Черные копатели

Страшные истории

Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.

Настроить сортировку

{sort}

Возможность незарегистрированным пользователям писать комментарии и выставлять рейтинг временно отключена.

45.5 мин. Страшные истории Captain_Torch 4-09-2019, 00:19 Источник

I

Вспоминая этого человека, я до сих пор удивляюсь: насколько большое значение может иметь одна лишь личность для коллектива, поколения и для тебя самого. Николай Степанович Шинов не был душой компании — он и был той компанией. Без него было скучно; без него не работалось, не пилось и всем как-то лучше молчалось. А если и не так, то атмосфера в коллективе держалась такой, будто он рядом, будто вставит сейчас свою остроту в общий разговор и вызовет у всех улыбку. И улыбки появлялись даже тогда, когда его не было. Они и сейчас там.

Ясный ум, безграничное остроумие, ловкое понимание любой ситуации и тонкое восприятие людей, по-гусарски небрежное жизнелюбие — вот он. И вся фигура его, и вся сущность излучала необъяснимый магнетизм, влюбляя в себя всех и вся. Тот, кто не скрывал своих восторгов к Николаю Степановичу, не врал, а зачастую многого не договаривал; тот же, кто демонстративно высказывался против него, критиковал его, материл его в курилке — лгал и завидовал, в глубине души обожая его сильнее остальных.

Николай Степанович всегда что-нибудь рассказывал, о чем-то рассуждал, мог поддержать абсолютно любую беседу, высказав при этом свое личное мнение, пусть даже в теме разговора он и был полным профаном. Одно только признание своей неопытности в той или иной сфере из его уст звучало одновременно смешно и мудро. Крупный, но не толстый мужчина, благодаря своей фигуре и бороде похожий не то на варяга с картинки, не то на кузнеца Вакулу, всегда был энергичен, но ни в коем случае не тороплив. Стекляшка вместо правого глаза делала его выразительное лицо немного безумным, что, однако, даже добавляло ему некоего шарма. В конце концов, такой человек не мог быть полностью нормальным.

Ключ жизни — так бы я назвал его, потому что более живого человека мне не приходилось видеть среди всех живых…

На том празднике мы оказались на соседних местах, и уже за столом у нас завязался разговор о смерти и о том, что нас ждет после нее. Дурацкая и банальная тема, тем более для беседы преподавателя и студента. Но разговор, что называется, пошел и увлек. Я высказал свои мысли и идеи (настолько юношески глупые и наивно «оригинальные», что до сих пор смешно и стыдно). Николай Степанович до поры до времени молчал, иногда лишь краткими, но емкими фразами подбадривая мою болтовню. После очередного тоста одна часть курящих перебралась на лоджию, а другая на кухню. Я отправился с последними. С нами пошел и Николай Степанович, хотя он и не курил. Довольно редкий случай, надо заметить, когда человек отчаянно пьет, но при этом даже по пьяни не сует в рот всякой дряни вроде штучки «бонда».

— Есть две причины, по которым я не люблю говорить на тему смерти, — проговорил он так, будто наша беседа и не прерывалась.

— Вы боитесь? — кинул догадку я.

— Не в том дело, — преподаватель немного нахмурился. — Ты же боишься идти ко мне на экзамен? Боишься. Но все равно говоришь о нем с друзьями и одногруппниками за бутылочкой пивка. Говоришь, да проклинаешь все мои двести шесть косточек вдоль и поперек.

Я мог только улыбнуться.

— Дело не в том, — продолжил Николай Степанович. — Ты забываешь, что я ученый. А что должен делать ученый? Верно: изучать неизученное, делать открытия, получать и давать новые знания. А смерть? Что она? Она изучена и известна всем, кто когда-либо умирал (а их немало). А живым это знание не нужно. И опять же, какое здесь можно сделать открытие? То, что мы все умрем? Это и так всем известно. Есть и еще одна вещь — и это главное — открытие должно быть твоим. А смерть у каждого своя, и каждый ее откроет по-своему. Это честолюбие, да, но подумай сам: стал бы ты писать книгу, если бы знал наверняка, что все читатели рано или поздно узнают сюжет и развязку, не взяв в руки и тома? Для чего мне, как ученому, думать о феномене смерти и стремиться его изучить? Всякий познает смерть и без моей помощи, а, следовательно, я, опять же, как ученый, здесь не востребован.

Мимика и жесты Николая Степановича завораживали и притягивали, как притягивает к экрану телевизора старый, но все же любимый боевичок. Я закурил вторую сигарету, всеми силами стараясь скрыть свое смущение, вызванное блеском его индивидуальности. Пожалуй, только поэтому с ним было трудно общаться.

— Но было бы, наверное, здорово, если б все знали, что ждет их после смерти.

— Может быть. А может, и нет? Кто знает?

— Тот, кто был в коме? — предположил я.

— Чушь! — ученый только отмахнулся. — Тот, кто был в коме, знает, что бывает в коме. Но не на том свете. Его сердце бьется, тело дышит, иногда у него даже «стоит» — и он еще здесь. Не «там»…

— Босс! — в кухню вошел Дима Танк. — Рустам Тимирович что-то хочет.

— Подождет Рустам Тимирович, — Николай Степанович с улыбкой повернулся обратно ко мне. Его искусственный глаз сверкнул в тусклом свете энергосберегающей лампочки. — Подождет и забудет, что вообще меня звал, дурак пьяный.

— Что же вы так про друга? — улыбнулся я.

Кто-то в комнате громко захохотал, при этом отчаянно матерясь. Засмеялись и остальные; несколько аккордов дала побитая в полях, но верная своему делу гитара. Мне хотелось закончить разговор с Николаем Степановичем и отправиться туда, но он, после недолгой паузы, продолжил.

— И, опять же, подумай, Илья: сколько великих умов передумало над этой загадкой — что там, после смерти? Сколько мыслителей, поэтов, ученых, просто умных людей хоть раз, да и задумывались над этим, не находили ответа и умирали, вполне естественным образом познав эту тайну. Кто-то из них кумекал, изгалялся, иные даже сочинили Библию, но все без толку — на уровне фактов мы не можем сказать ровным счетом ничего. Ничего. И как мне, простому доценту богом забытого гуманитарного института, сметь всерьез задумываться над вопросами, что не дались и более совершенным умам? Никак. Мне просто стыдно браться за эту тему. Я простой археолог, да и ты тоже. Мы имеем дело со смертью, с могилами, с костями предков. Но все это не для того, чтобы познать смерть. Мы изучаем жизнь. Вот так.

Хоть Николай Степанович и не пил сейчас (последняя рюмка была за столом), казалось, что интересная тема опьянила его сильнее спирта: язык развязался полностью и красиво, как это бывает только у него, а глаза, в том числе и стеклянный, стали еще более живыми и умными. Хотя, про стеклянный это я загнул…

— Так вы боитесь смерти? — решился спросить я.

Он коротко посмотрел на меня и надолго задумался.

Гитара тем временем уже перешла от беспорядочного набора аккордов к вполне осмысленным мелодиям. Кто-то начал петь, а кто-то продолжал разговаривать, стараясь перекричать поющих; грубый и хриплый бас Рустама Тимировича выделялся на фоне остальных голосов и время от времени звал: «Ко-о-о-ля! Николашка! Да нет, он сейчас сам расскажет. Не вру я! Коля, еп твою ..!».

— Боюсь, — признал, наконец, Николай Степанович, и медленно двинулся к выходу, увлекая меня за собой. — Но боюсь не смерти самой. Нет, то есть ее я боюсь тоже. Любому она страшна, а я обычный человек — ем, дышу, сплю и морщусь от боли. Но больше всего я боюсь того, что не смогу полностью принять и осознать того знания, что откроется мне после смерти. Ты понимаешь, о чем я?

Я неуверенно кивнул.

— Все, что я знаю сейчас, находится тут, — пояснил преподаватель и постучал указательным пальцем по своему виску. — Когда я умру, этого не будет. Эти знания, что мы получим, необъятны, и куда их сложить, если мой мозг будет вместе с телом гнить в могиле?

— Тьфу на вас! — фыркнул я недовольно. — Скажете тоже, на ночь глядя.

— А что? — улыбнулся он пьяно.

Мы остановились в темном коридоре. Николай Степанович взял меня за предплечье, и мне почему-то стало неприятно и страшно. Словно он не держал, а удерживал меня, хоть я никуда и не спешил. В тот момент он показался мне низеньким, скрюченным, и… злым. Как только не пошутит над нами темнота? Я присмотрелся и понял, что он намеренно так изогнулся, заняв очередную позу. Великий актер провинциального театра.

— Но знаешь, что я тебе скажу? Все это ерунда и чушь. Мы всегда будем думать об этом, пока живы. Потому что это интересно. И это самое интересное, что есть в нашей жизни. Смерть. И я об этом думаю. Тайком, украдкой, но все же думаю. Мне интересно. Мучительно, порой настолько, что я пулю готов пустить себе в лоб, чтобы узнать. Я говорил уже, что боюсь этого знания, но я хочу им владеть, хочу его… мна-мна-мна… так сказать, прощупать и осмыслить. Какое оно? Зловещее и пугающее, как вечные скитания и мучения? Или простое, как ничто? Приятное или нет? Будет больно или больно уже сейчас? — он обернулся в сторону комнаты и отпустил меня. Нужно было идти. — Успокаивает меня то, что знание это рано или поздно станет и моим тоже. Печалит одно: смогу ли я им поделиться?

— Там вы уже не будете преподавателем. Возможно, вам и не захочется делиться.

— Возможно, — кивнул спустя пару мгновений Николай Степанович и двинулся по коридору, не дожидаясь меня. — Хочешь анекдот?

— Они у вас не смешные, — заметил я.

— Короче, — Николай Степанович замедлился, проигнорировав мою последнюю реплику. — Пьяные гусары играли пистолетом в русскую рулетку.

Повисла тишина.

— А дальше? — осторожно поинтересовался я.

— А! — махнул рукой преподаватель и, не говоря больше ни слова, удалился за стол.

Собираясь тем вечером домой (уйти мне пришлось пораньше), я заглянул в комнату. Там под общий смех Николай Степанович воспитывал первокурсницу:

— …ты — всего лишь женщина. А я человек — вершина эволюции!

«Все как всегда», — усмехнулся я и вышел в подъезд, по старой традиции не закрыв за собой дверь.

Через неделю я отправился в соседний город на студенческую научную конференцию. Поездка на это мероприятие мало радовала меня. Я всегда проявлял весьма ограниченный интерес к наукам, равно, как и к учебе в целом, а потому отбрыкивался от поездки всеми силами. Но научный руководитель настоял на своем, мотивировав это тем, что я должен опробовать «в бою» первые готовые наработки по дипломной работе.

Я уже сидел в электричке, сонно попивая из термоса несладкий кофе и наблюдая за суетой на перроне, когда зазвонил телефон.

«Странно, кто это в такую рань?» — удивился я, доставая из кармана трубку.

Звонил Пашка Невежин, студент третьего курса соседнего отделения.

— Алло.

— Алло, Илюх…

Когда разговор был завершен, я медленно убрал телефон, прислонился лбом к холодному стеклу и тяжело выдохнул. Тем морозным мартовским утром мне сообщили, что в городской больнице №1 от острой сердечной недостаточности скончался Николай Степанович Шинов.

Голову вскружил вихрь стандартных, одинаковых для всех таких случаев фраз: как жалко, такой молодой, такой хороший, как мы без него… На фоне их одна мысль выделилась, засела на языке и даже заставила меня горько усмехнуться:

— Вот вы все и узнали. Где-то вы сейчас…

С шипением закрылись двери, и электропоезд отошел от платформы. Я сообразил вдруг, что даже не смогу проводить своего преподавателя в последний путь. Но было поздно: за окном уже медленно проплывал город, проснувшийся этим утром без еще одного хорошего человека.

II

Той осенью меня мучили дурные сны. Спал я настолько плохо и столь сильно измотался за те недели, что даже оказался под наблюдением у местного специалиста в психоневрологическом диспансере. Но ни успокаивающие таблетки, ни снотворное, ни консультации специалиста не помогали. Я мучился кошмарами, почти не спал и оказывался во дню и в яви посторонним гостем, глядя на всех удивленным и зачастую пугающе отрешенным взглядом. Я осознавал свое безумие и свое расстройство и признавал его на словах и в действиях, но от того, как думается, выглядел еще более странно.

Мучаясь неприятностями настоящего (стремительное взросление, потеря многих родных людей, в числе которых и родной брат, и, наконец, психическое расстройство), я отчаянно цеплялся за прошлое. Так хотелось оказаться в шумной компании одноклассников, или гулять с друзьями детства в родном дворе, или готовить вместе с мамой салаты на Новый год. Настоящее было настолько отвратным, что все мое больное нутро взывало и молило о прекрасном прошлом. И я был полностью поглощен им. Я нуждался в нем. Так я оказался в этой странной археологической поездке вместе с двумя знакомыми копателями.

Черными копателями.

Мы ехали на красной «девятине». Я развалился на заднем сидении и смотрел в окно. Знал, что затея бесполезна и обречена на провал, и все же ожидал какого-то чуда от этой поездки. Управлял машиной Дима, рядом с ним, на пассажирском сидении без конца болтал Вова. Ни того, ни другого я своими друзьями не считал, хоть и вырос с Вовой в одном дворе, только был немного постарше его.

Говоря резко и без купюр — оба дилетанты, неучи и оболтусы.

