Родной дом

Мои руки в крови. Папа прижал маму к стене. Ее шея как будто гвоздем прибита его железной рукой. Во второй он держит нож.  Мама уже не может сопротивляться, ее тело послушно принимает все удары ножом, оно двигается как маятник под ее головой.  Папа продолжает скулить ей на ухо: «Это не я, понимаешь, она меня заставила». Я застыл под напором необъятного ужаса, не способный двигаться. Папа отпускает ее шею. Уже не разобрать, где на стене мамина кровь, а где ее тело. Они вместе бесшумно стекают на пол. Крики людей на улице выводят меня из ступора. Я вижу, как они танцуют и радуются под нашими окнами. Папа поворачивается ко мне, задыхаясь, он бормочет: «Максим, не беги, так будет лучше для всех нас».  Папа пытается подойти ко мне, ноги не слушаются его, за каждый шаг он начинает бороться. За спиной у него появляется она, на ее мертвом лице появляется широкая улыбка. Она смотрит на меня, я вижу радость в ее красных глазах. Она начинает толкать папу в мою сторону, помогает ему достать меня. Расстояние между нами начинает сокращаться. Люди кричат, за окном вопли радости и всеобщего счастья. Рука с ножом зависает надо мной.

            Я проснулся с криком. Многие годы мне не снилась та ночь. Я думал, что бесконечные клиники с психологами давно растворили воспоминания о ней. Я жадно сделал несколько глотков воды, сердце перестало бешено биться. Образы из сна начали постепенно забываться, и уже через несколько минут в голове остались лишь обрывки поблекших эмоций. Спустя столько лет воспоминания смешались с моей фантазией. По крайней мере, так мне твердили доктора. Я уже давно не пытаюсь разобраться в произошедшем той ночью. Я не знаю, что в ней правда, а что лишь плод воображения ребенка. Единственное, что в моей жизни напоминало о ней, это мои руки, испещренные дорогами шрамов.

Белые рубцы обвивали руки до предплечий, их линии шли вверх от ладоней, заворачиваясь и соединяясь в разных местах как течение рек. В детдоме из-за них ко мне привязалось прозвище «Бархатные ручки». Детям было бесполезно запрещать называть меня так. Их очень веселило, что при каждом упоминании шрамов я бросаюсь в истерику. Из-за нервных срывов больницы стали для меня уже третьим домом. Мне нравилось то время. Вокруг были преимущественно такие же больные дети. В эти периоды я чувствовал себя причастным, как будто находился на своем месте. Но после месяцев умиротворения опять следовал детдом,  опять издевательства детей, надменные взгляды воспитателей, нервный срыв, умиротворение на койке, и все заново. С возрастом и эти дни отдыха исчезли из моей жизни. Больному ребенку почему-то легче сочувствовать, чем подростку, хотя у некоторых людей и на них хватает сердца. Со взрослыми и подавно другая история. По мере моего взросления я получал все меньше сочувствия и все больше ненависти.

            Резкий удар в дверь выбил меня из раздумий о своей жизни.

«Ты что опять орешь по ночам, псих хренов!» – заорали под дверью. Это Зинаида Львовна, моя сожительница. Скорее всего опять легла спать вместе с бутылкой водки. Сейчас она разбудит остальных жильцов коммуналки и свалит все на меня. Среди звуков грубых ударов по моей двери я услышал, как в коридоре собираются люди. Первым, наверное, вышел Петр, работяга-грузчик, ему завтра на смену. Сейчас он будет выламывать мою дверь. И будто продолжая мои мысли, дверь содрогнулась от ноги соседа.

— Открывай быстро! — крикнул Петр сонным басом.

Еще удар, вместе с дверью уже затряслось пол комнаты.

— Открывай, я сказал!

Я спокойно повернул хлипкий замок.

 — Как же ты достал ныть по ночам, ублюдок!

            Я перевел взгляд за дверь, там уже стояла группа поддержки, команда быстрого реагирования на мои крики.

— Что ты орешь, мразь. Мне работать завтра. От твоих воплей по ночам все уже устали.

— Тебя в психушку сдать надо, идиот, – поддакивала ему тетя Зина

— Вот именно, ну уже каждую ночь, уже каждую! Зин, ну ты понимаешь? Каждую! Ну хоть раньше терпимо было, ну разок в месяц.

— Это тебе повезло, что у тебя комната дальше от этого дебила, – поддерживала диалог Зина.

            И с этого момента для разговора я уже был не нужен. Я превратился в предмет интерьера, который они обсуждают. От меня не требуется никаких действий, никаких слов, никаких эмоций. Просто сидеть и слушать этот поток слов: о том, какой я плохой, как от меня все устали, и какая у них тяжелая жизнь рядом со мной. Но было что-то настораживающее в их словах. Я, действительно, иногда кричал во сне, но эти эпизоды были крайне редки, чтобы считать их серьезной проблемой. Я бы вообще о них не знал, если бы меня не будили посреди ночи и не просили заткнуться.

