Завывание сирены, как стая голодных комаров, кусало слух, проникая не просто в кости, а в самый костный мозг, вызывая неприятное ощущение, будто кто-то играет на нервах как на дешевой балалайке. Красные аварийные огни, будто пьяные черти, отплясывали джигу на стальных стенах нашей «подводной консервной банки», отбрасывая тени такие зловещие, что им позавидовал бы сам граф Дракула. Я сидел, прижавшись к переборке, словно улитка к своему домику, и смотрел на спасателей, прибывших на борт нашего «Тритона» – подводной лодки, которая, казалось, навсегда разучилась всплывать. В их глазах плескалось сочувствие, смешанное с таким густым, липким ужасом, что можно было мазать на хлеб. Они знали. Знали, что «Тритон» теперь – проклятое место, что-то вроде подводного дома с привидениями, где вместо простыней развешаны обрывки человеческой психики.

«Лейтенант, дышите глубже. Вы в относительной безопасности,» – услышал я сквозь звон в ушах, который, казалось, образовал собственный металлургический завод прямо у меня в голове. Голос капитана спасательного судна звучал приглушенно, будто он вещал из другой галактики.

«Безопасность?» – прохрипел я, сплевывая кровь с привкусом машинного масла и отчаяния. – «Какая к черту безопасность? Здесь только смерть… и плохое освещение. Да и вообще, разве это безопасно, торчать тут, когда вокруг плавают тонны воды и непонятно что еще?»

Меня вытащили на палубу спасательного судна, как мешок с картошкой. Врачи кружили вокруг меня, словно чайки над выброшенной рыбой, задавали вопросы, на которые у меня не было сил отвечать. В голове крутились последние дни на «Тритоне» – дни, которые превратились в вечность.

Всё началось с Петренко. Сержант Петренко, наш кладовщик. Парень как парень, разве что немного угрюмый. Любил порассуждать о смысле жизни, сидя в кладовке с банкой соленых огурцов и томиком Ницше. Потом он как с цепи сорвался. Стал ворчливым, огрызался на команды, как голодный пес на кость, а однажды чуть не перепутал красную кнопку с зеленой, за что и был отправлен в «карцер», он же изолятор, до выяснения обстоятельств.

Ночью начался апокалипсис.

Проснулся я от крика. Не просто крика, а вопля, от которого лопнула пара лампочек и выпала пломба. Мы с офицерами сорвались с мест и помчались к изолятору. Дверь вынесло так, словно ее протаранил паровоз, а Петренко… Петренко тю-тю. Испарился.

Первая мысль – сбежал. Решили, спрятался где-то на борту, решил сыграть в «прятки со смертью». Обыскали каждый отсек, каждый угол, каждую каюту, заглянули даже в гальюн (мало ли, вдруг там медитирует). Но Петренко как сквозь землю провалился. А потом начали пропадать люди.

Первым исчез боцман Семеныч. Он заступил на вахту в машинном отделении и… растворился в ночи, как сахар в чае. Нашли только его фуражку, которая валялась посреди залитого маслом пола, и странный след, похожий на отпечаток огромной лапы. Затем пропал радист Валера. Его крики, полные отчаяния и матерных слов, слышали все. Когда мы ворвались в радиорубку, там была тишина. Аппаратура разбита вдребезги, на стенах – кровь, а на столе – недопитая бутылка «Столичной» и записка: «Я слишком много знал».

Тогда мы поняли: Петренко не просто сбежал. Он мутировал. Превратился в подводного монстра, в помесь Ницше с Ктулху, в ходячий кошмар с солеными огурцами в кармане.

Он был везде и нигде. Мы слышали его дыхание в вентиляционных шахтах, видели его тень в перископ, а однажды он даже подменил сахар в моей чашке на соль. Он играл с нами, как кот с мышкой, нагнетая атмосферу всеобщего психоза.

Мы организовали поисковые отряды, вооружились гаечными ключами и швабрами, но Петренко был неуловим, как подводная лодка в стоге сена. Он знал каждый уголок этой железной кишки, каждую потайную дверь, каждую дырку. Он стал сильнее, быстрее, злее, чем самый злой налоговый инспектор.

Ножи гнулись о его шкуру, как фольга. Удары его только смешили. Он двигался со скоростью торпеды, нападая из темноты, словно призрак коммунизма.

