Страшные истории
Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.
Настроить сортировку
{sort}
Фрагменты
© Novomestskii25.5 мин. Страшные истории Helga 24-08-2020, 08:00 Источник Принял из ТК: Helga
И вдруг нашел.
Недалеко от автобусной остановки, с которой он пять дней в неделю отправлялся с работы домой, тянулся вдоль высокого цоколя серой девятиэтажки ряд восседающих на стульчиках и лавочках колоритных старушек со сложенными у ног ящичками и мешками. Старушки торговали нехитрым товаром — овощами, грецкими орехами, арахисом, изюмом и теми самыми семечками, из-за которых Филиппов, собственно, и задержался у непримечательной группы торговок. Странно, что раньше он их тут не замечал.
Полосатые семена его удивили и даже порадовали, навеяв воспоминания о пусть и не особо, но уже далеком детстве, проведенном в южных краях страны.
— Где берете? — поинтересовался он, узнав недорогую цену. — Местные?
— Эх, да откуда они тут… Внук с югов привозит, сам растил! — добродушно ответила бодрая пенсионерка, ссыпая озвученные Филипповым сотни граммов семечек в бумажный кулек. Улыбнувшись, взяла лопаточку и добавила туда ещё. — Это в довесок. Рекламная акция, да?
— Точно! — поддержал шутку Филиппов. Нечасто встречаются такие позитивные бабки.
— Хочешь жить — шагай в ногу со временем! На здоровье, приходи ещё!
Попрощавшись, Филиппов пошел к остановке и, за неимением пакета или сумки, немного сплющил кулек, сунув его между рабочих бумаг в свой портфель, отчего последний немного вздулся. Покупка напомнила о себе только поздно вечером, когда, вынимая ненужные на завтра документы, Филиппов наткнулся на кулек.
— А вот и вы! — обрадовался он и, освободив портфель, унес семечки на кухню, где торжественно вывалил их в глубокую тарелку. Подсолнухи, давшие эти плоды, наверняка были крупными и сильными растениями — от черно-белой горки шел ясный масленый запах, а кожурки не имели дырочек или вмятин. Сидя перед телевизором, мужчина щелкал семечки, да не просто так, а как в детстве — брал в руку по одной, сжимал по линии ребра между большим и указательным пальцами, раскрывая аккуратные створки. Извлекал целое ядрышко и с удовольствием жевал. Шелуха отправлялась в бабкин кулек.
Телепрограммы были тоскливыми, а новости и того хуже. Что-то ударно строили и достраивали уже который год, кого-то успешно бомбили, наказывая за плохие поступки, причем уже который месяц в одних и тех же местах. А что до роста доходов населения…
От скуки он рассмотрел кулек — тоже, будто из прошлого, не знавшего повсеместных дешевых пластиковых пакетиков. Просто лист, вырванный из журнала или газеты. Один дальний родственник, ценивший всякие оригинальные штуки, любил собирать такие старые случайные находки, и даже сделал из листочков подшивку. Чудная получилась книга — что ни разворот, то новое, непредсказуемое, интересное, но как ни обидно, почти всегда — ни начала, ни конца. Куски чужих мыслей, чужой жизни, подогнанные в общую пеструю мозаику с неясным сюжетом.
— Ну, и что же у нас тут?
Это оказался лист из солидно-толстого, судя по проставленным чёрным в красных углах цифрам 72 и 73, журнала. На обеих сторонах был начинающийся с полуфразы рассказ о людях с иностранными именами. Несмотря на простенький сюжет, Филиппову понравилось. Двое, познакомившихся каким-то неординарным образом (эх, теперь и не узнать, каким!), оказались мошенниками и, не поделив между собой маленький городок, как поле для охоты на доверчивых жертв, решили вопрос по-джентльменски. Оба должны были заставить раскошелиться местного богача, причем одним и тем же способом, и не вызвав его подозрений. Получивший большую сумму оставался на «участке» хозяином. Очередность и выбор метода аферы определили, подбросив монетку.
Первый мошенник узнал, что жертва имеет нездоровую любовь к науке, и под видом заезжего ученого наладил контакт с богачом. Прогуливаясь по улице, он обратил внимание богача на голодного студента, просившего денег на продолжение своих научных работ. «Клиент» расщедрился, а после давления нового «друга» дал бедняге-студенту денег ещё и сверх первоначального.
На моменте, когда аферист взял девять десятых подаяния у подкупленного им студента и довольно продемонстрировал добычу конкуренту, страница кончилась.
Написано было так атмосферно, что Филиппов даже пожалел второго хитреца и задумался, как бы решил вставшую перед персонажем проблему он сам. Листок вместо мусорного ведра отправился в тумбочку, где хранилась всякая мелочь.
∗ ∗ ∗
Всю неделю он нет-нет, да и возвращался к мысли о том, что предпримет журнальный герой, но не придумал никакого безотказного приема. В очередную пятницу, снова заприметив старуху, купил у неё полосатых семечек и, придя домой, уже сознательно развернул кулек, решив собирать свою коллекцию находок. Развернул и поднял брови.
Там было продолжение истории. Как и уже ожидаемые страницы 74 и 75.
— Неужели бабуся неделю не продавала семечки? Или утащила журнал домой, а сегодня вспомнила и взяла с собой? — удивился мужчина. Как бы там ни было, не терпелось узнать окончание аферы. За ужином, с ложкой в одной руке и листком в другой, он возобновил чтение и, сам от себя не ожидая, выругался.
Большую часть отрывка занимали мысли второго мошенника, который, как Филиппов и предполагал, ломал голову над решением задачи. Герой обдумывал три варианта действий, расписывая их умно и красочно. Варианты оказались совсем Филипповым непредставимые, но он признал, что каждый из них лучше предыдущего. Что же он предпримет?
«Все эти штучки, все-таки — вздор. Я решил поступить изящнее». На этих словах страница 75 закончилась. Финала рассказа по-прежнему не было, хотя он вполне мог уместиться на половине страницы, которую занимала иллюстрация. Мужчина досадливо смял листок, доел суп, и уже наливая в кружку чай, вспомнил кое-что. Поднял пахнущий маслом, слегка скользкий лист, разгладил его на столешнице. Всмотрелся.
Картинка относилась, видимо, к предыдущим событиям — смешной толстяк в красивом, дорогом, но старомодном костюме, раскрыв рот, слушал приобнявшего его за плечо долговязого парня в костюме попроще. Перед ними на улочке с маленькими домиками стоял в несчастной позе студент-попрошайка, а позади, вдалеке — человек в униформе, должно быть, полисмен. Сразу вспомнились рассказы американских писателей столетней давности. Но полицейский на картинке был странным: его шлем венчало длинное перо, а на поясе вместо дубинки, как в фильмах с Чарли Чаплиным, висел… меч.
Непонятно. Филиппов напряг свой мозг, чтобы вспомнить немногое, известное про полицию прошлых лет. Он точно знал, что городовые в России тогда носили сабли… или шашки? Неважно. А вот с другими странами уже были проблемы. Тем более, меч на картинке был не похож ни на шашку, ни на шпагу. Огромный рыцарский клинок. Может, двуручник даже. Хотя художнику журнала, могло было скучно, вот и намалевал…
— Неважно. Надо узнать, чем все закончилось! — с неожиданной решимостью произнес Филиппов.
