Кровь соленая.

И чуть горькая, как глоток теплого немецкого пива с щепотью соли на краешке бокала.

Он поранил руку за Иркутском, меняя пробитое колесо. Болты на родном литье оказались с «секреткой», о чём продавец забыл упомянуть. Или не захотел... Не бог весть какой косяк, но Ивлев это прочухал. Если бы не порванная боковина шины, возможно, он не узнал бы этого до конца перегона. С другой стороны, нестандартные болты всерьез поднимали вопрос о беспробежности машины по родным колдобинам: японцы не мучают себя подобными заморочками. Думать об этом было неприятно. Провозившись часа два, Ивлев соорудил приблуду из стандартного баллонника, пары гвоздей и полосок жести, найденной тут же, на обочине. Мятый и порыжелый лист, от которого он отрезал нужные куски обычными ножницами, валялся рядышком.

Когда прелюдия закончилась, наступила очередь порции качественного секса: то нежного и несмелого, то грубого и напористого; с ласковыми непристойностями жарким полушёпотом и похабными матюгами в полный голос. Солнышко припекало. Плавился асфальт, остро пахло гудроном, сухой травой и придорожной пылью. Пот заливал лицо, грудь, прозрачными жемчужинами усеивал спину. Мухи, слепни и пауты, собравшиеся, как ему казалось, со всей долины, жадно слизывали солёную влагу и тут же закусывали горяченьким.

Разумеется, рука сорвалась, и Ивлев распорол тыльную сторону кисти о некстати (или кстати?) подвернувшийся кусок жести. Взрыв негодования разметал на секунду рой насекомых, которые тут же возбужденно загудели, почуяв кровь. Он укрылся в машине, прижимая рану ко рту, но порез оказался слишком длинным, на грудь капало. Доставая аптечку из-под пассажирского сиденья, Ивлев заляпал обивку и тоннель с селектором автомата. Ч-ч-чёрт! Чёрт с ним, с пластиком! Серый велюр жадно впитывал кровь, безобразные пятна расплывались на глазах. Ивлев завертелся в поисках тряпки, пальцы скребли пластик дверных карманов, поддомкраченный Vitz угрожающе раскачивался, словно готовый сорваться с места спринтер. Ивлев опомнился и предпочёл заняться рукой.

Обрабатывая рану, он шипел сквозь стиснутые зубы и мысленно прибавлял к продажной стоимости машины затраты на химчистку салона. Кое-как наложив повязку, он завел двигатель и включил кондиционер. Цифры в глубине приборной ниши по центру передней панели призрачно мерцали зелёным, словно в толще воды. Солнце перекатилось через коротенький Vitz и подглядывало в лобовое стекло. Ивлев сидел в машине, стараясь ни о чём не думать, пока кожа не пошла мурашками. Только тогда он заглушил двигатель и выбрался наружу. Ладонь горячо пульсировала.

Он на удивление быстро справился с капризными болтами. Желтый диск банана-докатки издевательски ухмылялся, как четырёхглазый смайлик. Ивлев скривил рот в ответ и стал собирать разбросанный инструмент. За три с половиной часа возле него притормозил только патруль ДПС...

Дурацкая затея — гнать Toyota-Vitz своим ходом. Литровый движок на трассе больше ста двадцати километров в час не выдавал. Да и те со скрипом и хрипом. До более-менее приличных дорог Ивлев ещё держался в колонне «самогонщиков»-попуток, но потом... А всё шурин! Экономист хренов. Денег у него, видите ли, на «сетку» нет. Теперь тащись, как черепаха. Ивлев прибавил газ, прислушиваясь. Кажется, задняя правая стойка начала постукивать на ухабах, или ему только показалось? При осмотре до покупки всё было нормально. Амортизаторы без потёков, в пробной поездке нигде ничего не брякало. Неужели убил стойки? Ну уж нет! Ивлев разозлился. Платить ещё и за это он не собирался. Впарит шурину тачку как есть, салон почистит только. Всё равно — лох, он и есть лох... Некстати вспомнились нестандартные болты, Ивлев крепче сжал руль: не приведи Дорога, ещё что-нибудь вылезет. Всегда что-нибудь вылезает...

