«Многие мои произведения так или иначе посвящены вопросу сохранения личности, — замечает Моррелл, — страху пройти по неправильному коридору, войти в неправильную комнату и увидеть опасно непривычную версию реальности. Часто эта тема реализовывается на фоне красочных пейзажей. Много лет назад, читая историческую книгу об освоении американского Запада, я узнал, что по весне, когда земля начинала оттаивать, змеи иногда проваливались с покрытых дерном крыш в фермерские дома, пугая их обитателей. Этот образ мне запомнился и настойчиво просился в текст. Автор не уточнял, о каких именно змеях идет речь, но я знал, что это должны быть гремучие змеи, и знал, что они должны появиться в начале рассказа, как прелюдия к чему-то более страшному, что будет ожидать семью пионера. Но каким станет этот дальнейший ужас? Шли десятилетия, и ответ на этот вопрос все ускользал от меня, пока в прошлом декабре по равнине в Нью-Мексико, где я живу, не пронеслась снежная буря. Обычно вокруг своего дома во всех направлениях я вижу горы, но в тот ненастный вечер видимость исчезла практически полностью. Прислушиваясь к потрескиванию камина, я выглянул в окно гостиной. На закате снегопад казался еще более густым, но вдруг я заметил за окном быстрое движение, промелькнувшую тень, потом еще одну и еще. А затем движение разом прекратилось. Возможно, это была всего лишь игра моего воображения. И все равно этот случай заставил меня поволноваться, и в результате сложная цепочка ассоциаций навела меня на мысль о последующем кошмаре, с которым в задуманной мною истории и пришлось столкнуться семье пионера Запада и в особенности одной храброй девочке».

Папа был умным. Весной, когда дерн на крыше начал оттаивать и в дом повалились змеи, он подвесил под потолком одеяла, чтобы ловить их. Больше всего там было сосновых змей, но иногда попадались и гремучие. Они издавали такие звуки, как будто кто-то тряс коробочку с зернышками. Папа сказал, что они после спячки еще сонные, поэтому он и не боялся к ним подходить. Каждое одеяло он свернул, вынес на дальний конец выгона и вывалил их извивающееся содержимое в наш ручей. Из-за того что в горах таял снег, вода в ручье поднялась, сделалась быстрой и унесла их с собой. На всякий случай папа запретил нам подходить к ручью ниже по течению от того места, куда он бросил змей. Мама хотела перебить их, но папа сказал, что они слишком сонные и не опасны для нас, а убивать то, что убивать незачем, нехорошо.

Змеи падали с потолка, потому что папа пристроил хижину к склону холма. На балки крыши он положил дерн и присыпал его сверху землей. Под такой крышей летом было прохладно, а зимой тепло. Еще она защищала нас от ветра, который носился по долине в плохую погоду. Со временем на ней выросла трава, но, пока земля наверху была мягкая, в ней любили прятаться змеи. Перед тем как упасть, змеи сначала шевелились, и мы всегда слышали этот звук. Это становилось предупреждением. И их было немного. И падали они только несколько недель весной.

Папа был очень умным, он делал самое лучшее мыло во всей долине. Все знали, как делать мягкое мыло. Для этого нужно полить водой золу, чтобы растворить в ней поташ. Потом пропустить воду через слой соломы, чтобы убрать из нее всю грязь. Добавить воду с поташом в кипящий животный жир. Дождаться, пока они остынут, и собрать пену. Это и будет мыло. Но на нашем участке имелось обнажение залежи соли, и папа стал экспериментировать: он добавил соль в кипящую воду и жир. Когда смесь остыла, она затвердела. Еще папа добавлял в мыло песок, и все думали, что в этом его секрет, но никто не мог изготовить твердое мыло, как у нас, потому что настоящий секрет был в соли. Папа взял с нас слово никому об этом не рассказывать.

Мы держали десять кур, лошадь, корову, овцу, собаку и кошку. Собака у нас была породы колли. И она, и кошка сами к нам пришли в разное время. Откуда они появились, мы так и не узнали. Еще мы разводили латук, горох, морковь, фасоль, картошку, помидоры, пшеницу и тыкву. Когда к нам на огород повадились кролики, нам пришлось построить прочный забор. Но птиц, которые клевали зерна, это не останавливало, поэтому папа выменивал твердое мыло на ткань и ставил навесы. Птиц они отпугивали, а кроликов, которые все равно пытались пробраться за забор, папа убивал. Он говорил, что их нужно убивать, чтобы спасти огород. К тому же их мясо очень вкусное, если его потушить.

Мы никогда не голодали. Папа вырыл под хижиной подвал, и всю зиму мы ели морковь, картошку и тыкву. Мама заготавливала на зиму горох и фасоль. Папа научил ее запечатывать воском крышки. У нас даже была старая яблоня, которая росла там еще до того, как мы поселились в долине. Мама делала самые лучшие яблочные пироги, и яблок было столько, что хватало даже на зиму. Мы все работали. Папа показал нам, что нужно делать.

