– Дорогая, а что у нас на завтрак? – спросил он, ощущая дрожь в голосе.
   – Блины, – ответила Надя, – Миш, Масленица же! Конечно блины!

↑ * * *

   Две ночи подряд ему снился один и тот же сон с вариациями.
   Миша убивал свою жену.
   То есть он просыпался среди ночи, шел на кухню, брал нож, возвращался и, склонившись над любимой, втыкал нож ей под подбородок.
   Или брал с полки для инструментов молоток, возвращался и разбивал Наде лицо.
   Или душил ее подушкой.
   Или просто ломал шею. Очень реалистично ломал, ощущая теплоту ее кожи, хруст позвонков, хриплое затихающее дыхание.
   Каждый раз, когда Миша просыпался по-настоящему, он молился, чтобы все его скверные мысли остались во сне. С детства вспоминал обрывки: «Отче наш, сущий на небесах…» – нащупывал Надину руку под одеялом и крепко ее сжимал. Надя спала и ни о чем не подозревала.
   Один раз Миша поднялся с кровати и тихонько, на цыпочках, прошел в детскую комнату. Хотел убедиться, что с Люсей все в порядке. Он бы с ума сошел, если бы с дочкой что-нибудь случилось.
   Девочка посапывала, развалившись в кроватке. Свет фонарей из окна ласкал ее милое кукольное личико с вздернутым носиком, тонкими губами и ямочкой на подбородке, как у папы. Миша подошел, поправил одеяло. Хотя мысль об убийстве Нади все еще пульсировала в голове, он твердо решил, что не оставит дочь без матери. Ведь можно же что-то придумать, правда?
 
   Пару раз в течение этих дней Миша ловил себя на мысли, что не помнит кое-что из происходящего. Вот он сидел на собрании, а вот уже стоял перед зеркалом в офисном туалете и разглядывал собственное лицо, которое, казалось, вновь покрылось темными венами-линиями. Вот он раскладывал пасьянс, чтобы скоротать остаток вечера на работе, а вот уже стоял на пороге тату-салона, стряхивая с плеч снежинки и ощущая, что замерзли ноги, обутые в не по-зимнему тонкие туфли.
   О собственной татуировке Миша мечтал пару лет. Он хотел придумать что-нибудь этакое, что нравилось бы лично ему. Бился над идеями, искал в Интернете, просил совета, но никак не мог придумать. В конце концов на глаза попалась картинка – непонятный образ, переплетение разноцветных линий, пучки света. Какой-то жутчайший сюрреализм в лучших традициях современного бессознательного. Но картинка почему-то цепляла. Миша таращился на нее минут двадцать, а потом твердо решил, что да, именно ее и набьет. От запястья к локтю, чтобы ходить в рубашке с короткими рукавами и любоваться.
   Неделю назад Миша распечатал рисунок на цветном принтере. Лист до сих пор лежал на подоконнике в кухне, сложенный вчетверо. Миша несколько раз разворачивал его и разглядывал. Казалось, что в переплетении линий есть какой-то тайный смысл. Как в ребусах для детей, из разряда «разгадай картинку», когда можно провести часы за изучением странных узоров, а потом вдруг увидеть, что это не узоры, а красивый и цельный рисунок. Например, роза. Стоит один раз увидеть и больше никогда не «развидишь». Так и здесь. Миша смотрел и смотрел, но из линий ничего не складывалось. Рисунка не получалось…
 