Вова действительно интересовался исторической наукой, читал книги, ездил в археологические практики, даже посещал лекции с нашей группой, будучи при этом школьником. Но все шло рикошетом. Не хотелось бы обидеть человека, но скажу прямо — Вова был элементарно туп. Слабоват на мозг. Неплохой парень с хорошими задатками, но при этом просто глупый, с плохо развитым мозгом. Плюсуем сюда тот факт, что себя он таковым не считал, а совсем даже наоборот, и получаем чистую эссенцию раздражения, поскольку общение с этим человеком на исторические темы не могло вызвать ничего, кроме злобы.

Дима очень смахивал на Вову по целому ряду качеств, за тем исключением, что личностью он был состоявшейся, цельной и для историка категорически непритягательной. Самоуверенный и хорошо ориентирующийся в жизни, археологию он воспринимал, как занятное и потенциально прибыльное хобби, а самих археологов, как кроликов — полезных, но бестолковых. А еще ему нравилась сама суть увлечения: рассказать о поездках друзьям и родным, показать «находки», заинтересовать чем-то экзотическим и добавить к своей и без того весомой личности еще пару килограмм уважения.

Неприятный человек, что и говорить. Прямых авторитетов он не принимал, хоть и умел признать чью-то большую осведомленность в той или иной сфере. Ему было бесполезно что-то доказывать и объяснять. Даже спрашивая у тебя совета, он ждал лишь подтверждения своих мыслей: остальное звучало глупостью и не более. Могу так же добавить, что иногда людей подкупала его уникальная, не совсем обычная алчность: желая везде и на всем заработать и поиметь свой гешефт, денег он при этом совершенно не жалел. Они для него были самоцелью.

Надо сказать, что именно Дима завлек меня на эту поездку. Может, считая большим специалистом в археологии и картографии, а может, и просто из приятельских чувств. Так или иначе, согласился я с несвойственной себе готовностью, ожидая от поездки хоть чего-то похожего на предыдущие (официальные) раскопки. Я тосковал по ним. После смерти Николая Степановича я был одним из первых отказавшихся от дальнейших поездок в поля. Поле без него, как…

Да никак.

Но, не смотря на это, я отчаянно скучал по раскопкам.

— Илюха, глянь, куда сейчас, — Дима кинул на заднее сиденье кипу карт.

— А я откуда знаю?

— Село Белое, посчитай повороты. Нам к нему.

Я тупо уставился в одну из карт. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем мне удалось отыскать нужную отметину на ней.

— Сейчас проехали Булдак. Через три поворота налево.

— Че за Булдак? — усмехнулся Вова, повернувшись ко мне.

— Между прочим, единственный в России населенный пункт с таким названием, — задумчиво проговорил я, выуживая знания сам не зная откуда.

— О как… — протянул Вова и медленно отвернулся.

Что мне всегда в нем нравилось, так это любознательность.

— О, а вот эта деревенька мне хорошо знакома! — улыбнулся Дима, кивая влево.

Дальше пошла очередная неинтересная история о том, как они приехали в это место с друзьями на рыбалку, завязали дружбу с местными барышнями на дому у одной из них, потом подрались с местными…

Короче, скукота. Тоскуя под эти россказни, я повернулся к окну и невольно залюбовался открывшимся видом.

Октябрь — пора расцвета осени. И блистал он в этом году во всей красе, необычайно торжественно и приметно. Мимо окон проносились деревья: красные, желтые, еще по-летнему зеленые и уже совсем голые; возделанные и подмерзшие поля местами поблескивали инеем на солнце, а стылые колейки грунтовых дорог манили и звали в тихие деревушки. Очарованный и вновь захваченный воспоминаниями о молодости, я сидел, прильнув к стеклу, и от восторга не мог даже вздохнуть. Что за прелесть! Замерзший кусочек лета, еще не сдавшийся, но уже отступающий; осень — красочная, яркая, многоликая, но при этом такая безрадостная; и грядущая зима.

— Илюх, и ты прикинь: они сами тех типов не знали. Мы вообще выпали! Но когда мы узнали…

— Ты за дорогой следи, — буркнул я, отвернувшись от окна.

Наваждение. Для него и была вся затея. На нем она и должна была закончиться. Но нет…

Еще три сотни дорог, семьсот поворотов и тысяча ухабов, поток скучнейших глупостей от спутников, новые видения, но уже не столь прекрасные — все это разметало мой мимолетный подъем по уголкам души до лучших времен.

Часа через два мы, наконец, приехали.

— Короче, смотрите: вон тот изгиб реки немного вдается в лес, справа была деревня, а мост, о котором я говорил, должен был быть…

Дима расхаживал взад и вперед, подобно пирату, разгадывающему загадку карты старого капитана. Мне эта загадка была ясна с самого начала: если он смог раздобыть эту карту (пусть и начала XX века), то, значит, ее могли найти и другие. А, следовательно, эта местность была изрыта уже вдоль и поперек.

Не слушая Диму, я стоял в сторонке и ковырял каблуком землю. Вова разгружал вещи. Как мне показалось, чрезмерно усердно.

— Так, ладно, парни, — скомандовал Дима. — Давайте пообедаем и начнем. Искать станем сначала вон там, — он указал на то самое место, где река вдавалась в лес.

«Интересно, — подумал я, — сколько еще человек начинали копать оттуда?»

За последующие несколько часов я успел тысячу раз обругать себя за то, что связался с этой парочкой. В более скучном и бестолковом мероприятии участвовать мне доселе еще не приходилось. Дима сосредоточено прочесывал местность, то и дело сверяясь с картами и постоянно переключая какие-то тумблеры на своем металлоискателе. В подобной технике я не разбирался совершенно. Верхом технического прогресса в отечественной археологии до сих пор остается обыкновенный геодезический теодолит, а так все в основном лопаты, да носилки. Однако по общему внешнему виду и количеству прибамбасов на корпусе я мог сделать некоторые предположения касательно стоимости такой игрушки.

Вова старательно развлекал нас разговорами. Когда речь заходила об истории, Дима тут же ввязывался в спор и с легкостью доказывал свою точку зрения (даже самую бредовую), а я медленно сползал по воображаемой стене от уныния и печали. В основном же разговоры их сводились к интересным случаям и необычным происшествиям на раскопках. Я мог бы поведать действительно стоящие байки, услышанные от самых разных людей во время костровых посиделок, но… но не перед этой публикой.

Побродив с Димой и Вовой пару часов и натерпевшись всевозможных моральных мук, я под благовидным предлогом улизнул к машине.

— Черт бы вас побрал, — проворчал я, усаживаясь вглубь салона.

Я извлек из рюкзака флягу со спиртом и без особой надежды принялся крутить ручку радио. Черта с два: все станции молчали, а приемник выдавал лишь ровное потрескивание. Я не стал выключать его (пускай себе трещит). Отхлебнув немного из фляги, я откинулся на сиденье и углубился в свои мрачные размышления.

Так прошел час, а может быть, и больше. Я уже почти заснул, как вдруг резкий и непонятный звук привел меня в чувства. Чуть не подскочив на месте, я выпрямился и сонно огляделся. Природа этого звука была мне неясна. Не знаю почему, но все мое нутро сковал пронзительный ужас, волосы на голове чуть зашевелились, а по телу пробежали мурашки. Так чувствует себя сторожевой пес, учуявший неладное.

— Что за черт…

Мне потребовалось не меньше пяти минут, чтобы догадаться, откуда донесся звук. Радиоприемник, так и не выключенный мной, по-прежнему выдавал потрескивание пустой радиоволны. Но что же это было? Я изо всех сил напряг память. Пребывая в сонном мареве, я расслышал что-то протяжное, и в то же время быстрое, как вспышка метеора на небе. На что это было похоже? Что-то в духе «а-а-а», или «и-а-а», или «л-а-а». Какое-то слово и, причем, знакомое мне…

Долго я ломал голову над этой загадкой, краем уха прислушиваясь к радио и в глубине души надеясь на повторение звука. Первая волна ужаса спала, и теперь страх засел во мне как небольшая, но надоедливая заноза.

«Да что ты, в самом деле?» — проворчал я на себя и выключил приемник: «Взрослый, блин, человек, а пугаешься любого шороха! Чего только не причудится в дреме! Что это была за станция? Хит-FM? Фрагмент какой-нибудь песни ворвался случайно в эфир, а ты и рад пересраться… Испугался Джастина Бибера, чудак!»

Улыбнувшись собственным мыслям, я убрал фляжку и выбрался на улицу.

День перевалил за половину. Солнце начало припекать, заметно потеплело, и земля под ногами стала влажной и как будто бы податливой. Пели одинокие птицы, высоко в небе гудел самолет; речка весело искрилась мириадами солнечных бликов и манила своей по-осеннему тревожной красотой. К ней я и направился, не спеша разминая затекшие мышцы.

Метрах в пятистах левее из лесной рощи вынырнули две фигуры. Судя по лицу, Дима был если и не зол, то сильно раздосадован. Вова же, как вечно позитивный осел, вышагивал рядом и снова о чем-то разглагольствовал. Дима не отвечал.

Понаблюдав за ними с минуту, я продолжил свой путь и вскоре спустился на песчаный берег реки. Постоял в задумчивости, закурил, прошелся взад и вперед. Что-то из давней памяти, еще со времен детских лагерей всплыло в голове; я усмехнулся, ковырнул носком ботинка берег, сел на корточки и взял в руки горсть песка.

— Чем занимаешься? — послышался голос из-за спины.

Я вздрогнул и повернулся. Рядом стоял Вова.

— Да так…

— А мы ничего не нашли.

— Вообще?

— Вот только, — он показал две гильзы.

— Ерунда.

Я опустил руку в холодную воду и осторожно промыл песок.

— Хрен че найдешь, — посетовал Вова и подошел ближе. — Все в консервных банках, пивной таре, гвоздях каких-то.

— Я же сразу вам говорил, — усмехнулся я, не отрываясь от своего занятия. — Чем Дима занят?

— С картами возится. Говорит, что, возможно, ошибся в сверке.

— Дома этим заниматься надо было.

— Он хочет уйти отсюда. Километрах в двадцати южнее есть село Михарево, а рядом с ним разрушенная церковь.

— Ничего там уже не найти, — сморщился я.

— У него действительно крутой аппарат.

— Крутой, да не единственный. Плюс проблемы с местными, — я перевел взгляд на Вову. — Об этом он не подумал?

Присев рядом, парень помолчал.

— Да разве ж его переспоришь?

— В этом ты прав, — улыбнулся я и протянул к нему руку. — На-ка, погляди.

Я положил в протянутую ладонь Вовы свою находку.

— Что это?

— Акульи зубы, — просто ответил я.

— Серьезно? — восхищенно протянул парень.

— Серьезно.

— Откуда они здесь?

— Думаю, что из позднего мезозоя.

«А, может быть, и нет…»

— Так это ж динозавры!

— Ну да, — пожал я плечами. — Ладно, пойду с Димой поболтаю.

Диму я нашел рядом с машиной. Разложив на капоте карты, он низко склонился над ними и в камуфляже сейчас походил на штабного офицера.

— К церкви я не поеду, — предупредил я без лишних вступлений.

— Да я это так сболтнул, — улыбнулся в ответ Дима. Улыбка вышла натянутой и неискренней. — Надо здесь копать, не мог я промахнуться.

— Мог.

Я подошел к Диме и тоже склонился над картой.

— Это старая, это новая, так?

Мужчина кивнул.

— Нет, дружище, это гадание на кофейной гуще. Сел нет, деревень нет, ничего по большому счету нет.

— Ошибаешься, — встрепенулся Дима. — Вот приметный изгиб реки, лесной массив, на востоке торфяники, а севернее серия озер. Да и координаты, опять же.

— Координаты могут врать или просто разниться. Даже если ошибка составляет десятую часть градуса, то речь уже идет о десятке квадратных километров. И к тому же, посмотри на общую карту. В этой части области повсюду озера, торфяники и лесные массивы. А река она не линейка — у нее полно приметных изгибов. Скажи, ты поднимал документы по селам, что отмечены на старой карте, но которых уже нет на новой?

— А что их поднимать? — самодовольно усмехнулся Дима. — Они у меня есть.

— С собой? — оживился я.

— Н-нет…

— Тогда все без толку, — вздохнул я.

Тем временем к нам присоединился Вова.

— Ну что, едем к церкви?

— Нет, — отрезал я.

Дима помолчал. Было видно, что он вот-вот готов сорваться и поехать к селу Михарево, но сомневался.

— Нет, — помотал он, наконец, головой. — Мы остаемся здесь. Будем искать. Я…

«…не мог ошибиться».

— …уверен, что здесь можно найти что-то интересное.

— Начните с моста, — посоветовал я.

Оба непонимающе посмотрели на меня.

— Мост — это ведь не колодец, не сарай и не теплица, а целое сооружение, — пояснил я. — Если в том месте, где вы думаете, действительно был мост, то вы найдете целые россыпи гвоздей, проволоки, скоб. Может быть, даже сваи. Если найдете, то оттуда и танцуйте.

— Наконец-то дельный совет, — довольно улыбнулся Дима. — Так и сделаем. Перекусим и вперед.

Удивительно, но Дима почти не ошибся. Остатки моста обнаружились всего в паре сотней метров от предполагаемого места. Ржавые гвозди, куски арматуры, трухлявые доски, уже превратившиеся в торф, и еще несколько гильз. Зная, что за этим последует неуместное оживление, я снова ретировался в машину.

