Невозможно словами описать озеро Рилфут так, чтобы вы, прочитав это, представили в голове такую же картину, какую представляю я. Ведь озеро Рилфут не похоже ни на одно другое из известных мне озер. Оно появилось много позже Сотворения мира.

Остальная часть континента была создана и высушена солнцем за тысячи, миллионы лет до возникновения Рилфута. Это, вероятно, новейшее создание природы в нашем полушарии сформировалось в результате Великого землетрясения 1811 года, немногим более ста лет тому назад. Землетрясение 1811 года, несомненно, изменило внешний вид земли у тогдашних дальних границ этой страны. Оно изменило течение рек, обратило холмы в то, что теперь стало низинами трех штатов, превратило твердую почву в желе и заставило ее накатываться волнами, как море. И среди разрывов земли и воды оно опустило на колеблющиеся глубины участок земной коры протяженностью в шестьдесят миль, забрав все ее деревья, холмы, лощины и прочее; трещина прорвалась к реке Миссисипи, и три дня река текла вверх по течению, заполняя расщелины.

В результате этого образовалось крупнейшее озеро юга Огайо, большей частью расположенное в Теннесси и простирающееся через нынешнюю границу Кентукки. Оно получило название из-за схожести своего контура с косыми, шаткими ступнями полевого негра. Болото Ниггервул, что не очень далеко отсюда, было названо тем же человеком, который окрестил Рилфут¹; по крайней мере, похоже на то.

Рилфут всегда было озером загадок. В некоторых участках оно бездонно. В других все еще ровно стоят скелеты кипарисов, которые ушли вниз, когда земля затонула. И если солнце светит с нужной стороны, а вода менее грязная, чем обычно, то человек, всматривающийся в глубину, видит — или думает, что видит — внизу под собой обнаженные верхние конечности, тянущиеся вверх, как пальцы утопленников, покрытые многолетней грязью и держащие знамена зеленой озерной тины. Кое-где слишком мелко для ныряний, там не глубже, чем человеку по грудь, но все же опасно из-за плавающих под водой водорослей, опутывающих конечности пловца. Берега большей частью грязные, как и вода, приобретающая весной цвет насыщенного кофе, а летом - медно-желтый. Деревья вдоль берега окрашиваются грязью вплоть до нижних веток после весенних паводков, когда сухой осадок покрывает их стволы тонким, болезненного вида слоем.

Вокруг озера простирается нетронутый лес, обрываясь там, где прорастают бесчисленные дыхательные корни кипарисов, будто надгробия и опорные камни мертвых коряг, гниющих в мягком иле. Безжизненно выглядит кукуруза, высокая, но растущая в низменности, и обесцвеченные, почерневшие окольцованные деревья, растущие выше, без листьев и ветвей. На длинной, мрачной отмели по весне комки лягушачьей икры липнут между стеблями морской травы, как пятна белой слизи, а по ночам выползают черепахи, чтобы отложить в песок идеально круглые, белые яйца в крепкой эластичной скорлупе. Старица берет начало из ниоткуда и вязнет в трясине, бесцельно извиваясь огромным слепым червем, чтобы наконец присоединиться к большой реке, несущей свои полужидкие потоки в нескольких милях к западу.

Так Рилфут и лежит там, с ровным дном, слегка застывая зимой, испаряясь знойным летом, раздуваясь весной, когда деревья обретают яркую зелень, и мошкара миллионами и миллиардами наполняет лощину своим отвратительным жужжанием, а осенью — окруженное всеми цветами, которые приносят первые заморозки — золотым цветом гикори, желто-коричневым явора, красным кизила и фиолетово-черным ликвидамбара.

Но деревня Рилфут имеет свои выгоды. Это лучшая деревня для охоты и рыбалки из всех, природных и искусственных, оставшихся на юге по сей день. В установленные сезоны сюда слетаются утки и гуси. И даже полутропические птицы, вроде бурого пеликана и флоридской змеешейки, как известно, прилетают гнездиться. Одичавшие свиньи располагаются в горных хребтах, и каждым кабаном руководит изможденный, дикий, худощавый старый боров. По ночам лягушки-быки, немыслимо крупные и чрезвычайно громкие, вопят на отмелях.

