Adam Nevill, “Hippocampus”, 2015 ©

Стены воды, медленные, как лава, черные, как уголь, толкают фрахтовщик вверх по горным склонам, над пенными пиками, в зияющие бездны. Корабль переваливается через огромные, катящиеся валы. Вокруг рождаются галактики — пузырьки кипят у бортов и в кильватере, на миг в безбрежности ониксовых вод возникают вселенные — поднимаются на поверхность и тут же тонут, затянутые под киль, или, приносимые в жертву, с шипением поднимаются в стылый ночной воздух.

Дальше и дальше грохочет стальное судно. Словно встает с разбитых колен перед новым тошнотворным падением. Покоя не будет, и кораблю остается лишь подготовиться, больному от качки, почти бездыханному, к следующей ужасной волне.

На борту освещенные иллюминаторы и квадратные окна роняют в сердце искру надежды — желтые заплатки в кромешной, ревущей тьме океана. Не только они напоминают о доме, дающем приют в зимнюю ночь: на корме распахнуты две металлические двери — свет из проемов разлит по скользкой палубе.

Все здесь — выкрашенная белым сталь. Намертво приваренные к палубе и друг к другу металлические кубы надстройки обрамлены желтыми перилами — для тех, кто может поскользнуться и упасть за борт, когда корабль захлестнет волна. То тут, то там поднимаются белые лестницы — при взгляде на них слышится перестук шагов.

Маленькие шлюпки, похожие на пластиковые гильзы, пристегнуты к бортам верхней палубы — они нетронуты, замки целы. Кран смотрит в море — с неуместной беспечностью или в напрасном ожидании. Над мостиком, на котором не видно лиц, антенны, тарелки и мачты дрожат от ужаса или качают столбами, стойками, проводами, словно пытаясь обшарить бурные воды.

Огромная стальная дверь в трюм поднята и все еще прикована к крану цепями. В большом квадратном отверстии белеют мешки, аккуратно уложенные друг на друга, — верхние промокли и потемнели от ливня и брызг. В центре пары мешков не хватает — там лежит выкрашенный черным металлический контейнер, помятый и исцарапанный. Вероятно, до обнаружения его нарочно спрятали среди груза. Одну из его дверец заклинило, другая — распахнута настежь.

Где-то на палубе призрачно звенит маленький медный колокольчик — скорее дань традиции, ведь с металлических стен и мачт тянут онемевшие губы громкоговорители. В ясные дни его тихому серебристому голосу вторит чайка, ныне ему отвечает черный визжащий хаос — вцепившийся в волны ветер.

От кормовой рубки к крану над открытым люком тянется коридор — пустой, мокрый, освещенный шестью зарешеченными лампами. «СБОРНЫЙ ПУНКТ: ШЛЮПКА 2» — бегут по стене красные буквы. Здесь тепло — от дыхания приточных вентиляторов двигателя. Из-за этого кажется, что машинное отделение совсем рядом. Гул поршней, словно говоря, что корабль еще жив и его странствие не бесцельно, пронизывает корпус разрядами тока, наполняет все уголки дрожью дизеля.

Выше открытого люка, за сборным пунктом, из распахнутой двери сочится горячий воздух — жар, который только и ждет, чтобы прильнуть к обветренным щекам, как ласковое летнее солнце.

Стоит перешагнуть металлический порог, и аритмия двигателя стихает, словно тонет в глубине. Бронхитный рев приточных вентиляторов слабеет. На смену соленому ветру и вони горячего железа приходит запах старой эмульсии и просроченных освежителей воздуха.

Лестница ведет вниз.

Но как наверху, так и внизу. Здесь пусто, как и на палубе. Тишина, яркий свет, чуть заметная дрожь от рокота двигателя. Общий холл, кажется, не знает и не волнуется о черной буре, разыгравшейся за бортом.

Длинный узкий коридор бежит через корму. Сквозь квадратные стекла со стального потолка льется свет. На полу линолеум, стены матово-желтые, двери кают отделаны ламинатом: две противоположные — посреди коридора — распахнуты, за ними — освещенные комнаты.

Первая предназначена для отдыха в долгом плаванье, но никто его здесь не ищет. Яркие шары катаются по бильярдному столу — от качки, что сотрясает корабль. Два кия тихонько скользят по сукну — вперед и назад, словно обломки в прибое. На столике для пинг-понга лежат две старые ракетки. Экран телевизора — пуст и черен, как исхлестанное дождем небо над фрахтовщиком. Коричневая искусственная кожа одного из диванов в паре мест порвалась — липкая лента не дает наполнителю вылезти наружу.