Весь оставшийся день Дима и Вова рыскали по округе и, признаться честно, выглядели не как копатели, а как обыкновенные шизики. Я предпочел отсидеться, вновь погрузившись в размышления. В последнее время я начал бояться своих периодов задумчивости, ничего хорошего они в себе не несли для человека с нарушенной психикой. Но сегодня у меня действительно было над чем подумать.

Происшествие с радио никак не выходило у меня из головы. Я уверял себя, что это всего лишь мое воображение, или обыкновенная помеха в пустом эфире. Но многочисленные истории о ФЭГ не давали мне увериться в этом полностью, не позволяли успокоиться и спокойно выпить содержимое фляжки.

Я закурил и, убедившись, что мои спутники далеко, попробовал воспроизвести звук вслух.

— Иа-а-а… И-и-и… А-а-а… А-а-л-л-а… И-и-л-л-а-а-а… Вот, что-то вроде этого, — я замер, от собственного голоса и еще несколько раз повторил. — И-л-а-а… Хм… Ил-л-ла-а…

Должно быть, со стороны я выглядел по-идиотски. Но меня сейчас это мало заботило.

— Илла… На что это похоже?

Так и не найдя ответа, я отправился к Диме с Вовой.

— Как успехи?

— Даже гильз больше нет, — хмуро буркнул Дима.

Вова бродил неподалеку с металлоискателем, видимо, выпросив желанную игрушку на полчасика.

— Я предупреждал.

Мужчина глянул на меня исподлобья, но я предпочел не заметить этот взгляд.

— Еще часик походим и будем к ночи готовиться, — проговорил он со вздохом.

— А завтра что?

— Не знаю, — бросил он. — Завтра подумаем.

Вечер выдался удивительно теплым и настолько же удивительно спокойным и уютным. Потрескивал костер, дул легкий южный ветер, пахло сырой травой и опавшей листвой. Мы ели перловку, разогретую в костре, пили спирт и вели неспешную беседу о всяких чудесах и небылицах. Дима не ворчал и не был хмурым, очевидно приняв сегодняшнюю неудачу мудро и гордо, Вова не допекал нас глупыми рассуждениями, а я, пригревшись у костра, даже поведал несколько любопытных историй, свидетелем которых стал лично.

— Представьте себе: раскоп, здоровенный такой холм метров тридцать в диаметре, третья неделя практики, ушли уже метра на три и ни одной находки, — я выдержал паузу. — Ни одной. Ни косточки, ни наконечника, ни черепка — вообще ничего. Те, кто помоложе (включая и меня), уже предаются панике. А то как же? Целыми днями таскать на отвал носилки полные земли, слой за слоем снимать землю и все в пустую? Тут любой запаникует. Вечерами на заимке уже ходили разговоры о консервации раскопа и смене места. Но вот в один знойный день над нами закружил коршун.

— Коршун? — Вова даже перестал жевать. — Недобрая примета, наверно…

— Никакой приметы нет, — отмахнулся я. — Коршун и коршун, ничего необычного. Ты же сам в полях был. Птиц там и прочей живности хватает, на них уж и внимания никто не обращает. Но этот подлец привлек к себе внимание даже старших, потому как кружил он аккурат над нами почти весь день, а в клюве держал мертвую змею.

— О, как! — улыбнулся Дима, по всей видимости, не очень веря в мой рассказ.

— Так и было. Змея почти полдня извивалась, но потом вроде как затихла.

— А что за змея?

— Мы тогда подумали, что уж или гадюка. Впоследствии оказалось, что гадюка, — пояснил я. — И вот, слушайте дальше. Шутки там, прибаутки пошли по раскопу, коршуну уже и имечко придумали, да суть не в том. Вечером стали собираться. Снова ни одной находки. Заговорили, что завтра на другое место переходим и что делать здесь нечего. И вот слышим, как верещит какая-то первокурсница. Не помню, как ее звали, Настей, кажется. Смысл в том, что поручили ей собирать теодолит, и она осталась на раскопе одна. Подбегаем, спрашиваем, в чем дело? Она только пальцем показывает на бровку. Смотрим, а там змея мертвая лежит прямо посередине, на крестине. А коршун еще несколько кругов над нами сделал и улетел.

— Интересно, конечно, — пожал плечами Дима, открывая вторую банку перловки. — Но по мне так фигня.

— А дальше что?

Вова заинтересовался явно больше товарища.

— На следующий день мы снова решили выйти на этот несчастливый раскоп. Последним пришел Николай Степанович. Он постоял недолгое время, пожевал губы и дал единственное распоряжение: «Сносите на хер бровки!». А бровки они не так просто оставляются. С их помощью раскоп делится на сектора, по ним отмеряется культурный слой, на их фоне делаются фото находок, да и много еще что. Мы и говорим ему: рановато, вроде как. А он уперся: сносите и все тут. Ну, что делать, хозяин — барин. Стали сносить, и в этот же день в одной из них находим изумительный бронзовый сосуд.

Тут уж и Дима встрепенулся.

— Серьезно?

— Точно тебе говорю. Прямо красавец, как греческий кратер, как килик, лежит себе зелененький и нас ждет.

— А почему зеленый?

— Бронза, когда окисляется, становится зеленой, — пояснил за меня Вова.

— Именно так, — я благодарно поглядел на парня. — И после этого сосуда находки пошли одна за другой: море керамики, наконечники, бусины, несколько фигурок, три захоронения. Иными словами, дело пошло. Но самое интересное ждало нас впереди. Когда этот сосуд был полностью извлечен и очищен от земли, мы увидели узор и, как сейчас помню, дружно переглянулись: по всей поверхности изделия тонкой гравировкой были нанесены змеи.

— Да ну? — подозрительно прищурился Дима.

— Верно говорю. Не веришь, сходи на кафедру археологии нашего ВУЗа, он и сейчас там.

— Здорово, — протянул Вова. — Я сам сосуд-то видел, но не знал, что у него такая история.

— Ты видел? — Дима поглядел на приятеля с удивлением и ревностью.

Вова кивнул.

— Истории его мы не знаем, а вот история находки и впрямь необычная, — добавил я. — Об этом случае даже в газете писали. Ну да, — закончил я, — когда у местных журналистов кончаются сюжеты, они всегда бегут либо к археологам, либо к ролевикам. Третьего не дано.

Видно было, что на этот раз история восхитила не только Вову, но и Диму. Долгое время он просидел в задумчивости, пока мы с Вовой трепались на какие-то далекие от науки темы.

Время подошло ко сну. Мы затушили костер и стали раскладывать вещи.

— Че, Илюх, ты с нами?

— Да где ж в твоей «девятине» трое-то поместятся?

— Ну а что же делать?

Я молча достал из багажника палатку, спальный мешок и походную «пенку».

— С ума сошел? — Дима покрутил пальцем у виска. — Околеешь ведь!

В ответ на это я лишь криво улыбнулся.

Взошла луна, но ночь так и не принесла с собой хоть сколько-то ощутимых заморозков. Мне опять не спалось.

Примерно через час я услышал, как открылась и закрылась дверь машины, и выглянул на улицу. Это был Дима. Потирая сонное лицо, он отошел в сторону, отлил и закурил сигарету. Бессонной ночью радуешься даже такой компании, потому я выбрался из палатки и, тоже закурив, подошел к мужчине.

— Не спится?

Я кивнул.

— Мне тоже. Устал сегодня.

Мы помолчали.

— Это ведь холмы? — он указал на приметные изгибы ландшафта.

— Да, это все холмы. В этих районах их столько, что все не перекопаешь.

— Наверное, так хоронили только знатных людей, — задумчиво проговорил Дима.

— Или очень дорогих. Бывали случаи, когда в главном захоронении находили только кости лошадей, или оружие. Или вообще ничего.

— Зачем делать пустую могилу?

Я пожал плечами.

— Мало ли. Какой-то неоднозначный смысл, может быть, сакральное значение. Кто-то погиб, но тела его не нашли или… я не знаю даже, — в голову пришла мысль, которой я даже испугался, но все же озвучил. — Или эти могилы еще ждут своего мертвеца.

— Что за херня? — Дима засмеялся. — Ох, Илюха, любишь ты такие штучки. Я вот что подумал: раз уж у нас с Колчаком не срастается, может, мы какой-нибудь холмик копнем?

Я знал, что он ведет именно к этому. Днем меня эта идея привела бы в негодование. Сейчас же я отнесся к ней вполне спокойно.

— Не приветствую, но если ты настаиваешь… В конце концов, это же твоя поездка.

— Ты поможешь?

— Чем смогу.

— Договорились. Спасибо.

— Н-да, — протянул Николай Степанович. — Знание, знание, знание… Нулевое у вас знание, юноша.

Я огляделся вокруг и понял, что нахожусь в тесной аудитории на третьем этаже. В ней мы часто сдавали экзамены, на одном из которых я и оказался в качестве экзаменуемого. Передо мной в своем зеленом костюме восседал Николай Степанович, надевший с какой-то целью огромные солнцезащитные очки. Чуть правее за компьютером работал замдекана Данила Петрович. Старик Александр Феодосиевич склонил лысину над какой-то книгой и, смачивая пальцы языком, в умудренной годами задумчивости перелистывал страницы. Высокий преподаватель в белой водолазке, которого я смутно припоминал с первого курса, стоял у окна, повернувшись к присутствующим спиной.

— Коллеги, — в такие моменты Николай Степанович всегда был глумлив и насмешлив. — Эта мартышка не так давно выражала желание поступать в аспирантуру. Что скажете?

— Забавно, — прокомментировал Данила Петрович. — Почти смешно.

— Вот тебе забавно, а у меня от смеха чуть грыжа через задницу не вышла. Итак, я правильно вас понял, молодой человек, что по окончании института вы хотите стать преподавателем?

Я нерешительно кивнул.

— То есть нашим коллегой?

Я опять кивнул. Николай Степанович цокнул языком и покачал головой, а мужчина у окна коротко хохотнул.

— Илья, ты не очень хорошо ответил на вопросы экзамена, — доверительно сказал экзаменатор, отбросив дутую напыщенность. — Что-то между двойкой и тройкой.

Театральная пауза.

— Что будем делать? — спросил он не то меня, не то всех присутствующих.

— Дополнительный вопрос?

— Дополнительный вопрос, — подтвердил со своего места Данила Петрович.

— Что будем спрашивать?

Николай Степанович отвернулся от меня к коллегам. Мужчина в белой водолазке отвлекся, наконец, от окна, сел на скрипучий стул и скрестил на груди руки.

— Тебе решать, Коля.

— И я решил! — по лицу преподавателя было видно, что он очень собой доволен. Тут он резко повернулся ко мне, поправил на носу нелепые очки и спросил, — А, может, сразу двойку?

— Нет, — помотал я головой, — я попробую.

— Ну, ты сам решил. А дополнительный вопрос сегодня задает… Александр Феодосиевич!

Старик, не обращавший до этого момента на нас никакого внимания, услышал свое имя и удивленно оторвался от книги. Сообразив, что от него требуется, он устало потер лоб и поднялся с места.

— Хорошо, — проговорил он скрипучим голосом. — Вопрос так вопрос.

Некоторое время он молчал. Могло показаться, что ветеран педагогики размышляет сейчас над вещами, находящимися далеко за стенами этой аудитории. Наконец, он глубоко вздохнул и медленно проговорил.

— Сейчас я положу на стол некий предмет.

«О, нет! Только не это!» — мысленно взмолился я: «Опять насечки на горшках считать!»

Любимое и старое, как мир, развлечение преподавателей: заставить бедного студента по характеру узора, особенностям материала и форме сосуда определить археологическую культуру, к которой принадлежит горшок. Игра в «угадайки».

— Вам потребуется взглянуть на этот предмет, сказать, что это и кому принадлежит. Вам все ясно?

— Да, — выдохнул я.

— В таком случае, вот этот предмет.

И Александр Феодосиевич положил что-то на стол. Я поглядел на предмет и отшатнулся: вместо куска керамики, бронзового наконечника или, например, фигурки из кости, моему взору предстал человеческий глаз.

— Итак, что это и кому это принадлежит? У вас минута.

От этого безумия мне захотелось вскочить и выбежать вон, но экзамен продолжался. Я собрался с силами и заставил себя задуматься. Николай Степанович улыбался, улыбался и Данила Петрович; незнакомый преподаватель так и сидел, скрестив руки, и заинтересованно глядел на человеческий глаз. Надо мной выжидающе стоял Александр Феодосиевич.

— Время вышло, — спокойно сказал он. — Вы готовы ответить?

Я медленно сглотнул и трясущейся рукой потер подбородок.

— Думаю, что передо мной глаз.

— Браво! — Николай Степанович хлопнул в ладоши.

— Подожди, Коля, — осадил экзаменатора старик и опять повернулся ко мне. — Верно. А теперь ответьте, кто хозяин этого глаза?

С легким облегчением я выдохнул и вновь задумался. Как определить? На что обращать внимание? На цвет? Или, может быть, на лопнувшие капилляры? Вздор какой-то!

В какой-то момент лучик солнца пробрался сквозь шторы в аудиторию, отразился от очков Николая Степановича и немного ослепил меня. Тут-то я и догадался…

— Это глаз Николая Степановича! — заявил я, полностью уверенный в своей правоте. — Да, это стеклянный глаз Николая Степановича! Я прав?