В Тугуле на первой же шиномонтажке ему озвучили то, что он знал и так: заделать покрышку можно, ездить — нельзя! «Бриджстоуна» подходящей размерности и марки не нашлось. Тратить время на поиски Ивлев не хотел и приобрел тут же, в мастерской, бэушные «Тойо» — резина поплоше, зато и дешевле. Плохо, но ничего не поделаешь, не ехать же до Барнаула на докатке — дороже станет. Он заплатил за шиномонтаж вертлявому парнишке в промасленном комбинезоне и слесарю за ключ к «секретке». Ключик обошелся дороже. Колеса Ивлев менял сам, морщась от тупых болей в повреждённой руке и мстительно присовокупляя затраты к той сумме, которую уже озвучил родственнику по сотовому телефону сразу после покупки. Уж он объяснит за что...

Ночевать устроился за городом, на пустой площадке для дальнобойщиков. Маленький Vitz смотрелся здесь, как жук в углу спичечной коробки. Ивлев вяло пожевал хот-доги, запивая еду газировкой. Выкурил пару сигарет, глядя в темнеющее небо над зубчатым гребнем подступающей прямо к асфальту тайги. Выпала роса, воздух увлажнился и посвежел. Спать, спать. Подгоняемый комариным писком, Ивлев забрался в машину. В дороге он любил ночёвки на таких вот стоянках, прямо в автомобиле. Он чувствовал себя уютно в маленьком мирке, словно моряк в тесном кубрике. Нарастающий рокот двигателей и шелест шин проезжающих мимо автомобилей сквозь дремоту напоминали шорох прибрежных волн, шипение пены на мокром галечнике. Успокаивали, убаюкивали...

Одиночные ночёвки могли оказаться небезопасными, но, к счастью, такое случалось редко. Обычно на площадке «ночевало» несколько машин: перегонщики, дальнобойщики, просто путешествующие на авто, хотя, конечно, последние предпочитали относительную безопасность платных стоянок кемпингов и сомнительный комфорт продавленных кроватей. Впрочем, сколько денег — столько песен... В эту поездку Ивлева поджимало. Устраиваясь на ночлег, он не забыл переложить травматический «Удар» из сумки в карман водительской двери, аккурат под правую руку. Аргумент слабоватый, но всё-таки...

Он погрузился в сон.

Часа через три его разбудил телефонный звонок.

— Ты где? Уже подъезжаешь?

Ивлев уловил знакомые интонации, ещё не разобрав смысла. Она была пьяна.

— Через два дня, — сказал он. — Дети дома?

— Дети? — жена удивилась, как будто он спрашивал об инопланетянах. После паузы, заполненной невнятным шуршанием, Ивлев услышал, — Д-дома...

Казалось, она не очень в этом уверена.

— Ты скоро? — повторила она. — Сегодня, да?

— Через два дня.

Ивлев нажал отбой. Подумав, он выключил телефон вовсе. Стервь. Мысль была привычной, не вызывала ни раздражения, ни злости. Некоторые вещи не меняются. Что-то не отпускает никогда... Например, то, что он — водитель, и Дорога цепко держит его сердце паутиной вен. Или, например, то, что его жена...

Он уснул.

Ему снилась грязная вода.

Он сидел в машине, на той же стоянке, где заночевал. Воздух снаружи был прозрачен и неподвижен, как стекло. Цвета блёклые, словно лес, небо и дорога выгорели на солнце. Сперва послышался слабый гул. В отдалении, неясный и слабый, как жужжание весеннего шмеля, только-только выбравшегося из своей норы, а потом сверху на капот Vitz’a спикировал крошечный самолётик, вроде Ан-2. За ним волочился грязно-зелёный шлейф чего-то. Биплан взвыл, выходя из пике, и скрылся из виду. На капот обрушились потоки воды. Машину качнуло. Ивлев не пошевелился. Он себя почти не осознавал. Вода прибывала. Самолета больше не было видно, но гудение его двигателя, меняя тональность, не прекращалось. Клочки коричневатой пены ползли вверх по лобовому стеклу, подталкиваемые уровнем воды. Зеленоватая толща мутнела в отдалении. Что-то приближалось из глубины. Дверные уплотнения давили слезу. Под ногами хлюпало. Потом «лобовик» треснул...

Ивлев открыл глаза и едва не закричал: окна машины затянуты серой мутью. Низкий, нарастающий гул доносился снаружи. В нём слышалась угроза. Он подался вперед и провёл ладонью по стеклу, стирая мельчайшие капельки влаги. Уф, запотело. Сердце колотилось, но уже тише, ровнее. По дороге пронесся здоровенный «МАК» с трёхосной фурой. Vitz ощутимо качнуло. Ивлев выбрался наружу, поеживаясь от утренней прохлады и разминая затёкшие ноги. Жиденький рассвет вяло сочился с неба, оседая на разлапистых ветвях придорожных лиственниц.

