Страшные истории
Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.
Настроить сортировку
{sort}
Эффект дефекта
© Алексей Провоторов (Provod)22 мин. Страшные истории Марго 13-04-2020, 13:38 Источник Принял из ТК: rainbow666
Впрочем, путь вверх по лестнице обещал почти то же самое. Эти края сильно отличались от города.
Листья лежали на ступенях, на плитах пола, и на многолетних слоях светлела россыпь свежего листопада. А может, это и правда падал сверху лунный или ещё какой свет.
Было холодно и сыро; каменный свод тоннеля покрывала изморось, и рельсы казались матовыми от неё. На стенах чернели замшелые полосы – весной здесь высоко поднималась талая вода. Но она так и не вымыла запах креозота. Запах гари тоже никуда не ушёл; впрочем, он был слабым и почти незаметным – ещё один призрак этого места, не более.
Звери спускались сюда, как себе домой, и не все следы можно было узнать. Змеи водились здесь в изобилии. Часто они сползались на лестницу, иногда забирались на старые, позеленевшие медные люстры.
Но сейчас стояла осень, и змеи уже спали. Свет фонаря из-за спин двух мужчин не мог потревожить их. Впрочем, большая часть света упиралась в плащи и широкополые шляпы, не достигая ни перрона, ни подножия лестницы. Холодные, непрозрачные тени валились вперёд. Но сверху, от невидимого входа, цепляясь за ступени, всё же падал какой-то свет, и он становился тем заметнее, чем больше глаза стоящих в тоннеле привыкали к темноте.
Свет был чуть розоватый и голубой. Не луна так светила над одичавшим парком, не луна мигала где-то вверху, как газовая вывеска, заставляя пятна чуть плавать по недвижным очертаниям стылой, брошенной станции.
– А правду говорят? – спросил наказатель, поставив ногу в кожаном сапоге на заиндевевший рельс, и кивнул головой наверх, в озаряемую мягким вспышками тьму. Тускло блеснули его очки.
– Ну так, – неопределённо согласился его собеседник, выпуская поводья лошади. В спину приехавшим по тоннелю светил жёлтый фонарь, укреплённый на двуколке. Они прикатили сюда по рельсам, на сменных колёсах. Дрезину им не выделили – её было не перетащить через завалы на старых рельсах.
– Ответ, достойный дознавателя.
– Какой вопрос, такой и… – дознаватель подошёл к наказателю и встал рядом. Редкие капли падали со свода на широкие поля шляп. Оставленная в одиночестве лошадка протестующее фыркнула в суровые спины. – Тем более, я привык спрашивать, а не отвечать.
– Разворачиваться вручную будем, круг, видно, засыпало; – сказал наказатель, подбросив носком сапога горсть листьев. Горький запах, запах одиночества и былых устремлений, не приведших ни к чему, поплыл по тоннелю. Прыгнула в неразличимую лужу невидимая лягушка, и что-то вроде флейты пропело наверху, в давным-давно выгоревшем предместье.
Они вернулись к лошади по имени Пятёрка, выпрягли её и долго искали, к чему привязать. В итоге привязали к особо мощному корню у стены, потревожив рой белых, как привидения, светлячков.
Подхватили увесистую двуколку и, кряхтя, вдвоём развернули её. Дознаватель не выделялся ни ростом, ни сложением, зато наказатель мог похвастать по крайней мере первым, он был раза в полтора выше своего товарища – настолько, насколько и старше.
Беспокойно косящую Пятёрку впрягли снова.
– Хоть бы не уехала… – пробормотал дознаватель, возясь с тормозом двуколки и поглядывая назад, на чуть видные, непостоянные пятна окрашенного света. Туман наверху опускался, и тем ярче озарялся невидимый отсюда выход на поверхность. Стали видны белеющие кости у основания лестницы. По ним что-то перемещалось. – А то и тормоз потащит…
Двуколка утвердилась на рельсах, лошадь получила нагретое яблоко из кармана плаща и хрустела фруктом в темноте. Наказатель пригасил фонарь почти до минимума. Тени сгустились под ногами, словно сапоги приехавших попирали само Ничто. И тотчас ярче стал заметен тот, верхний свет, свечение осклизающих корней, белый танец светляков. Даже запахи темноты и влаги, казалось, сразу стали сильнее. И звуки слышнее. А тишина между ними – глубже.
Наказатель протёр запотевшие линзы в стынущей стальной оправе, но виднее не стало.
Халле прихватил из двуколки маленькую клетку со спящим голубем. Другой связи с городом тут не было, и птицу надлежало тащить с собой. Дознаватель, хоть и немного телепат, как все они, ничего не мог поделать на таком расстоянии – от жилых окраин Андренезера их теперь отделяло не меньше пяти миль.
У лестницы они спугнули крысу, объедающую тлен с крупных костей; та канула в темноту, оставив слизней трудиться в одиночестве.
Помедлили.
– Готов, дознаватель Халле?
Тот чуть нервно усмехнулся, глянул на долговязого напарника снизу:
– Готов, наказатель Коркранц. Хотя я бы предпочёл пару таблеток. Совы, например, если б такие существовали. Или любой из проклятых знаменитостей, если она в темноте видит лучше, чем я.
– Никаких таблеток в мою смену, дознаватель. Ты же знаешь.
– И сам не жалую. Обойдёмся. По крайней мере, пока не появятся подходящие. – Халле знал нелюбовь Коркранца к экстрактам чужих умений, но не разделял её. – В конце концов, почему бы не наделать таблеток пса? Принял одну – и порядок, отлично слышишь и обоняешь всё вокруг. Самое то для сыскных. Почему выпускают только человеческие? На кой мне полчаса умения петь, как Адам Турла, если я готов заплатить за час ночного зрения или острого слуха?
– Таблеток не использовал, не буду, другим не советую, а на месте Шеффилда и запретил бы. Но где сейчас Шеффилд… – Коркранц глянул вверх по лестнице. – Ладно, пошли.
Халле кивнул, расстегнул нижнюю пуговицу пиджака, чтобы удобнее было добираться до ножа. У Коркранца давно была расстёгнута и пуговица, и кобура – наказатель имел право на револьвер.
Они поднялись быстро, цокая рифлёными набивками сапог по расшатанным, осклизлым ступеням.