Александр Феодосиевич старчески тяжело вздохнул и вернулся на свое место.

— Вы были почти близки, — голос его звучал сухо. — Но не совсем.

В этот момент Николай Степанович медленно стянул с себя солнцезащитные очки, и я понял, что ошибся: стеклянный глаз был на месте.

— Логика тебя не спасла, — усмехнулся он. — Ты пришел на экзамен не гадать. Для чего нам твои догадки? Нам нужны знания! — он был сердит и непривычно серьезен. — Знания! Понимаешь?

Повисла долгая пауза. Самая неприятная пауза из всех возможных за время учебы.

— Увидимся осенью, что ли?

— Да ладно тебе, Коля, оставь парня, — неожиданно заступился Александр Феодосиевич. — Молодец юноша, и не так уж плохо он отвечал на билеты.

— Думаете?

— Решать тебе, ты экзаменатор, — старик оторвался от книги.

— Ну что ж, — вздохнул Николай Степанович. — Придется прислушаться к авторитетам. Тройка так тройка.

Он нехотя сделал запись в зачетке и, протягивая ее мне, негромко проговорил:

— Знания, Илья. С такими знаниями тебе нет места среди нас.

Отчего-то по телу у меня пробежали мурашки, но я все же решился спросить:

— А что это за глаз на самом деле?

— Хочешь знать?

— Просто любопытно.

Преподаватели переглянулись между собой и заулыбались, будто вспомнив недавнюю шутку.

— Обещай, что не расскажешь своим, — Данила Петрович отвернулся от монитора.

— Не расскажу. Обещаю.

Николай Степанович снова водрузил огромные очки на нос и еще шире улыбнулся.

— Этот глаз мы перед экзаменом вырезали у Сергея Сергеича, нашего декана. А очки я надел, чтобы вас, балбесов, с толку сбить. Иди и позови следующего…

— Да ну на хер! — я выскочил из спального мешка и забился в угол палатки. Воздуха едва хватало. — Что еще за глаз?!

Осознав, что уже не сплю и кричу в полный голос, я собрался с мыслями и заставил себя успокоиться. Ну и ну, что только не приснится…

Я снова лег, хотя уже светило солнце. До меня дошло вдруг, что все присутствующие в этом кошмаре уже мертвы: Николай Степанович умер на больничной койке, Данилу Петровича сбила машина, Александр Феодосиевич тихо скончался в своей кровати несколько лет назад. Четвертого преподавателя я не знал лично и видел лишь на фотографии под коротким некрологом, когда еще только поступил в университет.

«…тебе нет места среди нас», — прозвучал в голове голос из сна.

Сойдет за хорошее знамение? Может быть, но как-то слабовато.

За завтраком Дима посвятил Вову в свои планы. Тот в свою очередь воспринял новость с оживлением:

— Будем копать холм? — улыбнулся он. — Здорово. Вот только рабочих рук у нас маловато.

— Мы не будем раскапывать весь холм, — объяснял Дима. — Просто в некоторых местах заложим эти, как их…

— Шурфы, — подсказал я.

— Шурфы, точно. Поглядим, может быть, повезет, и на что-нибудь наткнемся.

— Золото? — наивно предположил Вова.

Я чуть не прыснул от смеха.

— В чем дело? — не понял моей реакции Дима.

— За всю историю раскопок в нашем регионе золото в могильниках обнаруживалось лишь дважды, — пояснил я. — Один раз бусинка, размером чуть больше спичечной головки, а второй раз… тоже бусинка.

— Как знать, — протянул мечтательно Дима. — Быть может, нам повезет.

«Ну разумеется!»

— Итак, сразу скажу, что я не очень поддерживаю это ваше начинание, — говорил я на правах главного. — Но раз уж вы решили.

— Давай уже не тяни.

Я присмотрелся к небольшой долине, окруженной лесом, в которой мы и разбили свою стоянку вчера утром.

— Короче, глядите. Видите вон те два холма? Один побольше, другой поменьше.

— Так.

— Могу предположить, что главное захоронение находится в малом холмике, а большой служит скорее для сопутствующих погребений, инвентаря и прочего.

— То есть это как комплекс?

— Типа того. Я не знаю культуры, к которой принадлежат эти погребения, не знаю даже приблизительных дат, а потому другой информации сообщить не могу. Начнем с малого холма. Назовем его, к примеру, «бочонком».

— Что еще за глупости? — усмехнулся Дима.

— Старая традиция, — пояснил я.

— А второй пусть будет «комодом»! — поддержал забаву Вова.

— Пускай будет «комодом», — улыбнулся я.

Дима на это лишь пожал плечами. Мы взяли штыковые и совковые лопаты, скидали их в единственные носилки и двинулись к «бочонку».

— Заложим небольшой шурф полтора на три метра. Сначала снимем дерн, затем разровняем почву и медленно, не спеша, по пять-десять сантиметров начнем уходить вниз. Необходимо дойти до песка, это, как правило, два-три метра.

— Почему до песка?

— Когда дойдем до плотного песчаного массива, — терпеливо объяснил я, — поверхность нужно будет тщательнейшим образом разровнять. Почти до зеркального блеска.

— И как же это сделать лопатами в таком крохотном раскопе?

Я с деланно недоброй улыбкой поглядел на Диму.

— А кто сказал, что это делается лопатами? Бровки и нижняя поверхность зачищаются шпателями.

— Шпателями?! — дружно воскликнули Вова с Димой.

С трудом сдержав улыбку, я иронично оглядел спутников.

— Извините, ребята, но вы сами проявили инициативу. А что инициатива делает с инициатором? И вообще, Вова, память тебе, что ли, отшибло? Ты же сам не раз бывал в полях и видел, как все это делается! Вы хотели поскорее взяться за дело? На здоровье. Хотели заняться поисками? Поищем. Вам так не терпится почувствовать себя археологами? Я подарю вам это чувство, оно едким потом пропитает вашу одежду и волосы.

Мой план созревал на ходу. Выбить из дурных голов моих спутников хоть небольшой кусок глупости посредством изматывающего физического труда было неплохой идеей. Может быть, после сегодняшнего дня у них немного поубавится рвения и нездорового азарта? Как знать.

Первым делом я решил почтить память предков и максимально обезопасить могилы. Не хватало еще, чтобы мы действительно случайно наткнулись на центральное захоронение.

— В этой местности преобладают северо-восточные ветра, — с умным видом проговорил я, прохаживаясь по поверхности «бочонка». — Поэтому центр холма за многие века с большой вероятностью сместился туда, — я указал пальцем направление. — Сейчас определим примерное место и начнем.

И я бодро двинулся в противоположную сторону. Подлога никто не заметил.

— Откуда ты все это знаешь? — с уважением спросил Дима.

— Да так, книжку одну читал…

Мы дружно засмеялись над шуткой. Определившись с местом, я раздал штыковые лопаты.

— Дерн снимать умеете?

Вова кивнул, а Дима, немного смутившись, протянул:

— Честно признаться, так я еще не копал…

— На самом деле ничего особо хитрого тут нет, — я быстро нацарапал на траве что-то наподобие сетки. — Идем по линиям и втыкаем лопату на две трети штыка. Прорезаем все линии, потом поддеваем получившиеся «кирпичики» и оттаскиваем в сторону.

— А, все, понял-понял.

— Ну, тогда за работу. Когда-то эти штуки служили нам отличным материалом для постройки всяческих крепостей и игровых брустверов.

Довольно быстро покончив с дерном, мы сели перекурить.

— Что теперь? — немного растеряно поинтересовался Дима.

— Теперь копаем, — усмехнулся я.

Всегда смешно было наблюдать, как тупеют люди, узнав, что и снимать дерн, и копать, и заниматься поиском места для раскопки можно не только от балды, но и по науке. В этот момент человек сразу же теряется и чувствует себя беспомощным. Всякие приобретенные ранее знания становятся бесполезными.

Вова выглядел несколько бодрее.

— Пока что можно обойтись без зачистки, — наставлял я, докуривая вторую сигарету. — Вгоняете лопату на полштыка, сантиметров через пять еще раз и таким образом пятитесь назад. Потом убираем совком получившееся крошево, оттаскиваем носилки и идем по второму кругу.

— А не проще ли…

— Нет, не проще, — оборвал я Диму. — Давайте, парни, за работу.

Под моим чутким контролем два балбеса проделали кажущуюся нехитрой на первый взгляд операцию. Я стоял рядом, иногда делая замечание или давая совет.

— Неплохо. Теперь тащите сюда носилки, — распорядился я, а сам тем временем взялся за совок.

Резвыми, бодрыми движениями я перекидывал землю в носилки. Физический труд, вот что мне требовалось сейчас. Он прочищал разум, гнал прочь все недавние кошмары, дурные чувства, гнетущие мысли. Каждым взмахом лопаты я наслаждался, как куском горячего пирога, как долгожданным поцелуем любимой женщины.

— А зачем носилки? — хмуро полюбопытствовал Дима.

— Чтобы таскать землю, — резонно ответил Вова.

— Но для чего ее таскать? Почему бы просто не оставить ее здесь?

Я и сам не знал. Мне просто хотелось нагрузить эту парочку по полной.

— Так надо, — заверил я и кивнул на носилки. — Ну все, теперь тащите их вон туда к дерну.

Покрутившись вокруг носилок, как герои знаменитой комедии Леонида Гайдая, Дима с Вовой присели и…

— Ты что, издеваешься? — взорвался Дима. — Они же тяжелые!

— Килограмм шестьдесят, — невозмутимо подтвердил я.

— И как это таскать?

— Твою мать, — выругался я и отстранил Диму в сторону. — Взялись, Вован…

Рывком мы подняли носилки и оттащили к нужному месту. Вернувшись обратно, я недовольно поглядел на мужчину.

— И ничего ужасного. В былые времена мы по сто штук таких оттаскивали на отвал высотой в четыре метра. Наперегонки. Соревнуясь с другими.

Более пристыженный Дима не ворчал, и дело пошло быстрее. Примерно через час глубина раскопа составляла уже не меньше метра. Мы сели перекурить и я, не без удовольствия представив реакцию товарищей, сообщил:

— Теперь идем аккуратнее, не на половину, а на четверть штыка.

Вова промолчал, а Дима обреченно выдохнул.

— Для чего?

— Чтобы не пропустить случайные мелкие находки. Но лучше поторопиться, это еще только первый шурф, а мы и половины не сделали.

Оставив без внимания выразительные взгляды копателей, я повернулся к ним спиной и незаметно улыбнулся.

— Ровнее, ровнее бровки! — сердито командовал я, встав в полный рост над раскопом.

— Это самое идиотское занятие из всех, что можно себе представить! — в который раз воскликнул Дима, зачищая земляную стену шпателем.

«А мне нравится», — улыбнулся я мысленно.

За последний час я услышал столько проклятий и стонов, что на их основе можно было сделать целый аудиоспектакль. Я даже знал, как его назвать…

— Так, хорошо, — проговорил я, придирчиво осмотрев стенки. Культурные слои были не нарушены и четко проглядывались уровень за уровнем. — Сейчас я выброшу землю, и будете чистить низ. Вы шлепки с собой взяли?

Дима с Вовой переглянулись и покачали головами.

— В таком случае, ботинки долой, — скомандовал я.

— Но ведь холодно же!

Я картинно пожал плечами.

— Это археология. Ничего тут не попишешь.

— Но для чего?

— Еще раз объясняю: поверхность песчаника должна быть ровной и гладкой, как лист бумаги. Если вы там будете топтаться в своих говнодавах, то ни черта у нас не выйдет. Поэтому без лишних разговоров снимаем обувь. Просто так надо, и все. Точка.

С этими словами я взял совок и спрыгнул на дно раскопа, чтобы выбросить землю, осыпавшуюся во время зачистки стен. Когда с этим было покончено, я глянул на товарищей, и они с приглушенным ворчанием послушно стянули обувь.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно кивнул я. — Теперь прыгайте сюда и начинайте зачистку. Я, как мог, почистил поверхность, теперь дело за вами. Только землицу на этот раз выбрасывайте наружу.

Парни по очереди спустились в раскоп. От холода они переступали с ноги на ногу.

— И да, лучше поспешите. А то можете замерзнуть, — хмыкнул я, выбираясь наружу.

Оказавшись наверху, я медленно побрел к отвалу и уселся прямо на землю, опершись спиной на кучу дерна. Мысли мелькали в голове одна за другой; несвязные, дурацкие, неуместные, словно бы выхваченные из разных сфер жизни и из разных тем, на которые можно подумать. Эта путаница в голове за последние месяцы уже стала привычной для меня, но все же мешала в те моменты, когда требовался чистый разум. Так чувствует себя основательно перепивший человек, и то же самое чувствует душевно больной. А я был трезв.

В последние несколько недель мне удавалось делать вид перед родными и близкими, что со мной все в порядке. Едва я оказывался на людях или вообще в чьем-либо обществе, я приходил в себя, становился веселым, общительным и трезвомыслящим. Но всякое одиночество меня убивало.

«Может быть, покататься на машине, пока они возятся?»

«Сегодня вечером хочется выпить флягу спирта залпом…»

«А как я назову своего сына?»

«Сопрофиты… Нужно срочно похлопать ковер…»

«Ха! Можно оглушить их лопатой и закопать живьем!»

«…у меня с ней что-то было?»

«Dig it! Dig it! Dig it!»

«Сколько шурфов сделаем еще сегодня?»