Он еле удержал себя от того, чтобы сорваться завтра с утра на другой конец города на поиски «того самого» кулька. А, немного остыв, удивился своей минутной блажи. «Будто бы нет других дел! Ну, байка и байка. А журнал этот уже наверняка весь по листку уничтожили. Да и толку-то», — плюнул он мысленно и забыл о странном листке надолго.
∗ ∗ ∗
— Добрый день, молодой человек! Понравилось? — прозвучал вопрос в его спину. Он обернулся. Знакомая бабуся приветливо кивнула головой.
Филиппов за прошедший месяц уже забыл про журнал и просто подумал, что давно не ел арахиса и изюма. Купил по большому кульку того и другого, мимоходом отметив — торговка рвала какую-то книжку в синей обложке. Он пожалел книгу, а дома уже выбросил было бумагу, но, рассмотрев, задержался.
Синяя книжка оказалась старым, советским букварем с ярко-красным нижними полями. В верхнем левом углу, как положено, красовались заглавная и строчная буквы А. Были тут и простые слова, изображенные буквами и цветными квадратиками, помогавшими первоклассникам различать виды звуков и слогов. А вот иллюстрация…
Из разбитого окна выглядывали встревоженные мальчишечье и девчачье лица. Под окном, придавленный половиной громадного арбуза, лежал мальчик, страдальчески тянущий руку к товарищам, которые, видно случайно, упустили гигантский плод из рук. Девочка держала в поднятой руке коробочку с красным крестом. Распростёртому на земле парнишке явно был несладко, впечатление усиливали обильные алые сгустки и потеки, покрывшие его руки и лицо, и расползшиеся по земле и стене. Филиппов понимал, что это кусочки арбузной мякоти, но воображение уверенно делало из полукомичной сцены куда более неприятную. На другой странице крупно чернели три слова.
Арбуз. Аптечка. Рана.
Филиппов отбросил листок и засел за компьютер. Интернет подтвердил его беспокойные мысли. Он знал, что можно заказать в Сети обложку для книги со смешным или вызывающим названием, чтобы потом шокировать ею гостей или недоумевающих пассажиров в общественном транспорте. И про версии учебников в стиле чёрного юмора — существовали десятки таких поделий. Но это — виртуальное баловство последних лет. А чтобы потрепанная, старая книжка, с таким содержанием… Нет, он не дал бы такой букварь ничьим детям.
Что ещё не так? А!
Он принес два первых листа, ввел в поисковик имена героев рассказа. В ответ выдавалось совершенно не то. Набрал в строке поиска начальные фразы абзацев. Тот же результат.
Мужчина посидел, разглядывая обои. Побарабанил пальцами по столу. Выдохнул.
— Интересные книжки. Надо разобраться.
∗ ∗ ∗
«Просто подойду, куплю кулька на три, и разберусь», — думал Филиппов, твердым шагом приближаясь к торговкам. Но вышло немного не так, а потом и вовсе неожиданно.
— Купите грибочки, — предложила крайняя бабка, одетая в легкий цветастый халат. Она, несмотря на прохладную погоду и отсутствие одного глаза, закрытого пропущенным под роговыми очками плотным бинтом, выглядела вполне жизнерадостной. — У меня подосиновики тут, рыжики.
Он вдруг смутился своего намерения и оглядел товар. Грибы как грибы, чистые, вроде, как всегда. Купил немного, у соседней старушки приобрел полкило ореховых ядер. Спохватился, вспомнив, зачем пришел, и почти кинулся к «семечнице». Купил, как собирался, на два кулька — светлый и яркий, а, забирая первые покупки, увидел, что и у соседок под ногами лежат какие-то книжки. Тут Филиппов и сморозил:
— Скажите, пожалуйста…
— Баба Рая, — дипломатично помогла хозяйка мешка редких семечек. — Что хотел?
Мужчина замялся.
— Вы вот во всякие бумажки это заворачиваете… Я замечал — интересные книжки.
— Ой, какая разница — интересные, неинтересные. Главное — полезные! — пенсионерка без признаков удивления подняла истонченную книжонку без корешка и помотала ей перед Филипповым. — А что такое?
Филиппов забыл о такте и возможной осторожности, и сразу выдал свою тайную цель.
— Да забирай, тут осталось-то! — хмыкнула бабка. Её соседки наблюдали за происходящим с интересом.
— Спасибо! Вам заплатить, или давайте принесу взамен газету…
— Не надо! Считай, это тоже акция! — махнула рукой старуха. — А от газет ваших одна грязь и гадость.
∗ ∗ ∗
Не снимая ботинок, прошел на кухню, торопливо вытащил из пакета останки книги. Пролистал с конца — без картинок, только вот титульник… В квадратной рамке теснились, заглядывая наружу, на читателя, веселые, смахивающие на безруких телепузиков игрушки. Выше значилось: «История русской матрешки с Х века до наших дней».
— Есть! Попались! — торжествующе улыбнулся Филиппов. Ещё одна аномальная книга, по крайней мере, название. А что по содержанию?
После предисловия, где писалось про наблюдаемый сейчас рост интереса к игрушкам и развлечениям предков и необходимость помнить родную культуру, пошла первая глава с рассказом об истоках традиции создания матрешек и появлении первых центров их изготовления. Ладога, Новгород, Киев, Воронеж. Попалась даже пара черно-белых, характерных для старых книг фотографий, сделанных в каких-то музеях — рядки темных, кривобоких фигурок, расставленных на полках. Вторая глава называлась «Непокоренные. Матрешки в период монголо-татарского ига».
Очень хотелось узнать, как героические матрешки помогали народу выстоять против Батыевых полчищ, но после первых строк кусок книги обрывался. Филиппов крякнул и закусил губу. Написано было складно и интересно, однако появились сразу два с половиной «но». Книга, пусть и странная, должна иметь авторов, имен которых не было на полагающихся им местах. Далее — как сравнительно грамотный человек, Филиппов знал, что матрешки появились все-таки не в десятом, а чуть ли не в девятнадцатом веке, под влиянием не то китайских, не то японских игрушек. И ещё — он был не очень уверен, слышал ли что-то про древний Воронеж на уроках истории в школе.
Что вся эта полиграфическая кунсткамера могла значить?
Он опорожнил яркий кулек прямо на стол, расправил, непонимающе поморгал, повернул, разгладил получше. И пружиной отскочил к стене, взмахнув руками и глухо привизгнув.
С цветастого фона на него уставилась круглая, бурая, маслянисто блестящая рожа. Массивная, объемная, практически живая. Небольшие блеклые, тускло светящиеся пятна глаз, смятая круговыми складками кожа разводами обрамляла чудовищный, чернеющий на полрожи кривой провал рта. Секунда — и комковатая дрянь вырвется из бумажных пределов и кинется в лицо, дико, гибельно заорав. А потом…
— Ах ты ж… — выругался Филиппов, перебарывая волну паники. — Дерьмо какое.
Пересилив себя, приблизился, ощущая мерзкую потную росу, покрывшую загривок и спину, глянул на рожу. Содрогнулся снова, но заставил себя опустить глаза ниже свирепо пялившегося на него урода, прочитал пояснение и выматерился снова.
«Фотограф-виртуоз из братской страны Кристоф Горжа не устает экспериментировать с необычными эффектами съемки. Теперь он порадовал нас удивительными образами, полученными простой, без какой-либо дополнительной обработки, съемки обыденных предметов с необычных ракурсов. На этом фото мы видим центральное крепление обычной люстры, сделанное им в положении лежа на полу. „Глаза“ этой забавной рожицы — двойное искаженное отражение самого фотографа».