После темноты подземелья наверху показалось совсем светло. Осень только перевалила за середину, а вот ночь до своей ещё не добралась. Туман лежал тонким слоем, затекая в провал спуска. Вдруг вслед им долетело тихое, потерянное ржание Пятёрки, нереальное, как привет из другого мира.
Деревья вокруг были невысоки, ни одно из них не выросло ровным, словно в молодости они не могли решить, куда им всё-таки расти – вверх, как все, или лучше в сторону, а может вообще вниз. Разломы в стволах, щели коры, впадины узловатых переплетённых веток светились голубым и розовым, ярким, как ярмарочные огни. Свет помигивал вразнобой. На одной из ветвей, прицепившись ногами, вниз головой спала птица.
– Карамель какая-то, – сказал Халле. – Никогда я не любил эти привозные деревья.
– Ну это не совсем те, что я помню, – ответил Коркранц. – Они, конечно, и до пожара выглядели экзотично, но то, что сейчас тут растёт, вряд ли уже можно классифицировать. Значит, правду говорят – год от года они всё ярче.
Лязгающий голос наказателя, такой знакомый собеседнику и такой внушительный под белыми сводами кабинетов и среди высоких стен кварталов-колодцев, тут тонул, словно звук кузнечных клещей, которые зачем-то обмотали ветошью.
– Пойдём, – сказал Наказатель, делая шаг вперёд. Халле кивнул и последовал за ним, стараясь не оглядываться, хотя очень хотелось.
Здесь когда-то был парк. Обезглавленные чугунные остовы фонарей напоминали об этом; в одном месте сапог Коркранца ступил на гулкое железо – люк коммуникаций, и наказатель пообещал себе получше смотреть под ноги.
Вдали, за рядами деревьев, виднелись иногда скелеты скамеек. Один раз, в сумеречной аллее, им привиделось, что на скамейке сидит некто большой, в пальто и мятом цилиндре.
Коркранц подумал, что ему показалось – резко повернув голову, он ничего не увидел; но Халле сказал, что ему, в таком случае, показалось то же самое.
Они поспешили пройти это место.
– Ну и где нам тут кого искать? Сюда бы взвод, – Халле не выдержал в тишине и пары минут.
– Мы за него, – сказал Коркранц, и дознаватель уловил в его голосе намёк на раздражение. И в мыслях тоже.
– Понимаю. Просто это работа для более серьезной группы.
– Работа наша.
– Рад стараться. Но… – Халле обвёл мерцающую чащу, полную тихих звуков, раскрытой ладонью в тонкой перчатке, – кому здесь я могу задать вопросы? Вот той тени? – он указал в сторону, где между деревьями мелькнуло что-то двуногое, низкорослое, больше всего похожее на заднюю половину собаки.
– Вот и спросим у брухи Веласки.
– К брухе, – Халле весь передёрнулся, – Веласке заехать бы днём.
– Днём она спит, сам знаешь, слишком стара она, под дневной свет показываться.
Халле рассеянно кивнул. Веласка родилась в год без лета, в день без света, а все, кто тогда родился, под солнцем долго находиться не могли.
– Откажется она говорить.
– Не откажется.
Дознаватель вздохнул. Коркранц понимал, что в случае с Велаской телепатия ему вряд ли поможет – старая крага была хитра, изворотлива и немало смыслила в колдовстве.
– А ты помнишь, как фабрика взорвалась? – спросил Халле. – Как всё это, – дознаватель обвёл рукой мрачную и одновременно яркую панораму, – горело?
О да, Коркранц помнил. Он был тогда ребёнком, но взрыв алхимической фабрики и тот цветной пожар, больше суток бушевавший у горизонта, был одним из ярчайших его воспоминаний. Позже нечто подобное он видел лишь раз, когда наблюдал полярное сияние с борта здоровенного винджаммера, где служил в юности. Но то была мирная небесная сила; горящая же дикая смесь химикалий и магии ужасала, хоть и захватывала. Предместье Андренезера, куда только-только проложили ветку подземки, перестало существовать. Целый комбинат, снабжавший всем необходимым добрую половину алхимиков государства, просто испарился вместе с окрестными кварталами.
Огонь тогда плавил даже гранит. Позже из-за отравленного воздуха, воды и земли, здесь никто уже не стал строиться. Да и в память о жертвах тоже – пепел десятков людей лежал на этом месте, как тень, намертво въевшись в каждый камень.
С тех пор минуло полсотни лет. Торфяники и до сих пор продолжали тлеть, а гарь зарастала всяким странным быльём, да и существа завелись немного не те, что в обычном лесу.
– Да, – ответил Коркранц. – И буду помнить до конца жизни. Странно, что на этом месте вообще что-то выросло, я думал, земля прокалилась до самой Преисподней.
Коркранц приподнял воротник. Ему было здесь не по себе, хотя он всегда считал, что тьма – лишь отсутствие света. И всё же… видимо, он был слишком урбанистом. И всю жизнь после увольнения с флота старался скорее поглубже забраться в город, нежели выбраться из него. И темнота загородная, темнота залитых туманом лугов, непроглядных лесов, старого пепелища казалась ему какой-то другой. Исполненной чего-то древнего, злого. Только тронь, и проснётся. И это пугало его.
А ещё лось.
В последнее время много стало слухов про зверьё, ведущее себя не по-звериному. Рассказывали, конечно, про енотов, научившихся пользоваться ключами, про медведицу, одетую в женское платье, чуть ли не про кота в сапогах, но самыми жутким – с точки зрения Коркранца – были истории про лося.
Якобы на окраинах, в кленовых лесополосах, за ржавеющими трамвайными путями, по которым давно уже прошёл их последний трамвай, стали встречать некоего странного лося. Коркранц хмурился, а в его памяти сами собой всплывали строчки протоколов дознания.
Кора Джей, двадцать восемь лет, торговка-цветочница. Встретилась с животным в парке. Испугавшись, с целью задобрить животное, ласково окликнула его дважды. Животное с цинизмом передразнило очевидицу, также дважды. Кроме того, она утверждает, что лось ухмылялся, видя её испуг.
Иллемарья Уишборт, сорок лет, дипломат Посольской управы. Просила точно процитировать в протоколе её показания: «Лось заступил мне дорогу и смотрел прямо в душу». Госпитализирована с нервным расстройством.