Уже второй месяц я вижу эти сны, но не могу ухватиться за них. Самое странное, что я начинаю их запоминать. Хоть детали и ускользают от меня, в сознании все же остается тень общей картины.  Я понимаю, что кричу от страха или ужаса, от вида мамы и походки отца. С резким пробуждением в голове отпечатывается цвет ее глаз: ярко красный, полный ненависти, первородной злобы и красоты...

Щелчок по лбу - и вот предмет интерьера снова человек. Петя подошел ко мне вплотную: — Ты посмотри на этого дятла, ты хоть слушал, что мы говорили?

Он него несло алкоголем, смешанным с потом.

             «Зин, ну тут уже точно клиника», – обернулся он к соседке, показывая на меня. Я поднял взгляд на него, но не увидел лица. На его месте были лишь те красные глаза. Они горели, поглощали все вокруг, по стенам лилась кровь. Петр отшатнулся от меня, я увидел, как дрогнуло его тело.

— Ты че это? – сказал он уже намного тише, с опаской, и странно замолчал.

— Все хорошо, просто опять кошмар приснился, у меня такое иногда бывает», – бросил я заученную фразу

— Ну да, епт, иногда бывает, – Петя растянул слово «иногда», – тебе к доктору надо , ты если с этим не прекратишь, мы к хозяину пойдем, тебя давно уже выселить пора.

— Ой, да что уже ему объяснять, вот завтра наберу Александровне, — вставила свое слово Зина.

— Вот чтоб последний раз, – сказал Петя, к нему вернулась прежняя наглость.

Бросив мне еще пару фраз, они с Зиной ушли из моей комнаты, по дороге продолжая обсуждать меня. Стрелка на часах подходила к 4. За окном начинало светать, у подъезда выключались уличные фонари.  Я попытался опять заснуть, но в итоге лежал и поглощал утренний летний ветер. Смотрел в потолок и понимал, что больше я так жить не могу.

— Эта коммнулка меня доканает, — жаловался я Леше следующим утром.

— Ну, здесь мне нечем помочь, сам квартиру жду, —  отвечал он, расставляя новую партию молока по местам.

Я подумал, может он сможет приютить меня на пару дней, как никак росли вместе с ним. Но сразу вспомнил, сколько моих просьб уже было на счету у Леши, и, боюсь, лимит взаимопомощи был давно исчерпан.

— К вам с Катей точно нельзя на недельку пожить?

— Макс, даже не начинай, она до сих пор мне припоминает тот кран.

— Да я верну за ремонт, – ответил я, прекрасно понимая, что это ложь.

Леша бросил на меня беглый взгляд с ухмылкой и поставил очередной пакет молока на полку.

— Ну-ну, вернет он. Ты вместо того, чтобы напрашиваться ко всем, лучше разберись с очередью и начинай терпеть как мы.

— Так уже сто раз в эту администрацию ходил, говорят, что у меня вообще никак не получится.

— Та же проблема?

— Да, говорят, у меня уже есть не то что квартира, а целый дом.

— А как он у тебя есть, если ты в наследство не вступал?

— Так, разговоры в сторону, там еще партия приехала, – начал кричать на нас начальник.

После рабочего дня я опять привязался к Леше и не отпускал его. Нужно было занять еще денег на лекарства. Он это прекрасно понимал, но, по правилам вежливости, нельзя было сразу переходить к шкурным вопросам.

Закуривая сигарету, он продолжил дневной разговор:

— Так, а как ты наследство принял?

— Помнишь, в мои 14 лет странный тип в детдом наведался?

— Это который постоянно привозил нам невкусные конфеты и отряхивал одежду, после того как отходил от нас?

— Он самый, – прикурил я у Леши.

По дороге домой я продолжил рассказывать Леше про него. Когда мне практически исполнилось 14 лет, в наш интернат начал захаживать странный мужчина. Он всегда приходил в черном костюме, с пакетом конфет и широко улыбался. Дети не особо его любили, они говорили, что у него плохая улыбка и не очень вкусные конфеты. Про сладости я ничего не знаю, у меня их сразу отбирали ребята постарше, но улыбку его я хорошо запомнил. В тот день, когда я получил паспорт, меня привели в кабинет директора. Этот мужчина сидел там один, разложив на столе какие-то документы. Увидев меня, он будто надел на свое лицо неестественно широкую улыбку. Было ощущение, что он часто тренировал ее перед зеркалом.