   В салоне терпко пахло ароматизированными свечами. За прилавком сидела девушка лет, может, двадцати. Лицо ее было в пирсинге от подбородка до бровей. Сверкали голубые глазки.
   – Вы по записи? – спросила она.
   Миша сказал, что отправлял рисунок по почте и записывался. И еще вот. Он протянул купон на пятидесятипроцентную скидку, который Наде подарил ее личный татуировщик.
   – Угм, – сказала девушка, жуя жвачку. – Присаживайтесь. Толик еще минут десять будет занят, потом вас примет. Кофе будете?
   Миша не отказался. Девушка сварила кофе, бросила два кусочка сахара, размешала, подала. У девушки была впечатляющих размеров грудь. Стараясь не разглядывать выпирающие из-под рубашки формы, Миша подумал о том, что на сосках у нее, должно быть, тоже пирсинг. Колечки, например.
   Если бы у Нади были колечки в сосках, Миша вырвал бы их. А еще лучше – отрезал бы ножом. Может, его теперь возбуждает насилие?
   Зуд под кожей между пальцев усилился. Задумчиво попивая кофе, Миша принялся расчесывать болезненное пятнышко. Сам не заметил, как разодрал кожу до крови.
   Появился Толик и пригласил Мишу войти. Это отвлекло от мыслей о жене.
   Толик оказался могучим широкоплечим мужичком с бородой. Обе руки, как и положено, от кистей до плеча в татуировках. Какие-то драконы, сердца, бензопилы, черепа.
   В каморке было тесно, пахло красками и чем-то паленым. Три стены оказались заклеены листами с рисунками. Четвертую стену загораживал встроенный шкаф с зеркалом. В зеркале Миша увидел себя: бледного, задумчивого, с каплями пота на висках.
   Мишу усадили на табуретку перед стеклянным столиком. Подложили под руку мягкую подушку, попросили закатать рукав до локтя. Миша покорно выполнял указания, но не мог отвести взгляда от собственного отражения в зеркале. Казалось, что все его тело постепенно покрывается татуировками. Он макушки до пяток. Каждый сантиметр кожи. Вернее, татуировка была одна: гигантский узор из разноцветных переплетающихся линий. Тот самый узор, который его завораживал. Мише даже показалось, что если всмотреться внимательнее, то можно уловить рисунок.
   – Глянь, – сказал Толик, отвлекая, – тебе ниже или выше? Как удобнее?
   Миша отвел взгляд от зеркала. Его рука с закатанным чуть выше локтя рукавом раскраснелась и покрылась мелкими каплями пота. На ней еще не было ни одной линии, но казалось, что они проступают сквозь кожу. Набухают, вызревают и вот-вот вылезут наружу.
   Внезапно в голову пришла шальная мысль.
   – Слушайте, я передумал. Мне вот здесь, можно? Что-нибудь небольшое и яркое, – попросил Миша и ткнул пальцем в зудящее пятно между большим и указательным пальцем. – Например, несколько линий вместе. Синие, желтые… вам виднее.
   – У тебя там фигня какая-то вроде раздражения.
   – Чем больнее, тем лучше.
   – Уверен?
   Миша подумал о том, что с удовольствием бы разбил зеркало, взял бы несколько осколков, вернулся домой и исполосовал бы Надино обнаженное тело. Начал бы с лица, потом перешел бы на шею, а затем…
   – Уверен. Хорошенько набивайте, не жалейте.
   Толик пожал плечами, зарядил машинку, макнул иголкой в краску и склонился над запястьем.
   Через секунду тело Миши пронзили чудовищные, яростные, пульсирующие вспышки боли. Одна за одной. Миллион вспышек в секунду.
   Миша почувствовал, как лоб покрывается холодной испариной. Челюсть задрожала. Он сжал и разжал пальцы на свободной руке. Закрыл глаза. В глубине сознания со звоном лопались осколки стекла, и уже никого не хотелось резать, а хотелось только, чтобы боль, наконец, ушла.
   Потому что было невыносимо.
   Гудела машинка, с жужжанием вбивая капли краски под зудящую кожу. Миша сдержался.
   От напряжения заболели зубы. Когда Толик закончил, Миша несколько секунд не мог двигаться. Просто сидел и смотрел на трехцветный узор на запястье. Непонятный, но красивый. Завораживающий. Линии будто не хотели заканчиваться и тянулись дальше. К ладони, по пальцам, по венам к локтю и плечу.
   Что примечательно, прошел зуд. А вместе с зудом – тут Миша мог сказать наверняка – куда-то делось желание убить жену.
   Если он и хотел сейчас увидеть Надю, то только затем, чтобы заняться с ней любовью. Этого желания было хоть отбавляй.
   Он не помнил, как вернулся домой, но отлично запомнил ночной секс. В соседней комнате спала Люся, и, чтобы ее не разбудить, Миша зажимал Надин рот ладонью. Перед глазами плавала свежая татуировка – вперед-назад, вперед-назад – а сквозь пальцы вырывался рваный, полный наслаждения стон.