Через коридор — прачечная: длинный безмолвный ряд стиральных машин и сушилок. Бельевые веревки у потолка, как скакалки, провисают под тяжестью тряпья: носков, джинсов, футболок, полотенец. Одна из корзин упала на пол, и белье словно ползет к двери.

Пролетом выше — пустой мостик. Экраны мониторов испускают зеленоватое сияние, панели мерцают. Одно из офисных кресел лежит на боку — мягкое сиденье поворачивается туда-сюда. Брошенный пистолет скользит по полу. Оружие придает спокойствию на мостике жутковатый оттенок, словно разыгравшаяся здесь трагедия была прервана или даже забыта.

Ниже, во внутренностях корабля, дальше по общему коридору, тускло мерцает в белом свете нержавеющая сталь камбуза. Пар клубится над столами и каплями оседает на потолке над плитой. Две большие кастрюли выкипели и засохли на докрасна раскаленных конфорках. Из духовки поднимаются струйки черного дыма. Внутри — противень с картошкой, превратившейся в уголь, похожей теперь на окаменевшие экскременты рептилий.

Вокруг огромной разделочной доски на центральном столе рывками и содроганиями фрахтовщика раскиданы квадратики овощей. Выше — со стальных перекладин у потолка — свисает, покачиваясь, кухонная утварь.

Шесть больших стейков, обсыпанных солью, ждут брошенную лопаточку и выгоревшую дочерна шипящую сковороду. Тяжелая дверца холодильника, уместная скорей в банковском хранилище, распахнута. Забитые полки утопают в бледном, чуть желтоватом свете. В металлической раковине размером с ванну лежит человеческий скальп.

Грубо срезанный с головы и брошенный сохнуть у слива, рыжеватый комок кажется искусственным, и все же эти волосы некогда уходили под кожу — заляпанные темным, влажные, с охряными ошметками у корней. Орудие, которым сняли скальп, лежит на сушилке: длинный нож с зазубренным лезвием. Над соседним столом, на полке с ножами, не хватает нескольких предметов.

Возможно, этот истекающий кровью волосяной ком принесли в камбуз из жилых помещений, протащив по коридору и лестнице. Алые капли, круглые, как лепестки розы, ведут в первую каюту в коридоре, идентичном общему, уровнем выше. Ее дверь распахнута. Внутри алый след теряется в луже крови.

Светоотражающая куртка и фуражка висят на гвоздике у входа. Книги, аккуратно расставленные на полке, касаются корешками низкого белого потолка. Рядом комод, используемый как письменный стол: бумаги прижаты стеклянным пресс-папье, с них смотрят фотографии жен и детей в серебряных рамках. На шкафу — спасательные жилеты и пара касок. Две койки пусты. Под ними — оранжевые спасательные костюмы, все еще в упаковке.

Постель справа аккуратно заправлена, но белая простыня и желтое одеяло на соседней упали на линолеум, как поникшие паруса. Вероятно, лежавший на ней мужчина быстро вскочил или был схвачен. Нижняя простыня сдернута с койки — заправленным остался только один кончик. Спящего на ней растерзали. В центре матраса — кровавое пятно, в каюте пахнет солью и ржавчиной. Алые капли забрызгали стену у кровати и часть потолка.

В смежной с каютой крохотной ванной — стальная раковина и душевая кабинка. Там чисто — краны, насадка для душа и вешалка для полотенец блестят. Портит впечатление брошенный у раковины ботинок. Из него торчит волосатая окровавленная лодыжка.

Новый алый след ведет дальше по коридору — к другим каютам. Длинная прерывистая полоса тянется мимо четырех открытых дверей, покачивающихся в такт движению корабля: из каждой каюты что-то забрали.

Их обитатели вскочили с постелей и бросились к дверям — должно быть, чем-то встревоженные. За порогом они встретили смерть. Огромные комковатые лужи, похожие на тушеное в красном вине мясо, разлиты по полу. Один моряк спрятался в душевой кабинке последней каюты — дверь в ванную сорвана с петель, поддон — в черных, ужасных пятнах, вроде тех, что остаются на цементном полу бойни под тушей с распоротым горлом.