«Привет, Максим», – сказал он бодрым тоном и протянул мне руку. В тот момент меня охватил испуг, я не здоровался с людьми из-за своих шрамов на руках. Как не боролись с этим врачи, у меня все еще начиналась истерика, когда кто-то прикасался к ним. Его рука провисела в воздухе еще несколько секунд, и он быстро пристроил ее у себя на коленях, отряхивая с них пыль, которой там не было. На меня начала давить повисшая тишина, он опять расплылся в улыбке и сказал: «У меня отличные новости, Максим. Меня послала администрация города Моревино, чтобы я помог тебе вступить в наследство и получить прекрасный дом с шестью сотками земли. Ты же знаешь, что такое сотка?» В смятении я не знал, что ответить, а он продолжил: «Тебе недавно исполнилось 14, хороший подарок на день рождения, да? Знаешь, что ты можешь сделать в 14 лет?» Он продолжал забрасывать меня вопросами, на которые ему не нужны были ответы. «В 14 лет ты можешь самостоятельно подписать принятие наследства и стать хозяином отличного поместья. Готов к такому первому взрослому шагу?» — он подобрал документ со стола и с энтузиазмом сунул мне его чуть ли не в лицо. «Вот этот документ от твоего попечителя, то есть данного интерната, который дает согласие на принятие подопечным, это ты, наследства от твоих покойных родителей. Видишь, какая красивая печать и подпись?» — мужчина провел пальцами по листу бумаги и посмотрел на меня, видимо ожидая моего восхищения. «А вот это, Максим», – он подвинул другой документ ко мне, — «это уже документ, который требует твоего личного, взрослого согласия. Видишь галочку? Здесь ты должен поставить свою взрослую подпись, прямо как в паспорте, и подарок будет твоим».

Он пододвинул ко мне ручку и опять показал мне все свои зубы, выжидающе смотря на меня. Его рекламную компанию прервал директор, который зашел в свой кабинет.

«Уже рассказали ему все?» — обратилась она к мужчине в черном, даже не посмотрев в мою сторону.

— Конечно, конечно. Максим уже готов принять принадлежащее ему по праву крови», — он сделал особый акцент на слове кровь, — да, Максим?

«Ну а ты, Максим, сам, что думаешь?» — директор все-таки решила обратиться ко мне. В тот момент я не знал, что ответить. Мое сердце уже начинало бешено биться, не столько от радости при получении какого-то ненужного подарка, сколько от упоминания моей покойной семьи. Мои мысли начали путаться, к горлу подкатил ком, а руки стало потрясывать. Я и представить не мог, что дом, в котором умерла вся семья, откроет двери снова. Директор заметила мое состояние и начала подходить к телефону, чтобы вызвать воспитателя. Как только она взяла трубку, ее окликнул человек в черном: «Нина Валерьевна!». Он больше не улыбался. «Максим от захлеснувшего его счастья пока не осознает, что он думает», – сказал он, выпрямив спину и смотря директору в глаза:

— Ваша обязанность в данный момент, помочь ему принять единственное правильное решение. Мы ведь все здесь хотим для него только лучшего, да? Нина Валерьевна не выпустила трубку из руки и посмотрела на меня. Она была строгой и непробиваемой женщиной, но в этот момент она опустила взгляд и тихо сказала куда-то вниз: «Максим, просто подпиши, пожалуйста, и можешь идти».

«Отлично! – воскликнул мужчина, снова натянув улыбку. — Подпись вот здесь». Он дал мне ручку и документ, я расписался дрожащей рукой. «Вот здесь», — он пододвинул ко мне другой документ, пристально смотря, как я расписываюсь. «Великолепно! Победа! Дом твой!» —  он чуть ли не начал хлопать в ладоши. Я уже хотел убежать из этого кабинета, хотел, чтобы все это закончилось. При выходе из кабинета он снова меня окликнул: «Хозяин Максим». Он сделал паузу: «Как только исполнится 18, сразу приезжай посмотреть свой дом. Адрес всегда можешь посмотреть в своем паспорте на странице с пропиской. А сейчас ни о чем не волнуйся, добрые люди будут ухаживать за твоим поместьем, а администрация вошла в твое положение и благосклонно внесла налоги за землю и имущество на 15 лет вперед. Знаешь, что такое налоги? Хотя, неважно, не забивай голову. До скорых встреч, Максим! С нетерпением будем ждать тебя в родном доме». Как только я вышел, сразу побежал к своей кровати и прыгнул в нее. Под одеялом я заплакал. В ту ночь мне опять приснились красные глаза.

— Да ладно, он нашу Нинку прогнул? – спросил меня Леша у своего подъезда.

— Да откуда я знаю, уже мало, что помню, только потом увоспитателей подслушал, что он долго крутился у нашего интерната до моего дня рождения. Заранее начал требовать, чтобы Нина Валерьевна подала все документы.

— А ты дом-то видел?

Папа с ненавистью вставляет нож маме прямо под ребро.

— Нет.

После небольшого молчания. Леша приложил ключ к двери, повернулся ко мне: «Ну, ладно, последний раз, но дай я с Катей сначала договорюсь, потом заходи».

Хотя бы сегодня спим не в коммуналке, тоже своего рода победа. Деньги попрошу завтра, после этого разговора я очень устал.

