Знакомы они были с детского сада, изучили друг друга до последней складки, и даже обычные имена свои синхронно исковеркали в приступе подросткового неприятия – стали Дэнчиком и Стасей. Оба никак не могли понять – хотя, конечно, вслух такое не обсуждали, - чем же считать их удобное взаимодополнение, дружбой или уже, что называется, отношениями. Спали они друг с другом скорее просто в силу разнополости. Стасе не хватало глубины и страсти, о которых она столько слышала и читала, а Дэнчику в ней не хватало шика, ослепительности, чтобы раз – и сбило с ног, и «смотрите все, это моя девушка». Но вместе было так привычно, и уютно, и взаимовыгодно, что на момент описываемых событий Стася уже была согласна и замуж когда-нибудь за Дэнчика выйти, если настоящей любви так и не подвернется.
Началось все с того, что Дэнчик нашел у бабушки на антресолях советскую туристическую палатку и загорелся идеей протестировать ее на природе. А поскольку ночи стояли жаркие, а палатка оказалась довольно тесной, в спутники идеально подходила Стася – если, конечно, не поднимет писк, что там комары, змеи и вообще страшно. Стася, естественно, была совсем-совсем не похожа на остальных девчонок, она ничего не боялась, отлично плавала и вообще была приспособлена к реальной жизни – и так рьяно доказывала это Дэнчику, что сама не поняла, как очутилась в загородном автобусе с ним, палаткой, двумя рюкзаками и связкой каких-то палок. Дэнчик с азартом рассказывал о реке Сушке, по которой он с родителями ходил в детстве на байдарке, и обещал сказочные красоты.
Автобус выплюнул их у старой, обильно расписанной местными умельцами остановки. В глубине ее темнела огромная неровная надпись «ИДИ ДОМОЙ», умилившая Стасю своей цензурностью и даже какой-то смутно уловимой заботливостью.
Они обогнули остановку и оказались на краю дорожной насыпи, с которой открывался вид на бархатное поле, чуть подальше то зараставшее лесом, то снова оголявшееся, и речку, притененную куполами ив и марсианских размеров борщевиком.
- Вот это я понимаю, - довольно сказал Дэнчик и поскакал вниз, неуклюже запинаясь, чтобы уменьшить разгон.

Дедушка, в котором Никита Павлов в детстве души не чаял, говорил, что от аптечной химии один вред, и лучшие лекарства, особенно в походных условиях – моча и подорожник. Аптечной химии под рукой не было, а насчет мочи Никита все-таки сомневался. Он сидел на колоде под забором, срывал листики подорожника и, поплевав, приклеивал к своим многочисленным порезам. Пугало, оказывается, здорово его покромсало, на некоторые раны приходилось лепить целые композиции, как в гербарии, просто чтобы закрыть их целиком. А ночью он даже боли не чувствовал, махал и махал топором, как взбесившийся дровосек. Теперь всё болело и щипало, в голове стояла мучительная муть, глаза слипались.
Отпустили его почти сразу. Сначала осмотрели фрагменты пугала, которые еще подергивались, потом Лену Степанову отпоили валерьянкой, и она кое-как рассказала про напавшее на дом деревянное чудовище. То, что осталось от пугала, дачники немедленно сожгли, полувменяемую Лену и Катю увели, а Никиту отпустили на все четыре стороны. Уж очень он всем успел надоесть своими бреднями. Только Пашка подошел, осторожно похлопал по плечу:
- Здорово ты его.
Уходить Никита и не подумал, увязался следом за всеми, а с Пашкой в итоге подрался. Дачники пока не очень представляли, что делать с Катей, которая совершенно не сопротивлялась, смотрела куда-то себе под ноги и молчала, чем нагоняла на них еще больший страх. Поэтому ее заперли в пустом  железном гараже на участке Клавдии Ильиничны. В этом гараже Петухов некогда лелеял свою «волгу», и там всё еще витали неистребимые машинные запахи. Катя сначала остановилась на пороге, она, кажется, не очень понимала, что происходит и чего от нее хотят, но никто не решался втолкнуть ее внутрь. Потом, когда она молча скрылась в недрах гаража, Пашка налег на дверь, чтобы петли сошлись и можно было повесить замок. Вот тут Никита, про которого все забыли, и решил воспользоваться моментом – он прыгнул на Пашку, оттолкнул его и распахнул дверь, чтобы Катя могла убежать. Из гаража не донеслось ни звука, дверь тут же закрыли и заперли, а Никиту после короткой потасовки с Пашкой выпроводили на улицу.
Там он, сам удивляясь собственному упорству, долго бродил под забором и выкрикивал всё то же самое: что Катя ни при чем, что звери – это дети Бероевых, и это их надо ловить и запирать, пока они еще кого-нибудь не сожрали… Мрачные и нехорошо возбужденные поимкой зверя дачники его игнорировали. На душе после всего произошедшего было паскудно, выпить тянуло со страшной силой. И он, наверное, все-таки ушел бы к себе в дачу, опустошать последние запасы, чтобы забыть и о чертовом пугале, и о Бероевых, и о Кате, раз он всё равно не может ей помочь. Ушел бы, если бы не Юки, прибежавшая выяснять, в чем дело. Она ходила за ним хвостом и кивала, округляя глаза:
- Я так и думала…
Неизвестно, что она там на самом деле думала, ведь во Вьюрках что угодно могло и произойти, и примерещиться. Но моральную поддержку обеспечивала.
Никита понятия не имел, что собираются делать с Катей некогда доброжелательные соседи. Поэтому он устроил себе наблюдательный пункт чуть поодаль, у чужого забора – отсюда никто пока не гнал, и участок Петуховых хорошо просматривался. Ругал себя за неспособность просто пойти и героически вызволить Катю, но с поста не уходил. Юки теперь обеспечивала не только моральную поддержку, но и ближнее наблюдение, и прибегала каждые десять минут, чтобы отрапортовать, что у Петуховых ничего не произошло. Это успокаивало.
Поэтому задремавший Никита не торопился открывать глаза, в очередной раз услышав ее приближающийся топот. И подпрыгнул на своей колоде, только когда разобрал, что именно она выкрикивает.
- Усов! – причитала Юки. – Усов! Убьет!..

Дэнчик привередничал – то ему тень не нравилась, то, наоборот, солнцепек, то земля была неровная. Для установки палатки условия, по его мнению, требовались идеальные. С берега Сушки они ушли – там и впрямь было сильно намусорено. Дэнчик еще сказал: обратите внимание на места древних стоянок хомо шашлыкус, - и они долго не могли успокоиться, повторяя шутку на разные лады.
Теперь вокруг был лес, изрезанный многочисленными тропками, негустой и мшистый. Еще на опушке Стася заприметила под березами благородно-бурые шляпки белых грибов, и постепенно набрала почти полный пакет, который то и дело открывала и нюхала. Грибы пахли так вкусно, что хотелось съесть их немедленно, сырыми. Да и вообще есть уже хотелось довольно сильно.
- Вот, - объявил наконец Дэнчик.
Перед ними была полянка, почти полностью соответствовавшая его представлениям об идеальном месте: поросшая мхом и тонкой мягкой травой, опушенная по краям густым малинником и прикрытая от уже довольно злого солнца нависшими березами.
Оказалось, что установить палатку не так-то просто. Дэнчик, уже изучивший в интернете все схемы и инструкции, даже хотел еще раз погуглить, но оказалось, что сети тут нет. В конце концов, раза с четвертого, вместо малопонятной брезентовой инсталляции у них получилась вполне себе палатка, только верх почему-то провисал и одна веревка оказалась лишней.
Забравшись внутрь, Дэнчик открыл теплое пиво, и они пообедали помятыми и растекшимися, но очень вкусными бутербродами. И сразу же потянуло прилечь, отдохнуть, сонная лень разлилась по мышцам. Выяснилось, что одеяло всего одно, и они со смехом возились в пропахшей пылью тесноте, делили его, потом посерьезнели и деловито переключились на прохладные от пота тела друг друга. Потом задремали, причем Стася хотела по-романтичному, не расцепляясь, а Дэнчику все-таки удалось перед самым провалом в сон устроиться по-нормальному, носом к стенке.

