Вся эта история с неудачным переездом началась много лет назад, когда я с грустью осознал, что живу не в ту эпоху. Не в плане социальном, я отнюдь не чувствовал себя так называемым «лишним человеком» и не имел особо прогрессивных идей. Наоборот, меня тянуло куда-то в прошлое, во времена дворянства, светских раутов, классической музыки и прекрасной литературы.

Но больше праздной помпезности времён русского дворянства меня привлекала только мрачная, траурная, и во всей своей декоративной готике по-особенному прекрасная, викторианская эпоха. Как я мечтал прогуливаться в середине осени где-нибудь мимо болот на юго-западе Англии, жить в глуши, прячась от шумного города в небольшом поместье с садом, полным мраморных статуй.

Огромное влияние на меня оказали произведение таких мастеров как Уолпол, Ле Фаню, Эдгар По и Лавкрафт, их работы были для меня как лекарства, если не сказать запрещённые вещества, позволяющие покинуть реальный мир и отправиться в прекрасное в своей мрачности путешествие.

Но реальность была такова, что вместо желанного времени, я существовал в беспощадный век высоких технологий, постмодерна и льющегося изо всех щелей разврата, от которого бы сам великий Маркиз де Сад пришёл в ужас. И жил я далеко не в Англии, поэтому пришлось выкручиваться, подыскивая отдалённое тихое местечко в суровых отечественных условиях.

Та улица на окраине Воронежа, где мне удалось поселиться, отлично отвечала требованиям такого нелюдимого интроверта, как я. Семь двухэтажных кирпичных домов, построенных ещё в пятидесятые годы прошлого века усилиями пленных немцев, стояли уютной кучкой в окружении высоких тополей, лип и огромного множества разнообразных кустов. Из благ цивилизации — автобусная остановка на расстоянии двухсот метров от крайнего дома, и скромного вида продуктовый магазин с одной единственной продавщицей. К северу от домов тянулась полоса на половину заброшенных гаражей и сараев, а к западу располагался огромный бесхозный участок с двумя разрушенными воротами, поросшим травой садом и длинным многокомнатным домом с проваленной крышей. Но от этой витающей в воздухе атмосферы запустения и старины веяло какой-то загадочной свободой. И люди и их дома словно были предоставлены сами себе, и никто извне не смел вмешиваться в размеренное течение их жизни.

Деньги я взял в кредит, место было отличное и мою голову ни разу не посетило сомнение в этом поступке. Старый хозяин немного расстроил меня, заявив, что в ближайшие пять лет дома могут пустить под реновацию или вообще снести, и что для этих целей за гаражами уже установили строительную бытовку. Но дальнейшие его негодования о том, что эта бытовка стоит и не функционирует уже два с лишним года, немного добавили мне оптимизма. Прогресс неумолимо преследовал меня по пятам, но надежда на то, что милая уютная улица простоит нетронутой хотя бы десятилетие, грела мою душу и подталкивала поскорее закончить сделку и въехать в свою собственную квартиру на первом этаже. Особую радость я испытал, узнав, что также в моё распоряжение поступает собственный палисадник, скрытый от глаз случайных прохожих невысокими вишнями.

Сама квартира, хоть и не была отремонтирована, не производила впечатления запущенной халупы, и, признаться, свыкнувшись с интерьером эпохи поздней перестройки, я даже перестал тешить себя мечтами о мрачном готическом поместье, тем более, что мою жажду к этому отдельному виду прекрасного отлично утоляли посиделки с книгой в палисаднике. Скамейку под вишнями я поставил спустя всего пару дней после переезда и по сей день считаю это своим лучшим решением, связанным с той квартирой и вообще той улицей.

Следующие описанные мной события запустили роковую цепь происшествий, из-за которых я по сей день вскакиваю в холодном поту, выброшенный из нестабильного дневного сна. Спать же ночью с тех самых пор я не могу.