Жаркими летними ночами, когда они с мамой учили нас читать по Библии, мы иногда слышали вой в горах. Ау-ау-ау-аууу. Они выли на луну. «Божьи собаки, — сказал как-то папа. — Так их называют индейцы». «Почему?» — спросила Джудит. «Потому что они почти невидимые, — ответил папа. — Только Бог может их увидеть». «А как они выглядят?» — спросил Дэниел. «Глупый, — сказала я, — если только Бог их видит, откуда кто-то может знать, как они выглядят?» «Но пару раз люди их все же видели, — вставил отец. — Они коричневые. У них заостренные уши и хвосты с черными кончиками». «А они большие?» — спросила Джудит, сидевшая у него на коленях. «Чуть больше Честера», — ответил папа. Так звали нашу собаку. «Весят они примерно тридцать фунтов, — рассказывал папа. — Они немного похожи на обычных собак, но отличаются от них тем, что во время бега хвосты у них опущены, а собаки бегают с поднятым хвостом». «Похоже, кто-то хорошенько их рассмотрел», — сказала тогда я, и папа кивнул. «Я видел одну, давно, — сказал он. — До того как познакомился с вашей матерью. Я сидел один у костра. Она вышла из ночи и уставилась на меня из темноты с другой стороны костра. Наверное, ее привлек запах кролика, которого я жарил. Постояв там немного, она ушла. Но прежде чем раствориться в темноте, обернулась и посмотрела на меня через плечо укоризненно, как будто винила в чем-то». «Ты испугался?» — спросил Дэниел. «Пора спать», — сказала мама и посмотрела на папу. «Нет, — сказал папа, — я не испугался». Тогда было полнолуние, и вой доносился с холмов несколько часов.

На следующий год не пошли дожди. У остальных фермеров пересохли колодцы, и им пришлось сниматься с места. Но растаявшего снега с гор хватило, чтобы наполнить наш ручей, и этой водой мы поливали огород. Однако осинам на склонах этого было мало. Они совсем высохли, и бывало, что из-за молний начинались пожары. По ночам склоны гор озарялись красным мерцанием. В долину опускался дым. Джудит было трудно дышать. Наконец пошел дождь. «Господь смилостивился», — сказала мама, наблюдая за тем, как ливень разгоняет дым и гасит огни в горах. Утром после первого сильного мороза в хижину вбежал Дэниел. Лицо у него было совсем белое. «Папа, идем скорее!» — закричал он. Наша овца лежала посреди луга с растерзанным горлом. Живот ее был разодран. Кругом валялись окровавленные клочки шерсти. Остальные животные дрожали в стороне. Я видела, как у папы на шее вздулись вены, когда он побежал на холм. «На ночь закроем корову и лошадь в загоне у хижины, — сказал он. — Тут еще осталось мясо. Рут, — обратился он ко мне, — сбегай домой, принеси топор и нож. Мы с Дэниелом разделаем тушу. Принеси ножницы, — сказал он маме. — Снимем с нее шерсть».

На следующий день утром папа велел нам сидеть дома, а сам пошел проверять оставшуюся живность. Не возвращался он долго. Мама то и дело подходила к нашему единственному окну. Я слышала, что папа во дворе копал землю. Когда он пришел, лицо у него было хмурое. «Кур больше нет, — сказал он. — Всех перебили. — Он повернулся к маме. — Остались только головы и перья. Тебе даже на суп не хватит. Я их закопал». «А яйца?» — спросила мама. «Нет», — ответил он.

Вечером папа зарядил ружье, надел куртку и пошел в сарай, где стояли лошадь и корова. Ау-ау-ау-аууу. Я посмотрела на потолок и прислушалась к вою. Но они были далеко. Эхо воя перекатывалось от одного края долины до другого. Когда на следующее утро папа вернулся, дул холодный ветер и срывался снег. Виду него был усталый, но в голосе чувствовалось облегчение. «Похоже, они ушли», — сказал он, кладя ружье на полку. «Продадим мыло и купим новых кур», — сказала мама, подавая ему чашку кофе.

К полудню стало еще холоднее. Облака облепили горы. «Судя по всему, ранняя зима пришла», — заметил папа. «И слава богу, — сказала на это мама. — После такой засухи горам нужна влага. Ручью нужен талый снег». За ужином мы услышали, как во дворе заскрипело дерево и заржала лошадь. Папа бросил вилку и схватился за ружье, которое не разряжал. Мама протянула ему фонарь. В окно мы смотрели, как фонарь раскачивался из стороны в сторону в темноте, когда папа бежал к загону рядом с сараем. Продолжая бежать, он миновал забор. Светлая точка становилась все меньше и меньше, а потом и вовсе потерялась в темноте. Я прислушалась к ветру и вздрогнула от испуга, когда раздался выстрел. После этого снова был слышен только ветер, разгонявший снег. Мама, всматриваясь в темноту за окном, что-то прошептала. Мне кажется, она сказала: «Прошу, Господи!» Мы ждали. «Рут, принеси Дэниелу куртку и фонарь, — сказала мне мама. — Он должен пойти проверить, не нужна ли папе помощь». Но Дэниелу не пришлось никуда идти. «Смотрите», — сказала вдруг Джудит, приподнимаясь на цыпочки и показывая пальцем. Через окно мы увидели точку света. Она увеличивалась, раскачиваясь в руке папы. Когда он вошел, холод наполнил комнату. Джудит закашлялась. Папа запер дверь и поставил фонарь. «Что-то так напугало лошадь, — сказал он, — что она выскочила за ограду и попыталась убежать». «Попыталась?» — спросил Дэниел. «То, что напугало лошадь, поймало ее. Но там и есть особо нечего было. Когда я выстрелил, они убежали». «Кто они?» — спросила я. «Не нужно пугать детей», — сказала ему мама. «Они должны знать, чтобы вести себя осторожно», — возразил папа. «Мы и так ведем себя осторожно», — сказала мама. «Нужно быть еще осторожнее», — снова возразил папа. «Кто они, папа?» — повторила я. «Думаю, я видел пятерых», — ответил он. Джудит закашлялась. «Кого? — спросил Дэниел. — Божьих собак? Они бежали с опущенными хвостами?» Папа кивнул и сказал: «Только теперь это собаки дьявола. Кажется, одну из них я ранил. Я нашел кровь на снегу. Но, может быть, это кровь лошади капала с их зубов». Все сидели неподвижно. «Джудит, сходи за топором и ножом, — велел папа. — Мы с Дэниелом разделаем лошадь, пока они не вернулись». «Разделаем?» — переспросила Джудит. «Мы что, будем есть лошадиное мясо?» — ужаснулся Дэниел. «Это просто мясо. — Когда зима приходит так рано, нам нужна вся еда, какую можно найти».