↑ * * *

   Следующая неделя выдалась замечательной. Злые мысли исчезли, татуировка на руке заживала, а припухлость под узором рассосалась сама собой.
   Миша каждый вечер забирал из садика Люсю, они гуляли по зимнему парку, лепили снеговиков и бросали снежки в снегирей, рассыпавшихся по веткам. Надя встречала их у подъезда – она всегда возвращалась с работы на полчаса позже – и тащила семью домой, в тепло, ужинать.
   Перед сном Миша читал Люсе книжку. Это были самые замечательные пятнадцать минут. Душа его наполнялась покоем. Миша осторожно прощупывал в своем сознании мысли и понимал, что опасных среди них нет.
   Однажды утром он проснулся раньше Нади и Люси и пошел на кухню, делать завтрак. Пока закипал чайник, Миша присел на подоконник, увидел брошенный лист, развернул его и пару минут разглядывал разноцветный рисунок, походивший на детский ребус. Теперь уже это был ненужный лист, но Миша его не выбросил, а положил обратно.
   Он заварил кофе, поставил тосты, отправился в ванную комнату умываться и, увидев себя в зеркале (взъерошенные волосы, темные мешки под глазами, легкая щетина), застыл с зубной щеткой во рту и ясной мыслью в голове: надо убить проклятую соседскую собаку!
   Вообще-то, убить ее было за что. Собака громко лаяла по ночам, гадила на лестничном пролете, бросалась на случайных прохожих. Один удар молотком между глаз помог бы решить проблему. Но была еще и вторая проблема. Вместе с собакой Миша вдруг страстно, до зубовного скрежета, захотел убить и ее хозяйку. Мерзкая ведь тетка. Под стать собаке.
   Но не до такой же степени, чтобы ее тоже молотком между глаз… Вдруг зачесалось под подбородком. Миша поскреб по коже ногтями, делая зуд еще более ощутимым и болезненным, разглядел в зеркале набухшую красную бляшку, будто в шею укусил комар.
   Он представил: нужно прийти к соседке в гости под каким-нибудь невинным предлогом. Закрыть за собой дверь. Потом достать нож и перерезать собаке горло. А затем и соседке – от уха до уха. Зажать ей ладонью рот, чтобы не орала, и медленно резать, чувствуя, как рвутся ткани под напором лезвия. Будет хлестать кровь. Руки станут влажными и липкими. Соседка упадет на пол и даже постарается поползти, как в фильмах. Тогда Миша поставит ей колено между лопаток и будет ждать, пока соседка умрет. Делов-то…
   Мысль была острая, как игла.
   На лестничном пролете раздался громкий разухабистый лай. Миша больше ни о чем не думал. Выскочил из ванной к полке с инструментами. Взял молоток – нет, отвертку, нет, газовый ключ! Удобная штука, чтобы размозжить череп.
   – Куда собрался? – спросила заспанным голосом Надя, показавшаяся из комнаты.
   Миша застыл в коридоре с выпученными глазами, в трусах и тапочках. Ощутил во рту горький привкус зубной пасты и сообразил, что забыл вынуть щетку. В руке газовый ключ. Под подбородком набирает силу, растекается колючий, невыносимый зуд, вперемешку с противоречивыми мыслями… и страхом.
   – Проверить, – сказал он, – кое-что.
 
   Ночью Мише приснилось, что он душит соседку собачьим поводком.
   Мысль оказалась столь ясной, что Миша не сомневался: рано или поздно он именно так и сделает. Задушит.
   Он не помнил, как оказался на улице ранним утром, но ноги сами понесли его в тату-салон. Почти час Миша прослонялся по округе, ожидая, когда девушка с пирсингом придет на работу и откроет двери. Зашел. Нервно поздоровался, попросил кофе. Когда пришел Толик, схватил его за руку и повел в кабинет, к стеклянному столику. Бросил взгляд на зеркало. Линии под кожей набухали и просились наружу.