Сон этой ночью не приходил. В дальнем углу сопели Катя с Лешей. Она быстро заснула, после того как выместила на меня всю мощь своего осуждения. Катя первая из всех получила квартиру, и мы часто отдыхали у нее. Потом у всех начались отношения, и вот люди разошлись по своим уголкам. Катя готовилась к семейной жизни, но я постоянно ей мешал своими ночевками. Я начал впадать в уныние, тоже хотелось своего собственного уютного уголка. Хотелось приходить и оставаться одному, никого не беспокоить, не быть обузой. Вдруг пришла мысль, что свой уголок у меня уже есть, я бы даже сказал целый угол. А что, если дом, который принес мне так много несчастья, способен на то, чтобы дать мне хоть крупицу счастья. Жить я там не буду точно, но зачем ему простаивать. Я быстро взял телефон и всю оставшуюся ночь сидел на сайтах по продаже недвижимости.

Утром Леша нашел меня на балконе с сигаретой в руках. Он подсел и также прикурил:

—  Это точно последний раз. Ты видел, какая она злая утром была? Еще и жаловалась, что ты всю ночь телефоном светил.

— Я хочу продать дом, – резко оборвал его я.

            Он посмотрел на меня с сомнением и начал было смеяться. Я быстро показал ему объявления о продажах, дальнейший наш разговор прошел уже на кухне. Как выяснилось, дома и земля в этом районе крайне ценные. Там плодородная почва и много фермерских хозяйств целыми семьями стремятся урвать этот кусок. Мы долго считали с Лешей и выяснили, что я могу продать дом с землей минимум миллионов за 6. Проблемой было только то, что последний раз я был в этом доме в 7 лет. Я даже не представляю в каком он состоянии сейчас и как до него добраться.

            — Ну, мне говорили, что за ним будут следить какие-то люди, – сказал я, сохраняя в заметки объявления с сайтов.

            — Сказать-то — это одно, по факту может давно все разворовали или того хуже, снесли его, — все так же сомневался Леша.

— Да даже если снесли, там земля с фундаментом точно миллиона за два минимум уйдет.

— Ну, Макс, это надо ехать смотреть, документы знаешь где?

— Нина Валерьевна сказала, что все будет в администрации города.

— И ты реально собрался ехать?

— А что делать? У вас-то квартиры когда-то появятся, а я останусь с этим ненужным домом. Для меня продажа — хоть какой-то выход.

— Ой, Макс, не знаю, но предчувствие у меня какое-тонехорошее, старые раны лучше лишний раз не трогать.

            Я кричу от нестерпимой боли, пока мои руки режут серебряными ножами. 

— Да что будет-то, Леш, — повысил я голос, – истерик у меня уже лет 10 не было. Я не маленький мальчик, справлюсь.

После мы еще час обговаривали идею. С каждой минутой она начинала звучать более уверенно и даже выполнимо. По расчетам, денег с продажи вполне хватит на однушку в нашем городе, так еще и останется прилично. Уже в конце Леша помогал мне составлять маршрут, который быстрее, а главное дешевле, доставит меня до «моего» дома. Трудность возникала только после прибытия в город. По картам мы не видели никаких автобусов до деревни, в которой располагался дом. Нужно было готовить деньги на такси, но я уверял Лешу, что точно можно будет поймать попутку, уж кого-то из жителей поселка точно будет в городе. В конце я уверял Лешу, что точно верну все долги, и даже за кран. Он перевел мне еще денег на поездку, а потом нашел последнюю проблему.
— На отель уже не останется денег, да и нет там вроде никаких отелей с хостелами.
— А зачем? В доме заночую.
— Это если он там вообще еще стоит.
— Да даже если нет, напрошусь к кому-то, мне всего-то дня два нужно, зафоткать да продать, — в голове у меня уже была явная картина, как я покупаю свою новую квартиру.

            Картина была сладкой. Это был последний рывок, который закончит этот никчемный промежуток моей жизни, полностью убьет мое прошлое. И я смогу начать жизнь заново, уже в своей новой квартире. Идиллию нарушил вопрос Леши: «А что у тебя с руками? Шрамы как будто краснее стали?» Я вздрогнул, молчаливо посмотрел на него, он быстро выдавил: «Извини».

            Через неделю все было готово: билеты куплены, а на работе я взял отпуск. За это время я полностью успел заразить Лешу этим планом, и он провожал меня к вокзалу в приподнятом настроении. Мы курили на перроне и мечтали о том, что купим с вырученных денег. Леша показывал мне картинки кольца для Кати, его глаза светились радостью. Я же говорил ему, что куплю самый удобный матрас в новую квартиру. Мы, смеясь, начали подсчитывать, сколько денег это все будет стоить, как прозвучало объявление о скором отбытии моего поезда. Обнявшись на прощание, Лёша снова посмотрел на калькулятор и сказал: «Блин, про налоги забыли». Я зашел в поезд и ответил с ухмылкой: «Неважно, не забивай голову».