Когда Никита влетел на участок Петуховых, там была страшная суматоха. Огромный бочкообразный Усов прикладом ружья сбивал замок с двери гаража. Дачники висли на нем, как собаки на медведе, а он с ревом расшвыривал их в стороны. Клавдия Ильинична кричала, что это недопустимо, что нельзя устраивать самосуд. Усов кричал, что перестреляет всех к чертям собачьим, если от него не отвяжутся.
Никита бросился в самую гущу и, почувствовав в руках холодную тяжесть ружья, изо всех сил дернул его на себя. Вопли вокруг стали оглушительными, живот и пах разорвало болью, а в мозгу, который словно отделился от орущего тела, мелькнула мысль – почему он не слышал выстрел? Спустя мгновение Никита рухнул в шиповник вместе с ружьем, глянул вниз и страшно обрадовался: крови не было, Усов не выстрелил, а просто ударил его со всей силы. Ружье у него, победа, еще бы лед теперь приложить…
Сломанный замок, звякнув, упал на дорожку, Усов распахнул дверь гаража и шагнул внутрь.
Никита забился в шиповнике, пытаясь встать. Дачники толклись в дверях плотным гуртом, кто-то уже занес ногу над порогом. Из гаража раздался короткий крик, и Никита рывком освободился, ломая колючие ветки – это Катя кричала.
И тут ослепительная белая вспышка беззвучно полыхнула в гараже и раскаленной волной вырвалась наружу, пригибая траву к земле. Люди кинулись врассыпную, закрывая лица руками. Знакомый сухой жар окатил Никиту с ног до головы.
И наступила полная тишина.

Стася проснулась от того, что ей очень хотелось в туалет. Вот за это она и не любила пиво. Сонная, почти не открывая глаз, выбралась из палатки, отошла под кустик.
Почему-то было очень тихо. Довольно странно не слышать в лесу ни шороха листьев, ни голосов птиц, ни таинственных древесных тресков, непонятно чем порожденных, особенно летним днем.
Тут Стася проснулась окончательно. Вокруг было темно. Ей казалось, что они задремали на полчаса, не больше, но, похоже, их так разморило, что они проспали до глубокой ночи. Стася подняла голову и увидела тускло-черное небо без звезд. Странное небо, и к тому же откуда-то всё же шел слабый свет, ведь она различала контуры деревьев, палатки… И Стася поняла, что эти контуры светятся сами по себе, всё вокруг фосфоресцирует, будто облепленное крохотными светлячками.
Огромная ветвистая молния расколола небо. Там бродили чернильного цвета тучи, огромные, как горы, и в центре, прямо над поляной, они закручивались воронкой. Молния вспыхнула снова, и откуда-то послышался нарастающий низкий гул.
- Дэн! – завопила перепуганная Стася и кинулась к палатке.

Звенящая, давящая на уши тишина длилась несколько минут. Их как раз хватило, чтобы немного прийти в себя после волны удушающего жара, разлепить глаза. Тем, кто оказался ближе всех к гаражу, опалило ресницы и брови, покрасневшая кожа на лицах и руках натянулась, готовясь вздуться ожоговыми пузырями. Никита подбежал к двери и остановился – жар по-прежнему шел изнутри, как из печки.
- Это что было, взрыв? – дрожащим голосом спросила у него за спиной Клавдия Ильинична.
И тут ясное летнее небо почти мгновенно, в считанные секунды, затянули черные тучи, и на Вьюрки с ревом обрушилась буря. Затрещали ветки, с крыши дачи Петуховых сорвался лист шифера и улетел куда-то в гудящий сумрак. Не было никаких первых капель – дождь с градом сразу упали с небес тяжелым занавесом, а раскаленный гараж зашипел и подернулся дымкой. Никита снова кинулся туда, натянув на нос мокрую футболку, и в то самое мгновение, когда он шагнул внутрь… гараж исчез. Вокруг были кусты проклятого шиповника, трава, яблони, а вот гаража не было.
Никита бросился обратно к мечущимся по участку дачникам. Поймал Пашку и яростно затряс его, требуя объяснить, куда делся гараж. Пашка посмотрел на него с испуганным недоумением и махнул рукой в сторону. В сторону гаража, который стоял на прежнем месте. А Никита уже смотрел остекленевшими глазами через Пашкино плечо, на гордость председательши – персидскую сирень. Сейчас эта цветущая гордость вяла, чернела и усыхала, точно в ускоренной съемке. И гнилая чернота расползалась, распространялась на другие деревья и кустарники, они корчились, теряя листья. А сквозь них уже проступал маревом совершенно другой пейзаж: березы, елки, устланная хвоей земля… Сквозь участок Петуховых проступал лес.
От этого двоения – даже не в глазах, а где-то в мозгу, в сознании, - у Никиты невыносимо заболела голова. Он охнул и опустился на корточки. Под ногами вместо выложенной бетонными плитами дорожки был мох. И дорожка. И опять мох. Каким-то образом они существовали в одной точке одновременно. Чьи-то ледяные пальцы легли Никите на плечи, и лишенный дыхания голос прошелестел возле уха:
- С-с-спас-си…
Он рывком обернулся, боль перекатилась в голове тяжелым шаром. Но успел лишь боковым зрением увидеть ломаную темную фигуру, будто сотканную из дождя и грозовых сумерек. И глаза. Водянистые, нечеловечьи, чужие глаза, которых, кажется, было гораздо больше, чем нужно…
Хлопнула калитка, и этот обыкновенный, нормальный звук вывел Никиту из оцепенения. На участок влетел бывший фельдшер Гена и сходу заматерился, заорал, требуя объяснить, что тут творится.
Никита, пошатываясь, встал и молча потащил Гену к гаражу, втолкнул внутрь. Жар уже стал вполне терпимым, и здесь Никита, как ни странно, почувствовал себя лучше: головная боль почти прошла, и, главное, ушло это вызывающее тошноту и ужас ощущение, что реальность куда-то ускользает, а ты не можешь в ней удержаться.
В гараже пахло паленым мясом.
- Твою же мать, - только и сказал Гена.