Он обхватил плечи ладонями. Несколько мгновений с удивлением разглядывал повязку на левой, потом вспомнил. Действительность быстро заслонила собою сон, и в памяти остались только грязная вода да смутная тревога. Плохой сон, нехороший...

Сразу подумалось о доме: всё ли в порядке? Звонок жены и её пьяная болтовня, словно она и вправду надеялась увидеть его сворачивающим с дороги к дому, хотя несколькими часами ранее он разговаривал с ней из Иркутска. Ивлев включил телефон, но набирать домашних медлил: в Барнауле глубокая ночь, жена вряд ли проснётся, а пугать детей ночными звонками он не хотел. Они, конечно, взрослые, но их отец в дороге, и звонок в неурочный час означал бы только одно — что-то случилось. К чему лишние переживания.

Ивлев подождал, сообщений об упущенных вызовах не пришло. Жена не перезванивала. Он немного успокоился, но собрался быстро, наскоро перекусив.

Отдохнувший Vitz бодро разогнался и привычно увял на своих ста двадцати. Ивлев сбросил до сотни: чего зря машину насиловать? Да и продавцов полосатых палок дразнить не стоило. Машины с транзитными номерами, с  залепленными автомобильным скотчем мордами на трассе останавливали охотно, проверяли вдумчиво и со вкусом. За двадцать лет водительского стажа Ивлев перевидал всяких блюстителей ПДД. Нынешние, в большинстве своём, казались ему моложе, жаднее и циничнее, хотя к формальностям относились куда трепетнее прежних. Впрочем, за дорогами не следили ни те, ни другие...

Дорога...

Вечная беда и бедовая же любовь, что давно въелась в плоть и кровь вместе с машинным маслом и бензиновыми парами. За эти годы много чего было: под лёд проваливался, плутал в снежном буране, и сбрасывала его Дорога с себя, словно норовистая лошадь. В беспредельные девяностые его и грабили, и стреляли в него, били, случалось. Когда не удавалось отмахаться — крепко били, да Дорога отводила — не калечили. Собственно, у него и аварий-то серьёзных не было, не без Дорожнего промысла. Вот «Лады» гонял с Тольятти. Недалеко от Омска поздней осенью вылетел на пригорок, хорошо вылетел, а под горкой ДТП из трех фур и пары легковушек прямо посреди полотна. Ему с верхотуры и зазор между машинами с игольное ушко показался. Словом, как не тормозил — потащило. Потом завертело, потом он и сопротивляться перестал, подумал: «До кучи...» Жигулёнок поймал дорогу уже за скоплением машин, за дежурным УАЗиком ГАИ и «Скорой». Протащило Ивлева между аварийных горемык, ни одной царапинки. Задом протащило. С час потом в себя приходил, в первые минуты сигаретой в рот попасть не мог. Не видел никого и не слышал, только чувствовал — стоят вокруг, по плечам хлопают, хохочут. И менты, и водилы, и в халате белом кто-то... Отошёл, ничего.

Зарекался только раз, когда уже с Востока пригнал домой «крузака» с двумя пулевыми отверстиями в лобовом стекле. Жене сказал — камешки отлетели. Не поверила, губы побелели. Коснулась пальцами паутинки трещин и заплакала. Вот тогда Ивлев и зарёкся, но... Горбатого могила исправит. Отмяк сердцем, телом в баньке распарился. Бедового «круизера» продал во-о-о-от с таким наваром и заскучал... Часто выходил на улицу, рано, и жадно втягивал ноздрями свежий воздух, угадывая скорую пыльную взвесь над дорогой и аромат выхлопа. Горизонты распахивались от моря и до моря, с севера на юг, с востока на запад и обратно, и серая лента рассекала землю с чётким пунктиром на осевой. Ничего он больше не умел делать. Да и не хотел...

Ивлев глянул на часы. Звонить домой ещё рано. Он ткнул пальцем в кнопку CD-проигрывателя. Второпях прихватил из дома всего один диск, как оказалось, с хитами шестидесятых. Схватил из стопки в комнате дочери первый попавшийся и... сбежал. Да, да! Пожалуй, именно сбежал, за два часа до отправления поезда, пока жена не пришла из школы, чтобы не чувствовать её безмолвный укор и тоскливый взгляд брошенной собаки...

