Страшные истории
Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.
Настроить сортировку
{sort}
Цепи кованы
© Дмитрий Романов12 мин. Страшные истории kookirs 28-10-2019, 11:52 Источник Принял из ТК: rainbow666
С годами посетителей становилось всё меньше, ведь здесь давно никого не хоронили – с тех пор, как за чертой города открыли новое кладбище. Да и сам город, некогда оживлённый и развивающийся, медленно угасал после закрытия производства. Фабрика, десятилетиями кормившая местных жителей, в годы всеобщей разрухи старалась держаться на плаву, но и её агонии пришёл конец. Молодые уезжали в хлебные края, пускали корни и рожали там детей, остальные доживали свой век в родном городе, на родительский день поминали своих мертвецов, и мало-помалу сами обретали вечный покой.
Старик гладил пса с седой мордой – по собачьим меркам – такого же старого, как и он сам, и с интересом смотрел на подъезжавший блестящий автомобиль. Машина остановилась, из неё вышел молодой парень.
– Утро доброе! – обратился он к старику, – Вы здесь сторож?
– Если вам угодно, молодой человек, то сторож. Кладбищенский. Слежу за порядком, да. Вы что-то хотели?
– Я приехал издалека, чтобы найти могилу деда. Можете помочь?
Старик-сторож смотрел на него и думал, что он, наверное, заслуживает внимания. Автомобиль новый и, скорее всего, дорогой – во всей округе таких не сыскать. Одежда чистая, хорошая: чёрные замшевые ботинки и светлые брюки с отглаженной полоской, на белую с чёрным галстуком рубашку надета жилетка, а длинное пальто прямого кроя будто бы с фотографии в модном журнале. Значит, не сатанист и рыть могилы не станет. Да и, впрочем, попасть на территорию без ведома сторожа мог любой желающий, пусть хоть самый злобный некромант. Здесь он бессилен.
Фамилия, которую назвал юноша, ничего не говорила старику, а вот год и месяц смерти – уже кое-что, и он объяснил, как пройти в сектор захоронений за этот период. Парень поблагодарил и отправился искать, а старик, провожая взглядом, пытался понять, отчего он казался ему знакомым и где он мог его видеть. Но не вспомнил. Возбуждённый нечастым человеческим обществом, кладбищенский сторож решил побродить по своей вотчине. К неспешной прогулке располагала и погода – как никак, последние тёплые деньки. Нежно-алые клёны, вязы и осины искрились и переливались в солнечных лучах. Маленькие жёлтые липы издали напоминали весенние одуванчики. Попадались и многовековые дубы с мощными, морщинистыми стволами и крепкими, кряжистыми ветвями, вызывая у сторожа почти религиозный восторг. Деревья засыпали, медленно сгорая в рыжем пламени погибающей листвы. Вот он, идеал золотой осени во всём её великолепном буйстве красок и фонтане оттенков.
Старик прошёл кладбище насквозь и оказался перед пустырём. Когда-то здесь коллективно делали зарядку и занимались спортом, для школьников проводили уроки физкультуры, на бетонных плитах не успевали стираться нарисованные мелками квадратики для игры в классы. Теперь всё поросло травой. За пустырём возвышались руины снесённых трёхэтажных домов, чуть дальше пролегали неиспользуемые ныне железнодорожные пути. Многоквартирные дома эти были довоенной постройки и каждый из них при жизни чем-то выделялся: самой архитектурой здания, оформлением окон, дверей, проёмов и балконов, цветом и материалами. Один из домов озеленили канадским плющом, соседний – девичьим виноградом, а следующий не озеленили вовсе, чтобы не прятать красивую лепнину, окаймлявшую башни на верхних этажах, квадраты больших окон и колонны у входа в парадное.
Вдруг из глубин памяти кладбищенского сторожа поднялся фрагмент забытых строчек:
Шепнул мне на ухо ветер,
Подкравшись к постели.
«Что это? Откуда?».
Когда старик пришёл к своей сторожке, чтобы отдохнуть, на лавочке его поджидал юноша. Старик плюхнулся рядом и закряхтел, потирая уставшую спину. Старый пёс услышал хозяина, подковылял и улёгся у него в ногах.
– Ну что же, нашли могилу?
– Да, спасибо. Теперь легче.
– Угу, – промычал сторож и погрузился в свои мысли.
– Вы давно здесь работаете? – прервал молчание парень.
– Давно.
– Вот вы кладбищенский сторож. Наверное, много историй знаете?