Слева в конце коридора распахнута дверь капитанской каюты. Внутри диван, журнальный столик и два уютных, но пустых кресла. Мебель и полки — в полном порядке, но на столешнице стоят три длинных деревянных ящика. Крышки сняты, солома разбросана вокруг и по ковру — не только стебли, но и сухие цветочные лепестки.

На скатерти, расстеленной на ковре у капитанского стола, бок о бок лежат две маленькие фигурки. Размером с пятилетних детей, они почернели от древности, как мумии за стеклом исторических музеев. Тела существ съежились и искривились, волокна бинтов въелись в плоть, скрывая руки, если они у них есть. Внимание привлекают их неправильной формы черепа. Головы кажутся огромными, как купола, добавляя уродства кожистым искаженным лицам. На затылках топорщится изломанная грива шипов, лбы вытягиваются в рыла. Нижние конечности мумий связаны, образуя длинные изогнутые хвосты.

Внутри второго ящика — большой, грубо выдолбленный черный камень. Его тусклая исцарапанная поверхность говорит об огромной древности, но в выемке — нашлось место новому: там лежит человеческая ступня. Ботинок на ней составляет пару забытому в ванной комнате.

Содержимого третьего ящика практически не касались. В нем — несколько артефактов, похожих на зазубренные кремни, лезвия древних орудий или ножи без рукояток. Все они вырезаны из того же черного камня, что и ставшая вместилищем ступни чаша.

Фотографии корабля и карты сорваны со стены, на ней маркером нарисованы два существа — с трубами или рылами и длинными изогнутыми хвостами. Картинка грубая и схематичная, но очертания фигур те же, что у мумий на скатерти.

Под ними россыпью палочек изображены крохотные человечки. Они скачут, подражая существам с вытянутыми мордами. На вершине какой-то кривой пирамиды каракулями нарисована другая группа людей — из их голов или корон торчат шипы. Другую фигурку, без украшений, держат над чашей, из рассеченного живота льется кровь. Ступни жертвы отрезаны, ноги связаны.

Ошметки человеческого мяса ведут из капитанской каюты, вверх по лестнице — в темную столовую.

В свете из коридора проступают очертания двух больших столов, и еще одного — поменьше — для офицерского состава. На длинных столах лежат блестящие от крови тела: двенадцать моряков тонут в сумраке, ногами к двери.

Им всем распороли живот — внутренности каждого на его стуле. Ступни, голые и обутые, отрезаны и свалены в кучу во главе одного из столов.

В дальний конец залы свет почти не проникает. Не видимые никем из живых, непристойно, жутко и трогательно две искривленные тени дрожат и пляшут на темной стене, сплетаясь в объятии. Они кружатся, яростно и вместе с тем грациозно. У них длинные, покрытые шипами хвосты.

С палубы видно, что фрахтовщик продолжает блуждать, больной от одиночества и усталости, потрясенный тем, что произошло в его чреве.

Волна поднимает корабль, корма задирается, и становится видна далекая гавань, к которой его несло всю ночь, с тех пор как он сбился с курса.

На берегу — среди пустоши — булавочными головками белеют огни портового городка, рассыпанные во мраке шторма. В их мерцании проступают покосившиеся силуэты домов — каменные фасады, стекла которых, невольно превращаясь в маяки, манят то, что плывет по волнам.

Забыв обо всем, кроме собственных судорог и стонов, корабль скользит среди зыбей, во власти течения, которое днем раньше подхватило его стальной остов и теперь медленно, хотя и не так бесцельно, как кажется на первый взгляд, влечет его к берегу.

На носу, крепко привязанное бечевками к козырьку фальшборта, одинокое голое тело кивает суше склоненной головой. Бледная плоть мясистого торса исхлестана брызгами, но все еще хранит алые следы зверства, буйного и искусного. От пупка до груди тянется черный разрез — теперь галеонная фигура открыта всем ветрам. Орудие, нанесшее эту страшную, до самого сердца рану, давно исчезло — возможно, выпало из запятнанных, скрюченных пальцев в ревущую внизу обсидиановую пасть океана.

Словно изображая корону, туда, где раньше был скальп, вбиты гвозди, поднимающиеся над черепом мертвеца, как иглы или плавник. Ступней нет, связанные бечевкой ноги образуют кошмарный хвост.