желания пытались сожрать своих хозяев,

где Санта оказался не тем, кем его рисуют на открытках —

лес стал другим.

Не хуже.

Не лучше.

Просто… честнее.

Люди

Лидер больше не приходит в лес.

Он теперь боится тишины.

Боится, что услышит себя.

Боится, что увидит, кем мог стать.

Он живёт громко.

Пьёт громко.

Смеётся громко.

Потому что если станет тихо —

он услышит красный шёпот,

который однажды почти стал его сердцем.

Девушка перестала снимать сторис.

Не потому что поняла что-то великое.

Просто однажды, глядя в камеру,

она увидела отражение,

которое не принадлежало ей.

Теперь она фотографирует деревья.

И иногда — себя.

Но без фильтров.

И без надежды, что кто-то это лайкнет.

Тихий парень…

стал громче.

Не в смысле крика —

в смысле присутствия.

Он научился говорить “нет”.

Он научился говорить “я хочу”.

Он научился быть человеком,

а не фоном.

Иногда он приходит в лес.

Ставит ладонь на кору.

И шепчет:

“Спасибо.”

Лес слышит.

Лес помнит.

Чёрный огонёк

Он не человек.

И не дух.

И не тень.

Он — трещина.

Разлом.

Место, где Санта пытался поселиться

и провалился.

Он ходит по лесу.

Тихо.

Незаметно.

Как мысль, которая приходит ночью

и не уходит до утра.

Иногда он появляется рядом со мной.

Не говорит.

Просто стоит.

И этого достаточно.

Санта

Он не умер.

Такие вещи не умирают.

Он — структура.

Он — функция.

Он — голод.

Он теперь в трещинах.

В щелях.

В тех местах, где люди оставляют свои “хочу”,

не думая, что желания — это тоже звери.

Иногда я слышу его шёпот.

Не громкий.

Не угрожающий.

Просто…

напоминание.

“Я вернусь.”

И я отвечаю:

“Я знаю.”

Лес

Он стал темнее.

Глубже.

Честнее.

Теперь, когда человек заходит в него с желанием —

лес слушает.

И решает:

пустить

или

показать правду.

Правда — тяжёлая штука.

Не каждый выдерживает.

Но лес больше не будет молчать.

Он видел, что бывает,

когда желания копятся слишком долго

и превращаются в чудовище в красной шубе.

Теперь он говорит.

Шёпотом.

Скрипом.

Туманом.

Тишиной.

И я — его голос.

Я

Я — дух леса.

Я видел многое.

Я видел, как люди боялись темноты.

Потом — как перестали.

Потом — как начали бояться себя.

Я видел, как желания становятся чудовищами.

И как пустота становится спасением.

Я видел Санту без маски.

И чёрного огонька без страха.

И теперь я знаю:

зима — это не время года.

Зима — это состояние.

Когда всё лишнее умирает.

А всё настоящее — остаётся.

И если однажды ты зайдёшь в мой лес

с желанием,

которое слишком долго носил в себе —

будь готов.

Лес покажет тебе правду.

А правда —

всегда холоднее снега.