Он поднял голову к потолку, разглядывая серые мазки дешевой штукатурки и ленты проводов, ткнул пальцем в зудящее пятнышко:
   – Нарисуйте что-нибудь. Цветастое. Линии, там, узоры. Как в прошлый раз. С вдохновением.
   – У тебя там снова какая-то хрень, вроде укуса, – сказал Толик.
   – Я знаю. Постарайтесь набить так, чтобы не видно было. Побольнее. Не жалейте. Это вроде дезинфекции. Помогает.
   Миша нервно хихикнул. Он очень надеялся, что все сработает, и мысли исчезнут.
   В общем-то, так и случилось. Татуировка помогла. Но ненадолго.

↑ * * *

   Прошло два очень длинных и настороженных дня. Миша прислушивался к собственным мыслям, копошился, будто забрел в старую квартиру, заваленную хламом, и теперь старательно выискивал среди прелого тряпья свежую одежду.
   По ночам он лежал без сна, ожидая, когда же, когда начнется очередной зуд. Вслушивался в темноту – казалось, что по комнате летают комары. Февральские, мать их, кровососы.
   Внутри нарастало напряжение. Нет ничего хуже ожидания. Будто кто-то медленно натягивал струны на колки. Струны звенели, тянулись и готовы были в любое мгновение лопнуть. Но это мгновение не наступало. Только – скрип-скрип – крутились колки.
   На третье утро, стоя под душем, он понял, что хочет убить своего директора. Эта догадка принесла облегчение. Струна со звоном лопнула, рассекая мысли надвое. Директор был мужик что надо. Но убить его следовало.
   А убьет Миша его так: зайдет в кабинет, возьмет со стола золотую копию Эйфелевой башни и всадит директору в глаз острым концом. Потом можно чем-нибудь добить.
   Зачесался локоть левой руки. Точно – по локтю растеклось красное зудящее пятно.
   Миша выскочил из-под душа, захлебываясь от нахлынувшей эйфории, и бросился одеваться.
   Сначала на работу, мимо охранников, на третий этаж, в кабинет к директору, схватить Эйфелеву башню и острым концом воткнуть как можно глубже – хрясь! – чтобы глаз вытек к чертям собачьим.
   Уже на лестничном пролете Миша сообразил, что действительно собрался бежать на работу, чтобы убить директора. В бетонной прохладной коробке пролета было слышно, как лязгает и дребезжит лифт. Где-то лаяла собака. Доносился приглушенный бубнеж телевизора. Это были трезвые, рациональные звуки, а не фантазии, которыми оказалась набита Мишина голова.
   Он так и остановился возле лифта, облокотился о стену и расчесывал локоть, не в силах унять зуд. Кожа на руке сделалась влажной от пота. Под ногти забились белые катышки грязи.
   А мысль-то вертелась, не давая покоя. Острое желание воплотить фантазию в реальность.
   В конце концов он решил вернуться к проверенному способу. Поиграть в удачу. Вдруг получится снова?
   Девушка в пирсинге при виде Миши удивленно заломила бровь:
   – Вам не надоело?
   Вот кого следовало бы убить. Хамка.
   – Можно кофе? – устало бросил Миша и присел на кожаный диван.
   Ему показалось, что он не помнит, куда дел газовый ключ.
   Притащить бы сюда директора, уложить его на стол и втыкать бы в него иглы до тех пор, пока эта жирная бородатая туша не сдохнет. О, как он будет орать…
   Толик освободился через полтора часа. Он усадил Мишу на табуретку и спросил:
   – Ты серьезно? Еще одну татушку? Тебе к врачу не надо? – Увидев Мишин взгляд, Толик поправился: – Я имею в виду эти твои пятнышки на коже. Хрень какую-то подцепил. Это может плохо кончиться.
   – Это плохо кончится, если вы мне не набьете ничего, – пробормотал Миша. Эйфория куда-то делась. Пришло четкое понимание, что от жажды убийства просто так никуда не деться.
   Набьет он сейчас еще одно тату и что дальше? Завтра придет мысль об еще одном убийстве. И послезавтра. И через неделю. Через месяц. Пятнышки расползутся по коже, будут зудеть и настаивать, чтобы их немедленно расчесали. А Миша будет ходить в тату-салон и старательно забивать зудящие кляксы разноцветными узорами. Игра в поддавки. Временное затишье. Кто кого?
   Миша понял, что страшно вспотел. Капли пота стекали по переносице, по щекам и вискам.
   – Бейте, – попросил он. – Вот здесь, на локте.
   – Это действительно очень больно.
   – Отлично. То что нужно.
   Иголки впились в кожу. Миша задрожал всем телом, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. Закрыл глаза. В темноте вспыхивали разноцветные искорки, будто разряды тока, перемешивающиеся с хаотичными мыслями. Боль вышибала сознание. Боль отрезвляла. Боль не давала думать о страшном.
   Укол!
   Звонко клацнули зубы.
   В какой-то переломный момент боли Миша понял, что больше не хочет убивать своего директора.
   Он хочет убить Люсю.