Эй, моряк! Ты слишком долго плавал.

Я тебя успела позабыть.

Мне теперь Морской по нраву Дьявол,

Его хочу любить!..

Второй день он слушал песенки времён родительской молодости и собственного слюнявого детства, бездумного, беззаботного и счастливого. Про чёрного кота, про глаза напротив, про ландыши, про девчонок и королев красоты, про электрички, шпалы и прочее. Откуда такая подборка у дочери — он понятия не имел. Он прокрутил диск не один раз и, пожалуй, сейчас с удовольствием послушал бы радио, но японцы, при всём техническом совершенстве их автомобилей, до сих пор не додумались ставить на свои магнитолы FM-конверторы под российскую сеть вещания. Примочка копеечная, но — увы! — без неё нельзя было насладиться трескотнёй сермяжных ди-джеев и музыкой в паузах их натужного остроумия. Во Владивостоке он закрутился и забыл об этой ерунде...

Нам бы, нам бы, нам бы всем на дно,

Там бы, там бы, там бы пить вино...

Кажется, после того случая с «крузером» жена и приохотилась пить во время его поездок. Не то от страха за него, не то из чувства протеста, потому что никак не могла уговорить его найти работу в городе, без долгих командировок и дальних перегонов. Не сразу, конечно. Сначала она снова плакала, потом злилась, следом угрожала, что наставит ему рога — и так всякий раз, когда он собирался за новой машиной. Уезжать стало пыткой. Долгие проводы — лишние слёзы. В конце концов, дошло до того, что она пообещала ему «замыть» дорогу. И ещё кое-что, про Попутчика... Вот тут его проняло. Проняло и взбесило, потому что некоторые вещи нельзя делать. Кое о чём не стоило говорить просто так...

В общем, она и сама испугалась. А после принялась пить. Она много пила, по-мужски запойно и зло, отчего кожа на лице быстро увяла, приобрела нездоровый цвет, а глаза утратили привычный задорный блеск.

Эй, моряк! Ты слишком долго плавал.

Я тебя успела позабыть.

Мне теперь Морской по нраву Дьявол,

Его хочу любить!..

Да, он долго «плавал». Может, стоило послушать её...

Какого чёрта! Ивлев выключил проигрыватель. Он же не только для себя старается! Да, риск есть. И не всегда прибыльно заниматься перегонами. Ну и что? Что теперь? На дядю ишачить? В такси, на маршрутке? В персональных водителях состоять при какой-нибудь жопе? Без выходных, с утра до вечера?

Нет. Нахлебался он этого. По самые ноздри...

Стерва — она и есть стерва! Чего надо? Всё ведь есть: дом свой, гараж, две машины, деньги. Ребятишки подросли... Эх, да чего там? Ивлев привычно оборвал себя. Бесполезно. Чего травить душу?

Солнце догнало его и повисло над машиной, словно предлагая потягаться в скорости. В салоне стало жарковато, Ивлев включил кондиционер, направив поток воздуха в ноги. Двухлитровый «Ипсум» резво обошёл его на подъеме, устремляясь к вершине холма. Давай, родной, двигай. Там под горкой заправка, а напротив обычно устраиваются красноярские областники с радаром. Оп-па! От оне, туточки! Иди к ним, мой радостный, голоси, руками размахивай, отпирайся...

Ивлев завернул на заправку. Купил сигарет и попытался позвонить жене. Приём устойчивый, сигнал дозвона проходил, но трубку она не брала. Ивлев послушал гудки, наблюдая, как водитель «Ипсума» разводил руками, что-то втолковывая лейтенантику в фуражке не по размеру. Обгоревшие на солнце уши топорщились, как локаторы.

Через час с дороги Ивлев позвонил жене ещё раз и с тем же результатом. Не отвечали ни дочь, ни сын. Что за ерунда? Ивлев терзал телефон, пока не посадил батарею. Зарядное устройство лежало в дверном кармане. Ивлев наклонился, нащупывая разъемом гнездо прикуривателя. По встречке неспешно катил «Беларусь» с косилкой. Увядшие стебли травы, застрявшие в зубьях, волочились по асфальту. Трактор подпрыгивал и раскачивался, косилка вихлялась. Ивлев осторожно поравнялся с этой сноповязалкой, забирая вправо, на обочину. Пейзанин в кабине щербато ухмыльнулся и сделал ручкой.