— Извращенец долбаный, — проворчал Филиппов, против воли заглянув в глаза ублюдка, и в самом деле оказавшегося сфотографированным от пола декоративным конусом люстры. Жирная красная стрелка указывала на оборот листа, приглашая ознакомиться с другими творениями Горжи.
— Нет уж, хорошего понемножку, — вспыхнул мужчина и, охваченный внезапно накатившей брезгливостью, вызванной касанием к бумаге, смял её в маленький ком. Удерживая всего двумя пальцами, понес на выход, в подъезд, к мусоропроводу.
— Откуда пришел, туда и иди! Виртуоз хренов.
Мужчина сердито плюнул вдогонку улетевшему во тьму комку, закрыл лючок и поднялся на площадку выше. Хватит на сегодня. Отвлекись, прочисти мозги, например, табаком.
— Все только начинается. Слишком мало фрагментов, — процедил он, закуривая.
∗ ∗ ∗
— Откуда вы их берете?
Баба Рая непонимающе уставилась на Филиппова и простодушно ответила:
— Так вот, из-под стульчика достала, вырвала, и все.
— Да, но сами эти книги вы приносите откуда-то?
Старуха повращала глазами, икнула и поглядела на соседок. Те и не замечали, занимаясь делом — у мешков толкалась плотная кучка покупателей, и Филиппов почему-то подумал, что это ему на руку, хотя товарки были свидетельницами всего лишь пустякового дельца.
— Внук мой, перед тем, как на юга уехать, — она поддала носком башмака плотно набитый мешок — работал тут, в нашем городе. Сам он не местный, купил здесь квартирку. А прежние хозяева много мусора там оставили, хитрецы. Ох, он и ругался! Два дня выносил из квартиры всякий хлам, да и нашел в тумбочке эти книжки. Что-то оставил, а что-то принес мне, для хозяйства, — баба Рая прервалась. — Бери, девочка, на здоровье!
— И много их? — дождался оттока клиентуры Филиппов.
— А? Ну, у меня с десяток всяких, и у него, может, полста осталось. Ты скажи толком, зачем это тебе? — нахмурилась старушка. Филиппов объяснил недолгой, загодя заготовленной речью.
— Сразу б и сказал, что для науки собираешь! Эх, а я их на днях сестре на растопку отдала! — покачала баба Рая головой и переспросила. — По пятьсот за штуку? Что ж в них такого, интересно. Сама не читала — зрение плохое. А сейчас кроме пары листков с собой нету — вон сколько народу набежало! Приходи через неделю — принесу тебе книжек на две тысячи. Только двести рублей дай вперед! А то кто тебя знает, — полушутя сказала бабка.
Купив уже не так радующих семечек, мужчина наклонился к ней и тихо спросил:
— У остальных тоже ваши книги?
— Да, делюсь. Боевые подруги, как-никак.
Едва осознав смысл фразы, он ринулся в середину окружившей соседку кучки людей, на ходу доставая деньги на наизусть выученную сумму:
— Тетя Ната, можно орешков?
∗ ∗ ∗
Давно наступила ночь. Комната тонула в терпком дыме, но Филиппов курил и курил, не вспоминая даже о форточке. На столе, под прессом кружки, лежала неровная стопочка листков. Три новых никак не дали разгадку тайны, но поставили массу новых вопросов. И чем больше их появлялось, тем больше он путался, тем сильнее ощущалась их неправильность, ненужность привычному него миру, устоявшемуся порядку вещей. Неужели розыгрыш? Если и так, то слишком глупый и нездоровый. Нелогичный. Тем не менее, кто-то создал то, что сейчас у него перед глазами, и это был, пожалуй, единственный непреложный факт.
Два листка из учебников. Сперва он обрадовался — гнусных морд там точно не было.
Опять кусок, довольно грубо выдранный из букваря, судя по всему — того самого. Покупателей шло много, старушки спешили, и, видно, рвали наспех — лист с разворота прошивочной тетради сохранил треть неровно отодранной второй половины.
Картинка занимала весь разворот. На осеннем, с зеркальцами луж, дворе деловито возились советско-плакатного облика дети. Пара мальчишек с торчащими из полурасстегнутых курточек алыми галстуками тащили ведра с водой, третий катил тачку, нагруженную красной массой (Филиппов вспомнил неприятный арбуз и поежился). Девочки в шапках и беретах протягивали подобные красные лоскуты под нос намалеванным на металлических щитках мордам животных — лисицы, волка и, вроде бы, петуха. Эти головы крепились к довольно сложным конструкциям из турников и горок разного размера. Филиппов думал увидеть там скворечники, кормушки или хоть собачьи будки — надо же было ребятам кого-то подкармливать — но видел одни железные решетки и полосы. Получалось впечатление, что дети дружно несут корм этим нескладным, бездушным муляжам. Один школьник удалялся от самого большого нагромождения турников, увенчанного петушиной головой — на петуха остроносый череп и огромные глаза походили не сильно, но широкий гребень над его головой склонял к такому выводу. Мальчик застыл в странной позе — чуть пригнувшись и присев, он будто пятился навстречу группе ребят, не сводя сосредоточенного взгляда с аляповатой головы. Рядом была известная загадка. «Один льет, другой пьет, третий растет», и предлагалось написать слово-отгадку для третьего. Ниже была и схема этого слова. Двусложная, пятибуквенная. Первой буквой стояла та, что значилась в заглавии темы.
Буква Ы.
Неведомое слово будто ударило Филиппова в лоб. Он откинулся назад и закрыл глаза.
Что это такое? Откуда? Зачем? Рано, рано! Прежде всего, изучи все, что получено. Он расправил новый листок, начал читать. Вернулся к середине, перечитал. Бросил на пол.
Лучше бы там были очередные извраты того фотографа.
В нормальных условиях фрагмент, принадлежал бы учебнику природоведения класс за четвёртый. Понизу шла знакомая красная полоса, над ней крупным шрифтом чернели надписи, занимавшие почти все нижнее поле: ДЛЯ ЛЕВОГО ГЛАЗА.
На оборотной странице, с номером 34, значилось: ДЛЯ ПРАВОГО ГЛАЗА. Но если б дело было только в том! Скучный текст параграфа с названием «Состояния вещества» доступно излагал простые истины.
Мальчик проводил простенькие опыты со стаканом воды. Подержал его в руках, потом отнес на балкон и убедился, что вода принимает температуру окружающей среды. Разлил на столе и узнал, что она может принимать любую форму, а также медленно испаряться, превращаясь в газ. Сунул другой стакан в морозилку, и вода в нём стала твердым льдом. Бросил лед в чайник, превратил лед в жидкость, и даже в горячий пар. Но на этом любознательный малец не успокоился.
— Да е ж мое, — пробормотал Филиппов.
«Когда чайник закипел, мальчик поднял его крышку и сунул руку внутрь. Рука сильно покраснела, кожа на ней набухла, немного треснула и через полчаса покрылась волдырями. Мальчик проткнул волдыри иголкой, из них потекла бледная жидкость. Это тоже была вода». Далее не в меру смелый экспериментатор и вовсе распоясался.
«Мальчик отрезал немного от второй руки и бросил в ванну с кипятком. Эта часть руки тоже покраснела и покрылась волдырями, а там, где кожи не было, свернулась в полоски и потеряла упругость. Мальчик выловил руку и запер её в морозилке. Через небольшое время рука застыла, став вместе со всеми волдырями холодной и твердой. Так мальчик понял, что и в нём самом содержится вода, принимающая разные формы».