Окруженные темнотой, мы с мамой, дрожа, держали фонари, пока папа и Дэниел разделывали лошадь. Папа велел нам быть начеку и внимательно смотреть по сторонам, чтобы заметить, если они вернутся. Завернутое в одеяло ружье лежало рядом с ним. Только Джудит не работала. Ее била такая дрожь, что она не могла держать фонарь на холоде. «Смотрите, какие следы лап на снегу», — сказал Дэниел. «Я видел, — кивнул папа. — Неестественные». Я оторвала взгляд от темноты и посмотрела на следы. Никогда не видела ничего подобного. Они были похожи на огромные капли растопленного воска. И все разного размера, большие, причудливые и беспорядочные. «Рут, следи за темнотой», — сделал мне замечание папа. Мы сложили большие куски лошадиного мяса в джутовые мешки и понесли в яму, которую папа вырыл у хижины. Там уже лежало мясо овцы. Папа накрыл яму досками и придавил их сверху камнями. «При таком холоде мясо замерзнет и сможет пролежать всю зиму, — сказал папа. — По крайней мере, мы не умрем с голоду». «А как же корова?» — спросила мама. «Загоним ее на ночь в сарай», — ответил папа.

Вернувшись в хижину, мы увидели, что Джудит сидит у очага и кашляет. Огонь ревел, но она все равно никак не могла согреться. Лицо у нее раскраснелось. «Кто-нибудь видел Честера?» — спросила она. Я задумалась. Последний раз собаку я видела еще утром. «И где кошка?» — прибавила Джудит. Я посмотрела на остальных. Они хмурились. «Они что-то почувствовали и убежали?» — задумчиво произнесла мама. «Они должны были очень сильно испугаться, чтобы убежать», — сказал Дэниел. «Может, они и не убегали вовсе», — подумала я. Ау-ау-ау-аууу. Мы повернулись к окну, в которое бил снег, и прислушались к вою. Они были совсем недалеко. «Заварю кофе. Согреемся», — сказала мама. Ау-ау-ау. Вой теперь звучал еще ближе. Папа перестал расстегивать куртку. «Лучше я побуду ночью в сарае с коровой», — сказал он. До рассвета оставалось всего несколько часов. Из-за облаков и снега утренний свет казался серым. Пока Джудит кашляла, я выглянула в заледеневшее окно и увидела, как папа выходит из сарая, который был достаточно большим, чтобы вместить его, корову и тюки люцерны, сложенные у дальней стенки. Папа показался мне бледным. Напряженным. Плечи его поникли. Тогда я впервые подумала о нем как о старом человеке. Он осмотрелся по сторонам, держа наготове ружье. Потом помахал мне, чтобы я выходила доить корову и заниматься обычной повседневной работой.

День прошел незаметно. Вечером Дэниел пошел с папой в лес в самом конце долины, они собрали несколько вязанок хвороста и потащили их обратно. Ружье они захватили с собой. Я стирала и помогала тушить баранину, пока мама обтирала Джудит губкой, смоченной в талом снеге, чтобы уменьшить жар. «Во всей долине только у нас дым из трубы поднимается», — сказал папа, когда они с Дэниелом вернулись. В окно было видно, что снова пошел снег. Снежинки липли на стекло. Мама оторвалась ото лба Джудит. «Должно быть, больше людей уехало, чем мы думали, — сказала она. — Кто знает, может, потому эти твари сюда и повадились». «После засухи и пожаров в горах не осталось добычи, — сказал папа. — И остальные фермы брошены. Во всей долине скотина только у нас осталась».

После ужина Дэниел надел куртку и взял с полки ружье. «Папа, ты две ночи провел в сарае, теперь моя очередь». Ау-ау-ау-ау-аууу. В темноте я прислушалась к вою. Кашель Джудит все не унимался, и мама пошла делать чай из коры, который, как сказал папа, должен был уменьшить жар. Я услышала, как она тихо произнесла: «Может быть, и нам лучше было уехать».

Утром, перед самым рассветом, я, вздрогнув, проснулась от звука выстрела.

«У меня все хорошо! — донесся из сарая крик Дэниела. — Вышла луна, и я их заметил! Пять собак, как ты и говорил. Одна хромала! Наверное, та, которую ты ранил, папа. Я попал в нее. Остальные убежали».

Мы все, кроме Джудит, оделись потеплее и вышли посмотреть, что подстрелил Дэниел. Небо было синим и холодным. Выглянувшее солнце блестело на снегу, отчего приходилось щуриться. От мороза онемели щеки. Мы вывели корову в загон рядом с сараем и покормили. Потом прошли ярдов сто по следам лап и увидели что-то в снегу. «Хороший выстрел, — похвалил папа Дэниела. — В темноте, после бессонной ночи, на таком расстоянии». Дэниел засиял от удовольствия. «Мне помогала луна, но все равно спасибо», — сказал он. Снег вокруг убитого существа покраснел. Само существо было коричневым, с заостренными ушами и черным кончиком хвоста, как и описывал папа. Острые зубы были оскалены, как будто оно умерло, рыча. Холодный ветер гнал по земле тучки снега. «Сказать трудно, но, по-моему, у нее дырка от пули на передней правой лапе», — неуверенно промолвил Дэниел. «Наверное, это от моего выстрела, — сказал папа. — А вот твой, в груди. От него она и умерла».

