Страшная тайна Нгоро-Нгоро » Страшные истории на KRIPER.NET | Крипипасты и хоррор

Страшные истории

Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.
{sort}
СЛЕДУЮЩАЯ СЛУЧАЙНАЯ ИСТОРИЯ

Страшная тайна Нгоро-Нгоро

© Владимир Ковалевский
12 мин.    Страшные истории    Helga    8-08-2020, 12:59    Указать источник!     Принял из ТК: - - -
Мои родители и предки – французы, а те, что жили раньше – они, наверное, галлы. Но сам я не очень-то француз. Я родился в Альмании, в городе Бремене. Это потому, что отец уехал, а потом перевёз всю семью из Франции в соседнюю Альманию, где в Бременском магистрате ему досталось место секретаря: никто не мог лучше него нанести пером на бумагу строку готической прописи.

Когда мне было пять лет, я начал помогать ему. Не вполне серьёзно, а так, на подхвате – заваривал чернила, чинил перья, просеивал песок, чтобы сделать сушь для свежеисписанных листов. А в семь лет я уже бойко читал и писал. Вы слыхали что-либо о Бременской магистратской библиотеке? Целые этажи, заваленные книгами. Океан томов. Сокровища. Вечером я брал у отца длинный, с ажурной виньеткой ключ, запирался внутри и устраивался в одном чуланчике, куда в течение дня заносил украдкою книги. Для чего в чуланчике? Так ведь я жёг магистратские свечи, полдюжины за ночь! Что, если бы кто-то увидел свет в окнах библиотеки ночью? Э, нет, я слишком дорожил своей тайной.

Большинство книг было клирикальных, церковных, но не они занимали меня, нет! Философия и история – вот что было предметом моей страсти. Но здесь я столкнулся с непреодолимым препятствием. Многие из книг, судя по гравюрам и рисункам, я относил к историческим или философским, но прочитать их не мог: не французским и не немецким языком писаны. И я принялся отыскивать в этом океане книг словари. Латинский словарь и греческий я нашёл и за год перевёл и переписал для себя четыре, особенно манившие меня, книги. Но как быть с фламандским, или испанским, или персидским языками? Этих словарей во всей библиотеке не обнаружилось ни одного. Я задумался и нашёл выход. Трудный и страшный, но иного, как мне казалось, не было.

В то время я был обладателем одного исключительно дорогого для меня предмета. Сейчас расскажу, какого. Вы же, мистер Том, и вы, джентльмены, примите во внимание, насколько дорог мог быть этот предмет для подростка. Так вот, отосланный однажды вычистить от хлама одно помещение на чердаке магистратуры, я выносил и сжигал во внутреннем дворике хилую мебель, полусгнившие холсты, ломаные щиты с девизами и гербами, точёную молью одежду. Изредка вороша то тлеющие, то вспыхивающие чадным пламенем пласты, я от скуки перебирал тряпьё. Вдруг пола одного старинного камзола показалась мне странно тяжёлой. Я быстро нащупал зашитый в ней твёрдый предмет и разорвал полуистлевшую подкладку. На ладонь мне легли серебряные, с камнями, вытянутые, как гусиное яйцо, часы. С двумя крышечками, с кнопочкой, с ножкой-колечком.

Несколько лет они были моим тайным сокровищем. Ночью, устраиваясь перед книгой, я вместе со свечами приготовлял и их. Откидывал переднюю крышечку, наслаждался плывущим и затухающим звоном невидимого колокольчика и некоторое время вращал кнопочку, любуясь, как за стёклышком, по синеватому эмалевому циферблату текли чёрные, с вензелем, стрелки. Однажды, играя таким образом, я вдруг увидел, что часы идут сами собой: я их завёл! Отыскав трактат о часах, я узнал их устройство и научился определять время по стрелкам.

Друзей у меня не было, но эти часы были больше, чем друг. И всё же я ими пожертвовал. Это был мучительный выбор – что предпочесть? Часы или книги? Сокровище или знание? Я выбрал второе.

Хмурым осенним вечером, плача вместе с противным, редким дождиком, я поплёлся к давно примеченному мной часовщику. Он был из тех голландцев, для которых “да”– это да и “нет”– это нет, словом, человек, от которого можно было не опасаться удара в спину.

В обмен на часы я попросил его сделать копию магистратской печати, оттиск которой принёс на листе бумаги. Страшное дело. Я не был уверен, что он возьмётся, даже за такую вот плату, и торопливо объяснил, для чего мне понадобилась печать. Он выслушал, вздохнул, покачал головой и – согласился. Взял, однако, с меня слово, что я не стану использовать печать для воровства или подлога.

