Неимоверно редко нашу короткую и унылую жизнь посещают яркие впечатления, как-то — отдых в Египте или прогулка по ночному кладбищу. Но бывают впечатления, которые стараешься выбросить из памяти. Потому что не можешь объяснить их с точки зрения обыденной жизни. Все мы имеем свой опыт, но когда что-то выходит за грани этого опыта, нам становится сильно не по себе, даже злимся неизвестно на кого.
Когда я была старшеклассницей, а мой племянник Дмитрий — салабоном двенадцати лет, мы от большого здоровья всячески чудили. Как говорится, мимо тещиного дома я без шуток не хожу. И вот пришла к нам идея и говорит: «Здрасьте! А пройдитесь-ка вы на слабо ночью по городскому кладбищу».
Это было не простое кладбище. Это было старое еврейское кладбище, на котором уже не «подхоранивали» и поэтому оно непролазно заросло вековыми деревьями, кустарником, густо переплетенным хмелем. То там, то здесь из этой буйной зелени выступали диковинные нехристианские памятники — «печки», «стволы», колонны, каменные утесы, грубо обтесанные, поросшие мхом. Днем кладбище не казалось страшным, только очень уж заброшенным. В этом «лесу» в центре города селились птицы и мелкие зверьки. Но вот местная алкашня и сексуальные извращенцы не водились. Почему? Не знаю. Вроде все условия для культурного отдыха. Вы же знаете, как это бывает — чуть где заведется скамейка под парой деревьев, сразу и распивают…
Смиренное кладбище было вдоль и поперек исчерчено тропами, ибо торопливым прохожим было очень неудобно топать в обход, а, напротив, очень удобно сокращать путь с улицы Горького на улицу К. Либкнехта. Вот по такой «муравьиной» дорожке мы углубились в темноту под сень деревьев. Из источников света у нас был фонарь-карандаш, который не столько освещал, сколько мешал. Но так как я уже ходила тут, то уверенно шла впереди почти на ощупь. Племянник Дмитрий шёл за мной, испуганный, но задиристый (не хотел перед девчонкой спасовать).
Дойдя до середины кладбища, я услышала голоса. Или показалось? Показалось. Тишина стояла… как на кладбище. Вспомнился Том Сойер с его дохлой кошкой. Ничто не двигалось, шелестела листва, и я была бы рада сейчас даже компании нетрезвых скинхедов — так мертво, так тягостно было. Темнота, за кронами неба не видно. Я говорю одубевшим языком: «Ну, все, пошли назад». Дмитрий мычит: «Угу, пошли…».
Тут что-то зашелестело в кустах. Мышь? Хомяк? Вроде больше. Кошка? «Кс-кс-кс» — молчит. Матушка-заступница… Вот, опять шелестит. Крадется? Да это большое что-то. А почему на уровне земли? И почему оно вокруг нас по кругу идет, а когда мы поворачиваемся, на время затихает? И почему, ради Бога, ДО ТОГО не слышно было ни шагов, ни треска сухих веток, как бывает, когда к тебе кто-то издалека подходит?
Оно просто возникло из ниоткуда и теперь вокруг нас кружило. Сделало почти полный круг и замерло. Притаилось. Мы с Димкой стояли спиной к спине, и, клянусь, спины были уже мокрые. Ничего, минута, две… Я не выдержала: «Эй, я тебя вижу, брось придуриваться, выходи». Шелестнуло резко, коротко — и опять тихо. Стоим, не знаем, на что решиться. Бежать — ага, сейчас. А оно сзади кааааак…
И я опять сказала, громко:
— Ну, хватит.
А оно отозвалось:
— Хва-а-а-а-атит.
И мы как побежим! В полной панике, не помня себя, ломанулись на свет далекого фонаря. Гналось ли оно за нами — не могу сказать. И было уже неважно. От страха мы были в запределье.
Выбравшись под фонари автозаправки, отдышавшись, отсопевшись, мы пошли домой молча. Позже, при обсуждении, возникло несколько версий:
1) Алкаш, уснувший в кустах, с большой белки что-то вякнул;
Я стояла за говорящую белку, потому, что голос был похож. Димка сказал, что скорее оно говорило, как в фильме «Дети кукурузы». Тут прояснилась еще одна страшилочка: я услышала слово «хватит» с эдакой злорадной растяжечкой, а Димка — «засосу».
Это нас потрясло не меньше, чем само происшествие. Как можно ошибиться — слова-то совсем не похожи! Мы, хоть и были напуганы, но в своем уме. Так и не выяснилось, что было сказано, каждый стоял на своем твердо. Потом мы вообще перестали это обсуждать.
Прошло много лет, мы повзрослели, жизнь замотала и этот случай забылся, как сон. Уж очень он был непонятным, необъяснимым, ни на что не похожим.
Потом он начал мне вспоминаться и мучить. Я думала: почему мы так ужасно испугались? Ну, понятно: ночь, кладбище, мертвая тишина… это жутко. Но это понятный ужас — известно, откуда он идет и почему. А по-настоящему нас напугал голос. Вернее, интонация. Будто говорил злокозненный уродливый ребенок, живущий в подземных катакомбах. Голос довольно высокий, торопливый и странно артикулированный, словно… ученый скворец. И потом движение — как оно двигалось вокруг нас, словно ползло, но рывками. Описать трудно, но я почувствовала инстинктивно что-то чуждое человеку, враждебное.
Конечно, я могла ошибиться, галлюцинировать, накрутить себя и Димку, но сомневаюсь — по натуре я скептик и гипнозу не поддаюсь, пробовала.
Конечно, это могли быть мужики, алкаши, пацаны — но было совсем не похоже. Мужик бы зарычал басом, пацан запищал фальцетом — но по-человечески. И не стали бы они ползать по кругу по-пластунски, а из кустов прыгнули бы, как всегда.
Непонятно также, почему каждый из нас услышал свое слово?
Может, эта история не столь страшна в моем пересказе, но поверьте, там, на месте, было очень страшно, наверное, как животным. Главный страх — то, что ничего не понятно.