Солнцеворот — так раньше называли дни солнцестояния. В наше время это архаичное слово известно немногим, но я узнала о нём от рассказов прабабки до того, как пошла в школу. Если бы она сейчас была жива, ей было бы далеко за сто лет. Даже в моём детстве она была такой старой, что с неё сыпался песок. Прабабушка прожила долгую беспокойную жизнь, исколесив всю страну Советов от края до края, была замужем не раз, освоила с десяток профессий и даже провела несколько лет в тюрьме по обвинению в растрате. Я помню её сидящей на кресле в углу гостиной, сморщенную и седую, с кожей такой желтой и прозрачной, что казалось, будто её можно проткнуть насквозь случайным касанием пальца. Днём её разум оставался ясным, и она с удовольствием наблюдала за нашими шумными детскими играми, но иными вечерами рассудок прабабки слабел, и она негромким бормотанием делилась незнамо с кем рассказами из своей молодости, опустив дряблые веки и положив на колени руки со вздувшимися зелеными венами и давними отметинами от ран на кистях. Я была единственной из всего нашего жизнерадостного выводка, кому были интересны её истории. Старушка говорила о Сталине, о войне, о том, как она проводила сразу трёх сыновей на фронт (вернулся живым только один, наш дед), о своих скитаниях по стране, тюремном быте, вспоминала друзей и врагов, которых я не знала, иногда с кем-то ругалась за какие-то утерянные драгоценности. Но чаще всего она говорила о днях солнцеворота. В каких бы закоулках минувших времен ни витал её ум, рано или поздно она возвращалась к этому воспоминанию — и каждый раз я чувствовала, как кровь стынет у меня в жилах. Эта история чем-то отличалась от остальных воспоминаний, хотя голос рассказчицы, которым она произносила почти бессвязные слова полушепотом, не менялся. Солнцеворот, говорила она, длился в ту зиму долгие и долгие дни. Солнце всходило и заходило, не меняя своего положения на небе: в высшей точке в полдень оно лишь чуть поднималось над горизонтом. Прабабушка была совсем маленькой и смутно осознавала постигшую их беду. Долгий солнцеворот нагонял стужу и метели, и вскоре во всей деревушке не осталось пропитания. Запасы на зиму кончились, охотники же раз за разом возвращались из леса ни с чем — дичь, напуганная небывалыми морозами, ускакала далеко. Нескончаемый солнцеворот забирал одного жителя за другим. Прабабушка видела, как от голода распухли и умерли его братья, сестры и мать. Шамкая беззубым ртом, она рассказывала, как в очередной сумеречный день отец в слезах укутал её в тулуп и отнёс в дом на краю деревушки, как она потеряла сознание уже на крыльце, почуяв странный жженый запах, которым потянуло из-за открывшейся двери. Перед этим прабабушка в последний раз посмотрела на низкое холодное солнце, чтобы больше никогда его не увидеть — очнулась она в другом месте, на зеленой лужайке, насквозь пропитанной летней жарой, и люди, которые нашли её и накормили, с которыми она стала потом жить, были совсем не похожи на людей из её деревни. Закончив рассказ, старушка обычно изгибала сухие губы в странной улыбке и принималась раскачиваться назад-вперёд в кресле. Мне в который раз становилось жутко, но я убеждала себя, что у прабабки просто помутнение из-за старческого маразма, и к утру ей станет лучше — она вынырнет из своих нелепых фантазий в настоящий мир. Так бывало всегда. Я успокаивалась, проникаясь жалостью к старой женщине, и бережно накрывала её колени пледом, стараясь не задеть худосочные пальцы. Лишь много лет спустя, уже став взрослым дипломированным врачом, я однажды поняла, откуда были эти странные следы на кистях. Такие отметины могли остаться только в случае ампутации пальцев. Тем не менее, пальцев у прабабушки на обеих руках было по пять.
короткиев детстведругой мирстранные люди
