Карманные часы

Своё детство я провёл в страшном голоде. Из пяти братьев и сестёр я был самым старшим, и потому не прикасался к еде, пока они не отобедают. Война приближалась к нам со стороны побережья, а наши урожаи неумолимо скудели. Вся съестная дичь либо покинула округу, либо уже была зарублена другими деревенскими семьями.

Мой отец был человеком весьма рациональным и предусмотрительным, поэтому мы держали двух наших последних кур в живых до самой осени, когда трава и древесная кора либо попросту иссякли, либо стали совсем несъедобными. Соседи знали, что у нас есть куры, и отец был вынужден целыми ночами их сторожить. Ему пришлось убить одного мальчишку из близлежащего городка, который сошёл с ума от голода и попытался сжечь наш домик.

Впоследствии от курочек остались лишь кости, а потом и они стали хрупкими и похожими на кашицу после бесконечных варок, и родители попросили меня вместе с двумя братьями отправиться на сбор жуков и мышей-полёвок. Мы хотели есть, но пока ещё не голодали. Так было до первого похолодания. В тот день мы проснулись с осознанием того, что ничего пригодного в пищу у нас не осталось. Родители начали обсуждать неотвратимое: отец должен был пойти к побережью и продать одному из, пусть и пьяных в стельку, зато высокооплачиваемых солдат дедушкины карманные часы. В нашем доме больше не было никаких ценностей — ничего, что сгодилось бы для дальнейшего семейного наследия.

Я не хотел, чтобы отец уходил: боялся, что без него нагрянет война, а я был слишком мал и слаб для того, чтобы защитить нашу семью. Я упрашивал его остаться, но он был неумолим и пообещал вернуться через пару недель. Мне было так страшно… и, пока мама паковала отца в дорогу, я умышленно наступил на часы и сломал их, а потом положил обратно в папин прогнивший стол.

Мама не прекращала плакать в течение нескольких дней. Отец всеми силами пытался её утешить. Они вместе отдирали слои кожи от отцовских ботинок, чтобы сварить их. На следующий вечер мама нашла мёртвую крысу и сварила её в талой воде, чтобы избавиться от заразы. А на ужин следующего дня мама накормила нас крысятиной.

Той ночью мой младший брат Альберт никому не давал уснуть, рыдая от голода. Он молил Бога вернуть наш былой сад и скот, вернуть рагу из говядины, пирожки и ягнятину. От его слов все наши желудки начали стонать, и он прекратил нас пытать, лишь когда я накричал на него с просьбой замолчать. Из соседней комнаты был слышен мамин плач.

Отец несколько часов подряд поглаживал безутешного Альберта по голове, а потом вернулся в комнату к маме, закрыв за собой дверь. Альберт не прекращал стонать до самого рассвета. Было слышно, как отец возился с часами, пытаясь их починить. Страх войны уже давно угас на фоне невыносимого голода, и я искренне надеялся, что у отца всё получится.

Он работал над часами весь день, с утра до вечера. Селия, одна из моих сестёр, нашла мёртвых сверчков в стенах заброшенной пекарни. Пока мы с хрустом их поедали, отец вышел из спальни вместе с мамой. Он улыбался, и такой улыбки я не видел на его лице с момента рождения моей самой младшей сестрёнки. Отец счастливым голосом объявил, что починил дедушкины часы, а также о том, что солдаты устроили лагерь неподалёку. Он пообещал, что уже через три дня будет дома, имея при себе морковку, ягнятину и пирожки, которых нам хватит на целый год вперёд!

Мы начали хлопать в ладоши, услышав радостную новость, которая тогда казалась чем-то чуждым и непривычным. Отец поручил нам подыскать для мамы какие-нибудь миловидные безделушки, чтобы она могла накрыть для нас праздничный стол. На следующее утро он дал нам пожевать кусок резины с маминой обуви, поцеловал каждого и поклялся вернуться так скоро, что мы не успели бы оглянуться.