Я получил свой заказ – оловянный цилиндр, на одном торце которого выступали рельефные буквы и герб.

И я принялся за дело. Поставив печать магистратуры и соответствующую подпись, отправил в библиотеки нескольких городов письма с предложением обменять фламандский, испанский и персидский словари на кое-что из имеющегося у нас.

Считалось, что всю приходящую почту разбирал секретарь, то есть мой отец. Но никто не знал, что уже давно вместо него это делал я! Так что в тайном чуланчике незаметно осели ответные письма. Моё предложение приняли все. Все! Что мне было делать? Умыкнуть книги в своей библиотеке и послать их для обмена? Как бы не так. Я сделал копии. Разумеется, не печатных книг, а рукописных. Купил у скорняка кожи, сшил листы, склеил переплёты. И где бы я нашёл лучшего каллиграфа, чем мой отец? Я состряпал и подсунул ему бумагу с непосредственным распоряжением магистрата о переписке необходимых мне книг. Да тут же и чистые заготовки томов – как ему было усомниться?

Словари нам привезли. Только встали они не в общее хранилище, а на полку в чулане. Теперь можно было заняться переводами и забыть про всё остальное. Не тут то было! Имелись, имелись в других городах люди, знакомые с содержимым наших хранилищ. Неожиданно пришло письмо с просьбой относительно трёх сочинений Платона – “Апология Сократа”, “Тимей” и “Государство”. Поскольку словарей у заказчиков не было, то эти книги они просили продать за деньги. Чтобы отделаться от них, я решил изготовить и продать им копии. Книги хотя и высокого качества прописи, но всё же не печатные, это ничего, это было можно. Но вот переплёты их были дорогие, с золотым тиснением. Есть ли возможность сделать такие же?

Есть. Я вновь обратился к часовщику-голландцу, и он отлил из меди копии заголовков, а потом, насыпав на ровный квадрат кожи золотой пыльцы, прижал на несколько секунд раскалённую медь. Готов переплёт! Ясным золотом горели ровные строчки названий.

За эти три тома Платона я получил деньги. Много денег! Часть я сразу же переадресовал отцу – в качестве официальной платы за переписку книг. Дома, за обедом, он ими долго хвалился перед нами и громогласно благодарил заказчика, не подозревая, что заказчик сидит, не доставая ногами до пола, на стуле рядом и торопливо ест суп.

И пропала моя спокойная жизнь. Заказы всё шли, и я, боясь быть разоблачённым, поспешно выполнял их. Я находил писцов – и в нашем городе, и в Берлинском университете, и в монастырях, платил им за пропись, платил четырём переплётчикам и отсылал готовые книги, сверяясь по картотеке, которую вынужден был завести, чтобы не спутаться. Вспоминаю, и мне сразу становится страшно: в картотеке было учтено более пятисот адресов и наименований книг. В мои четырнадцать лет мой денежный оборот превысил бюджет магистратуры! Да и немудрено, некоторые книги цену имеют великую. И, хотя я неизменно указывал, что продаю лишь копии, платили за них не скупясь.

Стало трудно жить. Каждое утро я говорил себе, что вот сегодня-то всё и откроется! Кто-нибудь в моё отсутствие войдёт в чулан и обнаружит там бессовестное количество денег. Именно! Кроме книг на полках увидит ряды кожаных мешочков с гульденами. Что, что было делать? Только одно: бежать!

Я оставил отцу покаянное письмо, печать, картотеку и схему заказов, оставил денег на ближайшие два года – на случай, если скандал выйдет велик и его выгонят с места.

Письменно попрощавшись с семьёй, я добрался до порта на Везере, пересёк на каком-то кораблишке Па-де-Кале и заявился в Лондон. Почему в Лондон? Вот здесь позвольте мне сделать маленькое отступление и рассказать об иной стороне моей деятельной жизни.

Лет примерно в десять я не стал есть говядины. Просто вдруг однажды подумал: корова даёт людям молоко. Из него делают сметану, сливки, масло, сыр, творог, его добавляют в тесто, на нём варят суп и кашу. И всё это даёт корова! А люди в благодарность за это убивают корову и съедают ещё и её саму! Моих домашних это лишь позабавило. Пусть Клаус не ест, остальным достанется больше, только и всего.

Вдруг, изучая рукопись колониальных отчётов англичан в Индии, я узнал, что существует на свете многомиллионный народ, который не только не убивает коров, но даже относится к ним, как к священным животным! Наряду с безумной радостью я испытал также и страдание: ну почему, почему я родился и живу не в Индии?!