Риэлтор, уходя из удачно проданной квартиры, ещё раз повторил свою просьбу. Он уже говорил об этом добрых три раза за последние полчаса, будто гипнотизируя меня назойливыми повторами.

— Не забывайте на кухне шторы закрывать, район отдалённый, залётных много, а им только повод дай, сами понимаете.

Услышав это в последний раз, я демонстративно закатил глаза и даже договорил за риэлтором часть фразы. Он улыбнулся мне, брякнув что-то вроде «ну и славненько», попрощался и покинул дом.

О шторах я вспомнил уже ночью, лёжа в постели. Моё, тянущееся ещё с детства, желание мистифицировать всё возможное и невозможное, заставило меня подняться, заглянуть за дверь комнаты и убедиться, что шторы плотно задёрнуты. Однако, несмотря на жуть всей ситуации, по моему телу прошлось тепло. В те годы я особенно увлекался всякими странностями реальной жизни, например, тайной существования некоего Владислава Петренко — таинственного третьего ведущего программы «Городок» или загадкой привидения Бруклинской публичной библиотеки, и мне захотелось, чтобы просьба риэлтора закрывать шторы тоже имела за собой мистическую историю… Будь я проклят, за эту прихоть!

За несколько дней до роковой ночи я познакомился с Гришкой, мужичком на несколько лет старше меня. Пьяный, он залез утром в мой палисадник и проспал до самого вечера, когда я его и обнаружил. Несмотря на свой неопрятный внешний вид и чрезмерный апломб в разговоре, человеком он оказался весьма умным и интересным. Мы с полчаса беседовали на самые разные темы, и я сам до конца не осознал, как этому хитрецу удалось подбить меня на продолжение разговора, но уже в компании двух бутылок разливного пива на моей же кухне.

Когда речь зашла о моих любимых таинственных исчезновениях людей, Гришка вдруг умолк на пару минут, а потом посмотрел на меня с такой надеждой, будто я был способен одним только махом руки решить все его проблемы, и тихо спросил:

— А бывает же необъяснимое, да?

— Ну, конечно, — кивнул я, улыбнувшись, — всё, что человек не может объяснить, то и необъяснимое.

— Не, не, ты не понял… — он мялся, словно решаясь на что-то внутри себя. — Был тут малый один, Лёнька. Хороший, белобрысенький такой… всегда в магазин мне бегал. Как сейчас помню, уже под вечер было… я тогда, вроде, под теми же вишнями в этом палисаднике лежал. Слышу, как малец говорит с кем-то около дома, но вот Лёнькин голос слышу, а того, с кем он разговаривает — нет. Мне плохо было, думал, сейчас желудок выплюну, но пока слушал его, даже как-то полегчало. Потом мать его из окна высунулась, она всегда его из окна звала, и кричит: «Лёнечка, Лёнечка, там «Спокойной ночи, малыши» начинаются, пойдёшь смотреть?», а он молчок, матери не слова, зато кому-то шепчет что-то, но не разобрать никак. Мать ещё раз его кликнула: «Сынок, — кричит, — сынок!», тут он ей в ответ пролепетал: «Нет, мама, я погуляю ещё» и побежал куда-то, с тех пор никто его не видел, ну как… вроде и… — Гришка вытянул губы в трубочку и поднял брови, его голову явно занимал какой-то не дающий покоя вывод, который он никак не рисковал озвучить.

С участившимся дыханием и с разрастающимся комом в горле я поднялся с места и подошёл к окну, видимо, хмельной напиток даровал мне излишек сентиментальности, поэтому история о пропаже невинного Лёньки произвела такой эффект. Мне хотелось глотнуть свежего ночного воздуха в надежде, что он помешает накатывающейся на уголках глаз жидкости перерасти в полноценные слёзы. Но как только я отодвинул рукой штору и потянулся к форточке, Гришка подскочил с места, чем неслабо меня напугал, выпрыгнул с кухни в коридор и скрылся в глубине квартиры.

— Ты чего творишь? — вопил он с отдышкой.