Джебедайя Даггон, шестьдесят лет, пенсионер. Зверь, по словам очевидца, жестом «велел ему проваливать», сопроводив указание звуками, в тоне которых явственно слышалась брань. Очевидец трезвенник, отставной государственный купец торгового флота, уважаемый человек.
И это не говоря о слухах и отрывочных показаниях задержанных деклассированных. В их среде вообще творилось бог знает что.
Коркранц не стал углубляться в раздумья и постарался сосредоточиться на дороге.
Аллеи потеряли строй и рассыпались отдельными деревьями; светящиеся мятно-зелёные грибы с сильным запахом аммиака росли то тут, то там; улитки на деревьях тоже светились. Казалось, лесная жизнь вобрала в себя тот давний огонь, пропиталась им.
Они миновали чёрный, гладкий пруд – Халле был почти уверен, что жидкость в нём горюча, как нефть; – и оплывшее, перекошенное здание вокзала за ним. Потёкший и вновь застывший камень сталагмитами свисал в арках порталов, колонны изогнулись, как пьяные; статуи у входа растеклись, растрескались, и казались скульптурами чудовищ. Ярко-зелёные блуждающие огни бродили в глубине.
Потом потянулось пепелище с оплавленными какими-то столбами, по левую же руку стоял лес, теперь тёмный и угловатый, и только иногда мелькали в нём белые и голубые огни, щёлкали невидимые насекомые да сонно, тяжко, словно ей снился кошмар, стонала птица. Или не птица.
Коркранц надеялся, что Халле не станет читать его мысли и вообще не почувствует того, что он ощущал. Это что-то походило на страх. Но наказатель Коркранц давно не испытывал страха, и теперь крутил, мял это чувство, пытаясь уложить его на воображаемую полку в сознании поаккуратней, чтоб не мешалось.
Халле же сейчас думал явно о чём-то своём. Он с опаской смотрел на широкий, кривой серп луны с иззубренным лезвием. Она недавно взошла и висела над лесом, совсем объёмная и близкая – казалось, протяни руку, щёлкни по ней пальцем – и зазвенит. Цветом она была как метал.
– Под такой луной, – сказал Халле, – ловил я Джока. Он всегда начинал беспокоиться такими ночами и хвататься за всё острое, что мог найти. Ей-богу, от бритвы до косы.
Коркранц кивнул. Каждый сыскной знал эту историю. Джок Дружок, бич Андренезера. Второй серийный убийца за историю города. Халле был главным дознавателем по его делу, и однажды даже встречался с ним лицом к лицу. Только случайно у него не осталось шрамов на память о той встрече.
– Вот как раз в ноябре у него на чердаке и поселилась стая кукушек, он стал носить по две шляпы и разрисовал себе руки всякой жутью. Я почти настиг его тогда – или он меня.
– Тебе повезло. – Коркранцу не нужно было уметь читать мысли, чтобы понять: Халле боится повстречать своего противника здесь. От того и речь завёл. В ночи старого пожарища Джок становился для дознавателя таким же олицетворением страха, как для самого Коркранца лось. А шансы на встречу были – выгоревшие кварталы часто становились убежищем для беглецов и прочих падших. Правда, подолгу здесь никто, кроме брухи Веласки, не тянул.
– Я немного прочитал его мысли в тот раз. И пришёл в ужас. Они ещё страшнее, чем татуировки на его руках.
Коркранц промолчал. Халле хватало духу признаться в способности чувствовать страх, и наказатель немного позавидовал ему.
В лесу не то ветер шуршал листьями, не то кто-то ходил – разобрать было нельзя. Интересно, подумал наказатель, вот Халле хотел таблетку пса, чтоб лучше слышать в ночи; или таблетку с экстрактом совы, чтобы видеть в темноте. А нужно ли это? Что ты услышишь и увидишь, если сдёрнуть чехлы с рецепторов? Поможет ли оно тебе?
Вот у Шефа зрение было на зависть. И сгодилось это ему? Где он, универсал своей профессии, могущий с лёгкостью совмещать работу дознавателя и наказателя? Шеффилд, которого все звали Шефом даже официально; впрочем, его это мало волновало – хоть горшком назови, из печи он практически не вылезал. Ему куда больше нравилось расследовать дела на местах, чем в кабинете, и приказы от него чаще всего приходили через хрипящий телефон откуда-нибудь с окраин. Шеффилд, с его неизменной присказкой «сейчас всё будет», под которой он мог подразумевать всё, что угодно; вечно напевающий Ластера, Шеффилд, который одну руку всегда закладывал за спину, когда крепко задумывался. Или когда стрелял в цель.
Его исчезновение обезглавило Управу, никто и предположить не мог, что такая постоянная величина, как Шеф, куда-то пропадёт. Но всё же это произошло, и что с этим делать – никто толком не знал.
Началось всё не с очеловечивающихся зверей, а с озверелых людей.
Одинокие свидетельства о хулиганах, скатившихся до скотского беспредела, за полмесяца переросли в лавину. Сначала решили, что появился какой-то новый наркотик, только обстоятельства преступлений и особенности задержанных были так странны, что впору было рапортовать в государственный Тайный сыск. Шеф же в ярости заявил, что они тут и сами разберутся, и принял меры по всем направлениям.
Но ни висящие над городом дирижабли с наблюдателями, ни усиленные патрули, ни прочая угрожающая активность дело не прояснили. Хулиганы, восстающие вдруг из грязных луж, визжали как свиньи и кусались при аресте; с ужасом патрульные обнаруживали, что серо-розовая, грубая кожа этих элементов поросла жёсткой щетиной, а ожирение странным образом изменило формы тела; огромный, чудовищно сильный грабитель, вломившийся в бакалею, ранил трёх патрульных, одного скальпировал внезапно острыми зубами, после чего прихватил лоток медовых пряников и скрылся в ночи. Стая худых, желтоглазых, льнущих к земле, злых и сутулых личностей напала на окраине на двух молодых людей и час спустя была полностью расстреляна охотниками.
После долгой работы некоторых удалось опознать; всё это были или преступники, или потребители веществ, или деклассированные элементы, ранее никогда звериными повадками не отличавшиеся. В последнем случае поползли слухи про вервольфов, но ничем не подтвердились.
Шеф Шеффилд лично взялся за расследование, отрядив с собой самого мощного телепата Управы, стилягу Солиса. И исчез вместе с ним.
Все по привычке ждали указующего звонка с каких-нибудь окраин, но два дня минуло совсем без вестей, а после пришла записка.