Это чудесное место для рыбы — окуневых, краппи, рыбы буффало c большим ртом. И то, что этим съедобным видам удается жить и метать икру, а их потомству — уцелев, плодиться снова, является чудом, учитывая сколько рыб-каннибалов обитает в Рилфуте. Здесь можно встретить сарганов более крупных, чем где-либо, хищных, с роговой чешуей и мордами аллигаторов; как говорят натуралисты, они сохранили ближайшую связь между животным миром сегодняшнего дня и животным миром эры рептилий. Явно деформированный вид пресноводного осетра, с ковшеобразным носом и крупной веерообразной перепончатой чешуей, выступающей на носу, как бушприт, целыми днями скачет в тихих местах, сопровождаемый мощными плещущимися звуками, напоминающими хлюпанье упавшей в воду лошади. На выброшенных к берегу бревнах огромные каймановые черепахи в солнечные дни лежат группами по четыре-шесть особей, дочерна обжигая свои панцири, настороженно подняв маленькие змеиные головы, готовые бесшумно ускользнуть при первом звуке весла, скрипящего в уключине.

Но самые крупные из них — это зубатки. Эти чудовищные создания, зубатки Рилфута — бесчешуйные, скользкие твари с мертвецкими глазами и ядовитыми плавниками, похожими на копья, и бакенбардами, свисающими по бокам их ячеистых голов. Они вырастают до шести-семи футов в длину и могут весить более двухсот фунтов, их рты достаточно широки, чтобы вместить человеческую ступню или кулак, они довольно сильны, чтобы сломать любой крюк, даже самый прочный, и достаточно прожорливы, чтобы поедать все, будь то живое, мертвое или сгнившее, с чем смогут справиться роговые челюсти. О, это страшные твари, и местные рассказывают о них страшные истории. Они называют их людоедами и сравнивают с акулами, разумеется, из-за их повадок.

Рыбоголовый был частью этого окружения. Он подходил ему, как желудю подходит его шляпка. Всю свою жизнь он прожил в Рилфуте, в одном и том же месте, в устье густой трясины. Там он родился, отец его был негром, а мать — индейской полукровкой, они оба уже умерли. Говорят, перед его рождением мать испугалась одной из крупных рыбин, поэтому, появившись на свет, он был помечен ужасной печатью. Как бы то ни было, Рыбоголовый был человекоподобным чудовищем, истинным воплощением кошмара. У него было человеческое тело — низкое, приземистое, жилистое — но лицо настолько походило на морду огромной рыбы, насколько это возможно, и все же сохраняло человеческие признаки. Его череп был с таким резким уклоном назад, что едва ли можно было сказать, что у него вообще был лоб; подбородок был скошен прямо в никуда. Глаза, небольшие и круглые, с мелкими, тусклыми, бледно-желтыми зрачками, были посажены далеко друг от друга, и смотрели пристально, не мигая, будто рыбьи. Нос представлял собой не более чем пару крошечных щелей в середине желтой маски. Но хуже всего был рот. Это был отвратительный рот зубатки, безгубый и немыслимо широкий, тянущийся из стороны в сторону. Когда Рыбоголовый повзрослел, он стал еще больше походить на рыбу, так как на лице у него волосы выросли в две тесно сплетенные тонкие подвески, свисавшие с обеих сторон рта, как рыбьи усы.

Если у него и было другое имя, кроме Рыбоговолого, то никто, включая его самого, не знал об этом. Он был известен как Рыбоголовый, и отзывался на Рыбоголового. Так как он знал воды и леса Рилфута лучше, чем кто бы то ни было, люди, каждый год приезжавшие на охоту или рыбалку, ценили его как проводника. Здесь было не так много профессий, которыми он мог заняться. Большую часть времени он проводил наедине с собой, ухаживая за своей кукурузой, расставляя сети в озере в сезонной погоне за призами городских рынков. Его соседи, лихорадочные покусанные белые и не поддающиеся малярии негры, оставили его одного. На самом деле большинство из них испытывали перед ним суеверный страх. Так он и жил один, ни знакомых, ни родных, ни друзей, избегая других так же, как они избегали его.

