Это произошло в девяностых годах в Калининграде. Мои родители уехали на заработки в Польшу, а меня оставили у бабушки в старой «хрущёвке» на окраине города. Я только перешёл во второй класс, а вся дворовая компания была как минимум на пять лет старше меня. Из-за этого, несмотря на строгие запреты, я часто уходил играть на другую улицу. Довольно скоро у меня появились знакомые. Не могу сказать, что мы были друзьями, но у меня просто не было выбора, да и мозгов, чтобы понять, что меня просто используют, мне тоже недоставало. Развод был прост: меня брали «на слабо», предлагая спор, который я выиграть никак не мог, а потом напоминали, что для настоящего мужчины долг — это дело чести. Отдавал долг я конфетами или мелочью. Они хорошо играли свою роль, и я был постоянно должен.
Не помню, как меня заманили на развалины старого немецкого здания. Я должен был спуститься по узкой лестнице, открыть дверь и зайти в подвал, притворив дверь за собой. Всё. Мой теперешний долг будет прощён, и никто не станет сомневаться в моей честности, но если я не смогу этого сделать, то мой долг возрастёт в два раза. Кто-то начал поддакивать, что это плёвое дело. Я помню, что успел поймать хищный взгляд — они знали, что я боюсь темноты.

Я спустился по лестнице. Внутри теплилась надежда, что я не смогу открыть дверь, и на этом всё кончится. Засов легко отодвинулся. Я замер, прислушиваясь. За дверью кто-то вздохнул, легко и с предвкушением. Люди вздыхают так по утрам, когда ждут чего-то хорошего от нового дня. Я обернулся — мои приятели стояли у лестницы и скалились. Помню, как мне захотелось сбить этот оскал с их лиц. Я потянул за ручку и распахнул дверь.

Пол за порогом был засыпан белым песком. Вздохнув, я переступил порог и услышал, как дверь захлопнулась за мной, а за дверью раздался громкий смех. Помню, как метался и бился о дверь, упрашивая меня выпустить, но с другой стороны только смеялись и требовали, чтобы каждый месяц я платил дань конфетами и отдал половину своих игрушек. Я уже был готов согласиться, когда мою спину обдало холодным дыханием. Меня начала бить дрожь. Не в силах удержаться на месте, я опустился на колени, уперевшись головой в дверь. В тот момент мне казалось, что дверь картонная, и я смогу пробить её, но подняться не было сил. Я сидел и бился головой о доски.

Что-то острое прошло по моей спине. Звук разрывающейся одежды прозвучал, как гром. Оставляя липкие следы, шершавые пальцы поднялись к моей шее и начали давить. За дверью что-то спросили. Я пытался сказать, что готов отдать всё, что угодно, но издавал только слабое скуление. И вдруг дверь открылась, я выпал за порог и разревелся.

Надо мной смеялись. Не помню, что мне тогда говорили, но тогда я впервые так остро почувствовал ненависть. Мне хотелось, чтобы эти трое сгорели заживо. Я поднял голову, вытер слёзы и пообещал им, что отдам все свои игрушки и военный бинокль, если они сами зайдут в подвал. Помню, как кто-то сказал: «Ну смотри, гадёныш».

Они зашли, дверь скрипнула и закрылась. Я простоял довольно долго, но не раздалось ни звука. Когда стемнело, я ушёл домой.