Палатка еле держалась под напором ветра и дождя, вода просачивалась сквозь ветхий брезент и капала на головы прижавшихся друг к другу Дэнчика и Стаси. Снаружи трещало и грохотало так, что вздрагивала земля. Дэнчик, инстинктивно чувствуя необходимость показать себя защитником, покровителем и вообще мужиком, бормотал, что ничего страшного, просто гроза, вот ведь удачный день они выбрали, а тех, кто прогнозы погоды составляет, вообще убивать надо: ясно, солнечно, ну да. Стася молчала, вспоминая накрывшую лес тьму, свинцовую воронку в небе и фосфоресцирующие контуры деревьев. Часы в телефоне показывали между тем три часа дня.
- А палатку не сорвет?.. – дрожащим шепотом спросила Стася.
- Тс-с! Это еще что?
Стася прислушалась и сразу поняла, о чем он – в шуме снаружи появился новый звук. Громкое, вполне различимое между раскатами грома гудение. В нем чудилось что-то знакомое, Стася нахмурилась и спустя несколько мгновений удивленно заморгала – школа, младшие классы – вот о чем оно напомнило. Они всем классом изводили тогда молодую нервную учительницу, монотонно гудя сквозь сжатые зубы. Понять, кто именно гудит, было невозможно – учительница кидалась к одному, тот замолкал, и тут же подхватывали другие. Звук снаружи был похож именно на такое гудение.
Что-то тяжелое промяло вдруг брезент и навалилось на забившуюся с визгом Стасю. Дэнчик, матерясь, схватил фонарик. Но выпуклость на брезентовой стенке уже исчезла. Теперь ткань шевелилась и вспучивалась у входа, словно что-то слепо и бестолково тыкалось туда.
- Пошел вон! – страшным голосом заорал Дэнчик, решивший, что к ним ломится какой-то зверь, и начал громко хлопать в ладоши: - Пошел! Кыш!
Фонарик на шнурке болтался у него на запястье, луч прыгал туда-сюда, и Стасю затошнило – то ли от страха, то ли от этого мельтешения, то ли от того и другого вместе. Она забрала фонарик и направила его на вход.
К ним в палатку лез человек. Смуглый, со скуластым азиатским лицом, в темной круглой шапочке. Только лицо это было смято, точно пластилиновое, нос уехал куда-то набок, вместо правого глаза была вмятина. Левый глаз безостановочно бегал туда-сюда, а рот с неестественно белыми и ровными зубами оскалился в неподвижной улыбке. Именно из-за этих белоснежных зубов и доносилось громкое монотонное гудение.
Дэнчик с криком лягнул его прямо в смятое лицо, раздался долгий тоскливый вой, Стася уронила фонарик, стало темно. Кто-то ухватил Стасю подмышки и поволок. Она забила ногами и тут же выскочила из палатки под ливень.
- Вставай, бежим! – прошипел Дэнчик, все еще державший ее. И они побежали, сбивая босые ноги о корни деревьев.
А позади, во тьме, слышался вой, от которого становилось холодно и тоскливо, и не хотелось никуда бежать, хотелось лечь на землю, сжаться в комок и ждать человека со смятым лицом. Но Дэнчик и Стася, зажимая уши, мчались прочь, не разбирая дороги.

Никита даже не сразу понял, что вот эта куча, лежащая на полу гаража и распространяющая невыносимый запах горелого мяса – Максим Усов. Кожа, одежда – всё превратилось в темные струпья. Обгоревшая, начисто лишенная волос голова была буро-багровой. Спазмы в пустом желудке Никита тоже почувствовал не сразу.
Катя неподвижно лежала в нескольких шагах от Усова. Ожогов на ее теле практически не было – так, пара пятен и волдырей. Судя по обильным синякам на лице и шее, разбитому носу и слипшимся от крови волосам у виска, Усов успел наброситься на нее до вспышки.
Вообще-то у Гены был фельдшерский чемоданчик – точнее, сумка, в которую он собрал все имеющиеся лекарства и инструменты и держал наготове. Так уж вышло, что в последние несколько месяцев он стал вьюрковской «скорой помощью», его звали и к бабушкам с подскочившим давлением, и к простывшим детям, и даже к несчастной козе Наймы Хасановны.
Только на этот раз Гена вылетел из дома так стремительно, что про чемоданчик забыл. Осмотрев Усова и молча махнув рукой, он занялся Катей. Нащупал пульс, изучил кровоточащую шишку на голове и велел Никите принести аптечку из дома Петуховых.
Как только Никита вышел из гаража, в глазах у него потемнело, а боль вгрызлась в лоб и затылок с новой силой. Он поспешно шагнул обратно и крикнул так громко, как мог:
- Клавдия Ильинична, аптечку!
Спустя буквально несколько секунд из-за двери ему протянули требуемое – закрытую коробку, пахнущую поликлиникой. Принимая коробку, Никита случайно коснулся руки, которая ее держала. Он был готов поклясться, что рука покрыта густой жесткой шерстью.
Гене он ничего про это не сказал. Поставил аптечку на пол рядом с ним, и Гена тут же зашуршал упаковками, зазвенел пузырьками.
- Она как?
- Жить будет.
- А я думал, тебя деточки сожрали… - помолчав, сказал Никита.
Гена, не глядя, протянул ему пузырек с перекисью:
- Нож есть? А то крышка присохла.

Болели непривычные к бегу городские ноги, мокрая одежда леденила кожу и тянула всей тяжестью к земле. Все, все осталось в палатке – теплые вещи, обувь, драгоценные мобильные телефоны. А лес как будто превратился во враждебный лабиринт, в котором то камень выскакивал под пяткой, то ветка норовила ударить прямо в лоб.
Внезапно земля оборвалась под ногами Дэнчика, и он с плеском провалился в воду. Оказалось мелко, чуть выше щиколоток. Вспыхнула молния, высветив камыши, волны, прибрежные ивы, и Дэнчик онемел от изумления – это была Сушка, река Сушка, давно оставшаяся позади.
Стася плюхнулась рядом, пригнулась и спросила свистящим шепотом:
- Он за нами гонится?
- Тихо ты! Не знаю…
Молния снова чиркнула по вспухающим тучам, и Стася заметила чуть поодаль то, чего секунду назад здесь не было – дом, обычный дачный домик, окруженный садом. Они, кажется, пробегали в том месте, но тогда там был лес, и Стася еще упала, зацепившись за бревно…
- Дэн! Дэн!..
- Тихо!
И тут вода взбурлила прямо перед ними, в ней заворочалось неуклюже что-то большое и тяжелое, и Дэнчик почувствовал, как его щиколотку обхватили плотно и цепко, будто пальцами. Он панически задергал ногой, хватка на мгновение ослабла, и он выскочил из воды, как ошпаренный. За ним, скользя по мокрой глине, кинулась Стася.
- Дом! Тут поселок!
Дэнчик лихорадочно озирался, но разглядеть ничего не мог. Белая вспышка на небе пришла ему на помощь – только никакого дома там, куда указывала Стася, не было. И Сушки не было.
Они снова оказались в лесу.

Гена закончил манипуляции над Катей, велел «не кантовать, пусть сама очухается», и в очередной раз бросил быстрый взгляд на то, что осталось от Усова. Никита знал, о чем он думает: почему, если Усов и Катя были в гараже вместе, рядом, Катя отделалась парой ожогов, а Усов сгорел заживо? Про вспышку Гена уже спрашивал, Никита, как мог, описал ее, не забыв добавить, что в доме Бероевых была точно такая же.
- И ожоги похожие, - неожиданно сказал Гена. – У него и у мальчиков Светкиных. Только у него посильнее, конечно…
- Так вот чем они болеют.
Гена не заметил этой попытки подлить масла в огонь – он думал о чем-то своем.
- Пахнет от них странно, - продолжил он. – Воняет, я бы даже сказал… И еще она их к кроватям привязала.
Никита удивленно округлил глаза.
- За ноги, полотенцами. Судороги у них, говорит. Чтоб не свалились.
Катя шевельнула забинтованной головой, хрипло вздохнула. Никита и Гена замерли в ожидании, но в себя она так и не пришла.
- Слушай, Павлов. Допустим, - Гена сделал предостерегающий жест. – Допустим, я тебе поверю. Но тогда и ты мне поверь. Я не прикалываюсь, и не спятил, и я не… черт, да где он?
Наконец Гена вытряхнул из кармана мобильный телефон. Включил, провел пальцем по сенсорному экрану и показал Никите.
На экране была фотография – очень плохая, зернистая и смазанная, но тем не менее было понятно, что на ней изображен участок Петуховых. И дачу было видно, с номером, и крышу гаража. Снимали похоже, сбоку и сверху – будто кто-то забрался на дерево и сфотографировал с улицы. А под снимком была надпись большими буквами: «ДВЕРЬ».
- Сижу дома, гроза началась – и тут мне вот это приходит.
- П-приходит?
- На телефон пришло, - медленно, с расстановкой объяснил Гена. – Прислал кто-то, понимаешь? Вот я сюда и подорвался…
Никита отобрал у него телефон, начал лихорадочно листать вкладки.
- Да нет там отправителя. Всё пусто. И связи тоже как не было, так и нет. Оно… оно из ниоткуда пришло.
Катя опять шумно вздохнула, поморщилась и с трудом разлепила глаза. Обвела всё вокруг мутным взглядом и снова зажмурилась. Никита быстро отдал Гене телефон и склонился над ней:
- Ты как?
Катя начала что-то сипеть и, поняв, что говорить пока не получается, решила обойтись мимическими средствами: свела глаза к переносице и высунула кончик языка. Это стоило ей немалых усилий, а означало, надо полагать, «так себе».
Никита облегченно хмыкнул. Нравилась она ему все-таки.