– Достаточно. Только зачем тебе тут торчать и слушать стариковские бредни? Езжал бы домой.
– Интересно.
– А я старый человек, мне неинтересно просто так распинаться.
– Не волнуйтесь, я заплачу.
– Да что мне твои деньги, – махнул рукой сторож, – Хотя… сколько заплатишь?
– Сколько потребуется.
– Хм… – оживился старик, – Это я тогда, избушку себе починю, и забор может тоже подлатаю…
– Вот это другой разговор! – улыбнулся парень и вынул бумажник.
Отсчитав несколько крупных купюр, он протянул их старику. Тот помусолил деньги в руке и убрал в карман куртки.
– Какую же рассказать? Я много знаю.
– Ту, что больше остальных запомнилась.
Старик немного подумал и продолжил:
– Только если ты атеист, циник или агностик – или кем нынче предпочитает быть молодёжь – то не поверишь ни единому моему слову.
– Ни то, ни другое.
Кладбищенский сторож сходил в свой домик и вернулся с потёртой тетрадью в руках. Он вынул из нагрудного кармана рубахи очки в футляре, надел их и зашелестел пожелтевшими листами.
– Память с годами лучше не становится, поэтому я записываю истории. Практически художественные произведения. Что-то может быть я упустил, а что-то добавил от себя. То есть не придумал, а изложил так, как ситуация виделась мне. Но верить моему рассказу или нет, в общем-то, дело хозяйское.
***
Был он человеком беспокойным и склонным к хандре. Гонимый бессмысленной тоской, бросил всё то немногое, что его связывало с окружающими, и уехал куда подальше в своём бесконечном стремлении бежать. Всю сознательную жизнь он, как коммивояжёр менял города и населённые пункты, как ловелас менял женщин.
Разнообразными были и способы заработка. Несколько потрёпанных трудовых книжек видали множество кабинетов и заполнявших их женских рук. Кем он только не работал! Ну да не об этом сейчас. И сам он не понимал, что это: стремление найти свой идеал во всём или, может быть, психическое расстройство, включавшее в себя и то и другое? Как бы там ни было, с годами он стал осознавать, что все эти попытки бессмысленны, ведь каждый раз, спасаясь бегством от самого себя, на новое место он брал себя же. Почему приехал именно сюда? На самом деле он не ожидал, что столько лет спустя город удастся отыскать. Когда-то он уже бывал здесь вместе с родителями – точнее, они просто вышли из поезда на остановке и немного прошлись по платформе. Недолгой прогулки и увиденного из окна хватило, чтобы это место показалось ему совершенно удивительным и ни на что не похожим, даже сказочным. Он рассказывал, что в уже взрослом возрасте прочёл такое стихотворение:
Осень уже пришла!
Шепнул мне на ухо ветер,
Подкравшись к постели моей.
Оно напомнило ему о том, что осень в нашем городе началась раньше, чем в соседних. Так вот, они гостили у каких-то родственников и возвращались домой. Закончился август и настал сентябрь; погода стояла тёплая, даже жаркая, и ничто, кроме календаря, не указывало на смену времени года.
Улицы, которые удалось рассмотреть, проезжая на поезде, буквально сияли чистотой – ни опавших листьев, ни мусора. Трёхэтажные дома довоенной постройки сильно выделялись на фоне привычных ему типовых многоквартирников. Многое запомнилось, например, фабрика, выстроенная в псевдорусском стиле. Цвет её гармонировал с общим тоном осеннего города – багряным с рыжими оттенками. Кладбище, на котором мы сейчас находимся, уходило вглубь, за забор, и из окна ему оставалось довольствоваться небольшой видимой полоской. Но и этого ему оказалось достаточно, чтобы вообразить, что мёртвые люди, изображённые на надгробиях, поворачивали головы вслед уходящему поезду.
Перед кладбищем, на пустыре, играли – и ему показалось это странным – люди разного возраста: дети, взрослые, и совсем уже пожилые. Две группы по несколько человек, взявшись за руки, стояли друг напротив друга. Один из участников сделал шаг вперёд и бросился на противоположную стенку – что было дальше он уже не увидел. Он решил, что они играли в какую-то из старинных подвижных игр – в «цепи кованы», например. И он был прав. Из окна он разглядел небольшие холмы и скальники, отметив, что ландшафт здесь неровный, гористый. Но когда они вышли на остановке, чтобы подышать воздухом и размяться, он ахнул: над ними возвышались самые настоящие горы, какие ему ранее приходилось видеть по телевизору или на картинках. Целый горный хребет сурово взирал на них сверху вниз, и вершины образующих его гор, покрытые снегом, казались седовласыми головами могучих великанов.