            Я расположился на нижней полке плацкарта, верхних еще побаиваюсь, сильно ворочаюсь по ночам. От нечего делать решил сразу выложить объявление о продаже на всех возможных сайтах, пока без фотографий, только адрес и цена. Здания за окном поезда сменились на поля и деревья. Чувство радостного предвкушения сменилось спокойствием. Я смотрел в окно, и мысли начали пропадать, передо мной была только дорога. Чувство, что я еду домой, совершенно не приходило. Я ощущал, что просто еду, следую куда-то без цели и назначения. Порой телефон отвлекал меня уведомлениями из социальных сетей, порой сообщениями от Леши. Уже к ночи, когда я смотрел какие-то видео, некто написал мне с сайта недвижимости. По спине пробежали мурашки. Мой план действительно начинает работать. Я сразу открыл окно диалога:

— Вы действительно продаете участок в поселке Тищевой?

— Да, продаю. Могу торговаться.

— Откуда вам известно об этом участке?

Вопрос очень удивил меня, я даже не сразу нашел что ответить.

— Я его собственник.

— В этом районе никто и никогда не продает участки.

— Я продаю.

— Я тебе крайне не советую

Собеседник вышел из чата...

Странная переписка оборвалась, не успев начаться. Первый блин комом, но ничего, выложу фотографии, будут серьезнее относиться к предложению. Я начал думать, что будет на моих фотографиях и как выглядит этот участок с домом. Раздумья плавно поглощались воспоминаниями, которые так долго находились на задворках моей памяти. Я никогда не пытался вспомнить, как выглядело это строение, территорию вокруг поселка. Закрыв глаза, представил большой дом, похожий на какую-то маленькую усадьбу. Он был широкий, каменный, холодный. В нем жила вся наша семья. Бабушка любила рассказывать мне про него. Она называла его своей усадьбой, всегда выделяя слово «моя». Говорила мне, как он переходил от отца к сыну во всех поколениях ее семьи. И вот, после смерти моего дедушки, он перешел к моему отцу, и теперь его долг, как и мой, следить за этим семейным прибежищем. Я помню, как смотрел на него снизу вверх, он возвышался надо мной, нависал серым многолетним молчанием. В нем было много комнат, поэтому у каждого из нас была своя. Нам с мамой нельзя было подниматься на второй этаж, туда ходили только папа с бабушкой. Их комнаты я также редко видел. Мне оставалось бегать только по первому этажу. Я будто вспомнил этот путь от кухни к маминой комнате, от маминой — к своей. По ночам мне было страшно там спать. Говорят, ночью старые дома просыпаются и начинают говорить друг с другом. Наша же усадьба непоколебимо молчала, порой я слышал храп отца, доносящийся из комнаты напротив.

            Только сейчас я осознал, насколько большой этот дом. Интересно, остался ли он таким же высоким и грозным. Или же потерял свое величие, как и все с течением времени. Совсем перед сном, я увидел сам поселок у дома. Как он приютился внизу холма с деревянными домиками, как эти домики преклонились в тени нашей усадьбы. А я посмотрел на них сверху и заснул.

Рука с ножом зависает надо мной. Папа что-то бормочет себе под нос. Его слезы смешались с каплями крови на лице. Она толкает его в мою сторону, мы падаем вместе с ним. На полу я вижу маму, она захлебывается кровью и пытается что-то сказать мне. Я вижу ее палец, который указывает на дверь. Собирая всю свою волю, я поднимаюсь и бегу прочь. Воздух на улице не приносит облегчения, он горячий, обжигает легкие. Вокруг люди, кто-то смеется надо мной, а кто-то смотрит в недоумении. Я бегу из усадьбы. Меня пытаются поймать. За спиной крик мужчины: «Не трогать! Не трогать я сказал!». Я оборачиваюсь, какой-то мужчина в мантии помогает отцу встать и вкладывает нож в его руку. Она стоит за ними, съедает меня своим красным взглядом и говорит: «Жертва крови только у крови». Я бегу по дороге и боюсь обернуться назад, там мой папа. Он зарежет меня так же, как зарезал бабушку и маму. Передо мной только дорога, дыхания не хватает. Я чувствую, как ветер разгоняет капли крови на моих руках. За спиной смех, это она. Смех, наполненный злобой, страстью, очарованием... Мне хочется обернуться и смеяться в унисон. Вдали виднеется свет фар.

Удар головой об стенку пробуждает меня. Я не понимаю, где я, резко встаю и начинаю бежать. Впереди дверь вагона, а сзади папа и она. Я резко открываю дверь, еще дверь, пахнет сигаретами. Смерть следует за мной. Я сталкиваюсь с человеком впереди, он убьет меня. «Блин, сигарету выбил, — слышу я от него. —Ты че тут разбегался по ночам?» Мужчина ждет ответа от меня. «Показалось, что остановку пропустил». Он смотрит на меня в недоумении и произносит: «Следующая через час». Я собираюсь с мыслями, встаю и иду обратно к койке, спать я сегодня точно не буду. «Стой», — окликает меня попутчик. Я резко оборачиваюсь. «Сигаретки не найдется?»