Стася больше не могла бежать. Ей и кроссы-то в школе не давались, а уж забег в темноте, босиком, по лесу, в грозу, с колотящимся от ужаса сердцем… К тому же всё сильнее болела голова, боль будто перекатывалась внутри черепа тяжелым шаром.
- Не могу… - простонала Стася и опустилась на мокрую хвою.
Дэнчик, кряхтя и ругаясь, поднял ее, взвалил на плечи и потащил дальше. Стася бессильно шептала, что надо обратно, надо искать палатку, это какой-то бесконечный лес, и они будто ходят по нему кругами. Дэнчик твердил в ответ, что нужно добраться до опушки, а там будет либо дорога, либо поселок – не тайга все-таки, а ближний пригород, тут невозможно заблудиться, главное сейчас – выйти к людям…
И вдруг перед ними вспыхнул электрический свет. Проморгавшись, Дэнчик и Стася разглядели, что свет исходит от фонарей на большом доме, стоящем прямо перед ними. Кирпичный, окруженный высоким забором и ярко, даже как-то по-праздничному освещенный, он казался очень красивым, почти сказочным.
Стася сползла на землю, огляделась и снова зашептала тревожно:
- Дэн, Дэн!
Они стояли посреди улицы какого-то дачного поселка. Пахло яблоками и цветами, за заборами шумели под дождем сады. Где-то залаяла собака.
Дом из красного кирпича, вымытый дождем и облитый электрическим светом, словно глазурью, был похож на пряник. Черт его знает, почему Дэнчику пришло в голову именно это сравнение – наверное, он успел сильно проголодаться. Но дом действительно чем-то напоминал те огромные, настоящие пряники, которые привозил Дэнчику из Тулы дедушка, твердокаменные на вид, но на самом деле мягкие и нежные под слоем густой глазури. И даже словно потянуло откуда-то сладким пряничным духом…

А из-за обшарпанной, затянутой по краям ниточками мха двери, которую приоткрыл Никита, пахло вовсе не пряниками. Он открыл ее еще раз и снова захлопнул. Да, в загадочном сообщении речь определенно шла не о двери дачного туалета. Они с Геной уже проверили калитку, двери сарая и флигеля, входную дверь дачи Петуховых – к удивлению хозяев и других вьюрковцев, которые прятались внутри от странной грозы. Тут-то и выяснилось, что не только Павлову мерещилось двоение окружающей действительности, от которого голова трещала, точно арбуз под пальцами знающего покупателя, и не только ему шептали что-то на ухо посторонние голоса. Клавдии Ильиничне вдобавок привиделся человечек ростом ей не выше колена, носившийся по дому, точно перепуганная кошка, а старичок Волопас утверждал, что слышал у себя за спиной безостановочное бормотание: «закрой, закрой, закрой…», причем как он ни вертелся – бормочущий все равно оставался позади, вне поля зрения.
Теперь буря превратилась в обычный дождь, унылую августовскую морось, сыпавшуюся из слепого серого марева в небе. Пока дачники осторожно выползали из своих укрытий, Никита с Геной проверили все доступные двери – не очень, впрочем, понимая, что именно и зачем они ищут. Их заворожило само слово «дверь» - такое обнадеживающее, почти равнозначное выходу, изменению, освобождению. Гена пошел осматривать двери в самой даче, а Никита шарил по кустам – кто его знает, может, это и не обыкновенная дверь была а, черт его знает, портал или тайный ход, ведущий в нормальный мир, может, именно это пытался сказать неведомый автор сообщения: где-то на участке Петуховых находится дверь, через которую можно выбраться наконец из Вьюрков…
- Никита-а! – раздался с другого конца участка отчаянный крик Юки. И почти одновременно с ним послышался до боли знакомый железный грохот.

На воротах пряничного дома была маленькая панель с кнопкой. Дэнчик нерешительно погладил его подушечкой пальца – кнопка была холодная, гладкая. Слишком богатый, конечно, был дом для того, чтобы просто обратиться за помощью: сами, мол, не местные, бурей накрыло, заплутали в лесу, да и вообще чертовщина какая-то творилась… Выгонят еще. Но так сладко тянуло корицей и еще чем-то вкусным – там, наверное, пироги пекли, может, настоящая кухарка возилась у плиты, в таком-то особняке. И Стася беспокойно ерзала за спиной, шептала тревожно свое вечное: «Дэн, Дэн!», и так вдруг захотелось доказать ей, что он знает, что делает, и ни в чем не сомневается, и ничего не боится, в отличие от нее, бестолковой и беспомощной.
Дэнчик выдохнул и с силой нажал на кнопку.

- Ей же плохо! И вообще… как можно живого человека с покойником запирать? – кричал Никита, пытаясь пробиться к двери гаража через импровизированное оцепление, состоявшее из Андрея, Пашки и Якова Семеновича.
- Вот сам своего покойника и вытаскивай, - огрызнулся Андрей. – А я ни в жизнь не притронусь.
- Так пустите внутрь!
- Уж заперли, и слава богу, зачем туда-сюда, - устало провела рукой по лбу Клавдия Ильинична. – Заодно ей покушать будет что, если проголодается. Все целее будут.
У Никиты от воспоминания о запахе горелого человечьего мяса желудок скрутило в узел, и он ничего не смог сказать, но паузу заполнила вертевшаяся вокруг Юки:
- Это… это вы людоеды! Так фашисты с белогвардейцами делали! Как вам не стыдно?!
Растерянный Пашка, который и сам не очень понимал, как оказался среди охранников гаража, громко и нелепо засмеялся. Юки побагровела и расплакалась:
- Выпустите ее, она ничего не сделала!
- Нам, может, и стыдно, только вокруг нее люди как мухи мрут, деточка! – голос Клавдии Ильиничны не выдерживал привычный надменно-уверенный тон, он дрожал и срывался. - И она сама сказала, что Усова сожгла.
- Да она говорить не может! – возмутился Никита.
- Она кивнула. Я спросила, а она… она кивнула.
Никита снова рванулся к двери гаража и успел даже дать Пашке в ухо, но тут его ухватили сзади и решительно оттащили. Никита обернулся и увидел Гену, спасителя Гену, помощи которого он так ждал.
- Слушай, Павлов, не усложняй, а?
- Вы все… - задохнулся от ярости Никита. – Я вам… вы все… вы еще… Суки! – и он неожиданно кинулся в противоположную сторону, к калитке. Добежав до нее, Никита схватил стоявшую у забора крепкую осиновую палку, с которой Клавдия Ильинична когда-то, давным-давно, ходила по грибы, свирепо погрозил ею всем присутствующим и вылетел на улицу.
- Спятил, - Клавдия Ильинична закрыла лицо руками и вся обмякла, сгорбилась, превратилась за один миг из статной дамы в летах в скорбную старушку. – Мы тут все скоро спятим…