Не знаю почему, но по возвращении домой родители не смогли ничего вспомнить о нашей станции. Он отправился на вокзал, чтобы переписать все остановки по этому маршруту. В библиотеке просматривал их описания и фотографии в энциклопедиях, журналах и картах. Но ничего не нашёл.
На зимние каникулы они снова поехали в гости к тем же родственникам. Чтобы не пропустить заветную остановку, которой могла оказаться почти любая из них, он спал лишь в промежутках между ними, вооружившись будильником и заручившись поддержкой и пониманием проводниц. Но всё это оказалось бесполезно, и город для него на долгие годы остался фантазией. Он и сам стал сомневался в его существовании.
Итак, спустя много лет, он в очередной раз уехал «куда глаза глядят». А глядели они далеко, за горизонт – вглубь страны, и столица немилосердно гнала его со своих владений дождём и пронизывающим ветром. Хоть путь его и должен был проходить через наши края, прямой цели отыскать наш город он перед собой не ставил. Просто кривая его скитаний ранее обошла эти земли стороной. И в нём, как язычок пламени в клетке древнего человека, теплилась робкая надежда на то, что здесь обнаружится какой-нибудь спокойный городок, где он найдёт своё скромное место и дом, которого был лишён. Вот он уже сидел за рулём своего автомобиля и мчался в первый город из своего списка, но остановился на перепутье: поворот налево вёл туда, куда он и направлялся, а поворот направо – в наш город (только он почему-то снова не нашёл его на картах и путеводителях), прямо по дороге продолжался Большой тракт. Ему вспомнился былинный камень-указатель: «налево пойдёшь – коня потеряешь, направо пойдёшь – жену найдёшь, прямо пойдёшь – сам пропадёшь».
Пусть героем и богатырём он себя не считал, а всё же задумался. Если следовать намеченному ранее, поворачивать стоило, конечно, налево, но, с другой стороны, не хотелось терять коня. Да и как он мог выбрать этот поворот, когда противоположный манил неизвестностью, надеждой… и даже женой. Ну а продолжение пути по прямой ни вело ни к чему, кроме вероятной смерти.
Он повернул направо и не пожалел о своём выборе, сразу почувствовав особую атмосферу места: в глаза бросались скалы разных очертаний и форм, большие и маленькие холмы, а на горизонте вырисовывались силуэты гор. Лес здесь был плотнее и гуще, а дорога то уходила вверх, то опускалась в пропасть. Он понял, что нашёл тот самый город.
Разумеется, городишко наш оказался не таким, каким он его запомнил и представлял все эти годы. Улицы не были безукоризненно чистыми, никто не убирал опавшие листья и мелкий мусор. Не только красивые трёхэтажные дома составляли основу жилищного фонда (хотя, и они тогда уже пришли в некоторое запустение), но и унылые типовые пяти и девятиэтажки из бесцветных бетонных блоков. Не считая главной дороги, обозначавшей центр, дорожное полотно находилось в плохом состоянии, а в иных колдобинах могли поместиться два взрослых человека, спокойно там покурить и обсудить последние новости. Старая фабрика, прежде обеспечивавшая рабочими местами больше половины города, закрылась. Грандиозное здание из багряного кирпича потемнело и осунулось, окна на этажах и мансардах были или разбиты, или заколочены досками. Как отец семейства, навсегда покинутый детьми, оно стояло мрачной тенью и смотрело на проходящую мимо жизнь темнотой пустых рам. Пустырь перед кладбищем зарастал уже тогда. Дома, стоявшие рядом, расселили и они ожидали сноса – кроме одного, сохранившегося лучше остальных и жильцы которого отказались переезжать. Но что осталось неизменным, по его мнению, так это красивейшая осень: она одела умирающий город в багряно-рыжий саван, окутала болезненные улицы холодным дыханием. Даже седовласые горы, немые наблюдатели в снежных шапках, смотрели отстранённо и безразлично, скованные осенней тоской.
Тем не менее, его всё устраивало. Город оказался другим, не таким, каким он себе его представлял? Пустяки! Повзрослев, мы узнаём, что жизнь сама по себе не такая, какой рисовали её в детских фантазиях. Не такая, какой её нам пытались представить. Терзаясь от горькой обиды, понимаем, что нас обманули, и, день за днём, гремя цепями, всё равно продолжаем её проживать. Так что он спокойно отпустил прекрасный образ из воспоминаний, заменив его меланхоличной и унылой реальностью. В ней он чувствовал себя хорошо и спокойно.