«Сколько раз тебе повторять, это не…»

«Какого числа международный День кино?»

«Двадцать четвертого августа, черт бы тебя побрал!»

«Успокаивает меня то, что знание это рано или поздно станет и моим тоже. Печалит одно: смогу ли я им поделиться?»

«Если я закажу платяной шкаф, смогу ли я собрать его самостоятельно? Или придется приглашать сборщика? А сколько это будет стоить? А можно включить его услуги в общую сумму рассрочки?»

Очнувшись, я рывком извлек пачку сигарет и закурил. Странные мысли все еще разгуливали в голове, подобно разбредшемуся у нерадивого пастуха стаду коров.

— Фуф!.. — я зарылся руками в волосах. — Ох, Илья! Илья, Илья, Илья, Илья, Илья… Как же так, Илья… — и тут меня поразило. — Илья, — медленно проговорил я и сразу же протянул. — И-и-л-л-а…

Да, это было оно. Столь необычное открытие не столько напугало, сколько обрадовало меня. Значит, мой воспаленный ум еще может решать элементарные загадки.

Но что все это могло означать?

И снова мне вспомнились байки про феномен электронного голоса. Так неужели кто-то пытался связаться со мной (и, причем, именно со мной), находясь уже по ту сторону бытия? А даже если и так, то что теперь? Мало того, что моя психика дымится в руинах последние несколько месяцев, так теперь еще по возвращении мне становиться радиошизиком и проводить бессонные ночи за прослушиванием пустых радиоволн?

Нет, это меня добьет окончательно.

Под тяжестью раздумий я снова впал в прострацию. Я знал, что сейчас должен сидеть, удивленно разинув рот и не веря происходящему. Но такого не было. Открытие стало для меня откровением, но нисколько не шоком. Когда ты сам безумен, безумие вокруг воспринимается, как что-то нормальное.

Но что это? Меня, кажется, кто-то звал.

— А, парни! Извините, я, кажется, немного задремал, — я улегся на край раскопа. — Ну, что, как у вас дела?

Снизу на меня уставилось два злых, взмокших лица.

— О, да я смотрю вы не так уж и замерзли! — засмеялся я.

— Долго нам тут еще корячиться?

— Илюх, правда, может, подменишь кого-нибудь из нас? — на этот раз даже Вова выглядел недовольным.

— Да нет, уже все. Сильно не топчитесь и выбирайтесь наверх. Давайте-ка я вам помогу…

Я подал руку сначала Диме, потом Вове, после чего снова улегся на землю, подперев ладонями подбородок. Парни торопливо обулись, отряхнули одежду, побросали шпатели и уселись рядом со мной.

— Что теперь? — в сотый раз за день спросил Дима.

— Смотрим.

— Что смотрим?

— Картинки.

— Какие еще к черту картинки?!

Я молча кивнул на дно раскопа, даже не отрывая от него взгляда. Вскоре рядом со мной улегся Вова, а следом за ним и Дима.

— И что там?

— Вован, объяснишь? — я покосился на самого молодого в группе.

Это польстило парню, и он с готовностью заговорил:

— Мы не зря все это зачищали, поверхность действительно должна быть идеально ровной. Это необходимо для…

— Короче, — промычал я, не разжимая челюстей.

— Видишь черные пятна на песке?

— Ну, — кивнул Дима. — И что же это?

— Все это наши предполагаемые находки, — протянул я удовлетворенно.

Дима уже с большим интересом уставился на черные пятна.

— Серьезно?

— Ну да. Видишь в середине левой стены пятно? Оно почти под прямым углом от дна с одинаковым рисунком.

— Ага.

— Это мы, скорее всего, задели могилу. Но она нас не интересует, — поспешил добавить я. — Там только кости.

— Откуда знаешь?

— Предполагаю с большой долей уверенности, — дипломатично извернулся я. — А видите овал почти в самом центре?

— Видим.

— Это, скорее всего, керамика.

— Как тот бронзовый сосуд?

— Это вряд ли, — усмехнулся я. — Но по ней можно будет попробовать определить, какую культуру мы копаем. А вон там видите целую россыпь небольших пятнышек?

— А это что?

— Мне и самому интересно. Может быть, наконечники, или осколки развалившегося сосуда, или бусины. Что угодно.

— Ты говорил, что золото у нас находили только в бусинах, — глаза Димы сверкнули азартным блеском.

— Это так, — кивнул я, не отводя от него взгляда.

Стало ясно, что Диме не нужно золото, как таковое. Он запомнил, как и каким образом оно было найдено. Нет, деньги его сейчас не интересовали. Важен был сам факт находки. Честолюбие, да… Эта материя мной изучена. Это я мог понять и в тот момент даже проникся к Диме чем-то вроде сочувствия.

— Но не думаю, что можно надеяться на такую удачу.

— Ладно, что мы делаем сейчас?

— Сейчас самое интересное. Отмеряем у каждой предполагаемой находки дальнюю точку, чертим по ним квадрат и осторожно снимаем грунт. В нормальной экспедиции этот момент наступает примерно через две-три недели усердных раскопок.

— Можно начинать? — Вова с готовностью взялся за шпатель.

Я кивнул.

Мне даже и не верилось, что в таком сумбуре нам удастся найти что-то стоящее и интересное. Но я снова ошибся: в первый же час мы подняли пять костяных бусин и три наконечника для стрел (это в том месте, где было много черных пятен), а так же несколько глиняных черепков. Но самую интересную находку суждено было совершить Вове.

— Эй, смотрите, что тут! — парень указывал куда-то на стену. Оттуда выглядывал какой-то предмет.

Я подошел первым, ковырнул стену шпателем и изумленно осмотрел находку. Этого просто не могло быть.

— Сегодня твой день, Вова, — ошеломленно проговорил я, задумчиво вертя в руках увесистый предмет.

— Что там?

— Это бронзовый наконечник для копья.

— Серьезно?! — Дима подскочил ко мне и почти силой выхватил находку из рук.

— Вот это да, — протянул Вова.

Этой находкой я был действительно поражен. Если я действительно хоть чуточку понимаю что-нибудь в археологии, то эту вещицу мы не должны были найти. Осознав это, я подавился горьким комком: только что на моих глазах было совершено настоящее археологическое открытие, достаточно серьезное не только по меркам области, но и, пожалуй, по меркам целого региона. Но совершено оно было черными копателями, бездарно и почти преступно, мы даже не зафиксировали место находки и как три (вообще-то две) мартышки передавали это самое открытие из рук в руки.

Мне же оставалось только глубоко вздохнуть и принять все, как есть. На бронзовое изделие я теперь смотрел едва ли не с отвращением.

— Это круто… Это круто, — повторял Вова, восхищенно глядя на позеленевший от времени наконечник.

— И сколько он может стоить? — поинтересовался Дима.

— Этого я вам не скажу, — скривился я. — Торговать находками мне еще не приходилось.

Тем вечером мы сидели у костра, и изрядно подвыпивший Дима в очередной раз вскидывал фляжку за мое здоровье.

— Хоть ты и выжал из нас все соки сегодня, но, как оказалось, не зря. Твое здоровье!

И он сделал несколько больших глотков. Я торопливо забрал у него фляжку и тоже приложился. На меня снова напало задумчивое настроение. Было такое чувство, что в запаснике у меня болталось несколько тем для размышлений, которые я просто-напросто забыл обдумать. Но я и не хотел этого, не хотел оставаться снова один, а потому вздрогнул, когда Дима хмельным голосом проговорил:

— Пора спать, товарищи… Пара-па-парам…

— Да ладно, чего ты, давай еще посидим! — запротестовал Вова. Он почти не пил, но находился в еще большем оживлении. — Рано ведь еще!

— Нет, надо спать, — Дима поднялся с места и обратился к нам уже стоя. — Теперь мы знаем, где заложить следующий шурф.

Внутри у меня похолодело.

— И где же?

— Рядом с этим, — заявил мужчина. Он перевел взгляд на меня. — Ведь мы же нашли могилу?

— Да, — ответил я, помедлив. — Но я говорил уже, что там, скорее всего, ничего нет, кроме костей.

— Я просто хочу посмотреть.

— Нельзя беспокоить могилы для того, чтобы «просто посмотреть»! — процедил я сквозь зубы.

— Да успокойся ты!

Ответом ему было мое угрожающее молчание.

— Илюха, но ведь пока что нам везет, — Дима доверительно похлопал меня по плечу. — Ведь так?

Я снова промолчал.

— Вот и славно. Мы просто поглядим и, если не найдем ничего интересного, переберемся на другое место. Туда, куда скажешь ты.

Сказав это, Дима удалился в машину. Я так и сидел, поникнув носом.

— Илюха, ну ты же знал, на что идешь? — тихо спросил Вова. Он не дождался моего ответа и поспешил сменить тему. — Кстати, ты так и не сказал, что за культуру мы нашли. Я хочу дома посмотреть в Интернете.

И действительно, как я мог забыть о такой немаловажной детали? Я благодарно улыбнулся парню и извлек из кармана осколок керамики. Следующие несколько минут Вова терпеливо наблюдал, как я пристально изучаю орнамент, вожу по черепку пальцем, как разглядываю его при свете костра. Наконец, я отошел от огня и уверенно заявил.

— Читай про Воробьевскую культуру.

— Как ты определил? — изумился Вова.

В ответ я протянул ему кусок керамики.

— Пощупай этот осколок. Чувствуешь, он немного скользкий, как… как мыло.

— Ага, — не без удовольствия кивнул Вова.

— Теперь посмотри его на свету.

Парень незамедлительно пододвинулся к костру.

— Он слегка мерцает, да?

— Мерцает.

— Это из-за талька. Некоторые культуры добавляли в свою глину тальк, одному Богу известно зачем. Я могу предположить, что добавляли не непосредственно его, а что-то, что содержит в себе этот ингредиент. Скорее всего, этот момент рассказывали нам на парах, но я прослушал. Так или иначе, но из всех культур, в керамике которых была замечена эта особенность, в нашем регионе встречаются только две — Гороховская и Воробьевская. А вот тут уже вступают в силу особенности орнамента и насечек.

Вова долго и пристально изучал черепок, словно желая найти в нем еще какое-то скрытое знание.

— А скажи, у этой культуры находили такие же наконечники?

Мне было горько отвечать на этот вопрос, и я решил соврать:

— Скорее всего, это я тоже прослушал, — я глотнул из фляги и поднялся с места. — Знаешь, ведь я был очень влюблен в то время, когда проходил все это.

— Да? И в кого же?

— О! Это была прелестная девчонка с голубыми глазами. Ладно, друг, нам и впрямь пора спать. Мы сегодня неплохо поработали.

— Так, значит, Воробьевская, да? — еще раз уточнил Вова.

— Она.

— Отлично. Спокойной ночи, Илюха.

— Спокойной ночи.

Мы распрощались и отправились по своим местам: Вова в машину, а я в свою палатку.

Я надеялся, что хотя бы этой ночью смогу выспаться. Но не тут-то было — все стало только хуже.

Сначала я думал о диминых словах. Мне отчаянно не хотелось, чтобы он трогал могилы. Мне не просто не хотелось этого — я чувствовал на уровне нюха и подсознания, что эта затея уж верно ни к чему хорошему нас не приведет.

«И-л-л-а-а…» — прозвучал в голове мертвый голос.

И мысли мои перекинулись на другую, гораздо более важную тему. Другой бы на моем месте уже давно крестился, ломал мозг или, как минимум, рассказывал обо всем спутникам. Но я был сумасшедшим (стоит признать это состоявшимся фактом). То, что кто-то взывал ко мне с того света, эта маленькая, едва приметная деталь ускользнула от моего больного разума за суетой раскопок, тяжестью труда и глупо выглядящего со стороны умничанья.

Глаз…

И вновь размышления мои легли в другое русло. Мой сон. Что он? Что за бред и бред ли?

Самое неприятное то, что я мог вспомнить его в деталях. Так, будто это был и не сон вовсе, а далекое-далекое воспоминание. Это был и кошмар, и вещий сон одновременно. Очень хотелось мне верить той ночью, что он вещий. Что там было? Я припомнил. Кто был главным действующим лицом? Старый Александр Феодосиевич? Я плотно зажмурил глаза, чтобы прислушаться к своим чувствам. Нет: перед взором моим зловеще поблескивали очки Николая Степановича. А что он говорил? Он не хотел принимать у меня экзамен, говорил, что моих знаний слишком мало, чтобы получить положительную оценку… Нет! Чтобы присоединиться к ним. Именно так. И именно он сказал, что мне нет среди них места. Среди преподавателей. Или среди покойников.

Единственное, что можно было назвать «живым» в этой аудитории (за исключением меня), был глаз декана. Но и это не совсем так: спустя совсем недолгое время после кончины Николая Степановича наш декан получил сильнейший химический ожог, в результате которого лишился правого глаза. Такое вот совпадение.

И я, таким образом, оставался единственным живым в том кабинете. И покойники брали у меня экзамен.

И я получил тройку…

III

Ночь выдалась на редкость ужасной. Настолько плохой, что все прежние отступали на задний план за отсутствием конкуренции. Я не мог отличить сон от яви, свои фантазии от настоящих мыслей; мне не удавалось различить реальные объекты от того, о чем я думал. Я отчаянно метался из стороны в сторону, не зная, кто я, что я, где я, хорошо или плохо мне. И это длилось целую вечность. В какой-то из бесконечных моментов я выхватил зрением угол палатки и, стремясь вырваться из безумия, ухватился за него руками.