Миновав залихватски пританцовывающее сооружение, Ивлев с облегчением опустил взгляд, чтобы воткнуть капризный штекер на место и... заметил налёт.

Тоннель с селектором коробки-автомата между сиденьями покрывал тонкий слой серой дряни, порошкообразной на вид, матово отсвечивающей на солнце. Взгляд скользнул чуть дальше. Та же гадость испачкала обивку пассажирского сиденья. Мгновение спустя Ивлев сообразил, что налёт образовался там, где накануне он заляпал салон кровью.

Рев автомобильной сирены вернул Ивлева к действительности.

Прямо по курсу на него надвигался КАМАЗ, плюясь чёрным дизельным выхлопом. Пальцы в долю секунды сплющили упругую оплётку руля. Vitz вильнул на свою полосу, но не удержался на полотне, гравий обочины очередью выстрелил в придорожные кусты. Кое-как Ивлев выровнял машину и ударил по тормозам, чувствуя толчковое сопротивление АБС на педали. Машина остановилась в облаке пыли. Самосвал удалялся, возмущенно порыкивая.

Очень аккуратно Ивлев передвинул селектор коробки в положение Р, отпустил педаль тормоза, заглушил двигатель и выдохнул. Пальцы подрагивали, но не слишком. Давненько, давненько, подумал он. А очко-то сыграло... Ивлев с облегчением рассмеялся. Всё еще смеясь, он посмотрел на безобразный налёт. Улыбка сползла с лица. Он прикоснулся пальцами к сиденью, ощущая слабую шероховатость, надавил. Велюр схватился коркой запёкшейся крови, серая плесень присохла к свалявшимся ворсинкам...

Нет, не плесень. Ивлев провёл рукой по пластику. Раздался неприятный, шелестяще-скребущий звук. Слабый, но различимый. Ивлев отнял ладонь, в папиллярных линиях задержались мельчайшие крупинки вещества. Раньше чем он сообразил, что делает, Ивлев поднёс ладонь к лицу и лизнул пальцы. Горчит, хмыкнул он и тут же обругал себя. Идиот! Минут десять полоскал рот газировкой и плевал на обочину в открытую дверь. Господи, какой же идиот! Травануться ещё не хватало.

Он набрал в рот очередной глоток и принялся сосредоточенно булькать и швыркать. На ум пришло коротенькое слово: «Топляк». Оно всплыло на поверхность сознания мутным пузырём и лопнуло, распространяя зловоние.

Топляк, мать его!!!

Ночной кошмар перекупщика. Хуже всего! Полный, окончательный и бесповоротный пипец!

Ивлев поймал взглядом свое отражение в панорамном зеркале заднего вида: выпученные глаза и раздутые щёки. Портрет лоха. Анфас. Он с отвращением сплюнул воду. Пыль на обочине сворачивалась в темно-серые влажные шарики. Воздух над асфальтом дрожал, размывая горизонт вязкими струями.

Нет, подумал Ивлев, соваться к шурину с этой машиной нельзя. Затрахает потом, деньги назад потребует. Выход один — гнать на рынок и толкать по-быстрому. Чужаку. Лучше — слепому, глухому, с хроническим синуситом. Он зашвырнул пустую бутылку в кусты и закурил. Грязная вода снилась, вот...

Погоди-ка. Ну, он-то не слепой, не глухой. Глядели же глазоньки. Ивлев бросил окурок.

Следующий час он потратил на поиски косвенных признаков «утопленника».

Запах. Основная примета. Сколько не суши, затхлость в салоне сохранится. Многие маскируют её ароматизаторами, освежителями воздуха, но помогает это плохо. В этой машине ничего подобного не было. Ивлев сунул нос куда только смог и ничего не учуял, только велюр и пластик. Так, теперь разводы на обивке салона. У «утопленника» они смываются с трудом и всё равно остаются заметны. Сантиметр за сантиметром Ивлев вновь облазил всё внутри. Кроме налёта на торпеде, который он смахнул влажной тряпкой, и побуревшего кровяного пятна на сиденье ничего не нашёл. Дьявол!