Никаких звуков с той стороны высокого забора не доносилось, и Дэнчик уже решил попытать счастья у соседней дачи, но тут в недрах замка что-то лязгнуло, и калитка приоткрылась. Окутанная прозрачным коконом дождевика женщина высунула на улицу шуршащую голову и с настороженным удивлением уставилась на незваных гостей сквозь очки, тонкие и легкие, точно стрекозиные крылышки.
- Вы кто такие?
Дэнчик набрал полную грудь воздуха и затараторил все заранее подготовленные речи вперемешку: что они заблудились, и можно ли позвонить по мобильному, а то все вещи в палатке остались, и что-то непонятное творится, гроза эта, а потом всякое, словно в Бермудском треугольнике, и на них псих какой-то напал, может, в полицию надо позвонить, а так они сами разберутся, просто совершенно сбились с дороги, и зашли только спросить, в какую сторону идти к шоссе…
- Господи, вы же совсем мокрые, - перебила его хозяйка. – И почему вы здесь одни бродите? Не знаете, как тут опасно? А ну заходите, сейчас же.
Дэнчик и Стася испуганно переглянулись. И тут же услышали быстро приближающийся топот.
С другого конца улицы к ним бежал человек совершенно безумного вида – в грязной и рваной одежде, на которой остроглазая Стася заметила вдобавок красно-бурые пятна, весь какой-то мятый, со здоровенной палкой в по-обезьяньи длинных руках. Подбежав чуть ближе, он внезапно застыл на месте, изумленно охнув, а потом взмахнул палкой, хрипло заорал «стойте!» - и ринулся вперед с удвоенной скоростью.
- Скорее, скорее, - хозяйка, кажется, не на шутку перепугалась. Она схватила Дэнчика и Стасю за руки и втянула их внутрь, а потом поспешно заперла калитку.
Они оказались в небольшом, слегка запущенном саду – из разросшейся травы высовывали тяжелые драгоценные головы розы и лилии, бордюрные кустарники вдоль дорожек утратили форму, но сохранили благородный темный оттенок зелени. Матовые шары фонарей тянулись к дому жемчужной нитью. Белоснежной пахучей пеной цвели невысокие деревья, и все это было очень красиво.
- Запах какой, а? – хозяйка втянула носом воздух. – Яблони китайские, элитные, муж… - она поперхнулась, многовато, наверное, вдохнула. – муж из Пекина привез. Нравится?
И тут у них за спиной раздался страшный грохот – кто-то ломился в калитку. Удары перемежались яростным рыком:
- Открой! Светка, открой сейчас же!
- Кто это? – с трудом шевельнула дрожащими губами Стася.
- Я же вам сказала: опасно тут. И… психов хватает, сами видели. Вы идите, идите в дом, там поговорим.

Дом и снаружи производил внушительное, капитальное впечатление, а внутри оказался совсем огромным. Мокрые ноги скользили на темном глянцевом паркете. Хозяйка выдала дрожащим от холода подросткам большое полотенце, велела хорошенько растереться и усадила за столик в просторной комнате на первом этаже – наверное, гостиной. Практически молниеносно на столике появились чай и бутерброды. Перенервничавшая Стася ни глоточка не смогла сделать, зато Дэнчик, наоборот, безостановочно вливал в себя обжигающую жидкость и хватал с тарелки бутерброды. Хлеб был явно домашний, очень вкусный, а темные ломти полупрозрачного мяса на нем - вообще необыкновенные, не то свинина, не то говядина, а может, и дичь – солоноватый, тающий во рту деликатес.
- Вы ешьте, ешьте, - ласково приговаривала хозяйка.

Никита еще раз попытался взять с разбега неприступный бероевский забор, но уцепился за верх только самыми кончиками пальцев и содрал кожу. Тогда он схватил палку и ударил в забор, как в огромный гонг:
- Светка! Светка-а-а!

Стася в панике вскочила, узнав хриплый голос того психа в окровавленной одежде. Света тоже вся вытянулась, благостное умиротворение на секунду слетело с ее птичьего личика, и она, схватив Дэнчика и Стасю за руки, скомандовала:
- Наверх!
Дэнчик на пути к двери высвободился, вернулся, схватил еще один бутерброд и продолжил бегство уже с набитым ртом. Света выдернула его, чавкающего, в коридор, и погнала обоих по лестнице на второй этаж.

Никита тем временем был уже на Катином участке. Он наконец вспомнил про грушевое дерево, по которому они перебирались к соседям в прошлый раз. Вскарабкавшись по нему и перевалившись через забор, он упал… на битое стекло. Кто-то заботливо рассыпал его по тому самому газону, на который они спрыгивали в прошлый раз. Блестящие треугольнички врезались в ладони и колени, в глазах полыхнуло от боли.
- Убью, - прошипел Никита и, выдернув торчавшие из телесной мякоти осколки, похромал дальше.
У глухой стены дома он заметил садовый инвентарь – ведро, тяпки, лопату, палки и веревки для подвязывания цветов. Взял одну из палок – с предыдущей забраться на дерево не удалось, - и увидел за ведром маленький, тронутый ржавчиной топор. Никита нервно хмыкнул – опять топор, как же без топора. И прихватил его тоже.

Дэнчик и Стася оказались в небольшой комнате под крышей, с косым потолком, на который были наклеены звезды и самолетики. У окна перебирала металлическими трубочками «музыка ветра. А снаружи уже слышались настойчивые удары и деревянный треск. Стася, еле дыша от страха, глянула на улицу и увидела у крыльца темную фигуру, мерно взмахивающую руками. Рассмотреть получше она не успела – Света защелкнула жалюзи.
- Кто это? – испуганно спросила Стася.
- Соседи. Вот такие соседи у нас теперь… - Света покосилась на окно. – Вы что, совсем ничего не знаете?
- Да откуда мы… пос… послушайте, мы когда ставили палатку – вас не было! То есть ни дач, ничего… А потом всё… А вас не было! – выкрикнула, прижимая руки к груди, Стася. – Я домой хочу-у-у…
Света как-то незаметно оказалась рядом с ней, обняла, и Стася заревела ей в блузку. Света погладила ее по голове:
- Тихо, тихо. Ты посиди, успокойся, а я на минуточку, сейчас вернусь, хорошо?
- Не уходите, он же там…
- Дверь крепкая, импортная, не взломает.
Щелкнул замок. Она нас заперла, - отрешенно заметила про себя Стася. Она сидела на кровати, обняв колени, и оторопело смотрела прямо перед собой. Не надо думать, не надо, и так слишком много всего… Больше всего Стасе хотелось сейчас оказаться дома, слушать вопли телевизора, по которому глуховатая бабушка смотрела бурные ток-шоу, лежать в своей постели и дрейфовать по интернету на серебристом плотике смартфона. Стася почти все время была онлайн, читала, переписывалась – чаще всего с Дэнчиком …
Тут Стася наконец обратила внимание на Дэнчика, который все это время молчал и никак не реагировал на происходящее. Он с явным удовольствием шуршал в яркой коробке, перебирая детальки какого-то детского конструктора.
- Дэн, - тихонько проныла Стася. – Делать-то что, а?
Дэнчик непонимающе на нее посмотрел, подумал секунду и протянул ярко-зеленую пластмассовую плитку.