А сказать было трудно, потому что животное было истерзано: брюхо вспорото, из левого бока вырван кусок. «Проклятые твари сожрали одну из своих!» — воскликнул папа. «Какие же они голодные», — сказала мама. «Не знал, что они бывают такими крупными, — удивился папа. — От носа до кончика хвоста тут все пять футов будет. Наверное, это помесь».

«Но ее не просто хотели съесть, — заметил Дэниел. — Что с ее лапами, ушами, мордой?» «Наверное, обгорели, когда в горах был пожар», — предположил папа. Я больше не могла смотреть и отвернулась. Лапы зверя были покрыты страшными шрамами и ожогами, как будто огонь выжег подушечки; шерсть опалена, уши изодраны. Нос был так обожжен, что даже потерял форму. «Этот, как видно, попал в огненную ловушку», — сказал папа. Ау-ау-ау.

Мы повернулись к ближайшему холму. «Днем? — удивился папа. — Они воют при свете дня? Никогда такого не слышал». Ау-ау-ау. «Они наблюдают за нами», — сказал Дэниел. «Да, — ответил папа. — Рут, достань нож, освежуем то, что осталось, — сказал он мне. — Даже если на шкуре шрамы, ее можно использовать. Ничто не должно пропадать, даже это. Кроме того, я хочу, чтобы они увидели, что мы с ними делаем. Чтобы знали, что нас нужно бояться». Мама сказала: «Ты говоришь так, будто они умные и могут думать». «Не сомневайся, они умные, — ответил папа. — Мне в детстве один траппер рассказывал, что эти твари охотятся стаей лучше, чем волки».

Вечером, под кашель Джудит, я ножом счистила со шкуры остатки мяса. Потом растянула ее на раме, как учил папа, чтобы шкура высохла, не съежившись. Мама снова напоила Джудит чаем с корой. Дэниел наточил нож и топор. Пока металл звенел о камень, я подошла к окну и посмотрела на лампу в сарае, где папа охранял корову.

Ночью умерла Джудит. Она все время кашляла, ее грудь ходила ходуном, и ей не хватало дыхания. Щеки сделались пунцовыми, но она продолжала бороться. Потом ее губы и лицо посинели, и спустя два часа она умерла. Мама, рыдая, прижала ее к себе. Дэниел не отрывал взгляд от пола. Я стояла у окна и смотрела на темный сарай.

Между хижиной и сараем темным пятном по снегу промелькнула тень. Потом еще одна. Вой слышался очень близко. Раздался выстрел, но мама его как будто не заметила и продолжала плакать. «У меня все хорошо! — крикнул из сарая папа. — Они убегают! Только на всякий случай не открывайте дверь!» Потом стало тихо, и ночную тишину нарушали только ветер и всхлипы мамы. «Нужно рассказать папе», — проговорила я. «Расскажем, когда рассветет, — ответил Дэниел. — Если мы расскажем ему сейчас, это Джудит не поможет». Мама начала тихонько молиться: «Если я пойду и долиною смертной тени…» Я подошла к ней и взяла ее за руку. «Бедная Джудит», — сказала я. Глаза мамы покраснели. «Не убоюсь зла», — прошептала она, прижимая ее к себе. Когда утром вернулся папа, он остановился в дверях и сразу понял, что произошло. Брови его сдвинулись, он подошел к маме, которая все еще держала Джудит, и опустился передней на колени. «Господи, дай нам силы», — тихо произнес он. В окно я увидела на снегу следы. Папа заплакал. Мне захотелось показать ему, какая я храбрая. «Я займусь делом, папа, — сказала я. — Пойду подою корову».

Куртка почти не согревала меня, пока я сначала доила, а потом кормила корову в стойле. Взяв вилы, я перебросила навоз на кучу у стойла. С вершины холма за мной наблюдали четыре коричневые точки.

Мама нарядила Джудит в ее лучшую одежду. Она называла ее «церковной одеждой», хотя в церкви мы не были уже два года. Папа положил Джудит на кухонный стол, и мы по очереди стали читать Библию. Про Иова и Лазаря, про воскресение Христово. Только мама не читала. Она плакала и не могла заставить себя читать. Потом папа с Дэниелом оделись и пошли в сарай за лопатами и киркой. Весь день до самого вечера они копали. Это напомнило мне о том, как они хоронили других моих сестру и брата, когда мы жили в другой долине. Могилу они вырыли в хорошем месте, возле яблони. Джудит это понравилось бы. Она любила яблоки. Земля замерзла так, что сделалась как каменная, и, когда Дэниел с папой вернулись в хижину, пот лился с них ручьем.

Ночь Дэниел провел в сарае с коровой. Мама все не отпускала руку Джудит. Мы с папой оставались рядом с ней. Мы снова помолились. Папа говорил о вечной жизни. Я думала, что услышу вой, но было совсем тихо. Даже ветер не гудел. Утром вернулся Дэниел. Никогда еще я не видела его таким измученным. Я сходила в сарай к корове, и потом мы произнесли последние молитвы. Лицо Джудит посерело. Казалось, она немного распухла. Папа вынес ее во двор, на мороз. Мы пошли следом. Мама плакала, и мы с Дэниелом поддерживали ее под руки. Когда папа положил Джудит в могилу, мама пробормотала: «Даже без гроба». «У нас нет досок», — сказал папа. «Ей так будет холодно», — прошептала мама. Папа с Дэниелом начали лопатами забрасывать в могилу землю. Мама не могла на это смотреть, и я повела ее в хижину. Папа принес несколько камней, приготовленных для ограды, которую он строил, и положил их на могилу. Дэниел пошел в сарай, и я услышала стук молотка. Через какое-то время он вышел с двумя ветками, сколоченными в форме креста. Папа воткнул крест в землю.