Он снова закурил, стоя снаружи и ощупывая взглядом автомобиль. Если «утопленник» побывал у рукастых пацанов — он ничего не найдёт. Это ясно. А что может вылезти через тысячу-другую километров пробега — неизвестно. Или через пять вёрст... М-да. В кузове полно скрытых полостей, на которые нельзя посмотреть, а вода, ессно, проникает туда в лёгкую и вызывает скрытые очаги коррозии. В особенности солёная вода...

Покряхтывая, Ивлев заглянул под приборную панель, прекрасно осознавая тщету усилий. Ржавчина легко сгрызает металл в местах обычно не подверженных воздействию влаги, антикор там другой, а то и вовсе нет, но разглядеть это можно, только всё разобрав. Ивлев поднялся, отряхивая брючины. Что ещё? Электрика?

Ещё полчаса он нажимал все кнопки и дёргал рычажки. Вглядывался в нишу приборной панели, включал и выключал кондиционер, терзал отопитель и вентилятор. Подержал ладонь над каждым дефлектором. Работало всё: свет, датчики непристегнутых ремней безопасности, подогрев сидений и зеркал, электрические регулировки, насосы омывателей и прочая, и прочая... А чего он, собственно, хотел? Всё это Ивлев проверял ещё на «зелёнке».

Он снова выбрался из машины. Подумал и присел перед передним бампером, всматриваясь в дефлекторы фар, каждой, по очереди. Вода оставляет на зеркальной поверхности заметные пятна и... Ничего. Хотя сами фары явно не новые — он нашёл парочку микроскопических сколов на поверхности рассеивателя.

Ивлев открыл капот. Масло в двигателе и коробке чистое, без следов эмульсии, но и не первой свежести. Он капнул на салфетку. Механических примесей не было. Японский бог! Сюда он тоже заглядывал. Но что тогда?! Ивлев забрался в машину, не испытывая облегчения. Пятно на сиденье притягивало взгляд, и он поставил на него дорожную сумку. Посидел бездумно, барабаня указательными пальцами по ободу руля, очнулся: «Ну, чего сидим? Кого ждём?»

В Тайшете он вновь позвонил домой. Никто не отвечал: ни жена, ни дети. Одно к одному. С тяжёлым сердцем двинул к Красноярску. Телефон с поводком зарядника выглядывал из подстаканника, как той-терьер.

Небо затянуло тучами. Шквалистый боковой ветер норовил столкнуть лёгкий Vitz с дороги. Ивлеву приходилось часто подруливать, но скорости он не снижал. Предплечья ныли от напряжения, немела шея. Темнело, ближний свет фар становился различим: светлое пятнышко бежало перед машиной по осевой. Ивлев не останавливался, курил на ходу, чего обычно никогда не делал, тем более в машине, предназначенной к продаже. Дважды пересекал ливневые дождевые полосы, дворники едва справлялись с потоками воды, захлёстывающими стекло. В салоне тянуло сыростью, Ивлев мрачнел и ловил себя на том, что вспоминает, не случалось ли недавно на востоке какого-нибудь цунами или урагана с красивым женским именем, почему-то непременно японским, ласковым и нежным, как название яхты, которую он видел в порту — «Марико»...

Ивлев прислушивался к урчанию двигателя, постукиваниям, бряканью. Морщины прорезали лоб, брови сдвинулись. Он не замечал напряжения, припоминая обрывки разговоров на «Зеленом углу»: может, паром какой тонул, попадал в шторм?..

Vitz гнал вперёд, как заводная игрушка, расталкивая струи дождя покатым лбом. Ни одной фальшивой ноты в работе движка. Влажное шипение мягкой японской резины изредка прерывалось хлестким ударом воды под крыло. Даже стойка не докучала...

Перед Красноярском развиднелось, солнце брызнуло на мокрую дорогу ярко и весело, горстями разбрасывая по полотну ослепительных зайчиков. Ивлев опустил солнцезащитный козырёк и надел очки. Пунктир на осевой бежал навстречу и продолжался длинными безответными гудками сигналов дозвона. У него вдруг возникло чувство, что он едет не туда. Не приближается к дому, а наоборот — уезжает от него назад, к океану. Он похлопал себя по щекам, с силой потёр шею. Голеностоп правой ноги ныл, как больной зуб.