Никита наконец выломал в гладкой деревянной двери, от которой топор поначалу отскакивал со звоном, как от камня, прямоугольное отверстие. Сунул в него руку и попытался нащупать замок. Пальцы коснулись чего-то металлического, круглого – не то ручка, не то колесико от задвижки. Никита, не обращая внимания на впивающиеся в руку щепки, принялся дергать, вертеть непонятный предмет – он не поддавался. С той стороны что-то упало на пол со звоном. Ключ, - ужаснулся Никита, - она заперла дверь на ключ. Он схватил топор и снова принялся крушить дверь, целясь в то место, где должен был располагаться замок.

Хозяйка вернулась… с подносом, на котором подрагивали две чашки с чаем и лежали пирамидкой все те же бутерброды. Приветливая улыбка, мерцание тонюсеньких очков. Снизу по-прежнему неслись треск и грохот. Стасю вдруг ошпарило осознанием того, что ее заставляют участвовать в чужом, навязчивом, с каждой секундой все невыносимей раскаляющемся безумии.
Дэнчик цапнул два бутерброда, чашку и вернулся к своей коробке. Стася, стараясь не смотреть в Светланины цепкие глаза, мотнула головой:
- Спасибо, я не хочу…
- Ну хоть чайку. Горячего. Согреться надо.
Стася уставилась в пол, на веселый коврик с рисунком из разноцветных змеек. Одна, две, три… шесть змеек. Две зеленые, две желтые, черная и красная.
- Выпей чаю, - голос Светы стал ледяным. Тонкие губы сжались в розово-красную, как мясо на бутербродах, полоску.
Хоть Стася и считала себя зрелой, видавшей виды женщиной, она все еще очень нервничала, когда ею были недовольны взрослые. Ее силы духа хватило только на то, чтобы выбрать чашку, в которой бурой жидкости было чуть поменьше.
- Очень хороший чай, - уже мягче сказала хозяйка. – Еще с тех пор остался.
- С каких пор?..
- С тех пор, когда был хороший черный чай.
Стася обреченно прикрыла глаза и сделала глоток. Чай действительно оказался вкусный, крепкий и в меру сладкий. И сразу стало теплее, Стася почувствовала, как кровь приливает к щекам.
- Вот и умница, - заулыбалась Света, и вспыхнувшая улыбка сделала ее неприметное лицо красивым. Стася смущенно улыбнулась в ответ. Чудесный напиток с легким привкусом бергамота растекался внутри, и как будто теплый сонный котенок нежно и щекотно устраивался поудобнее в Стасином животе. Наконец-то кончилась вся эта жуть, этот непостижимый бунт пространства и времени, и чудовища уползли в дождливую тьму, виновато скуля. Как хорошо, что добрая Светлана, похожая чем-то на Стасину маму, пожалела и приютила их, как ей подходит это имя, она действительно светится, светится изнутри…
Света между тем потихоньку выскользнула из комнаты, но Стася этого не заметила. Она сидела в кресле, потягивала чай и безмятежно улыбалась под монотонный, убаюкивающий стук снизу.

Дверь распахнулась, и в комнату, неуклюже переваливаясь, вползли два существа. Сначала Стасе показалось, что это просто играющие дети, но их очертания странно плыли, руки и ноги растягивались, точно щупальца, тела распухали бесформенными мешками и снова сдувались в худенькое, детское. Их кожа была сплошь покрыта коростой и сочилась сукровицей. Двигались существа неуверенно и с трудом. Стасе стало их жалко. Она протянула к одному из существ руку, чтобы показать, что все хорошо и бояться нечего.
Ладонь полоснуло болью, кусок бугорка под большим пальцем как ножом срезало. И Стася увидела запрокинутое к ней лицо: покрытый коростой лоб, темные глазки, а все остальное – огромный круглый рот-присоска, как у пиявки, с концентрическими кругами острых желтых зубов. 
Стася взвизгнула от боли и ужаса и почувствовала, как рвется окутавшая ее пелена умиротворяющего дурмана. На полу извивались, глухо рыча, две невообразимых твари. Они окончательно сбросили человеческий облик, остались только кожистые, удивительно подвижные в своей бесформенности мешки тел с жадно распахнутыми воронками ртов.
- Детки слабенькие совсем, подкормить бы, - виновато улыбнулась возникшая на пороге Света.

Существа прыгнули на Стасю, но она, упав на спину, отшвырнула их ногами. Они жалобно заверещали и ринулись к Дэнчику, бессмысленно улыбавшемуся им с кровати. А Света молниеносно набросилась на обидчицу. Она ногтями впилась Стасе в горло, и та совсем близко увидела ее яростные, пустые глаза – глаза обороняющей детенышей самки. Именно это и стало наивысшей точкой ужаса, который кипящей волной захлестнул Стасю и вместо беспомощного оцепенения вызвал вдруг бешенство. Рука нащупала какой-то спасительный предмет, оказавшийся большим игрушечным грузовиком, и Стася почти с наслаждением разбила его о голову Светы. Та с криком осела на пол, а Стася, ничего уже не разбирая, а только молотя сломанным грузовичком то по стенам, то по чему-то мягкому, вдруг почуяла перед собой свободное пространство и с отчаянным напором ввинтилась туда. Она вылетела из комнаты, проскользила по паркету и, не успев затормозить, кубарем скатилась вниз по лестнице.
Ей даже не дали коснуться последней ступеньки. Стасю скрутили, большая грязная ладонь зажала ей рот и нос, не давая дышать, в ухо просипели:
- Молчи!
Она уже почти задохнулась, когда ладонь убрали, и она увидела перед собой в полумраке прихожей мужчину в рваной одежде с пятнами засохшей крови. Больно стиснув Стасино предплечье, он поставил ее перед собой, пробормотал:
- Во, так нормально.
И замахнулся на нее топором.

Стася скорчилась на полу, закрывая руками голову и икая от рыданий. Ее кровоточащую ладонь Никита успел быстро обмотать куском футболки. Неуверенно, точно боясь обжечься, он трогал ее то за руку, то за спину, и сбивчиво бормотал, что проверял просто, подменыши – они в свой облик возвращаются, если на них топором или веником замахнуться, а веника нет, вот он и…
- Снаружи пришла?
Стася молчала.
- Ты… ты не из Вьюрков?
Стася, всхлипывая, мотнула головой.
- А здесь как оказалась?
- Не зна-а-аю…
- Тихо, тихо.
- Ты мне скажи… правду только. Там, снаружи… все как раньше? Ну там, мир… он на месте? Ничего такого не творится?
- Не твори-ится…
Никита нервно выдохнул:
- Так, ладно. Как тебя зовут?
- Настя… - Стасей ее звал только Дэнчик, который теперь… которого теперь…
И именно в это мгновение сверху раздался голос Дэнчика.
- Ста-ась! – надрывно, со слезами звал он. – Стась, ты где? Стася-а-а!
Между словами слышались рычание и стоны, а Стасе чудилось, что она различает чавканье и влажный треск отрываемого живого мяса. Стася зажала уши руками и юлой завертелась на месте. Точно так же она кружилась от боли и обиды в детском саду, когда новый мальчик Дэнчик, то есть тогда еще Дениска, дернул ее за соломенный шнурок косички…
Никита наступил на что-то твердое и выпуклое под ковром, откинул его носком ноги и увидел люк в подпол. На секунду обрадовался – вот где можно спрятать пока девчонку, - даже успел дернуть за кольцо, приподнять дверцу – но тут же вспомнил про ползающего там, в темноте, обглоданного Бероева. Конечно, проще и, наверное, безопаснее всего было выпустить пришелицу из нормального мира на улицу – но ведь убежит, исчезнет, ничего больше не расскажет. Никита растерянно взглянул на Стасю – и увидел у нее за спиной дверь подлестничной кладовки.
Бормоча что-то неопределенно-успокаивающее, как над напуганным зверьком, Никита затолкал ревущую Стасю в кладовку, повернул ручку и бросился вверх по лестнице.