— Гриш, ты чего? — заплетаясь, кричал я ему. — Мне проветрить чутка надо, плохо стало.

— Закрой шторы, придурок, закрой! — не успокаивался он, срывая на меня свой и без того хриплый голос.

От такого вопля нового друга мне стало не по себе, я повернулся к окну и уже хотел в темпе задёрнуть штору, как взгляд мой зацепился за ужасное бледное лицо по ту сторону стекла. Это был ребёнок, он смотрел на меня, подобно безумцу-каннибалу, жаждущему как можно быстрее вкусить свежей плоти. Его глаза были так глубоко посажены, что я не сразу разглядел пугающие, следящие за каждым моим движением зрачки. Ребёнок морщил нос и оголял ряд верхних щербатых зубов. Мы смотрели друг на друга с минуту, пока таинственный наблюдатель не начал шевелиться. Он достал откуда-то большой жёлтый кленовый лист, просунул его между окном и чёрной железной решёткой, тогда мне удалось разглядеть его руку, такую же сморщенную и покрытую жёлтым налётом, как лист.

Наконец, вопль Гришки, перешедший на громкий хрип, дорвался до моих ушей, я в ужасе задёрнул штору и выбежал из кухни. Друг схватил меня за плечи и сильно потряс.

— Что ты наделал?! — хрипел он, разбрызгивая противные слюни.

— Там мальчик был, Гриш, — в недоумении ответил я.

Друг ослабил хватку, взялся за голову, упал на колени и, скрючившись, жалобно застонал.

— Что ты наделал… — шептал он, всхлипывая, — хоть бы меня не видел, ой, Господи, пусть он не придёт ко мне, — Гриша устремил взгляд в потолок и принялся быстро креститься, утирая второй рукой льющиеся слёзы.

— Да что это было-то? — не выдержав, воскликнул я.

— Лёнька, — прошептал мне друг, скривив рот.

Он стоял на коленях посреди комнаты и дрожал, захлёбываясь слезами. Ледяной саван всепроникающего страха накрыл меня, в ушах зашумело, ноги подкосились, я тоже упал на колени, скрючился и зарыдал.

Очнулся я уже утром, Гришка лежал у стены неподалёку. Всё произошедшее ночью вспоминалось мне как невероятный кошмар, и я надеялся, что и странное поведение друга и невероятно ужасное лицо за окном окажутся лишь плодом моего затуманенного алкоголем сна, но большой кленовый лист между стеклом и решёткой, который я увидел, отодвинув дрожащей рукой штору, развеял все мои сомнения. Тогда единственной надеждой стал Гришка, только он мог объяснить, что произошло, но стоило мне разбудить его, как он тут же набросился на меня с кулаками и грязной бранью.

— Тварь! — кричал он, молотя меня по лицу. — Да из-за тебя он и меня мог увидеть!

От некоторых ударов мне удалось увернуться, но парочка крепких всё-таки долетела до моей челюсти. Когда Гришка подустал и выдохся, я резким движением столкнул его с себя и несколько раз размашисто стукнул по голове, но он даже не сопротивлялся.

— Почему так? — задыхаясь, спросил я, утирая с губ свежую кровь.

— Что? — рявкнул Гришка мне в ответ.

— Иди вон отсюда, — разозлился я, пнув его в бок, — пока не прибил тебя, вали!

Он поднялся, качаясь, дошёл до двери и спустя минуту уже ковылял через улицу к себе домой. Я же принял душ, намазал йодом ссадины, принял обезболивающее и вышел в палисадник. Жёлтый лист по-прежнему лежал на своём месте, и мне стоило изрядно помучиться, чтобы перебороть себя и решиться вытащить его. С тех пор никаких происшествий не было около трёх недель, вплоть до момента, когда и ещё пару соседей встретились около почтового ящика. Он представлял собой небольшой, выкрашенный в зелёный металлический короб с маленькими ящичками по трём сторонам и с одной большой дверцей, ключ от которой имелся только у почтальона.