Его домик стоял близ границы штата, где Мад-Слау впадала в озеро. Это была лачуга из бревен, единственное человеческое жилище на четыре мили вокруг. Густой лес за ней доходил до самого края маленького участка Рыбоголового, скрывая его в густой тени, за исключением часов, когда солнце поднималось над головой. Он готовил простую еду на открытом воздухе, над ямой в сырой земле или на ржавых развалинах старой печи, пил шафрановую воду, захватывая ее из озера ковшом, сделанным из тыквы, жил и заботился лишь о себе. Мастер по части лодок и сетей, он умел обращаться и с утиным ружьем, и с гарпуном, но все же оставался несчастным и одиноким созданием, полудикарем, почти амфибией, разделенной со своими молчаливыми и недоверчивыми собратьями.

Перед домиком выступал длинный ствол упавшего тополя, лежащий наполовину в воде, верхняя его часть была опалена солнцем и стерта босыми ногами Рыбоголового вплоть до узоров тонких витиеватых линий; а нижнюю часть, черную и прогнившую, беспрерывно покачивали слабые волны, будто полизывая маленькими язычками. Дальний его конец доставал до глубины. И Рыбоголовый независимо от того, как далеко он рыбачил и охотился днем, к закату всегда возвращался, оставлял лодку на берегу и сидел на наружном конце этого бревна. Люди не раз видели его издали, иногда неподвижно сидящим на корточках, подобно большим черепахам, заползавшим на погруженный в воду конец бревна в его отсутствие, иногда выпрямленным и бдительным, как журавль у озера, в то время как его уродливые желтые очертания вырисовывались на фоне желтого солнца, желтой воды и желтых берегов — все было окрашено желтым.

Если жители Рилфута избегали Рыбоголового днем, то ночью они боялись и бежали от него, как от чумы, впадая в ужас даже от возможности случайной встречи. Причиной тому были мерзкие истории о Рыбоголовом — истории, в которые верили все негры и некоторые из белых. В них говорилось о крике, который был слышен перед закатом или сразу после захода солнца, проносящемся в темнеющей воде, это был клич, взывающий к большим зубаткам. По его зову они приплывали целой стаей, и вместе с ними он плавал по озеру в лунном свете, играя и ныряя, и даже питался той отвратительной едой, которую они едят. Крик слышали много раз, многие были в этом уверены, как и в том, что замечали крупную рыбу в устье топи Рыбоголового. Ни один житель Рилфута, белый или черный, не промочил бы там ноги или руки по своей воле.

Здесь Рыбоголовый жил и здесь собирался умереть. Бакстеры собирались его убить, и тот день середины лета должен был стать днем его смерти. Двое Бакстеров — Джейк и Джоэл — приплыли на своем челне, чтобы сделать это. Они долго планировали убийство. Бакстеры варили свою ненависть на медленном огне, прежде чем перешли к действиям. Это были белые бедняки, бедные во всем — в репутации, обеспеченности, положении — пара лихорадочных поселенцев, живших на виски и табаке, когда им удавалось его достать, и на рыбе и кукурузном хлебе, когда не удавалось.

Сама вражда продолжалась уже месяц. Однажды весной, встретив Рыбоголового на веретенообразных подмостях лодки, вытащенной на берег у «Орехового бревна», двое братьев, перебравшие ликера, тщеславные, с поддельной алкогольной заменой храбрости, обвинили его, бесцельно и безосновательно, в том, что он взял их снасть и снял ее с крючкового затвора — непростительный грех среди прибрежных жителей и захудалых лодочников юга. Видя, что он молча терпит обвинения, пристально глядя на них, они расхрабрились настолько, что дали ему пощечину, после чего он изменил поведение и задал им лучшую порку в их жизни — их носы были разбиты в кровь, губы посинели и вздулись у передних зубов — и оставил их, избитых и лежащих в грязи. Более того, для очевидцев чувство извечного соответствия вещей восторжествовало над предрассудками, что позволило им — двум свободным, полноправным белым — быть избитыми негром.

За это они собирались достать негра. Все было спланировано до мелочей. Они собирались убить Рыбоголового на его же бревне на закате. Не будет ни свидетелей, ни последующего наказания. Простота дела даже заставила их забыть о врожденном страхе перед местом обитания Рыбоголового.