Он запнулся о коврик и головой вперед, теряя равновесие, влетел в комнатушку с косым потолком. Сначала заметил звезды на потолке – флуоресцентные, которые днем копят свет, а ночью горят призрачно-фосфорными огоньками. И только потом увидел бьющиеся на полу бесформенные кожистые туши. Под ними растекалась алая лужа, кровь была на стенах, даже на потолок попали яркие брызги. И из-под чавкающих, чмокающих туш тянулась к Никите объеденная рука, на которой уцелело только несколько крупных, коротковатых пальцев. Эта рука еще шевелилась, и розовел заусенец у ногтя на указательном.
Никита закричал, размахнулся топором – и тут сзади на него прыгнула Светка Бероева. Он никогда бы не подумал, что в ее тонком и длинном теле столько силы. Светка оплела Никиту собой, как плющ оплетает дерево, и повалила на пол. Каким-то чудом он освободил руку, ту самую, в которой был топор, но не смог ударить – женщину, соседку, с которой стоял в очереди в магазинчик и обсуждал погоду… Светка завизжала и вцепилась ему зубами в щеку. Никита попытался отшвырнуть ее от себя, и они вместе выкатились из комнаты. Она била его острыми коленками в живот, в пах, и кричала так, что пена выступила в уголках узких ярких губ, а Никита твердил одно:
- Это не твои дети, это не твои дети…
Наконец ему удалось прижать Светку к полу, но она уже перевалилась через верхнюю ступеньку. Дернула Никиту на себя – и они ухнули вниз, считая ступеньки телами друг друга.
Все происходящее затуманилось, потеряло на пару мгновений свою жизненную важность, захотелось спать… Когда Никита пришел в себя, Светка стояла над ним, торжествующе подняв топор. Лезвие со звоном впилось в паркет, обжигающая боль прострелила руку до самого плеча. Никита с ужасом глянул на нее, но рука была на месте, а вот топор застрял в прочном, дорогом покрытии. Светка отчаянно пыталась его выдернуть, а Никита рывком вскочил и схватил Светку сзади за шею.  Все-таки легкая была Светка, сухая, как кузнечик. Он легко поднял ее над полом, а она сучила ногами, пытаясь его пнуть, и продолжала цепко держаться за топор. Никита вдруг страшно обрадовался, что сейчас все закончится, он задушит Светку, и все всё узнают, и Вьюрки избавятся хотя бы от одного морока…
Топор с громким деревянным хрустом выскочил из паркета. Светка извернулась, свистнуло лезвие, Никита поспешно отпустил ее, попятился и опять наткнулся на что-то ногой. Это была та самая дверца в подпол, которую он чуть ранее успел приподнять. Теперь от резкого толчка она откинулась в сторону, открыв темный квадратный провал. Никита посмотрел на Светку. Худенькая, встрепанная, со съехавшими на кончик носа золотистыми очками, она существовала как будто бы отдельно от слепо рубящего воздух топора. Когда Никита впервые увидел ее много лет назад, она ему даже приглянулась. И на общем собрании с шашлыками по случаю 30-летия СНТ «Вьюрки» (была там Светка, врала она, что никто с ней не общается и никуда не зовет, на жалость давила, умела она давить на жалость – молодая мать, деточки, хлопоты) – на тех шашлыках он даже пытался сделать ей интимное предложение, но слишком много, по обыкновению, выпил и из-за проклятой икоты ничего членораздельного сказать не сумел. И Светка тогда не дала ему по морде, как это регулярно случалось с другими приглянувшимися, а просто посмеялась и исчезла куда-то в рыжеватом от всполохов костра полумраке.
И Никита с ледяной ясностью осознал, что вариантов только два – или Светка убьет его, или он Светку. Только он не сможет этого сделать, не сможет жить с мертвой Светкой в голове. Помнить ее птичье личико, ее долгие ноги и тоненькие очки...
Светка бросилась вперед, махнула топором – она делала это неумело и страшно. Боль полоснула по ноге, на штанине разъехалась окровавленная прореха. Никита отскочил в сторону – и Светка оказалась на краю люка. На самом краю, пятки ее уже висели в пустоте.
Глаза Светки стали осмысленными. В них были все та же ярость, готовность убить, разорвать, скормить деточкам – и страх.
- Свет, это не твои дети… - Никита протянул ей руку.
Конечно, она знала, что это не ее дети. Но ничего, кроме мальчишек, в ее жизни не было, это был главный ее успех, главное достижение. Детьми она зацепилась за солидного человека Бероева, дождавшегося наконец наследников, за хорошую жизнь. Теперь не было Бероева, не было жизни, но Света не могла остаться в пустоте, потерять все, и цеплялась за то, что дали ей взамен, и мозг ее отчаянным, шизофреническим усилием заместил тех детей этими. Она заботилась, ночей не спала, выкармливала, и теперь кто-то посторонний требовал от нее невозможного…
Топор стесал кожу с мясом на предплечье Никиты, он еле успел отдернуть руку. От этого движения Светка почти потеряла равновесие и качалась туда-сюда, хватая воздух ртом и пытаясь держаться за топор, как гимнастка за шест. И Никита толкнул ее. Совсем легонько, кончиками пальцев. Может, это было уже лишним, и все произошло само собой – по крайней мере, Никите очень хотелось так думать.
Светка исчезла в провале, и Никита тут же захлопнул люк. Внизу глухо стукнуло и затихло. Только ошалевшая от ужаса Стася глухо билась в дверь кладовки. Потом из подпола послышался шорох, точно по полу с трудом волокли что-то тяжелое. А потом – снова грохот, звон бьющегося стекла и дикие крики.
Наверху были не Светкины дети, зато в подполе был ее муж.

Стася налегла на дверь всем телом, что-то затрещало, и она жадно вдохнула пропитанный пылью и гнилью воздух, казавшийся таким свежим после душной кладовки. Человек, который запер ее там, сидел на полу в нескольких шагах от лестницы. Красных пятен на его рваной одежде прибавилось, и по левой руке ползли медленные кровавые струйки. Стася сдавленно вскрикнула, человек поднял голову, его глаза расширились, и он вдруг рявкнул:
- Беги!
Стася обернулась и увидела, как по лестнице, переваливаясь бесформенными телами со ступеньки на ступеньку, сползают черные твари. Даже в полумраке были заметны волдыри и короста на их коже, и сами они выглядели такими неуклюжими, медленными… А потом один поднял то, что заменяло ему голову, сверкнули багряными огоньками многочисленные глаза, распахнулся круглый зубастый рот. И тварь, сжав свое тело в тугую пружину, прыгнула на Стасю и впилась многозубой присоской ей в бедро. Кровь брызнула во все стороны, Стася рухнула на пол, беззвучно разевая рот от невыносимой, невозможной боли. Каким-то образом оказавшийся рядом Никита отшвырнул подменыша палкой, но ему на грудь тут же прыгнул второй. Круглый рот жадно сокращался над самым его лицом, зубы со скрипом терлись друг о друга. Никита ткнул палкой в мерцающий глаз, послышался жалобный, почти детский всхлип, и туша свалилась с него. Он нащупал руку Стаси, схватил ее и поволок к двери, но девчонка не могла встать. А под ноги Никите снова кинулось плотное, кожистое…

Далеко, на участке Петуховых, Катя заворочалась на еще теплом полу гаража, зашептала, не открывая глаз:
- Огонь, огонь… Баба огненная… огонь…

«Огонь, огонь», - отдалось у Никиты в голове. Он вспомнил вдруг Катины слова – огня они все боятся. Только где его взять, даже спичек с собой нет. Никита колотил тварей палкой, тащил за собой ревущую Стасю – давай, еще немножечко, ползи. И понимал, что им конец, бероевские подменыши окрепли достаточно, чтобы оставить от них то же, что и от остальных – лужу крови и обглоданные кости, - разве что времени на это им потребуется несколько больше.
И тут это произошло снова – вспышка бледного пламени, только совсем слабая. Палка, которой Никита отбивался от тварей, занялась белым огнем, почти мгновенно перешедшим в обычный, оранжевый. Подменыши с визгом отпрянули.
- А-а-а! – заорал в приступе первобытного восторга Никита и принялся тыкать горящей палкой в тварей, совершенно забыв о том, что от этого она может и погаснуть. Но огонь горел ярко и ровно, летели искры, шипела и пузырилась черная кожа. Подменыши прижимались друг к другу, пытались увернуться, выли – и отползали.