Той ночью папа остался в сарае. Утром мы услышали его крик. Мы с Дэниелом бросились к окну. «Нет!» — закричал папа и побежал к яблоне. «Нет!» — продолжал кричать он. Мы с Дэниелом поспешили во двор узнать, что случилось. Под яблоней по снегу были разбросаны комья земли, камни валялись в стороне. Могила была пуста. Голос папы надломился. «Я заснул! Нет! Я не хотел засыпать!» «Вечная жизнь», — промолвила мама. Я не услышала, как она подошла к нам сзади. Она не надела ни куртки, ни ботинок. «Джудит восстала», — сказала она. Широкая борозда в снегу уходила от могилы в сторону леса. По обе стороны от нее виднелись чудовищные следы лап. «Эти твари потащили ее туда», — сказал папа. Никогда еще я не слышала, чтобы он говорил таким голосом. Дэниел побежал в хижину за курткой, а потом они с папой пошли по следу. «Восстала», — снова сказала мама. Я помогла ей вернуться в дом. В окно я увидела, как папа и Дэниел скрылись в лесу.

Опять повалил снег. Я стояла у окна, напрягая глаза, чтобы хоть что-то рассмотреть. Я прислонилась к стене и, наверное, заснула, потому что меня разбудил порыв ветра. Дверь была открыта. Ветер заметал в хижину снег. «Папа! — закричала я. — Дэниел! Слава богу, вы вернулись! Я так волновалась!» Но никто не входил. Только снег продолжал залетать. «Мама?» Я повернулась к стулу у очага. Никого. «Мама!» Я кинулась к двери и увидела следы. Схватив куртку, я выбежала из хижины и захлопнула дверь. Снег быстро засыпал следы, но их все еще можно было различить. Они вывели меня к яблоне, но потом исчезли под снегом. «Мама!» — закричала я, но ветер затолкнул мой крик обратно мне в рот. Снег сделался гуще. В воздухе потемнело. Я хотела идти вперед, но не знала куда. Потом я поняла, что, если даже найду маму, не буду знать, в каком направлении возвращаться. Хижину я не видела. Мои следы почти замело. Пока они не совсем скрылись, я пошла обратно. Ветер дул такой сильный, что меня сбило с ног. Мне показалось, что я увидела движение какой-то невысокой тени. Я с трудом поднялась, побежала и неожиданно врезалась в ограду загона. Но теперь я хотя бы поняла, где нахожусь, и стала пробираться дальше. Увидев хижину, я прошептала: «Слава богу». Оказавшись внутри, я плюхнулась на пол у самого очага.

Проснувшись в темноте, я услышала их. Услышала испуганное мычание коровы, а потом опять все стало тихо, лишь ветер свистел. К утру снега намело на два фута. С большим трудом я добралась до сарая. Каким-то образом им удалось отодвинуть засов. Части туши коровы были разбросаны по всему сараю. В основном кожа, кости и кровь. Копыта. Голова. В ее широко раскрытых глазах застыл ужас. У сарая я увидела следы в снегу. Они шли друг за другом. Первый торил дорогу второму, второй — третьему и четвертому. «Не сомневайся, они умные», — говорил папа. «Следующей они съедят маму», — подумала я. Папу и Дэниела они, может быть, уже съели. Когда во всей долине больше ничего не останется, они придут за мной? Какое-то мгновение я не могла пошевелиться. «Что же мне делать?» — подумала я. А что бы сделал папа? Думай, как папа. Выходить из дома мне не нужно, поняла я. Дрова можно перенести в хижину. Мясо можно достать из погреба. В другом погребе были морковь, тыква, картошка и яблоки. Я могла бы оставаться в доме всю зиму. Мне понадобится вода, но если я буду осторожной, если буду открывать дверь нешироко, быстро хватать снег и тут же закрывать, они не успеют меня сцапать.

Я прорыла тропинку в снегу до накрытой досками ямы. На ней камни все еще оставались на месте. Наверное, потому что они были тяжелее, чем на могиле Джудит. От замороженной лошадиной туши я отрезала два больших куска. Остальное так задубело, что я даже не смогла добраться до овечьего мяса внизу. Куски я положила в угол хижины. Я собиралась наесться ими, прежде чем они загниют. Потом я принесла из сарая инструменты: лопату, кирку, молоток и вилы. Остаток дня ушел на то, чтобы принести запас дров в хижину. Коля дрова, я то и дело озиралась по сторонам. У меня ужасно разболелись руки. Вечер наступил неожиданно быстро. Я вернулась в хижину, отрезала от оттаивавшего мяса кусок и поджарила его на огне. Мясо было жестким и горьким, но мне было все равно. Поев, я заснула.

Ночью мне захотелось облегчиться. Я сходила в ведро, которое стояло в углу. Наутро в хижине стоял такой неприятный запах, что я решила вынести ведро во двор, но за ночь снега навалило уже на три фута. Я была всего-то на фут выше. К тому же я знала, что выходить опасно. Снег был усеян звериными следами. В темноте за открытой дверью сарая горели два глаза. Мне пришлось снова сходить в ведро, и запах стал еще хуже. Я понимала, что не смогу выносить его целую зиму.