Дальше – больше. Нашлось описание некоторых индийских монастырей, где монахи ходят с метёлочками и метут, прежде чем ступить, перед собой землю: чтобы не раздавить какую-нибудь букашку, пусть даже самую мелкую. И это совпало с движениями моей души и выкристаллизовался постепенно девиз моей жизни: “Живое должно жить”.

Таким образом, когда я убегал из вольного города Бремена, мне было куда бежать. “Где здесь корабль, который отходит в Индию?..”

При мне был объёмный сундук с не без слёз отобранными в дорогу книгами, и по тяжести он превратился в каменную гору, пока я таскал его в поисках снисхождения корабельных хозяев. Долго я терпел бы эти мытарства, если бы один офицер не поинтересовался, что у меня в сундуке. “Словари? Какие словари? Ах, вот как!..”

Конечно, я сам не подозревал, каким сокровищем являюсь для Ост-Индийской компании. Образованный мальчик-европеец переводит с пяти языков! И уже не вожделённое место боя-слуги занял я на корабле, нет. Чиновника! Мне даже назначили жалованье, завидное для окружающих, но вздорное по сравнению с теми деньгами, что частью были зашиты в одежду, частью – спрятаны в тайнике сундука.

Счастлив я был лишь во время путешествия. Сама Индия повергла меня в отчаяние. Тот народ, который я так мечтал увидеть, народ с Великой Совестью – он стенал в мучениях и нищете. Судорожно я раздал встречающимся на моём пути голодающим индусам все свои деньги и бежал, бежал – на острова, в Индонезию, к дикарям, подальше от английского цивилизованного скотства. Уж простите, господа англичане. Так вот. Промелькнули большие острова – Суматра, Калимантан, Сулавеси, а я всё тёк волною ветра, прыгал по совсем уже крохотным островкам и нигде, нигде не находил устройства мира, которое соответствовало бы моему “живое должно жить”.

И вот здесь, джентльмены, я поведаю вам о страшном событии в моей жизни и о том, как я надломил её этический стержень. Слушайте, джентльмены, мистер Том, леди, слушайте и ужасайтесь.

Осел я на малюсеньком островочке с лагуной. Иуга-э-Дугу назывался островок, и так же называлось племя туземцев, жившее на нём. Идеальное для меня место. Одинокая, с краю, скала, на которую можно было встать и смотреть на море. Небольшой пальмовый лесок, деревьев примерно тридцать. И – пожилой, образованный и скромный англичанин, служащий Компании. Туземцы, видите ли, добывали жемчуг в лагуне, мистер Кларк же (как он мне представился) раз в полгода сдавал его на корабль, специально подходивший для этого к острову.

Кларк мне был до безумия рад, и я остался на острове. Вот только сразу ощутил мощный импульс недружелюбия со стороны туземцев. Но Кларк торопливо им что-то сказал, и они, заметно успокоившись, отгородились от меня безразличием.

Конечно, я поинтересовался, в чём дело, и вот что узнал. Когда Компания привезла сюда на постоянное поселение Кларка, то на строительство хижины для него стали рубить пару пальм, из тех, что росли на острове. Местные жители пришли в неописуемое волнение, так как очень дорожили своими деревьями, у которых, как потом выяснилось, у каждого было своё имя. Кларк же, немного понимавший их наречие, заявил, что с Компанией ссориться нельзя. Что если они выскажут хотя бы малое недовольство, то Компания пришлёт сюда ещё и солдат, чтобы охранять Кларка, и им тоже будут строить хижины. Несчастные туземцы смирились. Но вот на острове появился я, и они решили, что и для меня станут рубить деревья. Вот уж нет. Я попросил у капитана и привёз на Иугу куски попорченного такелажа – обломки мачт, доски, несколько полос кровельного железа. Кроме того, мне выдали запасную дверь от каюты, целиком, с коробкой и петлями; две циновки; джутовый ковёр и медные, блестящие таз и кувшин. Последние два предмета немедленно возвели меня среди местного населения в ранг чрезвычайно высокого человека.

И стал я жить. Влез в свои книги, изучал местный язык, вырастил даже четыре тоненьких пальмовых побега. Питался похлёбками из риса и круп – их у нас было несколько мешков; некоторыми, иногда даже очень вкусными, морскими водорослями и ещё фруктами, которые привозили мне наши туземцы, плавая на единственной своей пироге на соседние острова.

Я уже знал язык и разговорился однажды с немощным стариком, которого немного подкармливал. Племя ему не давало еды – он не мог нырять за жемчугом и ловить рыбу, а значит, должен был умереть.