Мы загнали его в торпедный отсек. Заблокировали все выходы, приготовились к финальной битве. Вооружились огнетушителями и матерными словами. Но когда ворвались внутрь… там было пусто. Только запах огурцов и отчаяния витал в воздухе. И надпись на торпеде: «Бог умер. Подпись: Петренко».

С каждым днем нас становилось все меньше и меньше. Страх парализовал нас, лишал воли к жизни. Мы превратились в подводных тараканов, ожидающих своего часа. Некоторые начали проповедовать теорию полой Земли, другие – петь советские песни.

Капитан, последний оплот здравого смысла, отдал приказ затопить один из отсеков, надеясь выманить Петренко. Но это не помогло. Он просто исчез, словно растворился в воде, как аспирин. Наверное, научился дышать жабрами, или отрастил себе плавники.

В конце концов, остался только я. Забаррикадировался в рубке, молился всем известным богам, читал Ницше (пытаясь понять, что Петренко в нем нашел) и ждал смерти.

А потом я услышал его.

Тихий, скребущий звук из-за двери. Будто кто-то пытался открыть консервную банку тупым ножом. Звук становился все громче и громче, перерастая в яростный стук. Я знал, что это конец. Финита ля комедия.

Дверь не выдержала. Распахнулась с грохотом, и в рубку ворвался ОН.

Это был Петренко, но это был уже не тот Петренко, которого я знал. Его глаза горели безумным огнем, кожа была бледной и скользкой, словно у морского огурца. Улыбался, обнажая зубы, превратившиеся в акульи клыки.

«Ну здравствуй, лейтенант!» – прорычал он голосом, похожим на скрежет металла. – «Соскучился? А я вот тут философскую диссертацию написал. Хочешь послушать?»

Он бросился на меня, но я успел увернуться. Схватил огнетушитель и со всей силы ударил его по голове. Он пошатнулся, но не упал. Только посмотрел на меня с укоризной:

«Некультурно, лейтенант. Интеллигентные люди так не поступают.»

Он схватил меня за горло своими когтистыми руками и поднял в воздух, как воздушный шарик. Я задыхался, чувствуя, как жизнь покидает меня. Смотрел в его безумные глаза и понимал, что это конец. Вот она, подводная могила.

Но потом произошло чудо. Лодку содрогнуло от удара. Спасатели! Они пробили корпус!

Петренко отпустил меня, словно горячую картофелину, и обернулся. Зарычал, как раненый зверь, и бросился к пролому. Попытался вылезти наружу, но спасатели открыли огонь из автоматов.

Я видел, как пули прошивают его тело, но он продолжал двигаться. Словно это его только бодрило. Наверное, выработал иммунитет к свинцу.

И вот, когда он почти выбрался наружу, лодка снова содрогнулась. Второй взрыв. На этот раз более мощный. Все как в тумане.

…

«Лейтенант? Лейтенант, вы меня слышите?»

Я пришёл в себя. Передо мной стоял врач.

«Что… что случилось?» – прохрипел я.

«Вы в безопасности,» – ответил врач. – «Мы вас спасли. Ваша лодка уничтожена.»

«А Петренко?» – спросил я, чувствуя, как мурашки бегают по коже. – «Он… он мертв?»

Врач замялся.

«Мы не нашли его тела,» – сказал он. – «Мы обыскали все обломки, но его там нет. Как и тел остальных членов экипажа.»

Я похолодел.

«Вы хотите сказать, что он… он жив? Он где-то там, в море?»

Врач ничего не ответил. Просто посмотрел на меня с сочувствием и предложил успокоительное.

С тех пор прошло много лет. Я живу на берегу моря, в маленьком домике, окруженном кактусами и книгами Ницше. Я так и не смог вернуться к нормальной жизни. Боюсь воды. Боюсь темноты. Боюсь, что однажды услышу скребущий звук за своей дверью.

Я знаю, что Петренко где-то там. Где-то в глубине, в холодной и темной бездне. Ждет своего часа. Учит морских чертей философии и питается солеными огурцами. Он станет сильнее и безумнее. И когда-нибудь вернется. Чтобы завершить свой экзистенциальный эксперимент. И тогда… тогда ад повторится. Но на этот раз с улучшенной звуковой системой и более качественным освещением. И я знаю, кто будет главным героем этого подводного шоу ужасов.