Принёс её помятый, потрёпанный, ошалелый и дико голодный голубь, который, впрочем, вёл себя как-то не так. Соколом смотрит, как сказал городовой Трент, сам охотник. Голубь до крови укусил Трента за палец.
Принёс записку от Солиса. Вроде бы написанную его рукой. Солис был левша, и специалисты утверждали, что записка написана левшой. И всё равно экспертов она чем-то смущала. Как будто писал человек другого веса и сложения, чем пропавший сыскной.
В записке Солис просил прислать самого лучшего дознавателя на пепелище фабрики. Подписи Шефа, как ни странно, не было.
Посовещавшись, решили отправить Халле, который был на хорошем счету; но не одного, а под прикрытием. И не по дороге, а по линии подземки, чтобы была возможность выйти в тылу потенциальной ловушки.
В Управе остро не хватало людей, потому что большинство было занято расследованием дел озверелых, а двое даже получили ранения. Не хватало и внятного курса в этой сумятице и без твёрдой руки Шефа. Поэтому заместитель выделил лишь двоих.
…Тут Коркранца что-то отвлекло от воспоминаний.
Что-то такое лежало на голой, продуваемой ветром лесной аллее, и хотя Коркранцу хотелось видеть там ветку, он уже понял, что это не она.
– Рога лосиные, – со всей простотой сказал Халле, но Коркранц и сам уже это понял.
Большие, холодно-пепельные в ночном свете, разлапистые, ужасающе неподвижные, многозначительные лосиные рога.
Коркранцу хотелось снять шляпу и стереть пот с лысины; но при Халле он ни за что не стал бы это делать; только со свистом втянул воздух через сжатые зубы.
Ему не хотелось признаваться в этом ни себе, ни кому-либо, но образ животного с человеческим взглядом будил в его сердце какую-то инфернальную жуть.
Он ускорил шаг. Оставалось немного.
Ночной холод забирался под плащи, под незастёгнутые пиджаки. Халле всё-таки сдался и плащ застегнул. Коркранц же, казалось, на погоду вообще не обращал внимания, шагая как механизм, как паровой человек, которого как-то выставляли в кунсткамере города.
Спустя две минуты лес поредел, и они вышли к дому брухи Веласки.
Это была окраина окраин, и запах ледяного ветра был диким, тёмным, как ночь. Дом жался задней стеной к обрыву, как некто, кому некуда отступать, и смотрел на лес парой ярких круглых окон. Тёплый жёлтый свет их казался нереальным; Халле вообще ожидал увидеть ядовито-зелёное свечение, как в заброшенном вокзале. Дом был похож на обломок какого-то некогда гораздо большего здания.
– Ладно, – сказал Коркранц тихо. – Как условились.
Халле нервно кивнул, молча. Условились они так, что Халле опрашивает бруху – самая что ни на есть работа дознавателя; а Коркранц наблюдает за домом.
Если на пепелище и происходило что-нибудь странное, то уж бруха точно должна была знать. Но арестовывать Веласку было совсем не за что; поэтому фигура наказателя явно была бы в разговоре лишней. С другой стороны, хитрая старуха должна сообразить, что у дознавателя может быть напарник, невидимый ей; и причинить вред дознавателю она не посмеет.
Оставлся, конечно, риск, что бруха, если она замешана во всём этом, может что-то утворить, но для неё это было бы приговором. А работа Сыскной управы и так сплошь состояла из риска, что поделать.
Наказатель хотел было предложить Халле револьвер, но потом решил, что отправлять оружие в дом подозреваемой, а самому оставаться безоружным – плохая идея. В конце концов, хороша с него будет помощь. Да и у Халле есть нож, если что. Он озвучил эти соображения, потому что Халле всё равно бы их ощутил. Дознаватель согласился.
Коркранц отступил за деревья. Он смотрел, как дознаватель дошёл до двери и вдруг замер на ступенях, когда что-то чёрное шевельнулось у его ног. Коркранц неплохо видел в очках, но в ночной темноте так и не разглядел – показалось ему или правда там было что-то вроде чёрной кошки? Шеффилд бы каждый ус рассмотрел, подумал он. Шеф славился отличным зрением и точной рукой, и был бесспорно лучшим стрелком Управы, потому наказатели всегда равнялись на него, но хоть немного, да отставали. Шефу ничего не стоило отправить весь барабан в десятку, или же, развлекаясь, положить пули по радиусу, аккуратно прострелив все цифры у кружков мишени.
Где он теперь, подумал Коркранц. Внезапно ему стало тоскливо. Халле, пусть и побаивался сегодняшней работы, чем немного раздражал, всё же живая душа, вдвоём бродить по одичавшему пожарищу было гораздо веселее. Теперь с ним остался только белый голубь в тесной клетке, который всё спал, сунув голову под крыло. От обычных, городских голубей сыскные птицы отличались тем, что худо-бедно, но могли летать ночью. Впрочем, на практике это у них получалось совсем плохо, но инструкции требовали носить птицу с собой.
Скрывшись за толстым, обгорелым стволом, наказатель смотрел, как Халле дёргает за верёвку звонка. Дверь распахнулась, невысокая, седовласая фигура брухи, почти невидимая за плащом Халле – тот снова расстегнул его, видно, памятуя про нож – потопталась на пороге, махнула рукой и увлекла дознавателя за собой в дом.
Вот теперь Коркранц остался совсем один.
Потянулись минуты. Он ждал. Ночь, осмелев, протянула свои холодные руки, дёргала за плащ, трогала шею невидимой ледяной ладонью, забавляясь над одиноким человеком.
Он с удивлением обнаружил, что замерзает. Видно, стал стареть, подумал Коркранц. Интересно, а поступят ли в продажу таблетки молодости? Препарат на крови какого-нибудь прыгучего юнца, чтоб такие стареющие дубы, как он сам, могли хоть на час почувствовать энергию и лёгкость юных лет?
Он вообще не разбирался в этих таблетках, презирал, да и, чего там – побаивался. Он привык считать их новинкой, а ведь экстракты умений и свойств, высушенных в порошок и помещённых в капсулу, появились на рынке уже как лет десять-двенадцать.
В их производстве использовалась, кровь, алхимия, и магия, конечно.
