Меня зовут Илья, мне семнадцать, и я теперь точно знаю – некоторые тропинки лучше не выбирать. Особенно ночью, когда гулянка затянулась, и голова гудит от дешевого алкоголя.

В тот вечер я решил срезать путь через лес. Сначала все было нормально: знакомые корявые сосны, утоптанная земля под ногами. А потом... потом тропинка просто оборвалась. Словно ножом срезала. Я остановился, пытаясь вглядеться в непроглядную темень под сенью деревьев. Сердце заколотилось где-то в горле. Ничего знакомого. Ни одного пня, на который я бы споткнулся днем. Только чужая, мертвая тишина, которая через мгновение была разорвана.

Вой.

Он был не похож на собачий или волчий, который я слышал в фильмах. Он был выше, тоньше, словно скрип ржавых ворот, смешанный с предсмертным хрипом. И он был близко. Очень близко.

Я побежал. Ноги подкашивались, ветки хлестали по лицу. И тут, в кромешной тьме, я увидел ее. Старую хижину, приземистую, почерневшую от времени. Волчий вой прозвучал прямо за спиной, обдавая спину ледяным дыханием. Я вломился внутрь, захлопнув дверь и прислонившись к ней спиной, пытаясь отдышаться.

Хижина не была заброшенной. Пахло сушеными травами и дымом. В центре стояло тяжелое кресло-качалка. Я, весь трясясь, рухнул в него. Оно скрипнуло, нарушая гнетущую тишину.

И тогда я увидел его. В окне. На миг, стремительно, как вспышка. Существо, все поросшее мхом и лишайником, а вместо лица – длинный, костяной череп оленя с пустыми глазницами. Оно мелькнуло и исчезло.

У меня перехватило дыхание. Прошла, может, минута, может, десять – время потеряло смысл. Дверь со скрипом открылась.

На пороге стоял старик. В руках он держал старое, но грозного вида ружье. Лицо его было изрезано морщинами, глаза узкие, колкие.

– Чего тут делаешь, пацан? – голос у него был хриплый, прокуренный. – Я егерь тут. Чомор звать.

Я начал лепетать, запинаясь, про гулянку, про друзей, про потерянную тропинку и вой. Он слушал молча, не двигаясь с места. Потом кивнул.

– Ночью тут не ходят. Останешься до утра. На чердаке постелю.

Он указал рукой на люк в потолке. Я был слишком напуган, чтобы спорить.

Чердак был низким, забитым каким-то хламом. Я улегся на колкую солому, завернувшись в жесткое одеяло, и кажется, провалился в тяжелый, беспокойный сон. Меня разбудили голоса. Они доносились снизу. Незнакомые. Один – скрипучий, шипящий, другой – булькающий, словно говорящий под водой.

Я крадучись спустился по скрипучей лестнице и приник к щели в полу.

Внизу стояло То Самое Существо с оленьим черепом. А напротив – нечто, от чего у меня кровь застыла в жилах. Женская фигура, но будто слепленная из тины, речной слизи и спутанных водорослей. Вода с нее капала на пол маленькими, зловонными лужицами.

– Чомор, – прошипело болотное создание, и ее голос булькал, как вода, затягивающая в трясину. – Я слышала, человек к тебе забрёл. Я его в эту часть леса завела. Отдай его.

Мой «спаситель», егерь Чомор, стоял спиной ко мне. Он не шевелился.

– Знаю я, Кикимора, что это твых рук дело, – ответил он, и его голос уже не был голосом старика. Он стал низким, глубоким, как гул земли. – Хорошо, что он на меня наткнулся. Так и знай – он мой. Не забывай, кто здесь Повелитель. А этого... я спасу.

Кикимора что-то булькнула с недовольным видом и, развернувшись, растаяла в тени, оставив после себя лишь запах гнилого пруда.

Чомор обернулся. И я все понял. Его лицо поплыло, как воск на огне. Морщины разгладились, кожа позеленела, проступил мох. Он сбросил личину. И в этот момент его взгляд упал на меня. Он заметил меня в щели.

Я отпрянул, пытаясь залезть обратно на чердак, но из темноты потянулись лозы. Тонкие, гибкие, они обвили мои ноги, руки, шею. На них распускались маленькие, бледно-голубые цветочки. Они издавали тихий, мелодичный звон, похожий на хрустальный колокольчик. Звон заполнил мою голову, вытесняя все мысли, весь страх. Сознание поплыло, и я погрузился в пучину беспамятства.

Я проснулся в своей кровати. В комнате светило солнце, за окном кричали вороны. Сердце бешено колотилось. Сон? Кощмарная галлюцинация?

Я сорвал с себя одеяло, чтобы встать, и замер. На левом запястье, плотно обвивая его, был браслет. Сплетенный из тонкой, жилистой лозы, уже подсохшей и почерневшей. На ней цвел один-единственный бледно-голубой цветочек.