В траурной рамке шла надпись: «Помните! Организм человека на 80 % состоит из воды. Берегите свою воду!».
Мужчине стало противно. И ещё — невыносимо жаль глупого школьника, зря сгубившего здоровую руку вместо поврежденной.
Часы отмеряли третий час ночи, а Филиппов думал и думал. Что мы имеем? Семь фрагментов разных экземпляров полиграфической продукции, не связанных между собой ничем, кроме заметной по ряду признаков давности выпуска и явно странным, бредовым, а местами откровенно пугающим содержанием. Находки общих для одной книги фрагментов только подтверждали и усиливали неадекватность впечатления, дополняя картину все более мрачными деталями
Бухгалтером или айтишником Филиппов не был, но в школе любил математику и вообще старался найти для многих жизненных ситуаций логичный, взвешенный алгоритм решения. Сейчас это стало более, чем необходимо.
Что же делать? Поделиться со знакомыми? Пойти в полицию? Поднять бабок на смех? Нет, это преждевременно, а может, и не нужно вовсе. Сперва зададим правильный вопрос.
Для чего и кем это сделано? Нет, сузим круг, скорректируем. Кем?
Книги выглядели выходцами из семидесятых-восьмидесятых годов. Все они — русские, точнее — советские. Сомнений это не вызывало: краски, шрифты, стиль рисунков и языка, даже степень изношенности листков. Старое, знакомое, почти родное. Напечатано явно промышленным путем. Мысль о реальном советском происхождении этих вещей по понятным причинам отметалась. Значит, их создали люди, имеющие в распоряжении как минимум одну типографию с сохранившейся старой техникой на весь производственный цикл, штат художников и оформителей, а может и профессиональных писателей. Подделывают же знаменитые картины и статуи, почему бы не подделывать рассказы мастеров пера, и авторские варианты учебников. Только вот…
У кого хватит нездоровой фантазии на подобное? Спецслужбы? Сектанты? Обезумевшие с жиру шутники? Но к чему, с какой целью выпускать подделки именно такого сорта?
Тут Филиппов путался.
Большая часть фрагментов не несла адекватной смысловой нагрузки. Картинка к рассказу-обманке, бредовая азбука, мрачный журнал… искусств? (До сих пор он не жалел, что не увидел оборотную сторону того аляповатого дерьма). Садистский учебник в духе взбесившегося сценариста «Ералаша»? Дурацкая фальшивка про матрешек? Если этими посылами неизвестные — а Филиппов думал о них, как о целой команде — пытались вызвать у людей разрыв с реальностью, то слишком вычурным и мизерным представлялся результат. Будь такая дрянь более или менее массовой, о ней бы уже знали. Интернет предсказуемо молчал насчет подобных случаев.
Что тогда? Кто-то ведет тайную переписку по региону или всей стране, а листы — одновременно и шифровка, и способ узнать «своих»? Смешно!
Тогда — ментальный вирус, особо изощренное НЛП?
— Ага, действующее на людей, которым захотелось семечек, — усмехнулся он. — Глупая выборка, ничтожная.
Как книги попали к старухам? В версию старой Раисы уже не верилось. Эпатажные бабки набирают клиентуру? Смешно. Большая часть покупателей не обратит внимания на листки со скучными строчками, а что до творений этого Горжи… Такой гадостью клиентов отпугнешь больше, чем приманишь.
Ничего, скоро он все уяснит. По крайней мере, очень постарается.
∗ ∗ ∗
— А баба Рая скоро подойдет? — в его вопросе не скрывалось разочарования. Одноглазая старуха печально взглянула на Филиппова, её соседка тяжело вздохнула.
— Померла она, милый. Не верится даже — пришла домой, легла на диван — и померла. Соседи и доктор сказали…
Филиппов всегда любил людей. Но не очень сильно. Пришлось немного пересилить себя.
— Да вы что?! — возопил он с чрезмерным напором, вложив в него, впрочем, больше горечь он внезапного срыва планов, чем горе по едва знакомой старушенции. — Как же так?
— Старая была, вот и вышло так, — сокрушилась одноглазая.
— А мне соседи сказали, что Райка пришла домой поздней обычного — от внука возвращалась, несла чёрный пакет. Видно, тяжело ей стало, зацепилась за порог в подъезде, и грохнулась, прости господи, — скорбно подняла глаза в серенькое небо третья бабка. — Приспичило ей по темени дворами мотаться. Как будто погнал кто! Тьфу!
Филиппов, несмотря на возражения разума, почему-то понял, что вероятной причиной беды была его просьба принести книжку. Дома у Раисы книжек не нашлось, вот она и пошла. Жадная старуха. Спешила получить легкие деньги. Эх…
— А я слышала, пакет был красный, — заявила одноглазая, почему-то насупившись.
— Не может быть! — дружным дуэтом возразили двое других. — Говорили же…
И вдруг смолкли. Третья старушка, уперев в асфальт трость, обратилась к Филиппову:
— Покупать будешь?
∗ ∗ ∗
Как же обидно, что все сорвалось! Бедная баба Рая! Ладно, обойдемся тем, что есть.
Он скакал по ступенькам вверх, как гигантский кузнечик. Чуть не стукнулся в выступ мусоропровода и еле удержался от желания высыпать содержимое кульков туда, сразу, чтобы освободить главное от ненужного мусора. От аналогичной субстанции он освободил и свою голову — ну и что, что шеф требует месячный отчет к послезавтра, это мелочь, успеется. В его руках сейчас, быть может, такие бумаги, которые станут в разы важнее всех отчетов в мире.
Дома, развернув пару невзрачных листочков, он сел на кухонный табурет и отдышался, глядя в окно. Нарочито не опуская глаз, сунул листки под столешницу, медленно перетасовал. Вытянул первый.
«Насекомое ниже человека. Оно не смеет ему докучать. Если какая-нибудь муха влетит в дом, не бегай за ней по комнатам, не швыряй в неё тапком и не злись понапрасну. Открой окно и немного подожди, пока она не вылетит на свежесть и свет, покинув дом. Глупая муха, не сделавшая этого, понесет заслуженную кару. Её ждет мушиная комната.
Нет нужды объяснять — такие места есть в каждом квартале. Изловленную муху запустят в комнату запрут за ней люк. Муха хочет ощупать и обнюхать все и сразу, найти грязь и разнести её повсюду, докуда только долетит. Но её ждет разочарование: в комнате лишь пол, потолок и голые, без окон, стены. Мерзкая летунья будет надеяться на доступ к скверне, но и час, два, и три будет лишь злобно и алчуще зудеть, не находя нигде ни места для себя, ни человека, чтобы навредить ему. Когда она устанет биться из угла в угол, присядет отдохнуть, та плоскость, куда она сядет, завибрирует, сгоняя её с места. То же повторится снова и снова, а через небольшое время стены комнаты начнут плавно сдвигаться, оставляя мерзавке все меньше простора.