Я задумалась: как бы поступил папа? Взяв кирку, я пошла в угол и стала рубить земляной пол. Лопатой я выгребала из ямы землю. Я так долго рубила и выгребала, что почти перестала чувствовать руки, но наконец вырыла яму достаточной глубины. В нее я вылила то, что было в ведре, потом присыпала сверху землей, и в яме еще оставалось полно места. Вдруг я услышала, как что-то скребется в противоположную стену. Наверное, они услышали, как я копала, и прорыли в снегу ход к основанию стены. Я приложила ухо к бревнам. Они пытались сделать подкоп, но умный папа, чтобы защитить хижину от наводнения, построил дом так, что стены его уходили в землю на два бревна. Я слышала, что они рыли когтями мерзлую землю, но там было слишком глубоко. Они рыли и рыли, но потом я перестала их слышать.

Снова пошел снег. Утром сугробы уже почти доходили до окна. Обезображенные лапы начали скрести стекло. Одно из этих созданий заглянуло в окно. Увидев его темные глаза, изорванные уши, оскаленную пасть на перекошенной морде, я подумала о дьяволе. Испугавшись, я захлопнула внутренние ставни. Да, мне было страшно и неприятно, но я закрыла ставни еще и потому, что это существо было очень умным, и мне не хотелось, чтобы оно видело, чем я занимаюсь. Я подошла к полке, на которой папа держал коробку с ядом, которым травил луговых собачек. «Мы должны убивать их, чтобы наши животные не ломали ноги, наступая на их норы», — говорил папа. Я взяла кусок мяса, разрезала его вдоль, натолкала внутрь яда и крепко сжала половинки. Подходя к двери, я услышала скрип прямо усебя над головой. Подняв глаза, я увидела, как под тяжестью земли и снега погнулись балки. «Нужно поторапливаться», — подумала я. Пока существо скреблось в окно, я подошла к двери и как можно тише подняла щеколду. Потом произнесла молитву, распахнула дверь, перебросила мясо через сугроб и тут же захлопнула дверь снова. Вернее, попыталась захлопнуть. С сугроба обвалился кусок снега и перегородил дверной проем. В панике я начала выгребать руками снег. Мое сердце забилось так быстро, что я думала — оно разорвется, когда я отбросила последние остатки снега и, задыхаясь, наконец захлопнула дверь. В ту же секунду что-то ударило по ее верхней части с другой стороны и зарычало.

Я задрожала. Потом я подошла к окну и открыла ставни. Сверкание снега чуть не ослепило меня. Но я увидела, как трое существ дерутся из-за мяса. Все они были покрыты ожогами и шрамами. У одного не было хвоста. У другого на левой части морды отсутствовали губы. Четвертый зверь, самый крупный из всех, был изувечен хуже всего. Казалось, что вся его морда покрыта огромными наростами после страшных ожогов. Он стоял у двери сарая. Когда он зарычал, остальные прекратили драться и повернулись к нему. Глухо заворчав, он пошел вперед, осторожно ступая искалеченными лапами по снегу. Понюхав мясо, он рыкнул на остальных, словно веля не трогать его. Двое отступили, но бесхвостый воспользовался случаем, схватил кусок мяса зубами и убежал. На безопасном расстоянии он остановился, жадно сожрал добычу и удовлетворенно уселся на снег. Через какое-то время он начал корчиться, потом закашлял, выплевывая кровь, и умер. Все это продолжалось довольно долго.

Стремительно сгущающиеся облака принесли с собой тьму. Метель завывала за окном хижины. Я пожарила кусок конины, но сначала хорошенько вымыла руки папиным мылом. «Следите за чистотой, — часто говорил он нам. — Этим мы отличаемся от животных». Я откинула покрывало со стены в глубине хижины и спустилась по наклонному полу в погреб, где взяла немного картошки и пару морковок. Поднявшись, я положила их на чистое место у очага и прислушалась к вою ветра и скрипу крыши.

У меня появилась идея. Я заправила фонарь угольной нефтью и зажгла. Уверенная, что в такую метель страшные существа не будут бродить вокруг дома, я подошла к двери. На какую-то секунду я засомневалась, но потом подумала, что папа гордился бы мной из-за того, что я такая умная. Чувствуя, как бьется в груди сердце, я надела куртку, открыла дверь, закрыла ее за собой и взобралась на сугроб. Ветер дул такой холодный, что лицо у меня как будто загорелось огнем. Прикрывая фонарь, я поползла по снегу. Увидев темный силуэт сарая, я швырнула фонарь в открытую дверь и помчалась обратно к хижине. Фонарь разбился, и у меня за спиной загудел огонь. Я съехала по колее, которую проложила, поднимаясь на сугроб, откинула щеколду, отбила ногой упавший снег, ввалилась в хижину и захлопнула дверь.

Снаружи донесся вой. Я так замерзла, что даже не чувствовала тепла хижины. Я подбежала к окну, распахнула ставни и увидела горящий сарай. Одно из существ выбежало из двери. Его шерсть была объята пламенем. Визжа от боли, оно унеслось в темноту. Горящая точка постепенно уменьшалась, пока вовсе не скрылась из виду. Занялась люцерна, и огонь сделался еще яростнее. Потом потолок и стены сарая обрушились, подняв тучу искр, но вскоре ветер и снег потушили огонь. Закрыв ставни, я подошла к очагу. Картошка и морковка уже разморозились. На этот раз конина показалась мне более вкусной. Согревшись, я заснула прямо на полу. Иногда скрип потолочных балок будил меня.