В качестве примера он рассказал такую историю, даже скорее образ или впечатление. Одно время, когда он был школьником, путь на занятия проходил через улицу с частными домами. Каждое утро его внимание привлекало маленькое окошко на втором этаже одного из домов. Его нежный, уютный свет среди утренних сумерек зимы вызывал в нём сладкую грусть. Хотелось всё забыть, отказаться от всего, что уготовано на будущее, и просто слиться с этим тёплым огоньком. Стать счастливой частичкой чего-то большего и более важного, чем просто скоротечная человеческая жизнь. Так вот, похожее чувство он испытал, приехав в наш город. Он поселился в том самом доме с видом на старое кладбище, который не стали расселять. Хозяин квартиры удивился, когда ему позвонили по объявлению: бумага висела на щите для информации давно, успела пожелтеть и засохнуть, но не лишилась ни одного лепестка с указанным номером телефона. За символическую арендную плату он поселился в квартире с атмосферой места, до него обжитого многими людьми, в большинстве своём, наверное, давно мёртвыми людьми. «Кто знает, может иные из них лежат тут неподалёку, и заглядывают в сторону своего бывшего жилища?». Это он сказал мне в первый день нашего знакомства.
В один из тихих, умиротворённых вечеров он стоял на балконе. Бетонная плита, служившая основанием, порядочно раскрошилась и осыпалась; по краям из неё торчало сухое быльё. Он смотрел на кладбище и представлял, что ограждение балкона, искривлённое и поржавевшее за долгие годы дождей, снега и жары, на самом деле есть ограждение брошенной, позабытой всеми могилы. Смеркалось. Он хотел возвращаться в дом, как вдруг увидел на пустыре людей. Они разбились на две группы и встали друг перед другом, взявшись за руки. Как и увиденные много лет назад из окна поезда, эти были разных возрастов – четверо взрослых мужчин, две молодых женщины, ребёнок и старуха. Люди хором обменивались репликами, которое долетали до него обрывочно, но всё же он смог их разобрать.
– Цепи! – кричали одни.
– Кованы! – отвечали другие.
– Раскуйте нас!
– Кем из нас?
Затем один из мужчин указал на женщину, стоявшую напротив. Она сделала шаг вперёд, после чего он перестал их всех видеть – мгновенно, сменив сумерки, на улицу опустилась самая чёрная ночь, укрыв от его глаз этот ритуал. Он выскочил на тёмную, ничем не освещаемую улицу, прихватив с собой фонарь. Но на пустыре уже никого не было. Он немного постоял, прислушиваясь к скрипу деревьев и тревожному уханью сов, и пошёл домой.
Хмурым утром следующего дня он отправился бродить на кладбище, так мы с ним и познакомились. Мне нечасто приходилось общаться с живыми людьми, поэтому этой возможности я был рад. Как и мой щенок, который сейчас лежит в ногах, – он носился перед нами как угорелый. Когда он спросил меня про игру в «цепи кованы», я сделал вид, что не понимаю, о чём он толкует. Но всё же сдался и рассказал ему всё, что знал сам, а знал я немало.
Игра – это древний ритуал, позволявший, в случае победы, забрать своего покойника в мир живых, то есть воскресить, или, в случае поражения, отправиться вслед за ним в мир мёртвых. Обезумевшие от горя вдовцы и вдовы, родители, потерявшие детей, – все они мечтали вернуть своего любимого человека. Раз в десятилетие, в день рождения или смерти, можно призвать мертвеца для участия в игре. Живые вызывают мёртвых и становятся друг напротив друга. Выбранные пытаются расковать цепь из сомкнутых рук. Если это удаётся живому, он забирает выбранного с собой, если мёртвому, наоборот.