Город Ивлев проскочил, словно наскипидаренный. Вид Енисея, катившего свинцовые воды на север, внушал сумбурный безотчетный страх. Ивлев гнал машину за солнцем, словно надеялся догнать уходящий день. Ему казалось, что у него получится, но на выезде он попал в пробку. Чёрт! Сразу навалился вечерний зной. Километровая очередь автомобилей ворчала вхолостую и нервно завывала вентиляторами систем охлаждения. Особо хитрых и торопливых посылали долгими гудками. Воспалённые глазки стоп-сигналов вспыхивали злыми огнями. Опускались сумерки.

Ивлев перекрыл забор наружного воздуха, установив кондиционер на внутреннюю циркуляцию, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Он за рулём уже около восьми часов. Пожевать бы чего, но выкуренные сигареты забили чувство голода никотиновой горечью. Успеется...

Зазвонил телефон. Ивлев вздрогнул. Ну, наконец-то!

— Алло!

— Ты где? Уже подъезжаешь? — услышал он далёкий голос жены.

Лицо вытянулось. Она опять пьяна. Уже пьяна!

— Ты обалдела?! — заорал Ивлев. — Кончай жрать! Почему на звонки не отвечаете?!!

— Дети? — спросила трубка удивлённо. — Д-дома...

У него перехватило дыхание, мигом вспотела ладонь.

— Ты скоро? — настаивала трубка. — Сегодня, да?

Ивлев не шевелился и молчал. Соединение прервалось. Короткие гудки в такт с участившимся пульсом толкали в висок. Он отнял трубку от уха, экран слабо мерцал зелёным: «Соединение завершено». Потом медленно погас, словно испустил дух. Очередь в пробке двинулась вперёд, сзади сразу же просигналили.

Продвинувшись вперед с десяток метров, очередь остановилась. Ивлев поставил рычаг на нейтраль и затянул ручник. Телефон был всё еще зажат в руке, словно дохлая мышь. Он разжал пальцы и с брезгливостью вытер потную ладонь о бедро. Телефон кувыркнулся, ударившись о торпеду, и упал под панель с пассажирской стороны, натянув провод зарядного устройства. Ивлев хотел нагнуться и поднять его, может быть, перезвонить, но остался неподвижен. Он боялся того, что может вытащить из тёмной ниши за тонкий чёрный проводок. Домой, подумал он, мне срочно нужно домой... Я возвращаюсь...

Через час он вырвался за город и ушёл на Кемерово. Облака впереди над лесом вытянулись в сине-розовые полосы и спешили за горизонт вслед уходящему солнцу. Ивлев посматривал на них изредка и ему казалось, что машина стоит на месте. Он утапливал педаль в пол, зелёные цифры в глубине приборной ниши менялись, но он не чувствовал скорости. Ничего не происходило. Обман. Дорога не отпускала его. Мелькали километровые столбы: двадцать пять, двадцать шесть... тридцать два... Ивлеву сдавливало грудь, словно он погружался под воду. Мошкара летела навстречу, в свет фар, и её мельтешение напоминало кусочки взбаламученного, поднятого со дна ила в свете прожектора. Дальний свет тонул в бездонной черноте. Ивлев машинально переключал на ближний, когда впереди появлялись покачивающиеся огни встречных автомобилей, но сознание едва замечало этот факт.

Домой. Ему срочно нужно домой. Что-то случилось...

Повороты казались незнакомыми. Названия деревень на белых указателях ничего не напоминали. Красные огоньки на столбиках ограждений вдруг гасли, словно дорога закрывала глаза. Заправка — остров света в ночном море, под невидимым небом с нездешним рисунком созвездий. Небритый Робинзон с опухшими веками долго считает сдачу, шевеля потрескавшимися губами. Его Пятница, словно маленькая разбойница с большой дороги, тычет в машину заправочным пистолетом, но взгляд тоскливый и умоляющий...

Нет, Ивлев не хочет расслабиться. Ему нужно домой, к жене. С ней что-то случилось...

Не стоило обманываться с самого начала. Он знал, что так будет. Она никак не хотела понять: есть что-то, что не отпускает никогда.

Встречные знаки и указатели согласно мерцали, словно обломки кораблекрушения. Они несли ещё какой-то смысл, потаённый. При желании этот второй смысл можно было легко понять, но Ивлев старался не замечать его проблески и закуривал новую сигарету, опуская взгляд, едва замечал слабое свечение впереди. Пепельница в торпеде топорщилась окурками, словно морской ёж. Кондиционер работал, но воздух в салоне только уплотнялся, густел и наполнялся холодным запахом водорослей, мазута и разложения.