Когда я шел за сигаретами, то заметил, что на руках начинает проступать кровь. Маленькие капли крови заполняют реки на моих руках. Пересохшие русла наполняются, течения медленно начинают бурлить, их вид воодушевляет меня. Как будто наступает весна, как будто скоро моя жизнь снова станет теплой. Я не могу понять, откуда идет кровь, видимо задел что-то, пока бежал. Пачка сигарет в кармане, в туалете я вытер кровь бумагой. Но шрамы уже вкусили воды, они стали более красными, то ли от того, что я тер кожу, то ли от того, что кровь отошла от сердца. Дальше курили с мужчиной практически молча. Он пытался мне что-то рассказать, но в голове я слышал лишь ее смех. Такой сильный, полный ненависти. Как бы много я отдал, чтобы услышать его снова наяву.

До самого утра я не спал, уже машинально обновляя страницы объявлений. Телефон было тошно держать в руках, шрамы слишком сильно бросались в глаза. Выход из поезда стал облегчением, как будто он увез с собой все, что в нем произошло. Сразу позвонил Леша, спросил, как доехал. Я заверил его, что все хорошо, доехал с ветерком. Он долго не отпускал трубку, рассказывал, что чувствует что-то не то. Я начал над ним подтрунивать, что он просто не хочет покупать Кате то кольцо. Мы наконец-то попрощались, и я пошел покупать билеты на автобус. У меня было несколько свободных часов, мне захотелось прогуляться у вокзала. Этот город уже успел захватить немало нетронутой земли, но деревня и луга продолжали сопротивляться. Главным оплотом города был вокзал, именно с него шло наступление. Но вдали уже виднелся фронт деревянных домиков с их косыми калитками и разбитыми дорогами. Все сильнее я отдалялся от привычного города и все ближе подбирался к забытому дому. Уже в автобусе каждый кустик и дерево, которые мы проезжали, становились мне как-то роднее, как будто это место вспоминает меня. Или я его?

Я помню такие же луга у своей усадьбы. Люди в нашем поселке выращивали какие-то травы. Я часто кувыркался в них в детстве, а взрослые кричали на меня с улыбкой и гнали с полей. В ноздрях застрял тот мягкий запах какой-то родной травы, как будто весь автобус им пропах. Я прибегал к поместью, а там отец во всю красил стены, ухаживал за нашим домом. Нам часто привозили целые машины краски, но на стены шло лишь несколько из них, остальные пропадали на втором этаже. День кончался, и мы все вместе шли на кухню. Я уже забыл вкус маминой еды, но уверен, что за всю жизнь так и не пробовал ничего вкуснее. Мы никогда не ели в тишине, вся кухня была пропитана историями и разговорами. Каждый из нас вставлял свое слово, молчал только дом. Но папа говорил, что усадьба живая и надо просто научиться ее слушать. Я часто видел, как он курил на ночь у крыльца, а потом прикладывал руку к холодной стене дома. Закрывал глаза и молчал, в эти моменты иногда пара слез скатывалось по его щекам. Я спрашивал у мамы с бабушкой, что это такое, даже пытался сам услышать дом. Гладил его, шептал ему, но оставался без ответа. Дом не раскрывался мне как отцу.

Ноги затекли, пять часов езды напрочь сковали мою спину. Кое-как выйдя покурить у остановки, я заметил, как все люди уже стоят с сумками. Автобус опустел. Я продолжил курить, и меня окликнул водитель.

«Я сейчас дальше поеду, чего сумки не выносишь?» — спросил он меня, закуривая вторую сигарету.
— Так я дальше еду, до конечной.
Водитель замолчал, потом затянулся и сказал:
— Давно я с кем-то не ездил в Моревино, обычно один доезжаю по маршруту.
— Почему, никто в городе не живет? — ответил я и тоже достал вторую сигарету
— Да живут, но мало кто туда ездит, еще меньше оттуда уезжает.
— Звучит жутко.
— Да не, там, кому надо, все на своих машинах. Грузовые оттуда строями прут, травы развозят по всей России.
— Что за травы?
— А ты туда зачем едешь, если не по травам?
            Я промолчал.
— Да все травы сибирские, для настоек, чая. — Продолжил водитель. - Хер поймет, что там варят. Поди зверобои всякие. Там все это растет. Всю Россию поят чаем да настойками.

Я потушил сигарету, зашел в автобус и обронил: «Ну, поехали, хоть чаю хлебнем».

Остальные четыре часа прошли быстрее и с ветерком. Автобус уже не тормозил на остановках, выходить было некому, забирать кого-то и подавно. В голове крутилась мысль о чае, пытался вспомнить его вкус, но получалось унюхать лишь запах. Папа часто его пил на крыльце. У него был свой сервиз, он говорил мне, что он старше бабушки. В какой-то момент к нам начало приезжать все больше людей. Родители говорили, что будет какой-то праздник, людей селили где попало. Они были очень приветливыми со мной и мамой. Всегда давали мне конфетки, а кто-то даже приводил иностранные батончики. Было много разговоров о плодородии, о большом урожае. Некоторые из них ходили с листиками и карандашами, постоянно что-то рисовали на них. Один даже пытался научить меня, но бабушка запретила.