Более часа они добирались из своей лачуги на той стороне глубоко врезанного рукава озера. Их челн, сделанный при помощи огня, тесла и струга из эвкалиптового ствола, шел по воде бесшумно, как плывущая дикая утка, оставляя позади длинный волнистый след на спокойной воде. Джейк, лучший гребец из них, ровно сидел на корме круглодонного судна и быстро и без всплесков перебирал весла. Джоэл, лучший стрелок, сидел на корточках впереди. Между колен он держал тяжелое и ржавое утиное ружье.

Несмотря на то, что они, благодаря слежкам за жертвой, убедились, что ее не будет на берегу в течение нескольких часов, удвоенное чувство осторожности заставляло их держаться ближе заросших берегов. Они скользили вдоль побережья, словно тени, двигаясь так быстро и тихо, что бдительные черепахи в иле едва успевали поворачивать к ним свои змеиные головы. Так они прибыли на час раньше, проскользнув в устье трясины и миновав простую ловушку в виде сдвинутого камня хижины, которую оставило там отродье.

В месте, где трясина соединялась с более глубокими водами, тянулось частично выкорчеванное дерево, наклоненное с берега, все еще крепкое и зеленое вверху, с листьями, питавшимися с земли, в которой еще держались полураскрытые корни, обвитые вокруг изобильными лозами лисьего винограда. Все вокруг смешалось в кучу — стебли прошлогодней кукурузы, расползшиеся полосы коры, куски сгнивших сорняков на пороге у тихого водоворота. Прямо в эту зеленую глыбу проскользнул челн и покачнулся, ударившись бортом о заграждающий ствол дерева, скрывающий их от внутренней стороны разросшейся занавесью. Бакстеры так и предполагали скрыться здесь, когда несколько дней назад, разведывая, приметили это место для маскировки и ожидания, и еще тогда включили его в свой план.

Не было никаких помех и затруднений. Никого не было здесь вечером, чтобы заметить их передвижения, и через некоторое время Рыбоголовый должен был умереть. Опытные лесничьи глаза Джейка опустились по направлению лучей солнца. Тени, брошенные на берег, удлинились и скользили мелкой рябью. Звуки дня совсем затихли, появились звуки надвигающейся ночи. Зеленые мухи улетели, и на их место явились большие москиты с пятнистыми серыми лапками. Сонное озеро с негромким чавканьем всасывало ил с берегов, будто находило сырую грязь приятной на вкус. Монстроподобный речной рак, крупный, как омар, выполз к дымоходу, покрытый засохшей грязью, и взгромоздился на нем, словно страж в доспехах на сторожевой башне. Козодои начали порхать над верхушками деревьев. Пухлая ондатра, держа голову над водой, плыла живо и робко, так как повстречала мокасиновую змею, такую жирную и опухшую от летнего яда, что напоминала безногую ящерицу, медленно и вяло передвигавшуюся по поверхности воды. Прямо над головами затаившихся убийц висел небольшой рой мошкары, держась формы воздушного змея.

Немного погодя, из леса позади показался Рыбоголовый, шагая быстро, с мешком через плечо. В одно мгновение его уродство было ясно различимо, а затем тьма внутри домика проглотила его. К тому времени солнце почти зашло. Лишь его красный лоскуток был виден над линией деревьев по ту сторону озера, и тени простерлись далеко вглубь штата. Внутри шевелились большие зубатки, и громкие шлепающие звуки их изгибающихся тел, выпрыгивающих и падающих обратно в воду, на берегу превращались в хор.

Но два брата в зеленом убежище не внимали ничему, кроме одного, к чему обратили сердца и напрягли нервы. Джоэл осторожно просунул ствол поперек бревна, прижав приклад к плечу, и нежно скользнул двумя пальцами к спусковому крючку. Джейк удерживал в равновесии узкую лодку, схватившись за усики лисьего винограда.

Еще немного ожидания, и конец наступил. Рыбоголовый появился в дверях хижины и пошел по узкой дорожке к воде, затем по бревну над водой. Он был босиком и с непокрытой головой, его хлопковая рубаха распахнулась спереди, показав желтую шею и грудь, брюки-дангери держались за талию на витой веревке. Его широкие плоские ступни, с растопыренными цепкими пальцами, хватались за полированный выгиб бревна, так как двигался он по качающейся, наклоненной поверхности. Наконец он достиг внешнего конца и выпрямился там, наполнив грудь и подняв лицо, лишенное подбородка; в этой позе было что-то господское, владыческое. Затем он уловил взглядом то, что другой мог бы упустить — круглые, сдвоенные стволы ружья, ясно мерцающие глаза Джоэла, нацеленные на него из узора зелени.