После нашей долгой беседы он решил ещё немного побродить и заплутал. Продираясь сквозь сухие кустарники и травы, оказался на полувековой могиле. Сырую землю покрывал ковёр из опавших листьев, из-под них выглядывали прижавшиеся друг к другу поздние боровики. Краска с резного узорчатого креста сошла, и металл покрылся лазурно-голубым налётом. Эпитафия не сохранилась, остались лишь годы жизни. Здесь покоилась молодая женщина, почившая в расцвете лет. Чёрно-белый снимок, умело обработанный сепией, запечатлел её со спины, в пол-оборота, со слегка склонённой головой. Лиф тёмного платья идеально сочетался с блестяще-чёрными волосами, уложенными тугими волнообразными локонами. Тонкие, благородные черты на чистом, ясном лице показались ему идеально пропорциональными и правильными, но вместе с тем омрачёнными предчувствием беды. Злой рок нависал над этой женщиной почти физически. Фотография не устояла под натиском времени и на высоком лбу красавицы в ореоле паутинки трещин образовалось небольшое серое отверстие. Аккуратная дуга бровей добавляла выражения большим, глубоко посаженным глазами, которые смотрели безмятежно и уверенно. Прямой нос являл собой образец совершенства, а чувственные алые губы он сравнил с бутоном изысканного цветка антуриум. Подбородок с ямочкой сообщал лицу выражение лёгкой весёлости или иронии.
Он не помнил, как долго пробыл у захоронения, но домой вернулся под вечер и с ощущением невероятного душевного подъёма, словно прикоснувшийся к святыне паломник. Ни на мгновение он не переставал думать о ней. «Кто она? Какой была при жизни и чем занималась? Может быть, работала на старой фабрике и жила в его нынешней квартире? Остались ли потомки? Как она умерла?». Ответа ни на один из мучивших его вопросов он не знал, и не мог знать, что не ослабляло их власти над ним. Он стал навещать её каждый день, облагородил участок возле креста, и теперь на могиле не успевали завянуть красные розы. Он говорил с ней, рассказывал о своём прошлом и местах, в которых побывал; порой, увлекаясь, не замечал, что сидел в темноте и лишь луна поблёскивала на небосводе. Он считал, что она его слышит, и временами он мог различить её голос в дуновении осеннего ветра. Так он узнал её имя – Евгения. Забегая вперёд, скажу, что её действительно так звали.
Я не одобрял его увлечения, и пытался отвадить от этой могилы, но он не хотел ничего слышать. В знак протеста я перестал с ним разговаривать, и, когда мы случайно встречались, лишь качал головой. А встречались мы с ним часто, потому что днями напролёт он торчал на кладбище и совсем сошёл с ума. С ужасом и нездоровым любопытством я ждал, когда он попросит меня об этом, ведь скоро подходило пятое десятилетие со дня смерти Евгении. Поздно ночью он пришёл ко мне в сторожку и, даже не смотря в его безумные глаза, я знал, что ему нужно. Откуда-то он выяснил, что при жизни она работала учительницей, и что фотография сделана за несколько дней до её гибели. Она задержалась в школе и вечером, возвращаясь домой, была убита в тёмном, безлюдном месте – кто-то задушил её медной леской, подкравшись сзади. Убийцу так и не нашли. Понимая, что его не переубедить, я согласился помочь. Я нашёл людей, которым нужна была та же дата (место погребения покойника роли не играло). Каждый из этих несчастных имел свои причины участвовать в ритуале, каждый из них жил со своей болью и имел право выбора. Я собрал их и рассказал, что и в какой последовательности делать. Я заявил, что меня рядом не будет, но на самом деле решил, что буду тайно наблюдать за действом из укрытия.
Итак, в назначенный день, глубокой ночью, участники собрались на пустыре. Как я и учил, они взялись за руки и мысленно стали призывать каждый своего мертвеца. Не сразу, но у них получилось. На небе внезапно появилась луна, вырвавшаяся из плена чёрных лохматых туч, и осветила покойников, медленно приближавшихся к призывающим их. Я сразу же узнал Евгению, и в лунном свете она была до жути прекрасна. Ветер развевал чёрные густые волосы, алые губы чуть приоткрыты. Матово-белая кожа блестела оттенками нездешних цветов. В глазах горел огонь неизведанных глубин. Насколько сильным было моё восхищение от её облика, настолько же сильным был ужас, который я испытывал, наблюдая за ней.
– Цепи! – произнесли живые хором.
– Кованы! – прошелестели в ответ мертвецы.
– Раскуйте нас!
– Кем из нас?
Он поднял руку и указал на Евгению. Она сделала шаг вперёд, встряхнула блестящими чёрными волосами и не побежала на стену из живых, а поплыла, едва касаясь босыми ступнями земли. За миг до прикосновения он с силой рванул свою руку и из руки рядом стоящего, и стройное тело с лёгкостью разорвало цепь. Я видел, как её холодные руки обвивают его шею, увлекают за собой. Я ощутил, как леденеет кровь в жилах, и бросился наутёк, не оглядываясь и не останавливаясь.