Между бумагами счетов за коммунальные услуги затесался жёлтый кленовый лист, абсолютно такого же размера, каким был его предшественник, принесённым странным существом. Соседи — женщина средних лет с мужем того же возраста — недоверчиво и даже испуганно покосились на меня и принялись как можно скорее забирать свою почту. Я смотрел на них, как мне казалось, так жалобно и безнадёжно, что готов был горько расплакаться лишь от мысли о своём внешнем виде. Дрожащим голосом, тряся в руках кленовым листом, я спрашивал у них:

— Что мне делать? Помогите.

Они переглянулись, мужчина отвёл глаза и не выдал себя, но во взгляде женщины я увидел глубочайшее сожаление и грусть.

— Необычное что-то было? — спросила она, мельком взглянув на кленовый лист в моих руках.

— Я Лёньку в окне видел.

Услышав знакомое имя, произнесённое моим дрожащим голосом, женщина испуганно отвернулась к мужу, тот отрицательно покачал головой, приказывая жене молчать.

— Мне Гришка рассказал всё, — продолжал я, искренне надеясь, что супружеская пара сжалится надо мной и подскажет заветный путь к спасению от неведомого ужаса.

— Тебе когда квартиру продавали, — немного тише, повернув голову через плечо, сказала женщина, — ничего не говорили про шторы?

— Говорили, — отозвался я с воодушевлением, — но я как-то вот…

Мой запал с болью погас, когда женщина, недовольно цокнув, перебила меня:

— И кто тебе виноват?.. — она обернулась, скорчила противную гримасу и принялась читать мне нотацию: — Приедут сюда и начинают жить, как хотят… старые улицы по своим правилам живут, и не вам, соплякам, тут что-то менять. Сказано же было, по ночам зашторить окна на кухне — всё, ничего больше, но нет, и тут свои пять копеек вставляете, бестолочи!

— Может… мне в церковь? — заикаясь и разводя руками от отчаяния, тараторил я.

— В церковь… — хмыкнул мужик, дёрнув уголком губ. — Пусть идёт сразу, меньше мучиться будет, — буркнул он жене.

— Да чёрт его знает, — отмахнулась она, — как баба Поля померла, так спросить не у кого.

— Куда идти? — заметно нервничал я.

Моё состояние в тот момент походило скорее на тремор вперемешку с бредом, нежели на испуг, образ супружеской пары медленно смазывался, смывался с моих глаз новой партией горячих слёз. Боль от острого кинжала безысходности, всаженного по самую рукоять мне прямо в шею, затмевала все прочие ощущения. Не помня себя от сводящей с ума паники, я зажмурился и почти потерял сознание, благо вовремя подскочивший мужик схватил меня и посадил у ближайшего дерева.

— Иди за дома сейчас, лист с собой неси, — слышался мне мягкий голос женщины, — он не отпустит просто так. Тебя как зовут? Слышишь? — её голос становился всё тише, и походил на отдалённое негромкое эхо. — Лёнька не первый был, просто время пришло. Десять лет — срок.

Дальнейшие её фразы запомнились мне совсем смутно, поэтому я не ручаюсь за их достоверность, но если моя расшатанная психика всё-таки не смазала эти воспоминания моими собственными мыслями и домыслами, то далее женщина говорила, что кто-то, некий Владыка, обычно заманивает к себе в усадьбу детей, но в этот раз ему повезло и жертва сама раскрыла шторы.

Окончательно прийти в себя я смог только после того, как по моему лицу забегали прохладные слёзы летнего дождя. Сидя, прислонившись спиной к дереву, я трепал в руках отсыревший кленовый лист и с тревогой поглядывал на щель между двумя домами, именно там располагались полуразваленные ворота большого заброшенного участка с мрачным домом, в который мне предписывалось явиться.