Еще сто вечностей понадобилось мне, чтобы расстегнуть молнию спальника и выбраться на улицу. Мне стало лучше. Совсем немного, но теперь я, по крайней мере, мог сфокусировать свое зрение на физическом мире. В кромешной тьме это было непросто и я, неосмысленно шагая куда-то по полю, жадно выхватывал из темноты силуэты деревьев, едва заметные изгибы холмов, тусклое мерцание звезд. Я отчаянно нуждался в реальности, в объективности, в чем-то математически точном. От безысходности я принялся вслух проговаривать таблицу умножения.

— Дважды два — четыре, дважды три — шесть, дважды четыре — восемь…

Шаг.

— Трижды три — девять, трижды четыре — двенадцать…

Еще шаг.

— Четырежды восемь — тридцать два, четырежды девять…

Шаги давались с большим трудом. Тело буквально налилось свинцом, но и это чувство — чувство, которым мучаются обычные, здоровые люди — радовало меня сейчас, как осознание великого открытия. Оно нравилось мне. Принося мне муки и страдания, вполне земные и до обидного людские, оно приводило меня в порядок и вновь сближало с реальностью, от которой я был очень далек в те минуты.

— Девять на восемь — семьдесят два! — я победно вскинул руки и улыбнулся, продолжая шагать вперед.

«Я в порядке!» — сказал один голос в голове.

«Темной ночью ты идешь босиком по полю и радуешься, что почти смог повторить вслух таблицу умножения. Ты НЕ в порядке», — ответил ему другой голос.

— Ч-черт… — простонал я, остановившись и запястьями сжав виски. — Черт, черт, черт… А, да и хрен с ним! Девять на девять — восемьдесят один.

Снова шаг и в следующую секунду я лечу в неизвестность.

— Проклятье… Что за дерьмо…

Не меньше трех минут (а, может быть, и больше) потребовалось мне, чтобы осознать, что я лежу в какой-то яме на сырой земле. Еще столько же времени потребовалось для того, чтобы догадаться, что это за яма.

— Чертов «бочонок»… — прохрипел я, поднимаясь на ноги.

Голова гудела от удара, но, благодаря ему же, и просветлела до приемлемого уровня. Я осмотрелся и, разумеется, увидел только гладкие стенки раскопа. Хотя, не совсем гладкие.

— Что это? — удивился я, едва различив в темноте неровность. — Вот вы халтурщики…

Я пошарил по карманам, нашел зажигалку и спешно запалил ее, чтобы поближе рассмотреть рытвину. Память вернулась не сразу.

— Ах, наконечник… — проговорил я и в тот же миг потушил зажигалку.

Но на последней искре мое внимание снова привлек какой-то странный предмет.

— Это еще что? — спросил я вслух, снова чиркая барабаном.

И действительно: с верхней кромки неровности свисало что-то, чего мы не заметили, когда обнаружили наконечник. Я поднес пламя ближе и, наконец, разглядев предмет, чуть не охнул от изумления.

Это был коробок спичек. Самый обыкновенный коробок, который лежит на кухне или в кармане каждого из нас. Картонная коробка, крепко вплетенная в плотный слой земли. Так, будто она лежала здесь веками.

— Но этого не может быть…

Я достал коробок и внимательно его изучил.

— «Балабановские»…

Металлический оконечник зажигалки раскалился до такой степени, что стал обжигать палец. Каких-то пару минут назад я бы искренне порадовался этому чувству, но сейчас моя голова была занята другим. Я спешно отпустил газовый рычажок и положил зажигалку на землю, чтобы та охладилась. Итак, ошибки быть не могло — коробок я держал в руках. Это был самый простой коробок спичек, настолько обыкновенный и непримечательный, что даже становилось досадно. Как странно, что именно такие вещи иной раз приводят нас в глубочайший ступор.

Ожидая, пока остынет зажигалка, я, как мог, изучил спичечную коробку. Сперва потряс ее перед ухом и выяснил, что в ней находилась одна единственная спичка. Затем несколько раз провел пальцем по боковинам — «чиркач» был цел как с одной, так и с другой стороны. Ощупал еще раз, но не обнаружил ничего необычного. В конце концов, что я искал? Я выглядел сейчас не многим лучше, чем в тот момент, когда шел по полю, вспоминая таблицу умножения. Это был самый обыкновенный коробок спичек!

Сунув необычную находку в карман, я поднял с земли зажигалку, снова запалил огонек и тщательнейшим образом исследовал стенки раскопа. Вердикт был однозначным: никто и ничто за последние несколько веков не проникало в эту почву. Культурный слой — штука тонкая и однозначная, как отпечатки пальцев. Он либо нарушен, либо нет. И я готов был поставить на свой вывод все, что у меня имелось и дать в придачу половину левой руки, что даже заблудшая кошка не закапывала в этом месте свои комочки.

— Ну и дела, — протянул я, теребя в растерянности шевелюру.

Так я стоял несколько минут, после чего выбрался из раскопа и, едва различая дорогу, добрался до своей палатки.

Утром меня разбудил непонятный шум. Я долго приходил в себя, а отойдя ото сна, понял, что шумом этим был ураганный ветер.

— Вот жешь твою мать, ну и погодка! — донесся снаружи бодрый голос Димы.

Я выбрался из палатки и тут же пожалел об этом: порывистый и очень холодный ветер обдал мое тело, прогнав по нему целую отару мурашек. По небу стремительно пролетали тяжелые тучи, как и бывает всегда в степи. Дима, закутавшись в безразмерный балахон, силился развести костер. Неподалеку от него сонно жался в такое же одеяние Вова.

— Я предусмотрел это! — самодовольно заявил Дима, увидев меня. — Такую дерьмовую погоду. Возьми в машине свою.

— Что взять? — не понял я.

— Плащ-палатку, дурик! — хохотнул Дима. — А то ведь сдует на хрен!

Костер развести так и не удалось: слишком сильным был ветер. Можно было перебраться в лес, но эта идея была сразу же отвергнута — не хватало нам еще пожара. Поэтому завтракать решили холодными консервами. Мы спрятались от ветра в салоне автомобиля. Зачем-то Дима отогнал свою «девятку» подальше в чащу. Мне достался рис с мясом, Дима выхватил себе рыбную консерву и банку тушенки, а Вова довольствовался набившей оскомину перловкой.

— Если такая погода продержится весь день и вечер, то придется уезжать, — не без сожаления проговорил Дима.

Вова, затосковав по городу, тупо крутил ручку радиоприемника.

— Слушай, может, дернем уже сейчас? — предложил я.

Дима посмотрел на меня непонимающим взглядом.

— После вчерашнего фарта? Нет уж, так просто я не сдамся.

— Диман, но сегодня будет трудно копать.

— Может, и правда домой? — робко поддержал меня Вова.

— Эй-эй-эй! Да вы чего? Ветра испугались? — засмеялся Дима. — Это же глупо! Давайте еще поработаем!

— Нам просто повезло, — возразил я.

— Ну и что? Может, повезет и сегодня. А потом, когда вернемся в город, идем в лучший бар за мой счет! По рукам?

Вова нехотя улыбнулся и дал Диме «пять». Я не спешил с ответом.

— Одно условие, Дима, — серьезно проговорил я.

— Какое же?

— Могилу мы не трогаем.

Дима помолчал. За это время он успел переглянуться с Вовой и закурить сигарету. После чего снова посмотрел на меня.

— Вообще-то, — проговорил он, — именно с этого мы и собираемся начать.

— Кто это «мы»? — с вызовом спросил я.

— Я и Вова. А ты?

— Я не в деле. Не трогайте могилы, парни.

— Я уже все решил. Так ты с нами?

— Нет, — отрезал я.

— А ты, Вова? — Дима перевел хищный взгляд на замявшегося парня.

— Я тебе помогу, — промямлил Вова.

Дима приоткрыл окно и выкинул консервную банку.

— Илюха, может, хватит, а?

— Нет, не хватит. Одно дело, когда раскопки ведутся с какой-то целью, ради познания. Но совсем другое, когда ты ворошишь могилы из глупого любопытства!

— Я смотрю, ты относишься к таким, как мы, с презрением, — процедил сквозь зубы Дима. — С пренебрежением.

— Вовсе нет.

— Парни, да успокойтесь вы, — Вова взволновано заерзал на месте.

— Ну так объясни мне, в чем разница между мной и тобой?

Я задумался, подбирая слова. Объяснять что-то этому человеку было бесполезно, но я должен был хотя бы попробовать. Голова работала отвратно. Через полминуты я все же заговорил:

— Все просто, Дима — ты не археолог. И не нужно им быть.

— С чего бы это?

— Это проклятые люди, понимаешь? Проклятые десятки и сотни раз, всеми веками и всеми предыдущими поколениями. И они идут на это осознанно. У них, можно сказать, стойкий иммунитет на проклятия, а у тебя его нет.

— О-о-о! — закатил глаза Дима. — Как меня достала вся эта твоя чушь!

— Пусть чушь, — с готовностью кивнул я. — Но послушай еще. Пойми, что погребение — это фактически могила. И все, что ты находишь в могиле, находится не здесь, — я ткнул пальцем за окно, — а на «том» свете. Извлекая даже малейшую вещь из погребения, бусинку или тот же наконечник, ты извлекаешь его не из ямы, а прямиком из загробного мира. Ни один археолог не согласится долгое время хранить у себя дома найденные в погребениях вещи, даже по крайней необходимости. А они не глупые люди. Есть множество нехороших историй.

Я импровизировал. Объясняя все это Диме, я и сам узнавал сказанное и заново открывал для себя любимую науку. Как говорится: «Обучая — обучаюсь».

— Да вот только вытянуть из загробного мира несколько горшков, может быть, не такое уж и преступление, — продолжал я. — Но хозяина этих горшков без лишней надобности беспокоить не стоит. Археологи — люди подготовленные к таким неприятностям, но зачем это тебе? А?

Я призывно посмотрел на Диму. Он тоже смотрел на меня, будто пытаясь понять, в своем я уме или нет. Речь на него явно не произвела должного эффекта.

— Ох, Илюша, лучше бы ты сегодня попозже проснулся, — засмеялся он. — И без того погода противная, еще и ты грузишь.

Я сокрушенно покачал головой. Дима открыл дверцу и выбрался на улицу.

— Короче, захочешь помочь, подходи, — ему приходилось перекрикивать ветер. — Пойдем, Вован. Пора иммунитет набивать.

Вова послушно выбрался из машины, и я остался один.

К трем часам погода испортилась окончательно, и я понял, что сегодня мы отправимся домой. Ветер буквально гнул деревья к земле, раскаты грома проносились от одного конца горизонта к другому, а вспышки молний то и дело озаряли мрачное небо.

«Необычная погода для октября и для степи», — подумал я.

Устав от собственных мыслей, тишины и молчания, я выбрался наружу и собрал свои вещи. Я сложил их в багажник и решил пройтись до раскопа.

Дима с Вовой трудились в поте лица. Я обнаружил еще один раскоп, поблизости от вчерашнего, а теперь парни занимались третьим. Их бы усердие, да в нужное русло!

— О! Да я смотрю, тебе наскучило сидеть без дела! — прокричал добродушно Дима. — Ты был прав, ничего кроме костей мы в могиле не нашли.

Я молча шел к ним, шаркая ногами по жухлой траве. В какой-то момент я наступил на твердый, угловатый предмет. Нагнувшись, чтобы посмотреть, что это, я обнаружил человеческую челюсть.

«Женская», — отметил я про себя, мельком глянув на боковые зубы.

— Скоро домой поедем, — сообщил мне Вова, когда я подошел ближе.

— Это что? — строго спросил я, показывая кость.

— Да это Дима… Для шутки… — Вова замялся, сразу поняв, о чем идет речь. — Говорит, что всегда мечтал поглядеть, как от удара челюсть летит в сторону.

«Поглядишь еще, урод!»

Я подошел к Диме. Тот, не смотря на ураганный ветер, продолжал активно забрасывать землю в носилки.

— Диман, скажи, это чтобы меня побесить? — рыкнул я.

Он поглядел сначала на меня, потом на женскую челюсть и простодушно пожал плечами.

— Да я так, для прикола…

— Чтоб с матерью твоей так прикололись! — выпалил я.

Дима пронзительно и зло поглядел на меня, но ничего не ответил.

— Отнесу ее обратно.

Борясь с ветром, я добрался до раскопа и спрыгнул вниз. Среди костей, проглядывающих из-под земли, хорошо виднелась… лужа. Я долго разглядывал ее, потом уложил челюсть в том месте, где она предположительно должна была лежать, и выбрался наверх.

— Что за лужа в раскопе? — сухо спросил я у Вовы.

Вова обернулся на Диму, стоявшего в паре метров от нас, и тихо ответил:

— Он не захотел ссать на таком ветру и…

Вова не успел договорить. В следующее мгновение я двумя прыжками миновал расстояние, отделяющее меня от Димы, и коротким ударом дал подлецу по зубам. Через секунду ко мне подскочил Вова и обхватил за плечи, стараясь оттащить меня назад.

— Козел вонючий! Ну чего стоишь?! Иди сюда, сука! Добавлю! — орал я изо всех сил.

Дима не упал, а лишь отшатнулся назад и провел по окровавленным губам ладонью. Увидев кровь, он перевел на меня полный злобы и ожесточения взгляд.