            Я уже вспоминал, как наш гость показывает мне рисунок с линией горизонта, объясняет, как отразить течение рек, но шум дверей автобуса отвлек от размышлений. «Твоя остановка», — сказал водитель, открывая бардачок с пачкой сигарет. — «Не советую тут надолго задерживаться, я заправлюсь и сразу уеду, там в двух часах стоянка, можно заночевать». Я проигнорировал его и вышел, разминая ноги.

            В лицо сразу ударил запах травы, как будто меня при встрече облизал мой верный пес . Я повернул голову, учуяв, откуда он исходит. Мой дом ждет на востоке.

Люди разжигают траву, дым выворачивает мои легкие, папа смотрит на нож в руках, пока они меня держат.

            Захотелось чая. Я уже близко к дому, сердце начинает биться быстрее, кровь подходит к лицу. Ощущение, что мой разум не выдерживает, сыпется, рвется. Но срыва не наступает, мне не страшно, это новое ощущение, такое незнакомое для меня внутреннее спокойствие. Вместе с этим, какое-то непреодолимое желание устремиться на восток, предвкушение праздника и тепла. Я понял, что просто стою у автобуса уже несколько минут, курить не хочется, запах трав слаще. Ко мне подошел какой-то дедушка:

— Сынок, никак домой приехал?»

Он посмотрел на меня с улыбкой.

— Да нет, по рабочим вопросам».

Мне не нравится его взгляд.

— По рабочим вопросам так с автобуса не выходят, и так земля людей не встречает, ты откуда будешь?

— Из поселка Тищево.

            Дедушка вздрогнул, но я не почувствовал в нем испуга, его глаза заблестели. «Ну наконец-то, мы долго ждали, пойду своей скажу, что пора пижму садить», — он начал идти, чуть-ли не подпрыгивая. Я лишь спросил: «Дед, а где администрация?». Он указал на белое здание, которое виднелось за остановкой.

            На часах уже к вечеру, горизонт понемногу окрасился в красный, вокруг никого. Задние администрации закрыто, я постучал, но мне не ответили. Присел у лестниц, попытался позвонить Леше. Кое-как поговорили с ним, описал ему, что этот городок больше на деревню похож, из людей встретил только какого-то старика. Он поддержал меня, сказал про последний рывок. Я не знаю, сколько времени прошло, голова была пуста первый раз за долгое время, складывалось ощущение, что я растворяюсь, что меня нет. Я хотел было погрузиться в раздумья, но уже не знал, о чем думать.

            В комнате темно, они положили мои руки на холст, сжимают со всей силой. Я вижу только очертания папы и бабушки, она что-то шепчет ему. Он подходит ко мне в слезах, бабушка направляет его руку с ножом в мою сторону. «Это твой долг, Игорь. Как и долг всех, кто был до тебя!» — кричит она у его уха. Нож впивается в мою в мою руку. Я начинаю кричать, голос ломается, а силы уходят. Он смотрит мне в глаза и останавливается. Бабушка бьет его: «Выродок! Как всегда, все нужно делать за тебя!» Она подает какой-то знак собравшимся вокруг. В тот же момент люди по бокам начинают резать мои руки. Я вижу, как серебро на ножах перестает блестеть — я вижу, как реки снова начинают течь. Я не могу кричать, дым в комнате душит меня. Бабушка голодными глазами смотрит на мои руки. Комната исчезает.

            На ногах мокро. Ощущение, что я описался во сне. Я все так же сижу на этой лестнице. Все штаны склизкие от липкой крови, она стекает с моих рук, поглощая все на своем пути, она захватывает мою одежду, разливается бурным порывом. Неужели я скребу себя во сне? Пытаюсь прордраться к своей сути. Солнце уже встало, на улице не больше восьми утра.

«Ну и видок, отрада для глаз», — силуэт мужчины закрыл солнце, я смотрю на него снизу в его тени.

«Мне тут сказали, что вы всю ночь на лестнице просидели, Максим Игоревич», — он помогает мне подняться, теперь его руки тоже в крови. Мы зашли внутрь, пыль разлетелась перед нами, в комнате стояло два грязных стола и шкаф. Мужчина проводил меня до стула и ушел. Через некоторое время он вернулся с термосом, чистой одеждой и полотенцем.

— Ну что, пришли в себя, Максим Игоревич? Вы хоть скажите что-то, а не то онемели за столько лет.

Я хлебнул из термоса, и вот он, тот самый вкус дома, лугов, поселка, детства. Сразу захотелось закрыть глаза, смаковать его на языке, никогда не проглатывая. Я молча взял одежду с полотенцем, привел себя в порядок и переоделся. Администратор сидел и барабанил пальцем по столу:

— Меня, кстати, Петром зовут, я к вам заезжал в поселок в детстве, но вы, наверное, не помните.