Муха не понимает, что происходит, стремится вылететь на воздух — но тока воздуха нет. Хочет метнуться в более широкую часть комнаты — но и та сжимается все заметней. Вот от комнаты осталась узкая щель — и тогда начинают сдвигаться пол и потолок. Насекомое понимает, что попало в западню, но не бросает надежд вырваться на волю. Какая тщетность! Да, муха хочет жить! Что мешало ей не мешать людям? Плоскости сближаются, она уже не может поворачивать, с каждой секундой стучит в них беспомощным комочком, ударяясь все чаще и больнее Уже вопит, елозя крыльями о беспощадные равнодушные стенки, вдоль которых она привыкла носиться. Но больше она не летунья. В одном углу комнаты есть выход тонкой трубочки, по которой можно слушать её последние метания. Услышать все, до толстой зудящей ноты, до последнего выдающего живую тварь писка, что громче привычного в разы! И до краткого сочного хруста, который даст тебе покой. Она заплатит за вред, что причинила, хоть и не осознает это по-настоящему. Но такова её участь. Справедливость должна восторжествовать».
— Это что-то новенькое, — растерянно пробормотал Филиппов и, не желая делать поспешных выводов, взялся за оставшийся листок.
— Опять картинки! Ну, вроде, нормальные.
Снова новое — какой-то песенник, судя по рисункам и текстам — детский. Кудрявый мальчик с серьёзным, сосредоточенным лицом читал толстую книгу. Над изображением — строфы песенки про Ленина.
«Октябрятская, надо же», — накатило на мужчину облегчение. Впервые попалось что-то знакомое и родное. Настоящее. На обороте, не считая уже привычных красных полос, тоже были простенькие стишки…
Точнее, всего одна строфа. Из одинаковых строчек.
На верхней картинке четверо ребят-младшеклассников заходили в осенний лес. Ниже располагались те самые строки и ноты, которые Филиппов понимал. Мелодия походила на песенку про маленькую елочку, которой холодно зимой. На картинке под нотами из леса выходили те же ребята, но их было только трое. Лица двоих были напряженными, даже испуганными. Но задний блаженно улыбался.
— Опять нелады, — плюнул Филиппов и, не найдя на листке больше ничего предосудительного, рассеянно пропел вполголоса дурацкую строчку:
— Чёрная сморо-одина, вы-ыбери меня… Чёрная смо…
Пол под ногами еле заметно дрогнул, за окном, в здании подстанции через дорогу оглушительно и утробно хлопнуло, заставив мужчину сжаться и закрыть уши, и вокруг наступила тьма.
— Ч-черт бы вас всех… — прошипел Филиппов, пробираясь к окну. Света не было на всем видимом с шестого этажа пространстве. Ругаясь, он нашарил выключатель, но в этот миг свет и уют сами вернулись в дом. Чернота за окном пропала, сменившись блеклым фоном стекла, в котором засияли угловатые созвездия горящих окошек. Выдохнув, он поднял глаза на мирно светящуюся над головой лампу и обмер.
На него щерился дугой жаркой вольфрамовой улыбки отвратительный лысый череп с сияющими глазами, искривленными, будто в подмигивании.
— Сука! — заорал Филиппов и всей пятерней вмазал в выключатель. Стало темно и хорошо. А минуту спустя стыдно. Неправильно здоровому мужику стоять, влипнув в стеночку, и бояться повернуть голову на собственноручно вкрученную лампочку. Был бы у тебя кот -и тот на смех бы поднял!
Он нажал плоскую кнопку, исподлобья метнул взгляд на лампочку, шагнул вправо, влево. Никакого впечатления рожи не осталось.
«Завтра все решим. А сейчас — спать».
∗ ∗ ∗
Встав немного раньше звонка будильника, он почувствовал в мыслях удивительную ясность. Может, вчерашних впечатлений хватило для вывода, а может, часть мозга и впрямь работает во сне активнее, чем днем. Так или иначе, все странности сложились в более-менее цельную картину. И чем четче она казалась, тем меньше радовала.
Внешние и внутренние признаки листков не оставляли сомнения в одном — они несли негатив. Рассказ о жуликах, написанный столь талантливо, что заставлял задумываться над планами обмана человека и не на шутку сопереживать аферисту. Букварь, больше смахивающий на мрачные кодексы майя с их дурными ритуалами. Развлечение рассматриванием ужасов, порожденных больной фантазией фотографа. Садистский учебник, мушиная казнь, странная песня, после распевания которой из квартета певцов получается трио. Матрешки выбивались из общего ряда, но по дюжине листов из книги конечного мнения не составишь.
Те, кто создал это, не просто глумились над реальностью. Они хотели причинить зло.
Филиппов запил завтрак густым чёрным кофе. Ладно, их цель в общих чертах понятна. Что ещё? Он сбегал за листками, разложил их поверх крошек на клеенке стола.
Нашел. Любая книга несла на страницах красную полосу, поле, уголок. Для школьников полоса была яркой и широкой, для тех, кто постарше — узкой и багровой. И ещё эти надписи про левый и правый глаз… Стереокнига?
Он составил обрывки букваря и постарался расфокусировать зрение. Результатов это не дало. Либо очередной розыгрыш, либо для получения эффекта нужен цельный разворот.
Но книжка о матрешках также ничего не дала. Только на одном из полей он заметил овал из пестрых пятен. Цветная искристая пыль. Отпечаток крыла красивой бабочки. На полях обнаружились нарисованная ручкой стрелка, указывавшая вверх и кривая приписка «У неё прелестная шейка, правда?».
— Нет уж, не морочьте! — рассердился вдруг Филиппов и сделал новый вывод. — Все читатели должны смотреть на красное. Детей к этому приучают сызмальства, а старшие все понимают и так. Но к чему?
Подняв глаза, он увидел бившуюся меж оконных стекол муху. Большую и чёрную.
— Прибить бы заразу, — с приязнью вспомнился вчерашний изуверский текст. И тут же…
— Ах вы, сволота! Втянули меня в дерьмо, а теперь и вовсе наглеете! Ну, уж нет!
Это все бабки. Как он раньше не догадался? Пропитанные какой-то легкой наркотой листочки вызывают привыкание, а потом и зависимость. По телевизору как-то рассказывали, что в сетевых ресторанах и супермаркетах клиентам дают крохотные дозы марихуаны вместе с покупками, или распыляют их в помещениях. А тут — сельский подряд! Внук у неё на югах, семечки растит, ага! Там ещё много чего растет! Хотите нажиться на унюханных дурачках? Фигу вам!
Еле дождавшись лифта, Филиппов влетел в кабинку. Отчет… да, он успеет его сделать. Сегодня воскресенье, за часок выведет гнусных бабок на чистую воду, добьется от них правды и сразу — домой. Он успеет. Все успеет.
— Дядь, пните, пожалста, мячик! — звонко окликнули его. Из глубины дворовых кустов на Филиппова смотрели несколько ребят лет десяти. Вылитые школьники из того букваря. Мужчина увидел перед собой, на тротуаре у подъезда, тускло блестящий, склизкий мяч, покрытый глянцевыми пятнами. Мяч недобро щерился.
Он молча обогнул мяч по широкой дуге и юркнул со двора на проспект. Заскочил в автобус и, занятый мыслями о пресечении злодеек, не сразу заметил, как транспорт свернул с привычного пути.
«Спутал! Параллельный маршрут!», — сообразил он и пробился на выход почти в момент закрывания дверей на ближайшей к нужному дому остановке.
На пятачке старого асфальта ютились совсем другие старушки, и семечки в их мешках были черными, как антрацит.
— Где они? — едва не заорал Филиппов на торговок. — Вчера были, вот тут, на этом месте. Три бабушки, продавали…
— А, Ната с Катрой, что ли? — прищурилась ближняя бабка. — Сегодня их нет. Наверное, на поминки уехали — Раисе девять дней уже. А вам зачем?