Это было невероятно сложным решением. Будь я в тот момент в здравом рассудке, то сию же секунду бросился бы прочь со старой улицы, теперь ставшей мне омерзительной. Но голова моя в то мгновение была будто налита тяжёлым свинцом, не дающим хода мыслям. Колени тряслись, подобно тому листу, что я держал в руках, и что подобно компасу, вёл меня прямиком в усадьбу своего хозяина, в дом загадочного Владыки.

Трудно описать то поистине потрясающее и одновременно ужасающее своим видом место, в котором я оказался, миновав полуразрушенные ворота. Участок, вымоченный в вязкой тошнотворной атмосфере неминуемого приближения мучительной смерти, встретил меня колючей тишиной, ужасающей больше, чем вопль неведомого монстра прямо над ухом.

Пройдя по запущенному, поросшему травой саду, я добрался до двери дома, держащейся на одной проржавевшей петле, поднялся по раскрошенным от времени бетонным ступенькам, взялся за железную ручку с мерзким зеленоватым налётом и мгновенно, как от сильного удара током, отлетел на несколько метров назад. Дверь приоткрылась, и из-за неё на меня посмотрел хмурый Гришка, черты его лица немного изменились, щёки впали, уголки губ расслабленно опустились и лишь грозный взгляд выдавал нечеловеческую обиду и смертную тоску.

— Рано тебе, я первый его увидел, — сказал он, и глаза его вдруг замерцали белым.

Вне себя от испуга, я поднялся с земли и вжался спиной в кирпичную кладку ворот.

— Съедят мне душу, — вновь заговорил Гришка, но в этот раз громче и неестественнее, будто звук исходил не изо рта, а от самой его бледной фигуры, выглядывающей из чёрного проёма мрачного дома.

Пятясь назад, отступая в проём ворот, готовый к мгновенному побегу, я вдруг замер в холодном оцепенении, увидев, как из-за спины моего бывшего друга фигурным вихрем начали вырываться сотни жёлтых кленовых листьев. С шелестом слетаясь в центр заросшего сада, они формировали собой фигуру невысокого мужчины в одеянии, напоминающем военную шинель. И я клянусь, что слышал в этом мерзком шелесте одно слово: Слурп, Слурп!

Крик вырвался у меня из груди, разорвав удушающие цепи липкого страха, и я, что было силы, рванул за ворота в сторону своего дома. Улицу я покинул поздней ночью, вернувшись на первое время в родительский дом. И хоть был велик соблазн отодвинуть штору на кухне, чтобы убедиться в замене лица маленького Лёньки на лицо взрослого Гришки, я всеми силами воспротивился ему и ушёл ни с чем, оставив тайну лица в окне неразгаданной.

***

Если мои расчёты верны, то на следующей неделе со всех описанных выше злополучных событий минует пугающий десятый год. Конечно, в своей новой квартире я тысячу раз смотрел в кухонное окно поздно ночью, и, естественно, никого там не обнаруживал. Однако история с Владыкой листьев не окончена, я знаю, что, взглянув на Лёньку, поставил себя в неописуемую ужасную очередь. И нет, Владыка не забыл про меня, в противном случае, кому придёт в голову ежегодно подбрасывать в мой новый почтовый ящик свежий кленовый лист?

Облегчит ли тот шаг, на который я решаюсь уже несколько дней, мою нелёгкую участь или наоборот, поможет неведомому ужасу задачу прибрать к рукам мою измученную душу, — я не знаю. Но из двух зол всегда предпочтительнее выбирать меньшее, так или иначе, одно только имя — Владыка листьев — страшит меня куда больше, чем крепкая, мерно покачивающаяся на вмонтированном в стену турнике… петля. По крайней мере, решить всё самому здесь и сейчас гораздо проще, чем сидеть и ждать, пока заброшенный дом за полуразрушенными воротами позовёт меня к себе. Прощайте.


***
©Все права на озвучивание рассказа принадлежат YouTube-каналу DARK PHIL. Другие озвучки будут считаться нарушением авторского права. Благодарю за понимание!