Я спросил его, боится ли он смерти. Старик, смеясь и мотая головой, ответил, что он, как раз, смерти ждёт, потому, что потом легко: не ходишь, не кушаешь…

– Ну а вообще ты чего-нибудь боишься? – спросил я его.

– Немного боюсь, – ответил он, – воздушного червяка Зу-Зу, который залезает к человеку в зуб, и тогда тот очень сильно болит.

– А ещё чего?

– Когда приходит и нападает большая акула, а ты далеко от берега.

– Ну а чего ты боишься больше всего, совсем сильно?

Старик вдруг замер, свёл плечи и посеревшими губами пролепетал:

– Больше всего боюсь Нгоро-Нгоро…

– Кто это Нгоро-Нгоро? – попытал я, но старик с усилием поднял своё коричневое, суховатое, отмеченное акульими зубами тело и поспешно уковылял.

Моё природное любопытство заставило бы меня тогда довести расспросы до конца, но вдруг стало не до того.

Прибыв в очередной раз за жемчугом, корабль привёз мистеру Кларку гостью. Это была его дочь, Гвендолин Кларк. Белокурая, с синими глазами, чуточку полноватая, очень воспитанная леди. Тихая и скромная, как истая англичанка, она тем не менее имела некую личную особенность. Её знание мира не исчерпывалось серыми Лондонскими кварталами. Ей был ведом мир огромный, в два континента. И это знание законов реальной жизни, и старательно усвоенные навыки и уловки людей, живущих по этим законам, вычистили из её мировоззрения даже признаки наивности и утопии. Её суждения очаровывали меня как безупречной логикой, так и беспощадной реалистичностью, и если бы в её манере держаться присутствовала хотя бы тень кокетства или жеманства, то эти рождаемые ею откровенные, лишённые любых реверансов мысли можно было бы определить как циничные. Гвендолин была сказочным собеседником.

Мистера Кларка весьма беспокоило то, что дочери исполнилось уже двадцать пять лет, а она всё ещё не была замужем. Её жених, офицер английской армии, шесть лет находился в Бомбее и семь лет успешно имитировал готовность к браку. Первую половину этого срока он копил деньги для будущей совместной жизни, вторую – готовил выгодные условия отставки. Ну и понятно, что мистер Кларк торчал на этом Иуга-э-Дугу для того, чтобы скопить ей хоть какое-то приданое.

Две недели, четырнадцать восхитительных дней кружился чарующий вальс двух партнёров – энциклопедического мужского ума и реалистичного женского кругозора. На обратном пути корабль, возвращающийся с жемчуговой данью, увёз её назад в Индию. Однако она дала слово, что через полгода приедет снова – “во что бы то ни стало”.

О, сколько смысла я обнаружил в идиоме “жить воспоминаниями”! И я стал готовиться к её новому приезду. Вот какой я задумал для неё подарок. Возле скалы из песка торчало ребро большого, отдельно лежащего камня. Я откопал по всем сторонам от него песок и, оценив размеры (три шага в длину, два в ширину), нанял туземцев. Они выволокли камень из песчаного ложа и докатили его до моей хижины. Распорядившись установить эту известковую плиту возле самой стены, я взялся за дело. Одна сторона камня была клиновидной, и её вонзили в песок. Противоположная, плоская сторона оказалась сверху, на уровне примерно моего пояса. Я начертил на ней ровный квадрат и стал методично высекать сердцевину. (Пока корабль стоял на рейде, я выменял у матросов и переправил на остров и долото, и молот.) Известняк, если вы понимаете, тесать очень легко. Известняк, ракушечник – он как мел, только твёрже. Прошло два месяца, и я закончил работу. В камне зияла ниша длиной в рост невысокого человека и в ярд глубиной. Зачем? Чуточку позже скажу, уже совсем скоро. Пока же вот о чём. Случилось у нас происшествие…

Однажды утром нас разбудили крики. Умер человек. Один из туземцев, не молодой уже, поживший. Обычно в таких случаях они не кричат, не плачут. Сноровисто и быстро вкладывают между ногами усопшего тяжёлые створки раковин, крепко обматывают ноги пальмовыми волокнами, заворачивают тело в своего рода саван из пальмовых листьев, отвозят на пироге в открытый океан и тихо опускают вниз. Не так всё на это раз, не так! Это были даже не крики, а с видимым мучением подавляемые вопли, наполненные звериным ужасом. Мы с Кларком тревожно спросили, в чём дело. И услыхали в ответ:

– Нгоро-Нгоро!..

Скоро выяснилось, что, по представлению островитян, этого человека убил страшный дух, который ночью усыпляет людей до полного обездвиживания и выпивает “всю-всю-всю их кровь”. Этот дух блуждает по островам, и уж если поселится в племени, то высосет всё племя, до последнего человека. Убить же его нельзя. (Мой вопрос – “почему нельзя?”– был встречен новой волной дикого ужаса и остался без ответа.)