— Успокойтесь! Успокойтесь, парни! — кричал Вова, изо всех сил стараясь не выпустить меня.

— Иди сюда! Иди же! — орал я.

Неизвестно, чем могла бы закончиться эта схватка, ведь мы с Димой были как минимум разных весовых категорий. К тому же я первый раз в жизни бил человека по лицу, а вот Дима, вероятнее всего, кулак имел хороший и крепко сбитый. Я все рвался в драку, а Дима тихонько переступал с ноги на ногу, взглядом опытного хищника оглядывая меня с ног до головы. И в тот миг, когда я почти уже вырвался из хватки Вовы, воздух содрогнулся, а земля ушла у нас из-под ног.

— Ох, черт!

— Еп!..

— Ой!

Грохот был такой силы, что казалось, будто гремело не небо, а сама земля. Словно Сатана сбросил перед сном сапоги этажом выше.

Втроем мы резко присели на землю и интуитивно повернули головы вправо. Из леса, в котором стояла Димина машина, вверх полетели многочисленные щепки и ветки. Через несколько секунд появился дым.

— Молния туда, что ли, ударила? — проговорил Вова.

— Похоже, что так.

С минуту мы безмолвно наблюдали, как из леса валят все более густые клубы дыма. Но вот Дима встрепенулся от шока и метнулся вперед:

— Ч-черт, там же тачка!

— Стой! — крикнул я, и Дима нехотя обернулся. — Нужно засыпать раскопы.

— Пошел ты!

— Оглянись вокруг! Теперь ты не можешь мне не верить!

Дима замер на месте. Ветер раздувал его плащ-палатку, делая мужчину похожим не то на тамплиера, охваченного хаосом бури в пустыне, не то на тайного агента времен мушкетеров.

— Будь по-твоему, — кивнул он. — Вова, помоги ему засыпать раскопы и мигом к машине. А с тобой, сука, мы еще поболтаем, — рыкнул Дима, напоследок смерив меня взглядом.

Я не придал его реплике особого значения, потому что был уверен в своей правоте на сто один процент. Когда Дима стремительно зашагал к лесу, я быстро повернулся к Вове.

— Так, Вован, сейчас скоренько засыпаем раскопы, скидываем поверх дерн и валим, — скомандовал я. — На все про все не больше часа.

— На одной из экспедиций случилась такая история, — рассказывал я, едва переводя дыхание от работы. — Раскопки подходили к концу, нам удалось исследовать семь или восемь могил и вскоре предстояло консервировать захоронение. И вот как-то вечером трое парней и одна их подруга решили на спор заночевать в могилах.

— В могилах? — ужаснулся Вова.

— Именно.

— Я бы в жизни на такое не пошел!

— А вот они считали себя отчаянными сорвиголовами. Зная, что старшие не оценят эту затею по достоинству, они не стали никого предупреждать и с наступлением темноты взяли спальники и пенки и отправились на место. Нашли мы их только утром. Они не встали от звона колокола, который мог разбудить даже мертвого, не явились на завтрак и на построение. Когда их все же удалось обнаружить, все четверо спали в могилах. Но как спали!

Вова замедлился, но я жестом руки поторопил его.

— Самый распространенный способ укладки мертвеца в могилу у древних — поза эмбриона. И все наши ребята спали именно в таком положении.

— О, как!

— А вот так. Но слушай дальше, — продолжал я. — Очень странно, но нам не удалось их разбудить. Им били по щекам, растирали уши, я даже защемил одному из парней ноготь на мизинце, но все было без толку. И только когда мы по очереди достали их из могил и окатили холодной водой, ребята понемногу пришли в себя.

— А что дальше?

— Дальше — хуже, — мрачно ответил я. — Речь шла об отчислении из института. Их отстранили от работы и отправили на кухню к Мамину. И, поверь мне, отчисление действительно состоялось бы, если б не последующие события.

Мы уже засыпали первый раскоп и спешно принялись за второй.

— О каких событиях ты говоришь?

— О событиях того дня. О совпадениях, как уточнил бы наш общий друг, — я кивнул в сторону, где предположительно находился Дима. — Скажу тебе так: во все это трудно поверить, но свидетелями этих происшествий стали сразу несколько десятков вполне здравомыслящих людей.

— Рассказывай, не тяни.

— Итак, как я уже сказал, всех шутников сослали на кухню. Они как раз начинали готовить обед, разожгли костер и водрузили на него котлы с водой, когда один из парней (звали его, кажется, Павлом) споткнулся буквально на ровном месте и полетел в огонь.

— Твою мать… — Вова сморщился.

— Да, — протянул я. — Неприятно. Сначала он получил ожоги непосредственно от костра, но беда не только в этом. Падая, он зацепил один из котлов, и два десятка литров воды в мгновение ока выплеснулись на огонь. И без того серьезные травмы несчастного усилились обширными ожогами от пара.

— Уф…

— Друзья кинулись на выручку, вытащили корчащегося товарища и погрузили в машину. Костя, по прозвищу Телек, приехал в поле на собственной «семерке», чем невероятно гордился. Мамин дал добро на транспортировку раненого в ближайший поселок, а сам кинулся за остальными. Но, — я театрально развел руками, когда мы поставили носилки, — беды только начались. Машине суждено было доехать лишь до первого поворота. Не знаю уж, связано это как-то с технической неисправностью или с состоянием водителя, но, так или иначе, уже через несколько сот метров «семерка» лихо улетела в кювет и несколько раз при этом перевернулась. Уцелеть удалось только самому Телеку, который машинально пристегнулся, прыгая в автомобиль. Он выбрался из перевернутой «семерки» и побежал в лагерь за помощью, но нога его попала в какую-то яму, типа кроличьей норы или чего-то подобного. Он просто напросто не заметил ее в траве и, как итог — открытый перелом голени.

Вова сморщился сильнее прежнего, а я мысленно стал загибать пальцы:

— На выходе имеем: у первого — обширные ожоги разной степени и перелом руки, у второго — сотрясение мозга, перелом ключицы и повреждение шейных позвонков, у третьего — тяжелейший перелом ноги.

— А… А девчонке, значит, повезло? — нерешительно спросил Вова.

Я перевел на него серьезный взгляд и мрачно покачал головой:

— Немногим больше. С ней случилась такая истерика, что лишь лошадиная доза спирта смогла если не успокоить, то хотя бы усыпить ее на некоторое время. Немногим позже она впала в депрессию и проходила долгое и не самое приятное лечение в одной из клиник области.

— Это все произошло на самом деле?

Непонятная улыбка растянула мое лицо:

— Я видел все это своими глазами.

— Илюха! Эй, Илюха! — позвал Вова минут через пятнадцать.

— Что?

— Я чего-то беспокоюсь за Диму.

— В каком смысле?

— Почему его так долго нет? Там ведь пожар, а он даже машину не вывел.

Я встревожено обернулся на лес. Парень был прав: там разыгрался уже нешуточный пожар, усугубляемый ветром. Даже сквозь ураган хорошо слышался шум огня, треск веток и какое-то непонятное, жуткое завывание. Так куда же запропастился этот чертов Дима?

— Вот что, Вова, — решительно выдохнул я, — очень быстро перекидываем дерн и бегом туда.

— Думаешь, что-то могло произойти?

Я пожал плечами. Вова умоляюще посмотрел на меня:

— А может, ну его, этот дерн, а?

— Нельзя.

— А что, если и впрямь беда?

Некоторое время мне понадобилось, чтобы оценить ситуацию. Я еще раз поглядел на лес и понял, что пожар бушует уже совсем неподалеку от нашей стоянки. Да, парень был прав: в таком положении всякие принципы отступали на второй план. Бог с ним, с этим дерном.

— Так, все, метнулись к нему!

От раскопа до леса было расстояние километра в полтора, и нам пришлось миновать его быстрым бегом. Уже приближаясь к лесу, мы оценили весь масштаб бедствия: языки пламени плясали почти у самой кромки леса, горели не только верха, но и подлесок, кустарники. Ситуацию усугублял все не утихающий ветер. Округу заволокло густым дымом. Чем ближе мы приближались к лесу, тем сильнее начинало щипать глаза и труднее становилось дышать.

— Ах ты ж, так тебя растак… — я перешел на шаг и почесал затылок.

Пожар, впрочем, еще не успел подобраться на достаточно близкое расстояние к нашей стоянке, и я надеялся на благополучный исход. Вова немного отстал. Догнав меня, он тоже зашагал рядом и глухо проговорил:

— Вот беда…

— Да уж.

— Хорошо, хоть не мы виноваты.

— Как сказать, — задумчиво протянул я. — Вина наша недоказуема, но имеет место быть.

— Не пойму тебя.

— Знаешь, почему я рассказал тебе ту историю про ребят?

Вова вопросительно уставился на меня, кажется, только сейчас сообразив, что не от скуки.

— Они всего лишь заночевали в тех могилах и вот, что с ними произошло на следующий день, — резко и холодно сказал я. — А что вытворил наш с тобой друг?

Вопрос этот был риторическим и остался открытым.

— Как ты думаешь, он еще жив?

Я круто повернулся к Вове, сам вдруг заново осознав всю серьезность ситуации.

— Типун тебе на язык! Что ты такое говоришь? — рыкнул я и добавил тут же. — Бежим!

Машину мы обнаружили в том же месте, где и оставили. В одном из окон мы увидели искаженное ужасом лицо Димы. Он был жив.

— Что такое? Что произошло? — закричал я, кашляя от дыма.

Дима забарабанил кулаками по стеклам и что-то закричал. Взмокшие от пота волосы облепили его лоб; круглые, полные щеки втянулись внутрь; лицо побледнело.

— Помогите! Я не могу отсюда выбраться! Парни!.. — расслышал я, подбежав к машине.

— Что значит, не можешь?

— Двери! Они закрылись сами собой! Я не могу ничего поделать!

Тут подоспел Вова.

— В чем дело?

— Говорит, не может выйти. Двери не открываются, — пояснил я и, чтобы увериться, сам подергал ручку водительской дверцы. — Это правда.

— Как так…

— Не знаю.

— Эй, парни! — закричал в панике Дима. — Что за чертовщина?

— Сам виноват, — прорычал я в полголоса, поочередно дергая остальные дверцы. — Сейчас сюда доберется огонь, тебе нужно во что бы то ни стало покинуть салон!

— Да знаю я! Только не могу! — в голосе мужчины звучали слезы.

Вова растерянно стоял в стоне и вытирал с лица грязный пот.

— Остается одно — выбивай стекла.

— Пробовал!

По сердцу моему пробежал холодок.

— И… И что?

Дима не ответил. Вместо этого он извлек откуда-то бронзовый наконечник, найденный нами намедни, и несколько раз, что есть сил, ударил острием по стеклу. Послышались глухие удары, но на стекле не осталось даже маленькой царапины. Я не верил своим глазам.

— Что все это значит? — воскликнул Вова.

— Ты знаешь… — ответил я, вздохнув. — Ну-ка, взяли вон то бревно!

Тем временем в лесу с протяжным стоном повалилось дерево. Мы подхватили бревно, лежавшее неподалеку и, используя его, как стенобитное орудие, побежали на машину. И снова без толку, только руки отбили, да повалились на землю, словно нас самих огрели этой сосенкой.

— И что мы будем делать?

— Не знаю, — я прошелся из стороны в сторону.

Дима в это время метался по машине, как загнанный в ловушку тигр. Как очень напуганный тигр.

— Все, теперь конец! Мне конец! — говорил он, конечно, не так, но общий смысл я передал.

Шум, окружавший нас, усиливался.

— Скажи, ты пробовал завести двигатель? — прокричал я.

Дима скорбно развел руки в стороны:

— В том-то оно и дело, Илюха. Ключи… Они куда-то пропали!

— Пропали?

— Да! Они все время находились у меня в кармане, а теперь их нет.

— Ты смотрел в машине? Черт побери! Ты искал в машине? — Вова понемногу терял над собой контроль.

— Конечно!

— Проклятье!

— Проклятье… — повторил я и, не обращая внимания на вопли Димы, отвел Вову в сторону. — Ты останешься с ним и, по возможности, не дашь огню подобраться слишком близко к машине.

Вова удивленно захлопал глазами. Еще одно дерево повалилось невдалеке.

— А ты?

— Я отправлюсь обратно на раскоп и постараюсь найти ключи.

— Но почему ты решил, что они…

— Они там, — уверенно сказал я, не дав закончить товарищу. — Ты понял, что нужно делать?

В ответ Вова кивнул.

— Если дышать станет совсем тяжело, то смочишь свою футболку водой и приложишь к лицу.

С этими словами я развернулся и снова побежал к «бочонку».

Валясь с ног от усталости и резких болей в боку, я подбежал к нужному мне раскопу. Я был уверен, что ключи хранятся именно в той могиле, в которую справил нужду Дима, причем на самом дне. Голова шла кругом; я не знал, как это могло произойти, равно, как и не знал, что вообще вокруг происходит в последние дни. Эти кошмарные сны, странные находки, галлюцинации и вот теперь вполне себе открытое проявление сверхъестественной силы. Это было невероятно и ужасно, но что я мог поделать? Ничего. Только копать.

Хотел физических нагрузок? Получай!

Дав себе минутный отдых, я взял лопату и принялся во второй раз за сутки раскапывать могилу. Совок за совком я отбрасывал землю в сторону, стараясь не думать о том, что сейчас происходит рядом с машиной. Уходя все ниже под землю, я то и дело оборачивался на лес. Минут через десять я уже не видел его и оборачивался машинально.