В это быстрое мгновение, слишком быстрое, чтобы измерить секундами, в нем вспыхнуло осознание происходящего, и он задрал голову еще выше и широко раскрыл свой бесформенный рот, и бросил через все озеро свой клич, понесшийся кругами. И в нем были смех гагары, крякающий вопль лягушки, лай собаки, и все соединилось со звуками ночного озера. Были в нем и прощание, вызов, мольба. Раздался тяжелый грохот утиного ружья.

Двойной заряд с двадцати ярдов разорвал его горло. Он упал лицом вниз, уцепившись за бревно, его туловище неестественно скривилось, ноги дернулись, как у лягушки, насаженной на гарпун, плечи сгорбились и судорожно приподнялись, будто жизнь вышла из него одним быстрым потоком. Его голова склонилась между отяжелевшими плечами, пристальный взгляд устремился в лицо убийцы, и изо рта Рыбоголового хлынула кровь. В мертвенном безмолвии, в котором было от рыбы столько же, сколько и от человека, он соскользнул и свалился с края бревна, головой вперед, и лицом вниз пошел ко дну медленно, с вытянутыми конечностями. Одна за другой вереницы крупных пузырей поднимались и лопались в расширяющемся красноватом пятне на кофейного цвета воде.

Братья наблюдали за этим, пораженные содеянным ужасом, и в раскачанную лодку, пошатнувшуюся от отдачи ружья, через планшир хлынула вода. В этот момент произошел внезапный удар снизу по накренившемуся дну, судно перевернулось, и они оказались в воде. До берега было целых двадцать футов, а до ствола выкорчеванного дерева только пять. Джоэл, все еще держась за ружье, двинулся к бревну и достиг его одним рывком. Он забросил на него свободную руку и уцепился, держась на воде и дрожа. Что-то схватило его — что-то большое, жилистое; невидимая тварь вмиг ухватила его бедро, срывая с него плоть.

Он не произнес ни звука, но глаза выскочили из орбит, рот принял квадратную форму агонии, а пальцы уцепились за кору бревна, как клещи. Его затягивало ниже и ниже уверенными рывками, не быстро, но уверенно, настолько уверенно, что его ногти оторвались, оставшись четырьмя маленькими белыми полосками в древесной коре. Его рот ушел под воду, затем вытаращенные глаза, вставшие дыбом волосы, и последней — царапающаяся, цепляющаяся рука, и таков был его конец.

Судьба Джейка была еще печальнее, он прожил дольше — достаточно долго, чтобы увидеть кончину Джоэла. Он видел все сквозь воду, стекающую по его лицу, и с большой волной от собственного тела, он буквально перебросил себя через бревно, подняв ноги высоко в воздух, чтобы спасти их. Он бросился слишком далеко, и все же вода врезалась в его лицо и грудь на дальней стороне. Над водой возвысилась голова огромной рыбины, с многолетней тиной на плоской черной голове, усы ее ощетинились, мертвенные глаза светились. Ее рогатые челюсти сомкнулись, сжав перед фланелевой рубашки Джейка. Его руку неистово ударил и пронзил отравленный плавник, и в отличие от брата, Джейк скрылся из виду с громким воплем в воду, завихрившуюся и вспененную кукурузными стеблями, которые зашевелились по краям небольшого водоворота.

Но вскоре водоворот поредел до расширяющихся колец ряби, кукурузные стебли прекратили шевелиться и снова выровнялись, и лишь умножающийся шум ночи звучал вокруг устья трясины.

*****

Тела в тот же день вынесло на берег неподалеку. Помимо зияющего огнестрельного ранения в месте, где шея перерастала в грудь, на теле Рыбоголового не было никаких увечий. Но тела обоих Бакстеров были настолько повреждены и истерзаны, что жители Рилфута похоронили их вместе на берегу, даже не опознав, какое из них принадлежало Джейку, а какое Джоэлу.

¹Рилфут (англ. Reelfoot) — букв. «шаткая ступня»; Ниггервул (англ. Niggerwool) — букв. «волосы негра» (прим. переводчика)