В основном прибыль приносила торговля умениями знаменитостей – выпил таблетку, и какие-нибудь три четверти часа можешь играть как маэстро или танцевать как бог. Знаменитые художники, правда, все как сговорились, и отказались предоставлять свою кровь для производства, даже несмотря на обещания сказочных барышей. А вот некоторые писатели согласились. А что, конкурента за час всё равно не наживёшь.
Производители утверждали, что очистка сейчас настолько хороша, что побочных эффектов вроде сопутствующих качеств донора сейчас уже стопроцентно нет. А сперва покупатели, бывало жаловались, что вместе с голосом оперной дивы или музой поэта мог прийти приступ мигрени или близорукости.
Бывали и другие таблетки – например, для снотворных специально отбирали доноров со здоровым сном. Ассортимент постепенно расширялся, а рынок процветал.
Недолговечность действия и только-только начавшая падать стоимость производства всё же уступали новизне ощущений, да и пользе, которую многие для себя извлекали. Но, как обычно, нашлась и оборотная сторона, тёмная, покрытая липкой грязью и таинственной патиной, и в хищный профиль, который смутно проступал под ней, Сыскная управа вглядывалась всё тревожнее.
Например, за большие деньги, якобы для спортивных тренировок, кто-то заказал партию таблеток одного из знаменитых боксёров; а в итоге сыскные накрыли подпольный ринг боёв без правил, где бойцов держали на препаратах. Часть же тиража вообще попала к уличным бандам.
Так же, пользуясь недостаточной очисткой первых партий, и вступив в сговор с некими алхимиками, группа преступников смогла выделить воспоминания известного бильярдиста и подобрать шифр к его банковской ячейке с гонорарами.
Прокатилась и череда спортивных скандалов.
Сочетание таблеток и наркотиков вообще давало дикий эффет чужих галлюцинаций, и поднялась волна специфических преступлений – группы наркоманов грабили покупателей эликсиров. Были и другие тревожные случаи.
Ходили разговоры про то, чтоб наделать таблеток на крови лучших специалистов в каждой области, в том числе и в полиции, но пока только разговоры. Шеффилд прямо сказал, что не потерпит ничего подобного, ведь если такие таблетки, с умениями сыщика или телепата, попадут к преступникам, то с ними станет куда труднее бороться.
В Управе всякие таблетки были не в чести, но прямого запрета не было. Например, Коркранц знал, что Солис иногда принимал пианиста, чтобы произвести впечатление в своём клубе. Шеф же относился к таким увлечениям пренебрежительно, и считал, что человек всего может добиться сам, а если бог таланта не дал, то и не надобно. Сам Шеф частенько напевал в раздумьях, почитая творчество Моисея Ластера.
…Звук и движение оторвали наказателя от его мыслей: он увидел, как открылась форточка в круглом окошке, и из неё, белым бликом в ночное небо, вылетел голубь.
Коркранц удивился – кто же использует простого голубя в темноте, – но тот, ухнув по-совиному, мягко и бесшумно спланировал над головой Коркранца и скрылся в лесу.
Вот те раз, голубь-сокол, теперь голубь-сова.
Да что тут происходит, нервно подумал Коркранц.
Форточка закрылась, оставив его безо всякого ответа.
Этот парк, ставший лесом, дома, превратившиеся в руины, и люди, которые становились зверьми, обрисовались Коркранцу одной мрачной картиной. Должно было существовать связующее звено между всем этим, от лося до…
Лось.
Хрустнуло что-то за спиной.
Лось?
Вздохнуло.
Ветер? Или лось?
Тень перекрыла отсвет дальнего дерева. Летучая мышь?
Или голова лося?
Коркранц обернулся.
Лось.
Он стоял в нескольких ярдах позади, огромная горбоносая его башка лоснилась, поблёскивал жуткий и внимательный глаз. Квадратные зубы сжимали изжёванную сигарету.
Лось посмотрел на Коркранца и коротким движением головы, кивком, словно спросил, не найдётся ли огоньку. Во взгляде читалась пристальная, навязчивая просьба.
Коркранц резко вдохнул, задержал воздух, спиной обтёк ствол, медленно помотал головой влево-вправо и вывалился из леса под острый и безжалостный серп луны, не в силах отпустить взглядом мерцающую точку лосиного глаза.
Лось зло, презрительно сплюнул и отступил во тьму.
Коркранц наконец сделал то, чего хотел весь вечер – сорвал с головы шляпу и вытер вспотевшую лысину. Железные зубы его хотели предательски стукнуть, но он свёл челюсти могучим усилием. Довольно, и если лось с человеческими чертами внушает ему страх, то это нормально, в конце концов. Наверное, есть какое-то название этому, эффект кого-нибудь там. Это нормально, повторил Коркранц, и тут понял, что оказался на виду, прямо под окнами брухи.
Прятаться не имело смысла, тем более что брухин совиный голубь ему совсем не понравился, да и идея разделиться представлялась наказателю всё менее удачной в свете обстоятельств.
Он поправил плащ, заставил себя повернуться спиной к лесу, и поднялся по ступеням уже с привычным, каменным выражением лица.
Ни чёрный кот, ни сова, ни змея, ни летучая мышь – никто не стерёг у входа. Только когда наказатель подошёл к двери, то заметил, что вместо верхней ступеньки, на которую он уже собирался стать, лежит чёрная гладкошерстная собака. Она молча подняла голову и глянула так, что Коркранц отступил назад.
– Ну лай, что ли, – сказал наказатель. Собака промолчала. Коркранц тоже молча протянул руку и взялся за шнурок звонка. Собака низко, глухо, чуть слышно зарычала, так что камень завибрировал, но не поднялась. Наказатель позвонил.
Веласка Имакулада дель Сомоса открыла дверь и загородила собой проход. Она была ниже дознавателя почти в два раза, в белой блузе и чёрной юбке в пол, как полагается достойной женщине.
Волосы брухи были седы и немного вились, глаза – цвета льда, при этом белки чистоты белоснежной, а зрачки – как полыньи во льду над омутом, где водятся твари. Дознаватель аж примёрз к этим глазам. Даже похолодало, казалось; потянуло из дома стужей, хотя яркий свет из дверей и окон противоречил этому, обещая тепло.
– А я так и думала, что вас двое придёт. Заходи, ночь холодная, – она как-то так поёжилась, вздрогнув, как лошадь, всей кожей, что Коркранца самого передёрнуло. Он отодрал взгляд от её глаз – ему показалось, что с ощутимым хрустом, – снял шляпу и вошёл.