Он думал, что нашёл в Евгении покой, свой свет из окна в утренних сумерках зимы. Всю жизнь он спасался от терзавших его оков и цепей, всю жизнь он бежал, разрывая их, и обрастал новыми. В этот раз он разорвал последнюю цепь, связывавшую его с миром. Больше я его не видел и по сей день стараюсь лишний раз о нём не вспоминать. А когда его образ возникает в памяти, мне становится страшно. Страшно как никогда.
***
– Почему же мне должно быть страшно, спросишь ты? – проговорил кладбищенский сторож, захлопнув и отложив в сторону тетрадь, – А потому, что на самом деле Евгения не могла явиться на игру в «цепи кованы». Понимаешь ли, она была необыкновенно красивой женщиной. У всех наших ребят голова от неё шла кругом. Ухаживали за ней, как умели, мечтали взять в жёны. И я не исключение.
И появился у неё фаворит, приезжий сынок какого-то большого политика. Куда нам всем было до него. Я хотел на себя руки наложить, но потом вспомнил, как бабка рассказывала шёпотом про игру в «цепи кованы». Расспросил я её обо всём подробно, и придумал, что нужно делать. Я подкараулил Евгению в самом тёмном местечке и тихонечко, аккуратно её задушил со спины. Подождал десять лет и выиграл её в «цепи кованы». Я раздобыл документы на её новое имя, и мы сразу уехали подальше. Я был, наверное, самым счастливым человеком, но понемногу счастье моё меркло, а потом и вовсе сошло на нет. Как не любила она меня, так и не смогла полюбить, хоть и действительно старалась. И как-то по чистой случайности повстречала она своего прежнего возлюбленного, и ушла к нему, оставив меня ни с чем. Я вернулся в город и всё-то маюсь. У Евгении получилась счастливая жизнь: любящий муж, дети и внуки, любимая работа. Жива она и сейчас, я ей звоню иногда. Мне кажется, она даже бывает рада меня слышать, не знает ведь, что я её тогда убил, в первой жизни, так сказать.
Вот поэтому не могла она с ним играть. Кто же это пришёл и куда его забрал? Страшно думать. А ещё страшнее думать, куда меня заберут. Ведь всё получилось из-за меня, с какой стороны ни посмотри. Не рассказал ему, что она жива, из любопытства с одной стороны, и из страха с другой. Теперь-то уж всё равно.
Я вот знаешь, всё пытался вспомнить, кого ты мне, юноша, напоминаешь. Вот сейчас и вспомнил наконец. Его и напоминаешь: что-то есть в движениях, манерах, и в глазах будто его выражение.
Тут старик понял, что увлёкся рассказом и своими воспоминаниями, и не слышал давно от своего собеседника ни слова, ни шороха, ни вздоха, как будто не было его тут. Старик поднял голову и действительно, сидел он на лавочке он один-одинёшенек, ну и старый пёс его спал в ногах, свернувшись калачиком.
Что же это он, заскучал что ли? Ну да ладно. Сторож вошёл в избушку, чтобы вернуть тетрадь на место, но заинтересовался другой. Это был его личный реестр всех упокоенных на кладбище, с фамилиями и именами, годами жизни и местонахождением могилы. Он давно к нему не обращался, и потому забыл им воспользоваться, чтобы помочь юноше. Старик решил найти его деда в списке, чтобы сходить и посмотреть, что из себя его захоронение представляет. Но сторож никак не мог отыскать фамилию, которую парень ему называл. Выходило, что и не было такого на кладбище. Старик зашвырнул тетрадь с реестром куда подальше.
«Деньги-то, они-то есть!» – крикнул старик и запустил руку в карман. Но вместо крупных новеньких купюр он достал сухие кленовые листья.
Что же за чертовщина такая? Сторож в задумчивости постоял, пожевал губами, и вышел на улицу. Захотелось куда-нибудь сходить, туда, где есть настоящие, живые люди – в магазин, на рынок. Куда угодно. Он окликнул пса, и они вместе побрели к ближайшему отверстию в заборе. Кладбищенский сторож бубнил что-то себе под нос, сердито распинывая сапогом кучи опавшей листвы. Деревья шумели тревожно, и ветер вторил им, заунывно напевая:
– Цепи! Цепи!
3 456 просмотров
1 комментарий
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