— Я… мне надо к тете Наташе, — не моргнув глазом, четко ответил Филиппов. Моргать ему было некогда, он оглядывал новых торговок. Такие же пенсионерки-бизнеследи, только товар у них другой, и поверх мешков белесо блестят рулоны полиэтиленовых пакетов.
— Вы родственник?
— Да, я тети Наташи племянник… из Ростова, — хитрый кусочек воспаленного мозга выдал заведомо путаный топоним. Нечего этим Фроськам знать лишнего.
— А что ты ей не позвонил? — вмешалась соседняя бабка, отпустившая покупательницу.
— Телефон… аккумулятор сел. А я первый час в городе, только с вокзала, и раньше не был у неё, вот. А дома её нету…
— Ну, тогда точно, у Райки они, — перекрестилась первая бабка. — Если так горит, загляни. Адрес знаешь? Хотя откуда тебе знать.
— Старосибирская, шесть! — повторил вслух Филиппов и чуть не бегом двинулся к перекрестку. Загорелся зелёный, мужчина ступил на «зебру», краем глаза отметив, что вместо серо-белой она черно-красная. Остановился, разглядел жирные алые буквы:
ДЛЯ ЛЕВОЙ НОГИ
— Дрянь! — скрипнув зубами, резко свернул с полосатой зоны, пересекая улицу по длинной диагонали. Встречная группа пешеходов показалась наступающей на него бандой, и Филиппов взял ещё правее.
На него почти налетела отчаянно кричащая легковушка, миг спустя едва не сшибла грузовая «газель». Филиппов, неуклюже отмахиваясь, стукнулся в окошко киоска, влетел в прохожих, получил толчок в бок. Вокруг на кого-то орали
— Сумасшедший, что ли!?
— Хуже. Пьяный.
— Глупые, — бормотал под нос Филиппов — не мешайтесь, ради вас же стараюсь.
Выбравшись с людного места, он миновал череду дворов, близ бульвара наткнулся на новую красную надпись. Это оказалась обычная реклама какого-то ломбарда.
Сбавил шаг. До нужного места было недалеко. В голове прояснилось.
Все не так, все это — обман. Как ты не догадался сразу!
Неведомая штука, заключенная в проклятых листах, дурманила его, заставляя видеть в обычных вещах всякую дичь. Надпись на первом переходе была самая обычная, и мячик у подъезда лежал совсем не злой. Это наваждение! Чем меньше ты контактируешь с бумажками, тем быстрее они тебя «отпускают».
А бабу Раю не отпустило.
Он медленно побрел по аллее. Прежние измышления стали казаться смешными. Что ты знаешь о кульках? Если они могут дурить человека, то запросто могут его и убить. При передозе. Но один факт не вписывался в это объяснение. Авария на подстанции, аккурат после произнесения дурацких книжных слов. Совпадение?
Филиппов остановился, пораженный.
Баба Рая умерла из-за книжки. Точнее, из-за того, что хотела продать её постороннему.
Теперь он сомневался, что старухи причастны к бумажным безобразиям. Бумаги несли темную силу. Хаос и зло. Чем дольше с ними соприкасаешься, тем больше грязи они в тебя вкачают. Что бы за этим ни крылось, оно было плохим.
Но зачем это безвестным мерзавцам? Насколько надо не любить человечество, чтобы устраивать такие штуки? Знали о том старушки или нет, но влиянию злого фокуса они подвергались чуть ли не каждый день, понемногу.
А теперь они в бабкиной квартире, рядом со скопищем этой дряни, раз она принесла её от внука! Надо их спасти! Может, они и виноваты, но обрекать их на гибель нельзя.
Мужчина увидел нужный дом, осмотрел окрестности и наткнулся на свою многоэтажку. То-то адрес показался ему знакомым! Покойница обитала через двор от его жилья. Туда!
Не успел он повернуться к искомому зданию, как на темя обрушился мягкий, горячий удар, и мир стал чёрным, с неровной багровой каемкой понизу.
∗ ∗ ∗
— Ну и куда его, Катра? — просипел серый голос.
— Отмякнет, потом решим. Ты тоже молодец — хряснула от души! Говорили тебе…
— Я вполсилы, как и говорили! Это он хоть?
— Купи второй глаз! Конечно он, разве не помнишь?
— Тут хорошего глаза даже за миллион не достанешь! — огрызнулась спорщица. — Неумехи. Живут как поросята, зато орут на всех углах — вот мы, венец творения! Тьфу!
— Ладно вам! — прервал ворчание третий голос. — Дураки не дураки — а дело стоит. Дайте ему понюшку. Он должен быть в себе.
— Не жалко? — спросил второй старческий голос.
— Есть немного, Ната. Но как иначе? — угрюмо ответил третий.
— Да, впустил от нечего делать, а нам теперь опять переезжать!
Филиппов пришел в себя, послушал разговор, подвигался, не ощущая почти никакой свободы, и только потом открыл глаза. Голова и шея болели.
Он лежал на дощатом полу полутемной избушки, Сильно пахло сыростью и хвоей. Через грудь в несколько колец протянулись бельевые веревки, их грубые узлы пережимали спину и ноги. Над головой темнел свод большого стола — мужчину бросили под него, наружу торчали только голова и правая рука, прикованная холодными наручниками к массивному кольцу крышки погреба. На столе виднелся пыхтящий самовар. Перед Филипповым стояли, тревожно глазея на него, две знакомые бабки-торговки — высокая, с тростью в руках, и та одноглазая. Третья, с презрительным видом разглядывала его, восседая на лавке. Попал, так попал. Дурак.
— О, не нужна понюшка, — проговорила высокая, завинчивая набалдашник своей трости.
— Пустите, маньячки! — заскрежетал зубами Филиппов, переворачиваясь набок. — Я вас не сдам, никому не скажу…
— Цел, соображает, — прокомментировала одноглазая Ната, обращаясь к сидящей на лавке.
— Ну, здравствуй ещё раз, умник, — строго сказала председательница. — За маньячек, конечно обидно, мы тут тебя и прочих ваших спасать собрались, а ты — ругаться.
Филиппов понял, что бабки эти — очень серьёзные.
— Да идите вы! — яростно крикнул он. — Хрен с вашей наркотой и семечками! Да, я понял! Не нужны мне ваши дела! Я уйду, уеду, работу, город поменяю, пустите только! Куда вы меня… Зачем я вам, а?!
«Главная» бабка удивлено приподняла брови.
— Наркота? А, ну да. Ты ошибся, значит, все ещё идет хорошо, если можно так сказать… Не дергайся, самовар со стола грохнется — и сваришься! Катра, дай ему чуток воли!
Орудуя освобожденной левой рукой и связанными ногами, он червяком выскользнул из-под стола и опасливо оперся на его ножку, не забывая о нависшей сверху горячей бадье.
— Стой, подкрашу пока, — высокая достала откуда-то кусок красного мела и обвела периметр комнаты неровным контуром. За узким оконцем стояла ночь. Слышалось пение последних осенних сверчков. Окончательно запутавшись, Филиппов спросил главное:
— Зачем я вам и кто вы такие?
Старухи переглянулись. Старшая негромко спросила:
— А как думаешь сам, парень?
— Бандитки вы, — без обиняков выдал Филиппов, потирая ноющий затылок. — Барыжите всякой дурью, а остатками свои семечные кульки натираете, чтобы народ к вам возвращался… Ну простите, что я вас вскрыл, я не нарочно! Нечего было приманивать!