На шум сбежались дачники – даже Яков Семенович и Гена покинули свой пост у гаража на участке председательши. И увидели сквозь серую морось необыкновенную картину – Никита Павлов, крича что-то неопределенно-призывное, хлестал посреди улицы горящей палкой двух огромных тварей, отдаленно напоминавших в тысячи раз увеличенных пиявок. Твари шипели, щелкали зубами, но покорно ползли туда, куда гнал их Никита – вниз по улице, к Сушке. А под забором бероевского особняка, сжавшись комочком и прижимая руку к обильно кровоточащему бедру, сидела никому не знакомая девочка-подросток – с короткими белесыми волосами, круглощекая, испуганно глядящая на всех красными опухшими глазами.
- Помогите ей! – крикнул Никита. – Не отпускайте! Она… оттуда, снаружи!

Молодежь – Пашка, Юки, даже Андрей, - пошли за Павловым, чтобы поглазеть на невиданных существ. Никита ловко удерживал подменышей посреди дороги, направлял их, как настоящий дрессировщик, и приговаривал:
- А я вам про что… Вот ваши звери, сучата бероевские… А она их кормила, не отпускала. Вот, глядите, вот ваши звери…
Юки с тревогой смотрела не на зверей, а на Никиту. Она никогда не видела его таким злым, таким восторженно-жестоким. Он напоминал охотника, волочащего по снегу еще вздрагивающего в предсмертной судороге волка – бог знает, из каких книг или фильмов всплыл в памяти Юки этот болезненно яркий образ. И еще она заметила, что у Никиты много ран на теле, и отрублен самый кончик безымянного пальца, но он словно не замечает ни боли, ни крови, в которой он весь был перемазан.
Они дошли до реки, до глинистого спуска к воде. Никита успел краем глаза заметить торчащую в кустах деревяшку – одну из Катиных удочек-закидушек. Звери скатились по влажной глине, точно бобры или тюлени. Их уже не надо было направлять, они сами, торопливо сокращая безногие черные тела, ползли к воде.
- На реку нельзя, - неуверенно напомнил Андрей.
Никита только махнул рукой – забыв, что все еще держит горящую палку, от которой Андрей шарахнулся, - и спустился к воде.
Подменыши нырнули в зеленовато-бурую гладь один за другим, оставив круглую дыру в ряске. А больше ничего – ни кругов, ни пузырей. Исчезли в реке, будто их и не было.
- И всё? – шепнула Юки, втайне ожидавшая, что сейчас из воды выйдут настоящие бероевские дети, целые и невредимые, и наступит хотя бы временный хэппи-энд.
- Больше никого не сожрут, - Никита шумно выдохнул и пошел вверх, к насыпи, держа палку высоко, чуть на отлете, будто факелоносец.

Стасю обступили незнакомые люди. Они что-то говорили, тянули к ней руки, но она не понимала, речь распадалась на отдельные бессмысленные слоги, которые тоже тянулись к Стасе, окружали ее облаком, как кусачая мошкара. Паника нарастала внутри, время тянулось медленно, как ириска, медленно разлеплялись и закрывались чужие рты. Дышать стало тяжело. Стася вдруг поняла, что эти люди – гораздо страшнее тех черных зверей и их сумасшедшей хозяйки. Звери были зверями, у них не было разума, они просто хотели есть. А сейчас ее окружали небритые, опухшие, измученные лица, трясущиеся руки, сверлили жадные тяжелые взгляды. И запах, от этой толпы шел кислый, больной, страшный запах. Так иногда пахли нищие в метро – те, что с культями, струпьями, язвами. Звери были зверями, а по этим людям было видно, что когда-то они были нормальными, разумными. А потом что-то случилось с ними. Может быть, они уже умерли, просто не знают об этом и продолжают вставать по утрам, одеваться, бродят по земле…
- Вы мертвые! – завизжала Стася. – Мертвые!
Дачники отпрянули – этот вариант они тоже уже и рассматривали, и обсуждали, и он особенно их пугал. А Стася, скрипя зубами от боли, вскочила и побежала прочь от них, припадая на раненую ногу. Сзади затопали, погнались, раздались голоса:
- Стой! Не бойся! Подожди!
Но Стася летела вперед, думая только об одном – как бы не потерять сознание, не упасть, не достаться им. Потом на ее пути возник забор из сетки-рабицы, и она поползла по нему наверх, цепляясь пальцами, и перевалилась через край, а потом стало темно. Ее понесло куда-то назад, вниз, и Стася с радостью провалилась в тошнотворно крутящийся калейдоскоп смутных образов: луна-парк, ей четыре года, и мама не хочет покупать ей сахарную вату…

Через несколько часов самые смелые вьюрковцы вскрыли подвал особняка Бероевых. И нашли там, среди страшного беспорядка, разбитых банок с заготовками и рассыпанных стройматериалов, множество человеческих костей – от совершенно неопознаваемых, изглоданных фрагментов до целых скелетов с остатками плоти. В одном из этих скелетов, который сохранил даже часть лица, все единогласно опознали самого Бероева. А еще там нашли Светку. Кто-то почти оторвал ей голову, а на шее и лице остались следы пальцев, превратившиеся в набухшие лиловые кровоподтеки.
Никита не пошел в подвал, он пошел к Кате. Петухов безропотно отдал ему ключи от гаража, и он вывел пошатывающуюся, виснущую на нем Катю на улицу.
- Мир на месте, - сообщил он. – Я спрашивал.
- Куда он денется… - просипела Катя и привалилась головой к его плечу.

Ярко-зеленый мох пружинил под ногами, в траве краснели глянцевые шарики костяники. Стася брела вперед, как пьяная, покачиваясь из стороны в сторону и даже не напевая, а шепча застрявшую в голове песенку из какого-то мультфильма:
А дороге с облаками, а дороге с облаками
Очень нравится, когда мы возвращаемся домой…
Кровь из раны уже почти не текла, обильно выступивший пот приятно холодил лоб, а губы стали сухими, как бумага. Куда-то запропастился Дэнчик, вытащивший Стасю в этот чертов поход, и она никак не могла его найти – он прятался за деревьями, шуршал и чирикал в листве, подкидывал вместо хлебных крошек грузди, похожие на сухие белые кости – чтобы Стася знала, куда идти.
А дороге с облаками…
Земляной столб вспучился прямо перед ней, роняя иголки и камешки – огромный, выше темных елок, которые обступали тропинку. Конечно, это был Дэнчик, она наконец нашла его.
Стася улыбнулась и шагнула ему навстречу.