Весь день мы собирали лошадиные подковы и осколки битого стекла, а затем надели подковы на обрубок бечёвки, чтобы подвесить их над столом в качестве украшения. Ещё мы к свободным кончикам бечёвки привязали осколки стекла, надеясь, что они будут сиять в бледном свете кухонной лампы. Домой мы двинулись к закату, довольные проделанной работой и находясь в предвкушении завтрашнего дня.

Дом ещё не показался в поле зрения, а я уже учуял целый букет из ароматов: лук, куриный бульон, ягнятина, даже конфеты! Я рванул вперёд, к еде, по пути роняя всё, что мы успели насобирать. Распахнув дверь, я увидел маму, стоящую перед печью — она готовила в тихом благоговении. Я крепко обнял её и спросил, не вернулся ли отец домой.

— Да, малыш. Ему повезло встретить богатого наёмника по пути, который без всякого торга купил часы твоего дедушки.

Я обнял её ещё крепче и уселся за стол, пока остальные дети, запыхавшись, заходили в дом. Они быстро расселись по местам, преисполненные нетерпения. Отец вышел из спальни и занял своё место. Мама уже подносила блюдо с варёной ягнятиной, посыпанной приправами и исходившей паром. Она одобрительно кивнула, и мы начали руками поедать сочное мясо, хватая его прямо из общей тарелки.

После ужина мы разлеглись по кроватям с животами, наполненными до отвала. Никто не сказал ни слова с начала трапезы. Мы досыта наелись и на следующий вечер, и после него, и после. Но постепенно вместе с запасами пищи начало иссякать и мамино здоровье. С каждым днём в ней оставалось всё меньше жизненных сил, и в конце концов дошло до того, что мы с братьями и сёстрами дрались друг с другом, стремясь урвать кусок сырого мяса, а наша обессиленная мать понуро лежала неподалёку.

Снова наступил голодный вечер. Счастье, одурманивавшее меня, стало угасать, и мои воспоминания о прошедших днях начали проясняться. Я вспомнил, что ягнятина, которую я так бешено поедал, была чересчур сладковатой, а слабые, практически неуловимые нотки в её запахе, которые я всё же приметил, были мне незнакомы.

Кажется, мама ничего не ела с того момента, как отец вернулся с провизией. Вместо этого она каждый раз неподвижно сидела за столом, молча глядя на мясо, которое мы потребляли с бешеным аппетитом.

А отец? Я не слышал его голоса с того утра, когда он ушёл из дому. Его стул был пустым. Моя память постепенно восстанавливалась, и вскоре ко мне пришло осознание того, что отца не было ни на одном из недавних ужинов. В последний раз он сидел за столом, когда срезал с маминой обуви резину.

Я долго не мог заснуть, пленённый голодом и страхом. На следующее утро я спросил у мамы, куда подевался отец, и она ответила, что он ушёл служить в армию, а затем отправила нас обдирать кору с кустов. Отец так и не вернулся.

Наверное, тогда я не догадался о произошедшем просто потому, что одна мысль о подобном казалось отвратительной и невозможной. А ещё я был чрезвычайно голоден. Но вскоре мама скончалась и перед смертью открыла мне всю правду. В своём скромном завещательном списке она упомянула маленькую коробку, в которой не оказалось ничего, кроме сломанных карманных часов.

Должно быть, мама хотела, чтобы я помнил. О том, как наш единственный шанс на выживание был мной же и уничтожен. О последнем любящем объятии отца перед тем, как он выслал нас на сбор украшений для стола. О вкусе слегка зачерствелого сероватого мяса. Гнилостный запах, которым веяло от маминой спальни и который с каждым днём становился всё сильнее.

Ради своей семьи мой отец пожертвовал всем, чем было возможно. На протяжении своей дальнейшей жизни я непрестанно сокрушался о том, что у меня не осталось ничего на память о нём. Никакого наследия, которое я мог бы передать будущим поколениям.

Зато теперь у меня есть эти часы. И я ни за что не отдам их своим детям. И не потому, что их стекло расколото. Не потому, что механизм раскрошен в прах.

А потому, что на этих часах лежит проклятье, которое я вынужден нести с собой до самой смерти… ведь сладковатый запах мяса так и не выветрился из их блестящего металла.