— И это все? — хмыкнула одноглазая. Филиппов растерялся.
— Вы ещё и книжки наделали, чтоб свои по ним вас узнавали, вроде знака… да? Да?
Троица молчала.
— Не нужны мне ваши секреты, мне своя жизнь дорога, забыл я все это, забыл! Слышите?? Забыл! — отчаянно забился он, но грубые узлы держали крепко.
— Эх, Филиппов, — печально изрекла атаманша. — Если б это были наши секреты, я б дала тебе чемодан этих ваших… долларов. За добрую весть.
— Это… как? — изумился мужчина.
Бабка шустро для своего возраста соскочила с лавки и без опаски присела перед ним.
— Раз все вышло так глупо и случайно, то знай. Мы — беженцы.
— Цыгане, что ли? — ляпнул Филиппов. Пара бабок сдержанно хохотнули. Главная отрицательно покачала головой. Её тон был спокоен и серьезен.
— Что тебе не понравилось в наших и Райкиных кульках?
— Что? Ну… Плохие они. Неправильные… Не людские, что ли, — он сам изумился точности подобранного слова. Бабка кивнула.
— Все так. Эти книги — не ваши. Это часть того жалкого багажа, что мы унесли с собой.
— Откуда? — выпучил глаза Филиппов. Бабке, несмотря на его опасное и дурацкое положение, почему-то хотелось верить.
— Из Вечной Сердцевины, почти такой же как твоя родная Земля… кстати, почему Земля?
— Н-не знаю, — затряс головой и конечностями Филиппов. — А это далеко?
— Вот все вы так. Стыдно не знать… А что до нашей родины — моей, Катры и Наты, то она совсем рядом. В четырёх градусах и сорока минутах отсюда.
Он долго молчал, соображая. Прохрипел внезапно севшим голосом:
— Аа, это… Вы из другого времени, как в кино, да?
Вожачка поморщилась.
— Нет же. Мы с вами синхронны. И во времени, и в пространстве. Просто состояния материи у нас различны, понимаешь?
— Измерения, что ли? — он слышал себя, как чужую магнитофонную запись.
— Примерно так. У нас с вами одна планета. Только ось нашей отклонена на 28 градусов с хвостиком. А выглядит так же. Надеюсь, и сейчас… Материки, океаны, вещества, виды жизни, история. И мы сами — по сути, такие же люди, как вы.
Боль, испуг, усталость, даже сознание собственного положения на время отступили. Мужчину поглотил горячий интерес.
— Что у вас случилось?
— Беда, — вожачка будто ждала вопроса. — Вы любите пугать себя всякой бесовщиной и темными силами. У нас, к сожалению, эти силы вполне осязаемые и мешают нам жить. Живая тьма. Откуда она? Не спрашивай. Мы не знаем.
— Темень, темень, уходи, — забубнила одноглазая. Старшая задумалась.
— Да… Они сильны и коварны. Сидят в земле, копятся в небе, отравляя настоящую жизнь и губя её. Мы веками боролись с ними, и добились успехов… но кое-где пришлось отступить. Немного…
До Филиппова дошло. Все фрагменты сложились в зыбкое, но ощутимое целое.
— Вы приносите в жертву детей?
Катра засопела, а атаманша подняла руки:
— Нет, конечно! Мы их приучаем не бояться темного, уменьшать это, жить с ним в одном месте и все же порознь. Но они малы, и иногда…
— И поэтому воспитываете привычку к страху у старых и малых?
Она кивнула.
— А зачем это? — он указал на красные линии.
— Красное бьет чёрное. Нужный цвет. Бьет тьму. Должно бить.
— Но однажды не побило, — не смог не съязвить мужчина. — Раз вы тут.
— Это был частный случай. Наши ученые нашли лазейку к вам и отправили туда ходоков, а за ними — тысячи душ из накрытого тьмой местечка. Но они что-то упустили из виду, и главная партия переселенцев пропала, никуда не добравшись.
Филиппов помолчал.
— А что с тем местечком? Победили тьму?
— Мы не знаем. Обратно уже не попасть. Только вперед, в следующий мир.
— А я вам нафига? — он снова начал злиться. — Вы, вроде, хорошие.
— Ты видел что-то неправильное в своем мире, когда касался наших вещей?
— Бумажек этих? Ну, видел, — проворчал он. — И что?
— Критическая масса, — назидательно сказала атаманша. — Наш мир содержит в себе частички живой тьмы, и от них не избавиться до конца. Когда мы пришли сюда, то пришлось отказаться от наших одежд, орудий, части органов…
— Вы же сказали, что не отличаетесь от нас, эй! — возмутился Филиппов, но не удостоился ответа. — И да, как вы нашли мой двор?
— По запаху, как же ещё, — бодро ответила одноглазая.
— Неважно. Мы думали, что все наладилось. Но с годами даже крохи, оставшиеся у нас от родины, стали копить в себе тьму. Последнее, от чего мы могли избавиться — это кучка наших книг, если бы они стали опасны для твоего мира, порождая перемены и в нём. Но мы и не думали о такой возможности. А догадались, как понимаешь, слишком поздно.
— И вы сплавляли их по листку, пока не…
— Пока ты не собрал целую кучу и не впустил её! — крикнула Катра, хватаясь за палку.
— Кого — её? — в ужасе спросил мужчина.
— Хватит! — прицыкнула хозяйка, но без толку.
— Впустил! Впустил! — каракали бабки. — Ходил, смотрел, лепил на себя! Всю дрянь собрал и сюда вытащил! Зацепер сраный!
— Да понял я, понял! Но откуда мне было знать? А!? — заорал Филиппов. — Сами затупили, козы древние, а теперь с больной башки на здоровую, да?
— Зацепил! Такой зацеп, что не отцепишься!
— Молчать, я сказала!
Бабки воззрились на предводительницу.
— Ладно. Я уже решила, — сказала она. — Есть средство. Выручу всех. И вас, и нас.
— Какое? — прошептал Филиппов.
— Обещай, что не будешь сбегать и вести себя глупо.
— Да уж с вами глупей и не придумаешь, — горько усмехнулся он.
∗ ∗ ∗
Они шли гуськом по дикой тропке. Начавшие облетать деревья приятно шумели, воздух был прохладен и свеж, и уже не докучали комары. В ушах переливались трели сверчков, а в редких просветах меж крон высоких деревьев мелькали звезды.
Перед тем пришлось ехать на поразившем Филиппова старушечьем железном коне — чёрном с красными полосами джипе Райкиного внука, который он оставил бабке.
— Вы давно у нас? — интересовался он у старух.
— Девять лет, а Райка все двенадцать жила, пока темень её не задушила, — неохотно ответила одноглазая. — Только так мы и поняли, что и оставшиеся бумаги опасны.
— А почему именно здесь, и… в нашей стране?
— Тут легко быть неприметными, а ещё, — обернулась, отвлекаясь от руля, Катра. — Где ещё найдешь место с таким соцобеспечением?
— Так Европа там, Запад…
— Э, нет, — махнула рукой атаманша. — Слишком много контроля, слишком много придирок… У вас — другое дело. Хорошо! Живи, старушка!
И все трое противно захихикали.
Они прибыли в лесополосу близ шоссе, ведущего в город. Это, как и доверительные рассказы диковинных старух, немного его успокоило.
— Значит, я вытащу последнюю книгу из вашего схрона, и просто сожгу её?