А потом меня разбудила тишина. Я подняла голову и увидела свет, пробивающийся сквозь щели в ставнях. Это было первое тихое утро за несколько дней. Я сходила к яме в углу, справила нужду, засыпала землей, помыла руки папиным мылом. Потом доела оставшуюся картошку, уже засохшую. Тишина давала надежду, что пожар уничтожил трех оставшихся существ. Я подошла к ставням, распахнула их, и один из них прыгнул на меня прямо в окно. Звон разбитого стекла и ярость в его глазах заставили меня закричать, я отступила назад и наткнулась на стол. Бросок его был таким мощным, что две трети его тела оказались внутри хижины. Брызжа слюной, он повис на окне. Потом, дергая лапами, попытался забраться внутрь, но вдруг взвизгнул, из пасти его брызнула кровь. Острый осколок стекла вонзился ему в брюхо, удерживая на месте. Злоба придала ему сил, он начал изгибаться, пытаясь добраться до меня. Морда его была покрыта свежими ожогами. Я взяла вилы. Когда существо наконец выбралось из ловушки и спрыгнуло на пол, я ударила его. Одно острие вил попало ему в шею, но существо это было размером не меньше меня. Высвободившись, оно зарычало и ринулось на меня. Я успела снова выставить вилы и на этот раз проткнула ему один глаз. Вывернувшись, разбрызгивая кровь, существо присело и прыгнуло на меня снова. Вилы попали ему прямо в грудь. Черенок вил в моих руках сначала дернулся с такой силой, что я упала на пол, а потом стал неистово крутиться из стороны в сторону. Существо рычало, истекая кровью. Послышавшийся со двора звук заставил меня подняться. Едва я успела захлопнуть ставни, как что-то ударило в них со страшной силой, чуть не сорвав с петель. Существо с той стороны зарычало, как адское создание, кем оно и было. Услышав скрежет за спиной, я повернулась и увидела, что тварь на полу пытается встать, несмотря на торчащие в груди вилы. Когда оно поползло ко мне, я отступила. Его красные бешеные глаза начали тускнеть. Меня стошнило.

Какое-то время я не двигалась. Потом пошла к ведру с водой. Прополоскала рот, выплюнула воду в очаг и попила. Вода успокоила горло, саднившее после крика. «Четверо мертвы», — подумала я. Но я знала, что последний был самым умным, и решила, что теперь я ему нужна не только как еда. Я убила его сородичей. Я сожгла его логово. Он ненавидел меня. «Без укрытия в такой мороз он замерзнет», — подумала я, но тут же голос папы произнес у меня в голове: «Нет, он выроет нору в снегу». «Но если я не буду выходить, ему придется идти искать пищу в другом месте», — подумала я. И снова я услышала папин голос: «Запах гниющей туши отравит тебя. Чтобы дышать, тебе придется открыть ставни. Он запрыгнет через окно». «Нет, — возразила я. — Я выдержу все, что угодно. Ставни останутся закрытыми». Я приготовила еще конины. Вкус ее показался мне восхитительным. Когда за щелями ставен начали сгущаться тени, я решила, что существо, лежащее на полу, точно умерло. Я зажгла фонарь на столе, бочком подошла к туше и выдернула вилы у него из груди. Крыша скрипнула. «Будь умной», — услышала я голос отца. Откинув покрывало на стене в глубине хижины, я спустилась вниз с ножом и топором. С собой я захватила ведро воды. Оставив их в погребе, я бросилась обратно, чтобы снести вниз остальные инструменты, но не успела я подняться по наклонному ходу, как крыша с грохотом обвалилась. Рухнувшая в хижину масса земли и снега сбила меня с ног, и я покатилась обратно. В самом низу я ударилась головой обо что-то твердое.

Какую-то секунду у меня перед глазами плясали разноцветные пятна, потом зрение восстановилось и я увидела, что вход в погреб почти полностью завален обломками балок, землей и снегом. В нос мне ударила пыль, и я закашляла. Но, когда пыль осела, я увидела в завале дыру, за которой поднималось пламя. Обрушившаяся крыша сбила лампу, и огонь перекинулся на стол. «Огонь высосет воздух из погреба», — подумала я и подползла к завалу. Лопата моя осталась наверху в хижине, поэтому забрасывать землю в дыру мне пришлось руками. Чем меньше становилось отверстие, тем сильнее разгоралось пламя. Дым сочился в погреб. Отчаяние придало мне силы, и я наконец забила дыру землей окончательно. Окруженная темнотой, я спустилась в погреб, села и попыталась успокоиться. Дыхание мое отдавалось эхом. Меня трясло.

Проснулась я от голода. Определить, как долго я проспала, было невозможно. Я поняла, что лежу на куче картошки, и почувствовала, как болит спина. Крыша погреба, который имел примерно пять футов в ширину и столько же в высоту, была укреплена бревнами, чтобы земля не проседала. Здесь пахло сыростью и чем-то похожим на прелые листья. Темнота стояла полная. Ощущение голода не покидало меня. Папа когда-то говорил, что сырая морковь вредна для пищеварения. Но кроме нее у меня были только картошка и тыква, поэтому, дождавшись, когда терпеть голод стало совсем невмоготу, я на ощупь нашла морковь и откусила кусок. Она была такая твердая, что у меня заболели зубы. Яблоки я есть не стала, потому что они были мягкими и червивыми, и я подумала, что от них у меня заболит живот. Все еще дрожа, я жевала, пока кусок моркови не превратился у меня во рту в кашу, и только тогда проглотила. Я долго грызла морковь, надеясь, что мне не станет плохо.

