— Урод, урод! — кричали дети, когда он вышел на улицу. Человек ещё сильнее вжал голову в плечи, под прикрытие стоячего воротника, и ускорил шаг. Вдогонку ему полетели камни, один пребольно стукнул в спину. Человек перешёл на полубег и скрылся за поворотом. Теперь он петлял по узким грязным переулкам, дети отстали, но он не сбавлял темп. Прохожие, взглянув на него, презрительно отворачивались, цедя «вот уро-о-од», многие плевали вслед. Человек прошёл мимо ларька, вывеска над которым, намалёванная жёлтой краской, уже облезшей от времени, гласила, что: «Толка здесь вы можите вкусно и не-дорага пирекусить». Однако запах жареного мяса и чесночного соуса заставил человека остановиться и вернуться к ларьку — он вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего дня.

«Одну порцию», — пробурчал он, прячась за воротник и отворачиваясь от окошка. Продавец, толстый седой старик, чьё лицо блестело от пота и мясного жира, выхватил засаленный доллар из пальцев покупателя и высунулся посмотреть на раннего любителя отбивных. Но стариковское лицо тотчас же исказила гримаса отвращения, отчего оно стало похоже на сморщившиеся мясные нарезки, выложенные на прилавке.

«Убирайся, проклятый урод! — каркнул он. — Нечего здесь ошиваться! Я продаю еду только нормальным людям! Ещё заразу какую от тебя подхватишь!»

«Но я заплатил», — попытался возразить несчастный.

«Я считаю до трёх, — продавец высунул в окошко дуло порыжевшего от ржавчины револьвера. — Пошёл вон!»

Человек отскочил от ларька, не перекусив и потеряв доллар, и зашагал дальше по улице. Он до вечера бесцельно бродил по городу, и до вечера его со всех сторон преследовало грязное, прогнившее слово «Урод».

На ночь он устроился в заброшенном, полуразрушенном доме. Человек был очень стар. Он бы давно уже потерял счёт годам и забыл своё имя, но татуировка на плече, сделанная в армии, напоминала, что он — «Саймон Риггс, 1998, 2-ой взвод». Прислонившись к пыльной кирпичной стене, он долго смотрел на татуировку, пока от усталости не провалился в сон.

...И снилась человеку его молодость, когда он жил в прекрасном городе, с зелёными парками и высокими зданиями из стекла. Он ходил по дорогам, не изуродованным взрывами, и земля ночью совсем не мерцала таким привычным бледно-призрачным светом. Никто не продавал крысиные отбивные — да и сами крысы были поменьше, а не по колено. Но самое главное — вокруг никто не таращил на Саймона белёсые глаза, и люди не плевались в него едкой зелёной слизью, мальчишки не били его своими когтистыми руками, прохожие не хлестали по спине скользкими щупальцами, и никто не обзывал его уродом.

Потому что тогда, много десятилетий назад, до Бомбы С Тремя Лепестками На Боку, все люди были такими, как он.