Ивлев почувствовал, что рядом с ним на сиденье кто-то есть. Не сумка...

Такое случалось с ним второй раз в жизни.

Попутчик. Кто или что он — никто не знает. И зачем...

Безмолвное нечто, чье присутствие ощущаешь кожей. Волосы топорщатся, словно наэлектризованные. Нельзя повернуть головы, отнять руки от руля, немеют пальцы. Глаза становятся неподвижными, словно стеклянные шарики. Перехватывает дыхание, кажется, Попутчик вот-вот заговорит... Собственный крик застревает в горле и... всё проходит.

«Не кричи на меня» — слышит Ивлев и вздрагивает: ничего подобного раньше, в тот, первый раз, не было. Попутчик не разговаривает. — «Ты мне не муж. И другие — тоже. Разве ты против, когда я прихожу? Что я ищу в тебе: утешения, забвения? Какая разница? Почти все время мы проводим голыми, в постели или еще где-то, но тоже голыми... Мы никуда не ходим, кроме редких вылазок в магазин. Мы почти не разговариваем, лишь во время коротких промежутков между совокуплениями: задыхающиеся, потные, на смятых простынях, забрызганных спермой. Это продолжается и продолжается, пока у тебя не начинает ныть в паху, а я не ухожу, как правило, утром, рано... иначе мы не можем остановиться...

Но я же возвращалась. Всегда возвращалась...

И иногда мне хотелось только говорить. Говорить, говорить... Всё то немногое, что ты узнал обо мне, я рассказала именно в такие дни. Может быть, я врала. А может, и нет...

Я рассказывала истории, сидя у тебя на коленях, а ты гладил мне грудь или бедра, раздувая огонек плотского желания. И раздувал, но соития были мимолетными, словно случайными, а может быть, даже ненужными перерывами, как ненужными перерывами были наши попытки разговаривать в дни секс-марафонов.

Тебе же это нравилось. Разговоры. Ты потакал мне вниманием, побуждая говорить больше и больше. Ты подливал мне саке и выпытывал историю происхождения шрамов на запястьях: белых, выпуклых. Ты говорил мне о силе притяжения и привлекательности порока. Об ухе Ван Гога, подаренном проститутке. Ты читал мне вслух: то «Принца Гендзи», то «Ворота Расёмон», наблюдая, как горячечные вибрации звуков твоего голоса заставляют трепетать мою плоть. Ты слышал малейшие изменения ритма моего дыхания. Вокруг нас всегда лежали книги, грудами; горели свечи, бумажные фонарики, курились ароматические палочки и сигареты, саке грелось в крошечных чашечках, слова колебали воздух и рисовую бумагу на фусума, доставляя физическое наслаждение нам обоим. Реальность становилась относительной, с разных точек пространства и времени все выглядело по-другому, но всегда зыбким и кажущимся. Помнишь, временами я брала бумагу, кисть и принималась рисовать образы, витающие над нами? Ты говорил, что больше всего рисунки походят на изображение наших совокупляющихся душ. Я улыбалась с закрытыми глазами...

Ты помнишь это? Что тебе было нужно? Ты хотел большего?

Но ты ведь знал... Прекрасно знал это. Всегда. Когда целовал меня на прощание в тот, последний раз. Знал, когда надпиливал тормозные трубки в моей машине, в начале улочки, круто опускающейся к морю.

Некоторые вещи никогда не меняются. Что-то не отпускает никогда...»

Глаза Ивлева вылезли из орбит. Он прирос к сиденью, нога прилипла к педали. Рук он не чувствовал. Дорога летела под колёса, шелест шин напоминал шипение прибрежных волн на галечнике...

«Я хочу вернуть тебе поцелуй» — услышал он. — «Посмотри на меня, пожалуйста...»

«Это не я!» — хотел закричать Ивлев, но не смог разлепить губы.

Он повернул голову. Тень на пассажирском сиденье сгустилась и потянулась к нему. Фары встречной машины осветили салон. Мимолётная вспышка выхватила из темноты спутанные пряди прямых, иссиня-черных волос, напоминающих водоросли, белые губы, приоткрытые для поцелуя, вздувшуюся щеку с черной сетью вен и блестящий глаз, подёрнутый мутной плёнкой.

Ивлев глубоко вдохнул, как перед прыжком в воду...

Сердце его остановилось раньше, чем морская вода целиком заполнила лёгкие.