И вроде успел увидеть, как кто-то прикрыл за собой дверь в дальнем конце комнаты за прихожей.
Входная же дверь за ним закрылась безо всякого участия хозяйки, словно от сквозняка; крюк сам упал в проушину. Веласка взяла у него клетку с птицей и подтолкнула его в комнату, едва он снял плащ и шляпу, отметив, что одежда Халле тоже здесь, на вешалке.
Комнату ярко освещали люстры, чуть оплавленные, явно взятые в большом количестве из каких-то пострадавших от пожара руин. В простенках висели картины, тронутые огнём.
Дощатый стол в центре был покрыт куцей скатертью, вокруг в беспорядке стояли на деревянном полу старые, но когда-то дорогие кресла; впрочем, из разных гарнитуров. Халле нигде не было. Коркранц ещё раз глянул на неплотно прикрытую, потёртую серую дверь напротив входной.
На столе стояло блюдо с пирожками, судя по всему, с мясом, и кувшин узвара из сухофруктов.
– Угощайся, – тепло сказала Веласка, подталкивая его к столу.
– Благодарю, нет. А где…
– Садись, поешь, не отказывай старой тётке только потому, что про нё плетут небылицы. Чего такому здоровенному мужчине, – это слово бруха произнесла с неподражаемой интонацией, где почтение и издёвка слились в противоречивый, но гармоничный тон, – бояться старухиной стряпни? Не из собачатины же я их делаю…
– Спасибо, но…
– Никакого но, наказатель. Вообще-то я тебя пустила с оружием в дом, а ты отказываешь мне в ответ на простое гостеприимство. Я твоему мозгоеду ни на один вопрос не отвечу, если вы не присядете по-человечески.
Голубь проснулся от яркого света, заурчал, и Веласка сыпанула ему какого-то корма прямо из кармана. Голубь заинтересованно начал клевать.
– Ну вот видишь, птичка твоя принимает угощение, а она чует, от злого человека вовек бы не взяла…
В голосе старой женщины Коркранц услышал обиду и даже растерялся.
– Хорошо, – он уселся за стол, не в кресло, а на старый табурет рядом. – Но я правда, не…
– Да поешь ты! Ну что за человек! – Бруха взяла с потрескавшегося глазированного блюда пирожок и надкусила. – Пирожки как пирожки, с мясом! Мясо – не из этого леса! Не ядовитое!
Коркранц согласился, взял наконец вкусно пахнущий пирожок, откусил и стал жевать. И правда, мясо, специи, лук. И что-то такое ещё горьковатое, понял вдруг он. Как будто начинку присыпали мукой из полыни и кровянки, что ли.
Где-то в этот момент Коркранц подумал, что все они сделали ужасные ошибки. Шеф и Солис – свои, Халле – свою, и он, Коркранц, делает свою, очень старательно.
Нужно было выбираться отсюда, и как можно скорее.
Интересно, куда полетел совиный голубь?...
– Ну, нам пора, – твёрдо сказал Коркранц, вставая из-за стола. – Где Халле?
– Умыться пошёл; водички попить, – сказала бруха Веласка масляным голосом. Наказателю представились жирные радужные круги на дурном болоте, под которыми и воды-то не разглядишь.
– Я ему таблеточку дала, – добавила старуха. – А то что-то мутит его, в глазах потемнело.
Коркранц без шляпы как-то очень остро почувствовал холод. По шее, спине, за воротник по позвоночнику.
– Я пойду его позову, – произнёс каждый из них одновременно.
Наказатель промедлил секунду и сказал:
– Хорошо.
Бруха кивнула, сощурившись, и бесшумно вышла из комнаты.
Оставшись один, Коркранц встал, отодвигая табурет. Тот, повинуясь своей кособокости, запнулся и упал. Гулко, будто под полом было пусто.
Коркранц отбросил его ногой, переставил стол, расплескав узвар, и сдёрнул узорчатый коврик с пола.
По доскам, покрытым плохо замытыми бурыми кляксами, проходила щель, очерчивая квадрат. Плоская чугунная ручка лежала в выдолбленном углублении. Подпол.
Наказатель на секунду заколебался, решая, что сделать в первую очередь; потом распахнул клетку с голубем, рванулся к форточке и выбросил его в окно.
Если голубь прилетит без записки, в Управе поймут, что дело плохо. А в этом Коркранц уже почему-то не сомневался.
Голубь испуганно закудахтал, забил как попало крыльями, точно курица, которой отвесили пинка, и неуклюже приземлился на лужайку, после чего побежал к лесу, отвлёкшись вдруг на что-то, что начал клевать.
В ужасе Коркранц ринулся в прихожую и дёрнул крюк. Ничего – он оставался держать как приваренный. Брухины штучки.
Коркранц метнулся к подполу и, подцепив ручку ногтями, рванул неожиданно тяжёлую дверь вверх. Она, в отличии от входной, оказалась незаперта.
Внизу горел свет. Он оглядел всё, что открылось его взору, и ему стало плохо.
Анатомический театр циничного ужаса.
Не сводя неверящих ещё глаз с разделочных столов, колб, прессов, труб и зеленоватых пятен на гранитном полу, Коркранц начал спускаться вниз по стальной лестнице. В холодный свет газовых ламп, в тяжёлый мясной запах с нотами формальдегида, в липкий ужас. Он забыло обо всём остальном сейчас. Даже о том, что следовало немедленно пристрелить бруху.
Над каждым столом было установлено нечто вроде поддонов с углублениями, от которых охапки кольчатых шлангов шли к отжимным прессам, к тонким решёткам и нагревателям сушилок. На трубках засохли кровавые капли и какая-то желтоватая непрозрачная слизь, прессы лоснились от жира; на решётках запеклась бурая окалина. Видения чистого ада. Коркранц только надеялся, что терзаемые агрегатами тела, которые он видел повсюду, были мертвы ещё до начала манипуляций.
Тут ему показалось, что гаснут лампы, и он, положив руку на рукоять оружия, обернулся к выходу.
Никого. Но видел он всё хуже. Края поля зрения размывались, словно их кто-то замазал клейстером. В глазах темнело. Что ж такое он сожрал? И где там пропал Халле? Подпол был больше, чем комната наверху; домик брухи, видимо, был лишь частью каких-то крупных руин.
