Заброшенный военный городок где-то под Воркутой, где вечная осень уже слилась с началом арктической зимы. Небо здесь было грязно-свинцовым, низким, давящим на крыши пятиэтажек с выбитыми стеклами.

Мы с Сережей приехали сюда за медью. Вернее, за тем, что от нее осталось в опустевших щитковых и трансформаторных будках. 

Помню, первый раз я заметил это, когда мы вскрывали очередной трансформатор на окраине. Воздух был густым и сладковатым, пахло гнилью и чем-то химическим. Я поднял голову, чтобы отвлечься от вони, и увидел.

Облако. Оно было такого же серого цвета, как и все остальные, но плыло против ветра. Медленно, лениво, как капля масла в воде.

— Серый, глянь, — ткнул я локтем в бок напарника.

Он поднял взгляд, поморщился.

— Че?

— Да вон то, видишь? Плывет не туда.

Сергей посмотрел куда я показывал, и лицо его посерело.

— А, это. Не обращай внимания. Местные говорили, тут какая-то хуетень с облаками, не ебу. Ты кто блять, метеоролог-любитель? Лучше кусачки подай. 

Оказалось, мы не единственные падальщики в этих краях. Местные, те, кто не смог или не захотел уехать, называли их «Насельниками». Говорили, это души тех, кто задохнулся в шахтах, замерз в тундре, или просто спился и растворился в этой тоске. Они не попали в лучший мир. Они застряли здесь.

С каждым днем я замечал их все чаще. Они кучковались над самыми умирающими местами: над сгоревшим клубом «Горняк», над ржавеющим карьером, где стояла мутно-зеленая вода. Иногда они просто висели неподвижно. Иногда шевелились. Словно что-то пережевывали.

Вечерами мы пили дешевую водку в одной из уцелевших хрущевок, где доживала свой век бабка Нина. Она и рассказала.

— Они не злые, — хрипела она, затягиваясь папироской. — Они просто голодные. Раньше, при Советах, корма было много. Планы, стройки, энтузиазм весь этот… А теперь ничего нет. Одни руины. Вот они и тоскуют. И смотрят.

«Смотрят» — это было самое страшное. Если долго стоять под одним из них, начинали лезть в голову воспоминания. Не свои. Чужие. Обрывки чьих-то обид, запах щей в столовой, песня из репродуктора, холод шахтерской каски на голове, горечь от того, что премию не дали… Они питались этим. Новым топливом для них стала сама серость.

Мы нашли склад со списанными приборами, полный цветмета. Настоящее богатство. Но склад стоял прямо под их «пастбищем» — местом, где они висели особенно густо.

Сергей, опьяненный находкой, махнул рукой.

— Хуйня! Призраки, облака… Алкашня горячку словила и все. Давай, грузим и сваливаем!

Мы вошли на территорию склада в хмурый, безветренный день. И над нами, на высоте возможно тридцати метров, висели они. Несколько «Насельников». Они были плотнее и темнее обычных. Цвета свежего асфальта.

Мы начали таскать ящики. Я чувствовал, как на меня давят взгляды. Тысячи чужих глаз, смотрящих из ватной толщи. В голову полезли картинки: вот я, маленький, бегу по улице, а мимо идет похоронная процессия с красным гробом… но это же не мое воспоминание! Я из Краснодара, а это — воркутинские снега.

— Сергей, давай быстрее, — простонал я.

— Терпи, почти все.

И тут Сергей, таща тяжеленный ящик, споткнулся о арматуру и громко, с матерщиной, которая вгонит в краску портовую шлюху, крикнул в небо: — Чего уставились, хуилы? Мешаете работать!

Тишина, наступившая после его крика, была хуже любого грома. Облака над нами вдруг резко сжались, превратившись из клочьев в плотные, тяжелые сгустки.

И поплыли вниз.

Они не падали. Они спускались, как парашютисты, плавно и неумолимо. От них пахло теперь не гнилью, а озоном и статическим электричеством.

— Беги! — закричал я.

Мы бросились к уазику. Я бежал первым. Сергей за мной. И тут я услышал сзади странный влажный вздох.

Один из «Насельников», темный и плотный, как дым от горящей резины, накрыл Сергея с головой. Серый остановился, затрясся и начал оседать на колени. Из клубка доносилось бормотание — обрывки фраз, цифры, чьи-то имена, проклятия, детский смех… Все сразу.

Лицо Сергея было обращено к небу. Глаза закатились, оставив только белки, по щекам текли слезы. Он плакал. И улыбался. И кривился от боли. Все эмоции, которые он когда-либо испытывал, и которые испытывали десятки других людей, проносились по его лицу ураганом.

Я замер в ужасе. Другие «Насельники» медленно окружили его, касались его дрожащего тела своими прохладными, невесомыми краями. Он был для них праздничным столом. Концентрацией всего того, что они собирали годами.

Я побежал. Не оглядываясь. Я влетел в уазик, сорвал замок зажигания и рванул с места.

В зеркало заднего вида я видел, как темная масса над телом Сергея медленно поднимается обратно в небо, став еще плотнее и насыщеннее. А сам Сергей так и остался сидеть на коленях, неподвижный, с лицом-маской, по которому продолжали ползти слезы.

Я уехал. Я бросил все. Но я знаю, они никуда не делись. Они все там. И они голодны. Иногда, в особенно пасмурный день, я поднимаю голову и вижу знакомую грязно-бежевую муть на небе. И мне кажется, один из клочьев узнает меня. Замедляет свой ход. И на секунду принимает мои черты.

Они не злые. Они просто очень, очень голодные. И их пастбище — вся наша унылая, серая жизнь. И мы — всего лишь скот.