Сказал он мне, увидев, что я готов хоть как-то воспринимать его речь:
— Ты давно тут в администраторах?
— Ой, да я уже и не скажу, уж третий десяток идет.
— Мне нужны ключи и документы от дома, – перешел я к делу.
— Да зачем, вас тут все знают, дом вам откроют, там и жильцы вам в помощь.
— Жильцы?
— За усадьбой ухаживать надо, заботиться о ней. Подселили семью по нужде, вы не беспокойтесь, все ваше там буде на своих местах. Ну или в кладовке.

            Это в наш с Лешей план не входило. Связываться и спорить с жильцами у меня желания нет. С другой стороны, может я смогу их на аренду посадить или вообще им же и продать дом. В любом случае, нужно смотреть хозяйство.
— Так, а документы где?
— Я же говорю, не нужны они вам, вас там все быстро узнают, – он посмотрел на мои руки, – двери вам тоже без ключей откроют.
— Я продать его хочу! – мое терпение начинало подходить к концу. – Документы мне точно нужны.

Он положил обе руки на стол и немного улыбнулся. «Продать?» — протянул это слово, как будто передразнивая меня. «А кому ж вы собрались продавать его?» — спросил он так же в издевательской манере.
— Найду кому, твое дело документы отдать.  – почему-то кисти сами начали складываться в кулаки.

Повисла пауза. Он недолго посмотрел в грязное окно, будто за ним можно было что-то разглядеть. После Петр подошел к шкафу, начал там копошиться, затем он достал папку с этикеткой «Поместье Тищевых». «Ну, ваше дело, Максим Игоревич, кто ж я такой, чтоб с барином спорить», — опять сказал администратор с игривой улыбкой. Я взял папку и сдул пыль со стола. Начал разбираться в документах, там были свидетельства о смерти родителей — никаких эмоций. Были документы бабушки — тоже не нужны. В самом конце были уже мои расписки с корявой нервной подписью, было ощущение, что я могу почувствовать запах слез того мальчика, что подписал их. А потом шли все выписки, по которым единственным собственником земли был Исаков Максим Игоревич. Где-то внутри растеклось теплое умиротворение. Я отпил еще воды из термоса. Положил документы в портфель и выбросил грязную одежду.

            Напоследок повернулся к Петру. «Что тогда произошло? В ту ночь?» — спросил я у него с каким-то непривычным спокойствием. Петр вздохнул, опять отвел взгляд: «Да что я могу сказать, меня там не было» Он опять присел на свой стул: «Знаю горе произошло, папа ваш». Его рука дрогнула, он было хотел перекреститься, но, посмотрев на меня, быстро положил ее обратно на стол.

— Папа ваш, то ли с ума сошел, то ли просто убил и маму вашу, и бабушку. Вас тоже хотел, но вы, как я вижу, с нами.

Он хотел продолжить, но замолчал, подбирая слова, и снова заговорил: «Вас на дороге подобрал местный поп. Он тогда в ночи ехал, вы выбежали весь в крови, не иначе бог вас сберег». На последней фразе уголки его губ немного приподнялись. «Повез он вас тогда не к нам, в сторону шоссе» Я перебил его: «Почему не сюда поехал?»

«А кто ж его знает? — продолжил Пётр. — Вы тогда чуть не умерли в дороге, много крови потеряли. Поп говорил милицейским, что просто сюда дороги в ночи не разобрал, а по трассе на Калмыково проще было ехать». Петр опять начал набивать ритм пальцем по столу. Я присел напротив него и кивнул головой для продолжения:

— Потом милиция сюда приехала, в поселок. Что-то искали, всех опрашивали. В итоге сказали, что во всем разобрались. Тела бабушки и мамы нам отдали, их у поселка похоронили. Тело отца забрали зачем-то, что с ним стало я не знаю.

— А где кладбище?

— Да от поселка часа два на машине, если к шоссе ехать.

— А поп тот еще жив?

— А я не знаю. Он сюда редко заходил из своей цервкушки.

— А она где?

— Ой, ее так просто не найти, стоит между нашим поселком и городом. Туда неудобно добираться, нужно правее брать, да и дорога размыта практически.

— А здесь к богу не обращаются что ли?

— Как не обращаются? Народ у нас ходит в церковь, правда не в ту в лесах, ту будто специально стоили, чтоб не добраться до нее. Если помолиться хотите, вот на краю города у нас часовня стоит, могу довести, правда не знаю открыта ли сегодня.

Я отпил еще чаю, встал и пошел к двери, Петр последовал за мной. Лестница была в крови, она практически засохла на солнце, поблескивая в его лучах. Я достал сигарету, подержал ее в руке, и выкинул вместе с пачкой. Я вдохнул запах дома, Петр нарушил тишину: «Ну что? Завожу машину? Поди уже не терпится в родном доме заснуть?» Я промолчал и посмотрел на восток, не поворачиваясь к Петру, спросил его: «Вы же знали, что я приеду?» Он улыбнулся: «Надеялись, Максим Игоревич, все надеялись». Я спустился с лестницы и пошел на восток.