Коркранц поспешил оглядеться, пока ещё что-то видел.
Здесь были тела животных разной степени вскрытия, от туши кабана с распахнутыми рёбрами до выжатой жабьей шкурки.
А хуже всего были люди. В сторону полуосвежёванного, рослого беловолосого трупа он старался не смотреть, а вот кожа рук с татуировками возле груды мокрых костей привлекла его внимание.
Джок Дружок. Вот где нашёл конец главный враг Халле. Шляпа с пряжкой небрежно валялась рядом, и край её потемнел от крови. Интересно, а где вторая, подумал Коркранц.
Были и ещё какие-то трупы, расчленённые, выпотрошенные, как рыба, и Коркранц почти возрадовался потере зрения.
Но он разглядел желоб вдоль каждого стола, и во многих лежало по одной полупрозрачной капсуле, полной какого-то порошка.
Вот оно что! Ещё более сильный ужас, холодный и горячий одновременно, обхватил Коркранца, повис на нём, вязко, как пьяный друг, который никуда не собирается уходить.
Веласка открыла какой-то рецепт изготовления таблеток, по пути столкнувшись с проблемой, но не той, о какую спотыкались официальные производители: эффект не исчезал. Так вот в чём было дело, вот что стояло за озверелыми людьми и очеловеченными зверями! Не только люди теряли остатки разума, но и звери обретали некие его зачатки! Каково было приблизиться к порогу разума, оставаясь в зверином теле? Да и каков мог быть этот разум?
Она экспериментировала на отбросах общества и зверях, а потом, видно, стала продавать препараты. Может, из-за кустарной очистки, а может, ещё почему, но нужные качества почти не отфильтровывались от свойств личности. Каким странным, видно, был симбиоз сознания преступника, купившего таблетку сыскного, и ожившего в нём дознавателя! И что за кошмар начнётся, если на улицы попадут таблетки парней вроде Дружка?
Теперь он понимал, как появилась на свет та записка, призывавшая сюда лучшего дознавателя.
И зачем.
Ведь из Солиса получилась только одна таблетка телепата, а этого, очевидно, было мало. Кроме того, обладая навыками сыскного, любому преступнику легче было бы планировать свои преступления.
И тем легче, чем меньше сыскных оставалось в строю.
Были тут таблетки совы, о которых мечтал Халле, и таблетки сокола, которыми, видно, кормили голубя Шеффилда. С ужасом Коркранц увидел останки крота, как центр некоего ночного кошмара, и чёрную шкурку, на которой лежала грубо разодранная желатиновая капсула с остатками порошка, пахнущего кровью и полынью.
Куда же, подумал Коркранц снова, полетел тот голубь? С какой вестью, за какой помощью? Куда убежала их собственная птица, отведав экстракта курицы, его не интересовало.
Коркранц быстро пошёл к двери, которую ещё при спуске приметил в дальней стене помещения.
И тут на одном из столов он увидел то, чего боялся – среди обрезков мощных пальцев потемневший жетон начальника Управы, сбритые седые волосы, и закопченный рассыпавшийся скелет.
Слёзы затопили и так почти ослепшие глаза. Он выполнил задание, нашёл Дирка Шеффилда.
Кошмарно, это было кошмарно – Шеффилд и Солис были уничтожены, препарированы, выжаты и высушены! Извращённая форма каннибализма, если можно было так говорить о явлении, которое само являлось крайним извращением человеческой культуры!
И та же участь ждала их с Халле!
Технологии настоящих таблеток Коркранц не знал, но для них требовалась лишь кровь, и той немного. Здесь же, как с ужасом осознал Коркранц, для изготовления одной таблетки требовалось целое существо.
Тело существа.
Коркранц опёрся на стол, наклонился, и его вывернуло.
Он почувствовал себя лучше, даже в глазах посветлело.
Нужно было выбираться и вытаскивать Халле. Когда же минует действие таблеток? Этот вопрос занимал его довольно сильно, учитывая, что того лося видели на протяжении трёх недель.
Внезапно он почувствовал себя один на один со всем преступным миром. Почувствовал собственную уязвимость и уязвимость Халле, который так хорошо умел думать в кабинете над бумагами, чередуя чернейший чай и горчайший кофе; и так хорошо умел задавать вопросы в полутёмной комнате, никогда не срываясь на крик и не переходя на личности.
А тут, в залитом светом доме, на чужой территории, куда его заманили, как в ловушку? Что успел он спросить у брухи, прежде чем отведал страшных пирожков?
Коркранц, повинуясь внезапному порыву, схватил одну из таблеток и сунул в карман. Мало ли, представится потом случай собрать улики или нет.
Он и понял, что крашенная белым дощатая дверь ведёт она под ту часть дома, куда ушёл Халле, а следом и Веласка. Не глядя более по сторонам на бесстыдный, неприкрытый в своей рациональности анатомический театр, Коркранц вытащил револьвер и быстро, бесшумно, боком двинулся к этой двери.
Покойся с миром, Шеф. Я похороню тебя по заветам, пообещал Коркранц. и скрежетнул железными зубами.
За дверью обнаружилась не комната, а клетушка с косым потолком, и наказатель понял, что он под лестницей.
За деревянной стенкой он услышал голоса.
Не мешкая более, он одним ударом плеча вышиб дверь и выломился к ним.
Бруха и Халле стояли рядом.
– Хватай его! – басом сказала бруха, протянув руки и впившись невидящим взглядом куда-то правее Коркранца. Пирожок, понял он. Она же тоже ела пирожок.
С таблеткой более-менее было понятно, а вот чьё мясо … Не думать. Тем более что от большей части пищи и препарата он избавился.
Он всё равно почти ничего не видел, относительно ясным оставался только скудный пятак в центре поля зрения. Но ему хватило этого, чтобы различить, что случилось с Халле.
Оставалось только порадоваться, что он не оставил ему револьвер.
Халле был обнажён по пояс, казалось, он стал выше, ссутулился. Синие вены оплели руки с внезапно длинными пальцами. Ярко-голубые глаза блуждали, словно собираясь обморочно закатиться.
И теперь Коркранцу стало понятно, куда делась вторая шляпа Дружка.
Иллюстрация Ольги Смирновой
Иллюстрация Ольги Смирновой
Он снова её надел.