— Да, все так, — пыхтела Катра, пробираясь сквозь подлесок. — Только кто-то из ваших может без вреда касаться вещей нашего мира.
— Здесь! — вожачка указала на небольшую прогалину, заросшую ароматной травой. — Иди к кривому вязу. Вот спички. Мы подождем тебя тут.
Мучимый стрессом, тупой болью и нарушенной вестибуляцией, Филиппов двинулся к дереву, надеясь, что все происходящее — белая горячка или пусть даже коматозный сон. Как бы там ни было — расквитаться с этими безумными, и конец! Он им все же верил.
Уже на середине поляны мужчина услышал из-за спины страшный крик.
— Выбирай!!!
Он резко обернулся, и заметил лишь пятна бабкиных спин, быстро мелькнувшие в чаще. Вокруг сгущалась темень.
— Эй, вы куда?! — заорал он. — Совсем с ума посходили?
Но старухи, треща палыми ветвями, уже скрылись.
— Вы ж сами хотели сюда! Чего боитесь?
Припустив было за ними, Филиппов понял, чего. Того, что за его спиной. И того, что они только что пригласили… выбирать?
Волну сладкого холода, коснувшуюся шеи, он ощутил прежде, чем обернулся.
Под вязом, стройная, высокая, почти невесомая стояла она.
Филиппов тонко, сквозь сжатые зубы, завыл, дернулся в чащу, упал на четвереньки — потоки чернильно-фиолетовой взвеси окутали его всего, заставив кашлять и слепнуть.
— Обманули, — захрипел он, выплевывая липкую терпко-приторную пыль. — Дурррак…
Сбился с пути, пополз, не глядя, к краю поляны, приподнял голову, чтобы осмотреться.
Задышал свободно. И забыл о страхе и опасности.
И правда, дурак. Как все просто. Когда смотришь на неё, тебя не душит её аромат. Он губит лишь её врагов, тех, что трусливо бегут прочь, показывая спину…
Он повернул в сторону, чуть не захлебнувшись сахарным смрадом, убедившись в своей правоте. И её мудрости.
Она по-прежнему стояла у дерева — молодая женщина в зелёном плаще и с широким, фиолетовым, роскошно ниспадающем концами в сухие травы шарфом. Звезды освещали её белое лицо, укрытое до носа тонким, отмечающим губы, платком.
— Здравствуй, выбранный, — прошелестел её мягкий, шепчущий будто со всех сторон голос.
— Ты за мной, — потрясенно отозвался Филиппов, мигом забыв все и всех.
— За тобой, за единственным. Чтобы принять и укрыть. Иди ко мне.
— Да, щас… — он пополз к ней, желая скорей достигнуть сочившихся из краев шарфа источников нежного тумана, обнять её ноги, приникнуть к ней… Он не знал, кто она, но знал главное — она нужна.
— Ближе, дружок — она приблизилась к нему, не шагая… Да и зачем ей ноги?
— Ты лучше, ты должна плыть над землей, — горячо зашептал Филиппов. Дева молчала.
Налетевший ветер на миг прояснил его мысли.
«Почему она не стала ближе?». Напрягая зрение, мужчина рассмотрел девушку. Сразу поняв, что роста в ней метров пять, и до неё ещё далеко.
«Беги!», — отчаянно завопил разум, и он бросился прочь.
Колющий в легких сахарный песок превратился в обычный, и Филиппов, не пробежав и десяти шагов, рухнул наземь, отхаркивая комки грязи. Туман накрыл его целиком, спутал мысли, а миг спустя мужчина, улыбаясь, уже стоял перед девой, задрав голову. Она наклонилась, прошептав с мягким укором:
— Кто был непослушным? Ты загулялся допоздна в лесу, малыш. Но не бойся — ты прощен.
Её пояс и грудь украшали ряды бус из огромных темных ягод. Такими же ягодами с остатками побегов на месте зрачков были её блестящие глаза. Над бледным челом чёрным светом горел кристалл. Там, где чешуйчатые ленты волос смешивались со змеиным ободом обруча.
— Чёрная Смородина… — выдохнул Филиппов.
— Да, — произнесла фигура. — Я помогу тебе. Ты отринешь красное и станешь спокоен. Иди на ручки!
Края шарфа вздыбились, оплели человека и, оставляя ожоги на открытой коже, приподняли в тягучий воздух. Когда Смородина взяла его на руки, он увидел, что это не руки, а длинные, черные ветви. Ветви нервно щупали его.
— Ой, а мне ещё отчёт писать… на завтра, — чуть не захныкал он. — Можно, не буду писать?
— Можно, милый. Не будешь. У тебя где-нибудь болит? — участливо спросила дева.
Филиппов захотел спать, свернулся комочком на древесных руках и просопел:
— Угу, — утром, грызя ноготь, он сглотнул кусочек, и теперь тот занозой напомнил о себе.
— Не беда. Сейчас я тебя вылечу. Совсем-совсем.
— Хорошо, — томно зажмурился Филиппов, обнимая коряги.
— Лучше не бывает, — улыбнулась дева под платком. Её волосы взвились вверх, как у утопленницы, и щупальцами обрушились на Филиппова, шарф снова ожил, прижигая кожу. Черные сухие пальцы растопырились, подбросив опутавший человека ком в воздух. Поймала его одна из веток, стрелой пробившая горло аккурат там, где с утра болело.
∗ ∗ ∗
Когда до беглянок долетел дикий, погибельный человеческий крик, Катра осела наземь, закрыв уши руками.
— Сколько же можно! — простонала она. — Даже здесь! Здесь!
— Будет тебе, — пробормотала, дергано оглядываясь, одноглазая. — Он ещё долго держался.
— Умен, вот и держался. Не малец, как-никак, — отозвалась атаманша.
— Да. С машиной что сделаем?
— Утром мой племянник сожжет. Эта-то сыта, но на всякий случай… Все, скорее на шоссе!
Далеко между деревьями возник мимолетный фиолетовый сполох. Пенсионерки с нестарческой прытью продрались через бурелом и бегом припустили по прогалине.
— Сильно мы сглупили, — охала Ната.
— Потому и средство нужно только сильное, — парировала старшая. — Теперь она на сорок лет уснет, а дальше… Убраться успеем.
— Если уберемся отсюда, то она вымрет?
— Может, вымрет, а может, переползет к нам! Из-за очередного такого придурка, как этот!
— Не будь кто-то легкомысленным, придурок бы не пришел! — ругнулась Катра. — Хотели же раздергать на листы и сжечь в разных областях!
— Накладно! Подозрительно! — пыхтела Ната. — А нас, лоточниц, никто не приметит…
— Цыц! В лес нас вошло четверо, стало трое. Значит, все чисто. Смородина взяла свое.
— Сморила, на то и смородина… Когда переберемся в новое место?
— Завтра. Вторник как раз. Вторая попытка. У этих понедельник — день тяжелый, может, оттого и вышло неладно.
— А если Смородина… не наелась? — запыханно спросила Катра.
— Ну, умрет без корма, все равно тут её звать никто не умеет. А не умрет — не наше дело. Пусть местные сами разбираются…
— Хватит трепаться! — бросила атаманша через плечо. — Они тут умные, должны что-нибудь придумать. Но лучше без нас. А ну-ка подтянулись!
Лес редел, приближалось шоссе. Старухи бежали.
Андрей Гарин, 2019 г.
3 081 просмотр
4 комментария
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
