Утро 1968 года для восьмилетнего Витьки Соколова начиналось с леденящего душу предчувствия. Его отец, геолог, уехал в длительную экспедицию на Крайний Север ещё осенью. Обещал вернуться к Новому году, но вот уже и февраль догорал, а от него – лишь зловещая тишина. Мама, конечно, старалась улыбаться, но Витька видел, как в её глазах поселился первобытный ужас, как дрожали руки, когда она куталась в отцовский старый бушлат, глядя на заснеженный город из окна их тесной квартирки.

Витька учился во втором классе. Был мальчиком тихим и бледным, с глазами, в которых отражалась недетская тревога. Он обожал читать про злоключения полярных экспедиций, про пропавших без вести и замёрзших в вечной мерзлоте. Знал наизусть все симптомы переохлаждения и гангрены. Но сейчас все его мысли были отравлены лишь отцом. Ему снились кошмары – отец, превратившийся в ледяную статую, с глазами, полными мольбы, протягивающий к нему руки из-под толщи снега.

За окном, напротив парка росла древняя липа. Летом она казалась безобидной, но зимой превращалась в корявое чудовище, которое ощетинилось ледяными иглами. Ветви скрипели на ветру, словно кости, а тени их танцевали на стенах комнаты, превращая знакомое пространство в обитель страха. Витька старался не смотреть на дерево, но оно будто гипнотизировало его, притягивало к себе какой-то злой силой. Воробьи и синицы больше не прилетали к нему на подоконник. Только вороны, каркающие зловеще и неотступно, как предвестники беды.

Однажды утром, Витька проснулся от кошмарного сна. Выглянув в окно, он похолодел от ужаса. На самой верхней ветви липы, прямо напротив его окна, сидело… нечто. Сначала он принял это за большую тень, но потом разглядел очертания огромной птицы. Не филина, как в его детских книжках, а нечто большее, нечто искажённое, словно слепленное из ночных кошмаров. У него были огромные, горящие адским пламенем глаза, а клюв – изогнут, как ржавый крюк. От него исходила волна лютого холода, сковывающая душу.

Витька закричал, но звук застрял у него в горле. Он попытался отвернуться, но не мог оторвать взгляд от чудовища на дереве. Птица сидела неподвижно, словно ждала его. И вдруг, Витька увидел, что в когтистых лапах у неё – нечто. Это был небольшой свёрток, обмотанный чем-то тёмным и липким, похожим на смолу или запекшаяся кровь. Витька почувствовал, как к горлу подступает тошнота.

Птица издала хриплый, утробный звук, от которого задрожали стёкла в окнах, и сбросила свёрток вниз. Тот упал на подоконник с глухим, отвратительным шлепком. Витька отпрянул, как от прокажённого. Птица, расправив огромные, перепончатые крылья, исчезла в мрачной глубине парка.

Витька долго не решался подойти к свёртку. Его трясло всем телом. Он знал, что там – нечто ужасное, что-то, что лучше не видеть. Но любопытство, смешанное со страхом, пересилило. Дрожащей рукой он развернул липкую обёртку. Внутри лежал скомканный клочок бумаги и нечто, похожее на… высушенную человеческую кисть.

На бумаге, выведенные корявым, дрожащим почерком, были слова: «Он замёрз. Теперь он – один из нас». От кисти исходил смрад смерти и разложения. Витька закричал от ужаса и упал в обморок.

Он очнулся в своей кровати. Рядом сидела мама, бледная и испуганная. Она гладила его по голове и шептала успокаивающие слова. Но Витька знал, что это – не сон. Он видел, как в её глазах плещется безумие, как она сжимает в руке отцовский брелок с медвежонком, словно пытаясь удержать его от распада.

С этого дня их жизнь превратилась в кошмар. В доме поселилась тишина, нарушаемая лишь безумным шепотом матери и зловещим карканьем ворон за окном. Витька перестал ходить в школу, перестал есть и спать. Он знал, что отец мёртв, что его забрали силы зла, обитающие в ледяной пустыне. И что теперь они охотятся за ним. Мать все чаще говорила во сне, слова замёрзших северных ветров, слова, которые Витька не мог понять, но которые заставляли его кровь стынуть в жилах. Он слышал, как она шепчет имя отца, перемешанное с какими-то непонятными ругательствами и мольбами.

Однажды ночью раздался жуткий скрежет в окно. Выглянув, он увидел птицу. Она сидела на ветке липы и смотрела на него своими горящими глазами. В ее когтях блестел ледяной осколок. Птица заскрежетала когтями по стеклу, оставляя кровавый след. Витька закричал и бросился к матери. Но она уже стояла у окна, в одной ночной рубашке, босая на ледяном полу. Лицо ее было перекошено нечеловеческой гримасой. Витька никогда не видел ее такой. В ее глазах плескалось что-то чужое, зловещее. Он заметил, что ее пальцы неестественно вывернуты, словно она пыталась что-то удержать, что рвется изнутри.

«Он велел мне… он сказал, что ты должен вернуться к нему, чтобы он не был один», – прохрипела она, и голос ее был чужим, словно из другого мира. В ее руке блеснул предмет – не нож, как ожидал Витька, а его любимый, старый, деревянный волчок, который отец вырезал ему в детстве. Только теперь волчок был покрыт инеем, а на острие его виднелась капля темной, замёрзшей крови. Витька понял, что мать больше не его мать. В ее теле поселилась иная сущность, жаждущая крови и вечного холода.

Мать шагнула вперед. Витька попытался убежать, но ее взгляд пригвоздил его к месту. Она поднесла волчок к его лицу. Лед обжёг его кожу. Витька почувствовал, как в его сознание проникает холод, первобытный ужас, который он никогда не испытывал. Мать начала медленно вращать волчок. Он издавал тихий, зловещий звук, словно шепот ледяного ветра. Витька почувствовал, как его тело становится легким, невесомым. Его руки и ноги начали неметь. В глазах матери отражался не он, а темная, бездонная пропасть, наполненная ледяными тенями.

Она поднесла волчок к его лбу, к так называемому «третьему глазу». Витька почувствовал острую боль, словно ледяной осколок пронзил его мозг. Затем – тьма. Не просто тьма, а всепоглощающая, вселенская пустота.

Наутро соседи нашли открытую дверь в квартире, а Витьку в его кровати. Он лежал, как живой, только лицо его было искажено гримасой ужаса, а глаза застыли, устремлённые в потолок. На его лбу виднелась крошечная, почти незаметная ранка, словно укол иглы. А рядом с ним лежал волчок, покрытый инеем.

Матери нигде не было. Ее нашли через несколько дней в лесу, недалеко от города. Она сидела под старой сосной, одетая лишь в ночную рубашку, и пела тихую, безумную песню на неизвестном языке. В руках она держала отцовский бушлат, который обнимала, как ребенка. Лицо ее было умиротворенным, словно она наконец нашла то, что так долго искала. Сумасшедшая улыбка навечно застыла на её губах. Местные врачи поставили диагноз – помешательство на фоне горя и тяжелой депрессии, усугубленной  долгой разлукой с мужем и неизвестностью о его судьбе. Но никто не знал истинную причину ее безумия. Никто не знал, что глубоко в сердце матери поселился древний, ледяной ужас, который похитил ее разум и заставил отдать самое дорогое, что у нее было, в вечное рабство Крайнему Северу.

Так заканчивалась сказка о мальчике, который слишком много знал о полярных экспедициях и слишком поздно понял, что некоторые тайны лучше оставить неразгаданными. И о матери, чей разум не выдержал ледяного дыхания вечной мерзлоты.