↑ * * *

   Зачесалось за левым ухом. Миша открыл глаза и посмотрел на сосредоточенное лицо Толика. Глаза у Толика были темно-коричневые, будто кто-то капнул в них горчицы.
   Страшная, страшная мысль! Убить Люсю, дочурку, четырехлетнюю красавицу, в которой души не чаял. Любовь и ненависть перемешались внутри головы.
   Свободной рукой Миша потянулся к уху, уже понимая, что там нащупает. Небольшая припухлость, из нутра которой разливался едкий раздражающий зуд. Захотелось расчесать кожу, прорваться сквозь ткани, найти источник зуда и вырвать его, чего бы это ни стоило.
   А еще надо бы взять дочь и спустить ее в мусоропровод. Головой вперед. Как будто с горки в аквапарке, только с шестнадцатого этажа и прямиком в мусорный контейнер. Интересно, выживают ли люди после падения в мусоропровод?
   Очень захотелось проверить.
   Но это была неправильная мысль. Ужасная. Чудовищная.
   – Не сработало, – пробормотал Миша, едва выталкивая слова сквозь пересохшие губы.
   – Что?
   – Я говорю, как закончите, сразу надо будет еще одну, – Миша ткнул пальцем за ухо. – Нужна татуировка. Вот здесь, видите? Очень нужна, прямо сейчас.
   Толик отстранился, положил машинку на столик между баночек с красками. Целлофановые перчатки на его руках были покрыты разноцветными каплями.
   – Ты точно рехнулся, – сказал он. – Я не буду ничего делать. У тебя проблемы какие-то, серьезно. Ты себя сейчас калечишь.
   …можно набрать полную ванну холодной воды и положить дочку на дно. Держать крепко, чтобы не могла вынырнуть…
   – Мне надо, понимаете? Я же не смогу домой вернуться с этими мыслями.
   – А я-то тут при чем?
   Миша рванулся вперед, через стеклянный столик, роняя стул, попытался схватить Толика за ворот рубашки, но татуировщик ловко увернулся, перехватил Мишину руку, протащил по столику и уронил лицом на холодный пол. Прижал коленом шею.
   – Вали отсюда на хрен, – сказал он. – Иначе я тебе сейчас руки переломаю.
   – Я же серьезно говорю, – Миша едва не стонал. Пот заливал глаза. За ухом зудело, наполняя голову непонятной пустотой. – Не хочу никого убивать! Вернее, хочу, но не могу. Я не могу… этого… сделать. Вы не понимаете насколько вообще это страшно… такие мысли допускать. Доченьку мою родную, любимую…
   Толик отпустил его, резко поднял за шиворот. От Толика пахло краской.
   – Исчезни. Иначе сейчас вызываю охрану. Понимаешь нормальные слова?
   Миша понял, насколько жалко он сейчас выглядит.
   – Еще раз тебя здесь увижу, точно что-нибудь сломаю, – предупредил Толик и сильным тычком отправил Мишу в сторону двери. В спину прилетело: – Татуху где-нибудь в другом месте доделаешь.
   Миша застыл перед дверью. Виски колола болезненная и недопустимая мысль. Он не мог убить собственную дочь. Черт побери, да он даже думать об этом боялся!.. Однако же зуд за ухом не проходил. А желание взять дочку под мышку, отнести на балкон… это желание нарастало. Стремительно. Невыносимо.
   – Вали, вали, – пробормотал Толик. – Чего стоишь?
   Миша почесал за ухом, ногтями раздирая кожу – теперь уже нарочно, чтобы заболело сильнее, чтобы придало ярости. Еще одна струна натянулась и лопнула. Нельзя убивать дочь.
   Толкнул плечом дверь, вышел.