– Таблеточку дала, – одними губами, на вдохе ужаса, повторил Коркранц.
Халле, который теперь был Джоком, сжимал свой казённый нож, метя снизу вверх. Примерно Коркранцу под вздох. За поясом был заткнут второй, столового серебра.
– Халле, это я! – крикнул наказатель. Он хотел прицелиться в бруху поверх плеча напарника, но не рискнул – он почти её не видел.
– М-гммммм…. – согласно промычал Халле. Светлая чёлка упала на один глаз, делая его почему-то похожим на ненастоящего, карнавльного мертвеца.
Тут дверь вверху, над лестницей, распахнулась, и по ней в комнату ввалилась толпа пришедших на помощь озверелых.
Коркранц попятился и побежал вниз по лестнице. Она вела куда-то в глубины этого огромного здания на склоне обрыва, часть которого бруха замаскировала под небольшой домик.
Он не мог бы выстрелить в Халле, совсем никак не мог, хоть и понимал, что сейчас это не совсем его напарник. Но терзал, терзал его смутный страх – что, если таблетки эти не прекращают своё действие? Или, по крайней мере, не так быстро, как хотелось бы?
Хотя бруха же запросто рискнула зрением? Значит, противодействие есть?
Вниз, вниз, вниз. Погоня замешкалась у начала спуска, они мешали друг другу. Это хорошо.
Он на бегу сунул оружие в кобуру. Вдруг что-то мелькнуло перед глазами, и он услышал ужасающий, необратимый, как свист гильотины, звук, столь же короткий и неприятный. Только хрустящий. Очки. Они упали, и он наступил на свои очки.
Он отдёрнул ногу, как будто это могло что-то изменить.
Ужас обуял Коркранца, взметнулся вверх по позвоночнику, словно кот взлетел по спине, и невидимые раны заполнил холод, а потом – одуряющий жар.
Без очков наказатель Коркранц теперь был беспомощен.
Он нагнулся, поднял их. Они произвели на него впечатление мёртвого существа, словно он поднимал убитую громом птицу или уничтоженную ядом саранчу. Стекло и металл были на месте, но ни целостности, ни толка в них больше не было. Оправу повело, одна линза лопнула пополам и едва держалась, вторая покрылась сеткой трещин. Прямо под его взглядом кусок толстенного, чистейшего стекла выскользнул из стальной оправы и упал, разбившись, судя по звуку, на осколки. Линза престала существовать, и надежда, которая была у него на это стёклышко, погасла, не успев разгореться, как метеор. Коркранц помотал головой. И так чем дальше, тем было хуже, да ещё и стремительно, а теперь он вообще с трудом понимал, что делать.
Ладно, нужно было двигаться дальше. Он уже слышал погоню. Очки он надел, осторожно – не нравились ему острые кромки стёкол возле глаз, но без этого он не видел вообще ничего.
Лестница. Может, по ней удастся выскочить на дно оврага, а уж оттуда, лесом, он как-нибудь доберётся до подземки и до Пятёрки. Если она никуда не уйдёт к тому времени.
А может даже, найдётся какое-то ответвление, технический ход к станции, или ещё чего.
Собственно, лестница же не могла кончаться тупиком. Или в доме брухи могла?..
На ступеньках было темно, видел он всё хуже, но спускаться всё ниже казалось странно приятным и правильным. Не терпелось добраться до пола и прямо зарыться в эту землю. Она укроет, она не предаст. Зарыться под плиты, в рыхлую черноту покоя, полную корней и пищи. Темноту, где всё равно, видишь ты или нет.
Осознавая странность своих мыслей, Коркранц спускался как мог быстро. Позади него, пока вдали, ухала и стенала опасность, которой он пытался избежать. Наказатель коснулся рукояти револьвера. Шесть патронов. Совсем-совсем мало. Жаль, плащ остался на вешалке.
Он не мог думать о том, чтобы стрелять в Халле. Он обязан выбраться, чтобы рассказать правду, но… Интересно, а Шеф смог бы в такой ситуации выстрелить, скажем, в него?
Наверное, да.
Он внезапно подумал, что их управление никуда не годится. Дознаватели не видят дальше своего носа, да и он, заслуженный наказатель, попался как последний профан.
Площадка, короткий коридор, дверь. Наказатель проскочил в неё, задвинул старый кованый засов, покрытый чудовищным слоем пыли, и отскочил подальше, вспоминая про нож Халле. Оступился на короткой лестнице, пробежал вперёд и уткнулся в стену. Куда дальше? Он почти ничего уже не видел, и шарил по стене вслепую, яростно щурясь через половину линзы.
Нужно было что-то делать. Бежать дальше он не мог, не понимал куда; становилось опасно, да и смысла не было – вполне возможно, что он пропустил уже десяток спасительных выходов.
И если он только правильно помнил, откуда прихватил улику…
– Никаких таблеток в мою смену… Больше никаких таблеток, – пробормотал наказатель Коркранц.
Сунул руку в карман и вытащил большую, похожую на жука, капсулу, внутри которой пересыпался порошок.
Дверь дрогнула под ударом, и в открывшуюся щель устремились жадные всхлипы и голодный рокот, производимый преследователями.
Погнутый засов, как ветеран, прикрывающий отход в своей последней схватке, упёрся и не сдавался, но с жутким скрипом вылезали из двери держащие его гвозди.
Коркранц положил таблетку в рот, и, не жуя, проглотил. В надежде, что не ошибся.
Грянул ещё один удар.
Сквозь единственный уцелевший участок очков он смутно увидел тяжёлую розовую лапу, проникшую в щель. Она искала засов. Коркранц вжался спиной в стену.
И ещё. Драматически, скрипично взвизгнули гвозди, низ перекосившейся двери упёрся в ступень, давая ему ещё несколько секунд.
– Сейчас всё будет, – сказал наказатель изменившимся голосом, заложил, словно швейцар, левую руку за спину, а правой достал револьвер. – М-мы защитим нашу крепость… – замурлыкал он что-то из Ластера и взвёл курок. Отбросил мешающие очки в сторону, приметил тоннель в темноте справа, и начал отступать, когда дверь слетела с петель и толпа устремилась вниз по лестнице.
– Сейчас всё будет, – повторил он, глядя поверх ствола в лицо Халле, вооружённого двумя ножами – служебным и кухонным, и нажал на спуск.
3 341 просмотр
6 комментариев
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