Мне было дьявольски тяжело. Вскоре я стал коротко покрикивать от каждого взмаха, но позволить себе даже короткий отдых уже не мог. Но вот, рыхлая земля закончилась, и лопата в какой-то момент уперлась в нечто твердое. Этим предметом оказалась пресловутая женская челюсть. Я добрался до дна.

— Где же… Где же они… Где?! — закричал я, исследовав каждый сантиметр земли. — Они должны быть здесь!

В этот момент мне почудилось, что среди общего гула я различаю человеческие крики. Впрочем, мне могло и показаться. Совершенно обессиленный я выбрался наружу и оглянулся на лес. Это конец.

«Что делать? Идти обратно. Зачем? Помочь хоть чем-то…»

Шаркая ногами, я побрел было к лесу, как вдруг…

— Это чудо, — я заплакал и упал на колени рядом с брелком, едва проглядывавшим из-под неряшливо выброшенной мною земли.

Вова уже покинул лес и теперь корчился от кашля в паре десятков метров от пожара. Выглядел парень ужасно.

— Что там? — надрывно спросил я.

— Там… там не… невозможно находиться…

— Дима жив?

— Когда я уходил, был жив. Клю… ключи. Ты нашел их?

— Да! — я показал ему небольшую связку. — Вот они, прямо с того света.

Времени на разговоры не оставалось. Я забрал у Вовы обильно смоченную водой футболку, накинул ее на лицо, оставив открытыми глаза, и побежал прямиком в огонь.

Едва я приблизился, меня обдало невыносимым жаром. Все вокруг гремело и пылало. Несколько раз чуть не угодив в огонь, я все же добрался до машины и немедля принялся открывать замок. Это не получилось ни с первого, ни со второго раза. Ключ не проворачивался в замке, как я его ни мучил. Последняя надежда умирала на глазах.

Дима все еще был в сознании и даже проявлял активность. Он что-то кричал мне и жестикулировал руками.

«Все, теперь конец. Теперь только остается попробовать спастись самому», — малодушно подумалось мне.

— Ключ, мать твою! От… Ключ!.. Смотри на связку!

Я резко глянул вниз и чуть не хлопнул себя по лбу. Болван! Я пытался отпереть дверь ключом от багажника!

В следующую секунду дверь была открыта. В подобной ситуации Дима проявил чудеса сообразительности. Без лишней спешки он пересел на водительское сидение, открыл на всякий случай окно, завел двигатель и только после этого захлопнул дверь. Я в этот момент уже пристегивал ремень безопасности на пассажирском сидении.

— Рви! Быстрее!

И Дима взревел мотором.

Мы вырвались из огненной лавины, несколько раз проехав прямо по горящей земле и огибая поваленные деревья. И это тоже было чудом. Такие трюки показывают в фильмах, а не проделывают в реальной жизни. Но мы были живы, а это значило только одно: на этот раз реальность милостиво уступила место ночным кошмарам каскадера.

Первым делом подобрав Вову (тот плакал не то от страха, не то от радости), мы отъехали на безопасное расстояние и отдышались.

— Окна… Откройте все окна… — слабо проговорил Дима.

Мы поспешили воспользоваться этим советом. Мало ли что?..

Долгое, очень долгое время мы молчали и осмысливали произошедшее. Да только возможно ли было это осмыслить? Наверное, нет. Но мне было проще.

— Что теперь? — судя по голосу, Дима чувствовал себя не в своей тарелке.

Я криво усмехнулся и похлопал мужчину по плечу:

— Теперь, Дима, ты возьмешь лопату и тщательнейшим образом засыплешь могилу. Один. Мы с Вовой чет притомились.

Тот повернулся ко мне. На смену страху в его глазах пришла злоба. Ох уж эта его баранья упертость!

— И не забудь про дерн, — добавил я, мужественно выдержав взгляд. — Или снова будешь спорить?

Повисло молчание. Нарушил его Вова:

— Диман, задумайся, — жалобно проговорил он. — Нам ведь еще домой возвращаться…

Оценив иронию, я расхохотался и закурил. Сигаретка после едкого дыма пошла так себе.

Дима закончил на удивление быстро и уже через полчаса вернулся в машину, предварительно забросив лопаты в багажник. Видать, не очень-то теперь ему хотелось оставаться в этом проклятом месте.

— Все?

— Все, — ответил он.

— Без халтуры?

— Нормально все.

— Пойду, проверю.

— Да не надо! Слышишь…

Но я уже хлопнул дверцей и двинулся в сторону раскопа. В сгустившихся сумерках пылающий лес выглядел зловеще, но чертовски красиво. Как странно мы, люди, устроены: даже выбравшись из страшного пожара, мы невольно отмечаем про себя его красоту.

Чувствуя себя в чем-то виноватым, я пару минут молча постоял у «бочонка» и вернулся к остальным.

— Поехали.

Всю обратную дорогу мы с Вовой дружно прохрапели, оставив Диму наедине с самим собой и собственными мыслями. Пускай узнает, каково это. Я точно знал, что эту историю он будет рассказывать на каждой пьянке и каждому встречному. Мне было глубоко плевать на это. Интересно только одно: как он переиначит ее, чтобы выставить себя в более приглядном свете? Впрочем, нет — не интересно. Хватает мне и своих проблем.

Проснулись мы с Вовой, только когда за окнами начали мелькать огни города. Время близилось к полуночи. По видимости, Дима не проронил за многочасовую дорогу ни слова. Неожиданное чувство жалости к нему проснулось во мне.

— Не парься, чувак. В конце концов, ты возвращаешься не с пустыми руками. Вот, возьми.

И я протянул ему бронзовый наконечник. Дима коротко глянул на находку и снова повернулся к дороге.

— Это не мое, — буркнул он. — Его нашел Вова, вот ему и отдай.

— Не, — возразил Вова. — Нашел его, конечно, я, но это была твоя экспедиция. Следовательно, и наконечник тоже твой.

Мужчина за рулем некоторое время молчал, после чего смущенно улыбнулся и поблагодарил.

— Завтра же продаю на хрен эту тачку, — усмехнулся он, высаживая нас с Вовой у дома.

— Машина здесь не причем, — помотал я головой. — А вот замки сменить не помешает. Помни, откуда мне пришлось их вытащить, — и я указал на ключи.

Дима долго и внимательно разглядывал ключи, будто и не носил их несколько лет в кармане брюк.

— Знаешь, — улыбнулся он во второй раз за вечер, — а ты здорово мне врезал. Другой бы не устоял, — помявшись немного, он добавил. — И, наверное, за дело…

— Надеюсь, что ты говоришь искренне.

Мы еще немного постояли и отправились по домам, мечтая лишь о душе и мягкой кровати. Обсуждать произошедшее сегодня не хотелось совершенно.

Той же ночью я сидел в полной темноте и задумчиво наблюдал, как закипает электрический чайник. Уже третий за несколько часов. Неподалеку стояла и беспощадно смердела подруга бессонницы любого курильщика: забитая доверху пепельница, смахивающая сейчас на небольшого, уродливого ежа. Как странно! Еще минувшим днем я горел в огне, спасал жизнь человеку, видел воочию силу призраков прошлого, а теперь… не могу уснуть и пью чай. Стакан за стаканом.

Голова была чиста, но это от усталости. Болезнь была во мне. Я чувствовал ее, как чувствовал огромные куски мокроты в легких или чешуйки псориаза на локтях. А еще меня преследовало все то же чувство, будто я забыл обдумать какую-то мысль. Но какую?

«Еще закурю», — решил я и потянулся за пачкой.

Достал сигарету и, не прикуривая, заварил себе уже сотый стакан чая. Потом достал зажигалку и чиркнул в темноте. Огонька не появилось. Чиркнул еще раз. Снова нет. Я крутил и крутил проклятый барабанчик, но увы — тот не давал мне ничего, кроме холодных и бесполезных искр. В порыве неконтролируемой злобы я швырнул зажигалку в угол и принялся разыскивать другой источник огня. В магазин идти не хотелось дьявольски. Но, что говорится, как на зло: ни одного коробка, ни забытой зажигалки на подоконнике, ничего. Даже проклятая плита в квартире была без электророзжига.

— Черт! — прорычал я. — Не может быть такого, чтобы в целом доме нечем было подкурить!

Не хватало еще остаться сегодня без курева. Да я окончательно свихнусь!

В бешенстве я кинулся рыться по карманам. Я проверил отцовские куртки и штаны, материнские, свои. И, наконец, судьба смилостивилась надо мной — мне удалось найти коробок с одной единственной спичкой. Сжав его в кулаке, я отправился на кухню пить чай и курить.

«Буду подкуривать одну от другой, чтобы держать огонь!» — решил я зло. Благо, сигарет у меня было в достатке.

Я уселся за стол и снова включил чайник, хоть тот и вскипел всего несколько минут назад. Вспышка гнева… Хорошо, что никого не оказалось рядом. Я был, как обезумевший наркоман, что метался без дозы. Только дело было не в сигаретах и не в спичках, а во мне. Безумие снова окутывало мою душу, и я отчаянно мечтал заснуть. Но не мог.

В задумчивости я взял коробок и достал из него спичку.

«Мой счастливый коробок».

Я уже собирался прикурить основательно замусоленную сигарету, как вдруг случилось то, что заставило меня положить спичку на стол (бережно, будто это была хрустальная иголка) и убрать руки от коробка. Мысль, которую я забыл подумать…

Я вспомнил, при каких обстоятельствах он у меня оказался. Что предшествовало этому, и что предшествовало тому, что предшествовало. А ведь это было гораздо важнее того, что случилось минувшим вечером. Но как я мог забыть? Я знал, как, но все же не верил, что мозг мой мог потерять такую важную мысль.

«И-л-л-а…»

Дрожь пробежала по телу и засела единым комком где-то в области горла. Осторожно приглядевшись, я понял, что коробок вовсе не пуст, как я думал раньше.

«Эх ты!» — укорил я себя: «Исследователь! Нашел коробку и даже не заглянул внутрь!».

В коробке лежал клочок бумаги, и я готов был поклясться, что это записка. Сам не знаю, почему, но я был уверен в этом на все сто процентов. Так оно и оказалось. Бережно я извлек листок из коробка и развернул. Это оказалась половинка обычного тетрадного листка в линейку, на которой было начертано несколько строк.

Дыхание подернулось. Я отвел взгляд от записки и посмотрел в окно. Хотелось закурить, но я не стал. Мне было страшно. Как будто я сейчас получу то знание, которого не получал и лучший из умов человечества…

Наконец, я перевел взгляд на буквы, глубоко вздохнул и прочел содержимое. Прочел еще раз. Еще раз. Еще и еще. Читал сто раз, а в это время холодок волнами пробегал по моей коже, сосало под ложечкой, а голова кружилась от ужаса и непонимания. Вернее, понимание, как таковое было, но я не мог смириться и признать, что вопрос, мучающий все человечество веками (да и меня самого) имеет настолько простой и неприятный ответ.

В глубокой задумчивости я просидел до самого рассвета. Я не курил, не пил чай, а лишь думал, думал, думал…

Мне хотелось прочитать это послание еще раз, но не ночью, не в период расцвета своего безумия, а днем. И вот, первый лучик солнца пробился сквозь короткий розовый тюль, и я взялся за записку. И я снова возвращаюсь к началу своей повести, к себе здоровому, к Николаю Степановичу, к вопросам жизни и смерти, но в первую очередь смерти. И ответ на этот вопрос звучал так:

«Илья. Здесь плохо. Больше мне не интересно. Н.С.».

Нечего было думать над этими словами. Все было вполне очевидно и не так, как преподносят послания с того света в массовой культуре. Никаких шифров и пентаграмм, никаких чернил из крови на бумаге из человеческой кожи. Все кратко, ясно и по-научному тезисно.

— Надеюсь, что понял вас…

Я взял коробок и спичку и в следующую минуту сжег записку в пепельнице. Затем выкинул коробок в окно. Там, под балконами их тысяча.

Еще через минуту я спал, как младенец. Или как покойник.

ЭПИЛОГ

Проснулся я утром следующего дня. Невероятно, но я проспал целые сутки! Проснулся и понял, вдруг — я здоров. Здоров не столько физически, сколько душевно. Хворь покинула меня. Несколько дней я пробродил, ощупывая свою психику, как ощупывает стены собственного дома хозяин, что недавно провернул ремонт. И вновь убедился — здоров.

— Алло, Татьяна Всеволодовна?

— Слушаю вас.

— Это Илья.

— Илья? — голос звучал по-хорошему удивленно. — Здравствуй!

— Здравствуйте. Я бы хотел поговорить с вами насчет аспирантуры.

— Вот это да! Надумал все-таки?

— Надумал. Когда можно будет к вам прийти?

— Давай завтра утром. Как раз время хорошее подобрал. Молодец!

— Есть только одна вещь… Я бы не хотел оставаться на кафедре археологии.

— Вот как? Ну, что ж, это твой выбор. Поделись, если не секрет, куда хочешь?

— Ваша кафедра. Источниковедение. Думаю, оно мне подойдет…

лес степь необычные состояния размышления и теории

4 101 просмотр

+36

Предыдущая история Следующая история

Привет, старик! (Страшные истории)

Оккультное Простоквашино (Страшные истории)

1 комментарий

Последние

Написать

Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.