   Через пятнадцать минут зашел обратно.
   Бросил взгляд на зеркало.
   Он успел снять свитер и рубашку, обнажившись по пояс. Лицо было усеяно мелкими каплями крови. Руки, грудь, живот и брюки – тоже. Сквозь кожу особенно четко проступал странный узор-ребус. Если долго вглядываться, можно различить рисунок. Например, розу.
   Миша разжал кулак, и на пол со звоном посыпались колечки пирсинга. На одном из них болтался оторванный темный сосок.
   Толик, сидящий спиной к двери, за монитором, обернулся. Левое веко его дернулось. Толик начал медленно подниматься с табурета, но Миша рявкнул:
   – Сидеть!
   И Толик – этот огромный бородатый детина – рухнул обратно.
   Миша подумал, как дико, наверное, выглядит со стороны. Маньяк-убийца, блин. Он никогда не убивал людей (да и не стремился этого делать). Не было навыков, опыта, каких-либо четких инструкций. Но зато были инстинкты. А еще мысль о дочери. Жгучее желание, которое следовало во что бы то ни стало забить.
   – Я вспомнил про газовый ключ, – сказал Миша. – Я же его тут в прошлый раз оставил. Не помню, зачем. Между диваном и тумбочкой, где у вас фикус стоит с цветами. Смешно, да?
   Толику было совсем не смешно. У него дергалось веко.
   – Берите краски, – продолжал Миша, подходя к столику. – Сначала сделаете тату за ухом, а там видно будет. Чуть что пойдет не так, я вашей девушке с ресепшена шею сломаю.
   Толик выдавил:
   – Ты что с ней сделал?
   – Пока ничего, – солгал Миша. – Но там есть кому ею заняться, если будете мудрить. Ясно?
   Никого больше в тату-салоне не было. Девушка лежала в туалете. Мише было наплевать, жива она или нет. По-хорошему, он даже не думал ее убивать. Просто в какой-то момент понял, что если не останется здесь, не дойдет до конца, то придется возвращаться в квартиру к семье. А там он точно не удержится.
   Зуд за ухом становился невыносим. Мысль, похожая на сверло, с тихим жужжанием проделывала дырки в черепе.
   Он вдруг понял, как именно убьет дочь. Страшная картинка встала перед глазами. Главное, успеть забрать Люсю из садика… Миша едва сдержал рвоту. Прохрипел, сглатывая:
   – Чего сидим? Поторапливайтесь!
   Толик рванул к шкафчику, принялся вытаскивать пластиковые стаканчики с красками, упаковки с иглами, резинки. Рассыпал все это добро на столике. Пальцы Толика дрожали, веко дергалось.
   – Вы, главное, успокойтесь, – Миша тяжело опустился на табурет. Болели вывихнутые от ударов пальцы на руках. – Если все пойдет как надо, я сюда больше не приду. Честное слово.
   Толик взял влажные салфетки, трясущимися руками стер с лица Миши кровь. Вперился взглядом в следы от укуса на скуле. Девчонка оказалась упрямой, пыталась несколько раз вырваться.
   Зажужжала машинка. Миша прикрыл глаза. Он был готов к любой боли. Лишь бы выжечь злые мысли из головы.
   Боль пришла, а мысли не уходили. Зудящие бляшки возникли под ребрами с обеих сторон и на бедре.
   Миша выругался, пробормотал: «Теперь здесь. Живее!» – и представил, что сделает с дочкой, если она вздумает сопротивляться.
   Иглы коснулись кожи. Начали рисовать на теле новые разноцветные линии. Хотелось почесать те места, где вырастали, выпирали свежие татуировки.