Сколько себя помню, все улицы нашего города были обклеены черно-белыми объявлениями. Некоторые висели так давно, что прочесть их было невозможно, другие были заклеены кипой других. С них смотрели старики и дети, мужчины и женщины. Разные люди с разными судьбами теперь навек остались на бесцветной бумаге. Рассматривая эти фотографии, я часто ловил себя на мысли, что смотрю в глаза мертвецов. Ведь этих людей живыми вы больше не увидите. В нашем дворе никогда не было бездомных собак, не было бомжей, не было пьяниц, сидящих на улице допоздна. Лица последних иногда смотрели на меня с объявлений. Наш город постепенно вымирал. Жизнь в нём проходила для меня не бесследно. С восьми лет я вёл журнал и сдирал объявления, складывая их в шкаф. Делал я это для того, чтобы иметь изображения пропавших. Записи в журнале представляли что-то вроде этого: «Валерий Сергеевич не появлялся семь дней. Сосед по квартире не видел его столько же. Объявление о его пропаже лежит во втором отделении шкафчика.» Зачем я всё это писал—не знаю. Найти этих людей это бы не помогло, да и не скажу, что меня это развлекало. Как вы понимаете, писал я только о тех, о ком вообще было, что написать. Упомянутый Валерий жил в одном подъезде со мной, а кроме того мой отец его хорошо знал.

До определённого момента я просто собирал объявления и делал записи, но однажды решил сходить как бы «на разведку». Моей целью стало Чёрное поле. Такое литературное название ему дали дворовые мальчишки. На самом деле это место было заброшенной стройкой. Что строили никто не знал, но место это было действительно неприятным. Там было множество прогнивших досок, мешков с бесформенным мусором и рассыпанной стекловаты. Посредине Чёрного поля стояло одноэтажное здание. Собравшись с духом, я пошёл. Дорога к этому странному зданию было недолгой, но крайне неприятной. Вокруг была мёртвая тишина и разбросанный мусор. Вот передо мной в пяти метрах стоит это здание с приоткрытой дверью. В голове мелькнула фраза: «Хуже закрытой двери только приоткрытая дверь». Я подошёл. Только сейчас я обратил внимание на надпись чёрным маркером на стене дома: «Здесь была Дашк». Недописано. Под надписью на стене лежал пересохший маркер. На нём было написано, видимо, ручкой имя. Дарья Савченко. Я взял его и положил в карман. Тут мой нос уловил запах гниения. Прямо за углом. Я медленно подошёл к углу, заглянул... дохлый кот. Неприятное зрелище, но могло быть и хуже. Я быстрым шагом, а потом и бегом вернулся домой, по пути заметив новое объявление прямо на стене нашего дома. «Пропала Дарья Савченко». Я сорвал его и зашёл в подъезд. Уже дома я взял отцовский бинокль, подошёл к окну и посмотрел через него на то здание. Труп кота пропал. Как? Куда? Собаки бы его не унесли, потому что собак у нас вообще нет. Люди туда тоже не ходили. Маркер я положил в шкаф вместе с объявлением и сделал запись.

Через неделю я и мой друг со старорусским именем Антип отправились к заброшенному детскому саду. В этот раз я пошёл не с пустыми руками. Я взял рюкзак и положил в него фотоаппарат, фонарик и кусок красного мела с мизинец. Вот мы собрались и пошли. Мы на месте. Я стоял перед дверью, испытывая то же чувство, как в тот день, на стройке. Только в этот раз дверь я открыл, предварительно написав на ней мелом: «НЕ ВХОДИТЬ». Темнота. Я достал фонарик, включил. Все стены были исписаны фразами: «врядли я вернусь в Воронеж...», «не иди дальше», «помогите».

— Антип, подсвети.

Я протянул ему включённый фонарик. Он безвольно взял его и направил вперёд. Я достал фотоаппарат. Сделал фото.

— Пошли на второй этаж!

То ли предложил, то ли приказал я.

— Чего? Ты надписи видел?! Я дальше не пойду, я тут колени обсираю! Нет!

— Ты что, ссыкун? Ты баба что ли?

— Нет... Ладно, пошли.

Мы поднялись по старым ступенькам, наверняка заставшим ещё Сталина. Антип посветил фонариком и не заорал, видимо из страха. Страха привлечь того, кто это сделал. Посреди комнаты валялось несколько десятков трупиков птиц. Я дрожащими руками сделал фото. Через мгновенье я выбежал с этажа, чудом не упав на ступеньках. Побежал дальше и выскочил на улицу. Антип последовал моему примеру. Только в подъезде я заметил, что он куда-то пропал.

« Пропал Антип Кононченко, 14 лет, наш подъезд. Одноклассники не видели его четыре дня. Отделение о пропаже в третьем отделении шкафчика »

С тех событий прошло семнадцать лет. Я вышел на улицу, сел на лавочку. Вокруг было много мусора, его уже некому было убирать — лицо дворника смотрело на меня с объявления. Вот закрытый ларёк — второй год, как закрытый. Наверняка фото продавщицы тоже можно найти среди других листовок. Помните, в начале я говорил, что наш город вымирает? Сейчас он близок к тому, чтобы вымереть окончательно. Ранее в нём проживало около пятнадцати тысяч человек, сейчас — две. Но я не хочу уезжать отсюда. Теперь весь смысл моей жизни в ведении журнала и собирании объявлений. Я стал по-своему зависим от своего занятия. Я не знаю, зачем это делаю. Не знаю, почему ещё не пропал я. Не знаю, почему пропали остальные. Не знаю, почему не хочу уезжать от сюда. И никогда не узнаю.