Я попыталась считать секунды, но в спертом воздухе мой мозг соображал плохо. Я могла лишь предположить, что снаружи сейчас день. Мне нужно было облегчиться, но я приказала себе терпеть. Наконец я подползла к завалу из снега и земли, собираясь выкопать ход, и услышала шум с другой стороны. В том месте, где раньше была дыра, земля начала шевелиться. Внутри у меня все сжалось, я попятилась назад. И сразу же я увидела пятно света. В образовавшееся отверстие просунулась морда, вся в страшных ожогах и шрамах. Существо зарычало. Отверстие расширилось, и морда просунулась дальше. Теперь уже была видна вся голова с прижатыми ушами. Я взяла подвернувшуюся под руку картофелину и изо всех сил швырнула в него. Она попала прямо в нос. Я бросила вторую картофелину и услышала глухое рычание. Существо рыло когтями землю, расширяя отверстие, и вытягивало шею; тогда я схватила ведро и выплеснула на него воду. Это не подействовало. Глаза существа загорелись. Я с размаху ударила его пустым ведром по голове, но оно уже наполовину протиснулось внутрь. Ручка ведра сломалась. Передние лапы существа были уже почти свободны. Я взялась за топор, но места для замаха не было, поэтому я просто стала с силой тыкать им в эту морду. Не обращая внимания на мои удары, существо продолжало надвигаться на меня, а потом вдруг взвизгнуло.

Оно повернуло голову и посмотрело сумасшедшими глазами куда-то назад. Визг превратился в дикий вой. Существо изогнулось и щелкнуло зубами, кусая что-то. От резкого движения дыра в завале расширилась, позволив ему развернуться. Темноту прорезал луч света. Я услышала шум, как будто кто-то тряс коробку с семенами. Существо продолжало крутиться, и я увидела змею. Впившись зубами в ляжку существа, она трясла хвостом. Наверное, змея упала вместе с обрушившейся крышей. Тепло пожара разбудило ее. Существо извивалось и визжало, но клыки змеи прочно засели в его теле. Когда яд начал действовать, существо пошатнулось. Тяжело дыша, оно встрепенулось, как будто понимало, что умирает и должно сосредоточиться на незаконченном деле, и шагнуло в мою сторону. Оно открыло пасть, собираясь меня укусить, но я сунула рукоятку топора между его челюстями и навалилась на нее всем весом, проталкивая ее в горло.

Существо, задыхаясь, начало биться, но я не отпускала топор и продолжала давить, чувствуя его дрожь, которая передавалась по рукоятке топора. Из пасти существа пошла пена; не имея возможности сомкнуть челюсти, оно задрожало, упало, забилось и через какое-то время затихло. И только после этого змея перестала греметь. Она извлекла из существа острые зубы и опустилась на землю рядом с ним. Папа говорил, что сразу после укуса змея безвредна. Но я не верила папе. Когда она поползла через погреб, я прижалась к стене, чтобы быть от нее подальше. Змея забралась в кучу тыкв. Я бочком обошла тушу, опасаясь, что в любое мгновение существо может ожить. Холодный воздух показался мне сладким. Понимая, что здесь могут быть и другие змеи, я осмотрела засыпанные землей и снегом развалины. Надо мной сгущались тучи. Думая о том, что нужно найти укрытие, прежде чем разразится новая снежная буря, я заметила, что потолочные балки перед очагом упали под углом, образовав что-то вроде навеса. Я нашла шкуру, которую папа и Дэниел сняли с подстреленного существа, и закрепила ее под провалом в потолке. Потом сняла обгоревшее покрывало, заслонявшее вход в погреб, и закрыла им другую дыру между балками. Я нашла еще несколько одеял и тоже пустила их в дело.

Но дыры все равно оставались, к тому же одеяла пропускали влагу. Поэтому я сжала зубы, спустилась в погреб, нашла нож и сняла шкуру с существа. «Будь ты проклято», — сказала я, орудуя ножом. Шкурой я затянула одну из дырок. Потом освежевала существо, разбившее окно, и его шкуру тоже растянула между балками. Я решила, что потом сниму шкуру и с того существа, которое отравила, но уже снова повалил снег, и мне нужно было заканчивать строительство убежища. В очаге среди золы еще тлело несколько угольков. Я подложила к ним хворост и дрова и стала дуть, чтобы оживить огонь. У меня уже почти не оставалось дыхания, когда хворост наконец занялся и огонь перекинулся на дрова.

Когда снег пошел гуще, я спустилась в погреб и подняла наверх столько картошки и моркови, сколько могла унести, не забывая наблюдать за кучей тыкв. Пока картошка готовилась на огне, я откусила кусок морковки. Папа ошибался, когда говорил, что от сырой моркови болит живот. Может быть, папа ошибался во многих вещах. Стемнело, но, несмотря на снег, я в своем убежище чувствовала себя в безопасности. Завтра я планировала укрепить его. Грызя очередную морковку, я смотрела, как картошка шипит на огне, и думала. Думала о папе, о долинах, в которых мы жили до этого, о том, как ему все не нравилось, и нам приходилось перебираться с места на место, не останавливаясь в городах. Я думала о брате и сестре, которые остались лежать в одной из этих долин. Думала о чае с корой, которым папа лечил жар Джудит. Папа всегда говорил нам, какой он умный, но, может быть, о коре он знал меньше, чем думал, и от нее Джудит стало только хуже. Может быть, папа поступил неразумно, когда вместе с Дэниелом бросился в погоню за существом, забравшим Джудит. Может быть, ему нужно было взять себя в руки и остановиться. Тогда осталась бы жива мама, и они с Дэниелом остались бы живы.

Я много думала об этом. Я сижу в маленькой комнатке и слушаю, как за окном грохочут машины. Нелегко вспоминать то, что было восемьдесят восемь лет назад. Вы хотите спросить меня, каково было мне, двенадцатилетней, жить в долине в старые времена, как вы называете их. Для меня это молодые времена, хотя я никогда не была по-настоящему молодой. Улицы, дома, школы и церкви находятся теперь там, где стояла наша ферма, где погибла вся моя семья, где я провела зиму, питаясь морковью, картошкой и кониной. К тыквам я не притронулась. К ним я даже не подходила. Ох, папа! Глупый папа.

2006 г