Что ж, посмотрим. Обычный мертвец. Ну да, вот только странная худоба и почти пергаментная прозрачность истончившейся кожи могут навести на мысль, что из человека выпита вся кровь. И ещё – покойник оказался направдоподобно лёгким (мы поднимали его, когда осматривали). Ну да болезни всякие бывают, и на редкость странные, особенно на этой окраине мира. Лишь бы не оказалась заразной!

Не оказалась. Четыре месяца прошло, и подобное ни разу не повторилось.

Снова пришёл корабль, и вновь на наш остров ступила Гвендолин, похорошевшая, милая, с сияющими глазами. И уж как она была восхищена и потрясена моим подарком! Дело в том, что однажды она стала свидетелем, как на мелководье, в порту, на ребёнка напала акула. С тех пор ни при каких обстоятельствах Гвендолин не заходила в открытое море даже по щиколотку. Но теперь осталось отгородить камень стенами из циновок, наносить в эту каменную самодельную чашу воды – и ванна готова. Если принять во внимание то, какая жара здесь стоит, и стоит целый день – то да, это подарок.

Единственное досадное событие подпортило давно ожидаемый праздник. Каким-то образом я подцепил лихорадку. Моя сестра милосердия дождалась возвращающегося корабля, привезла хинину, и я, приняв его, уже к вечеру почувствовал себя лучше. А ночью Гвендолин убили.

Да, джентльмены, именно так я сейчас это называю. Меня растормошил утром Кларк, тревожно твердивший, что дочь не выходит из хижины и не отзывается на стук. Разумеется, она спала в моей, более удобной хижине, с прочными дощатыми стенами, железной крышей и добротной, с внутренним запором, каютной дверью. Я приковылял, постучал. Тихо. Заперто изнутри. Стены целы, следов вокруг хижины нет. Мы взломали дверь. Гвендолин лежала на моей деревянной кровати с травяным матрацем, в белой ночной сорочке, с тихим и сонным выражением лица. Но само лицо стало невообразимо худым, а тело, когда мы его подняли, оказалось невесомо лёгким. И застывшим. Да, мертва.

Мёртвый сам, с пеленой в глазах, качаясь, я двинулся к хижинкам туземцев. Они уже знали, в чём дело, и, прячась в тёмных и пыльных уголках, отчаянно и тихо подвывали. Я нашёл меченого акулой старика, вцепился ему в плечо, сел.

– Говори, – приказал я его глазам, светящимся в полумраке.

– Нгоро-Нгоро, – тихо и просто сказал старик. – Он здесь.

– На острове?

– Да.

– Он – существо?

– Да, он видим.

– И его можно потрогать?

– Да, он твёрдый.

– Он большой? Как он выглядит?

– Он человек.

– Что?!.. Где он сейчас?

– Тут, рядом, в хижине.

Я не заметил, что начал думать вслух:

– Есть у Кларка ружьё, но испорчено. Тогда есть топор, нож, потом ещё маленький нож…

– Нгоро-Нгоро убить нельзя, – горестно оборвал меня старик.

– Он твёрдый и он человек?

– Он как человек, но он не человек. Он – Нгоро-Нгоро.

– Я убью его.

Тогда старик наклонился ко мне и свистящим шёпотом заклекотал:

– Нгоро-Нгоро убить нельзя, потому, что он сразу влезает в того, кто его убил. Поэтому живёт всегда. Дед моего деда был вождь, тогда к Иуга-э-Дугу приходил Нгоро-Нгоро. Вождь брал копьё иилиту, которым бросают в рыбу на маленькой воде, и бросал его в хижину, потому, что учил моего деда, как это нужно делать. Иилиту проткнуло хижину и засунулось внутрь, а там сидел Нгоро-Нгоро, и вождь убил Нгоро-Нгоро, и тогда сам стал Нгоро-Нгоро. И пришло время, он сам усыпил ночью человека и выпил его кровь. Тогда он принёс к пальме камней, и влез очень высоко, и прыгнул оттуда на камни. Он сломал кости и выронил глаз, и стал холодный. Но через два дня зашевелился и встал, потому, что всё равно Нгоро-Нгоро влез в того, кто его убил, и заставил быть . Так случалось всегда.

Который день я трясся и истекал потом, и сил у меня было мало. Но я повторил, что убью его, и знал, что это будет так.

– Отведи меня к этому Нгоро-Нгоро, – сказал я старику.

Он отрицательно мотнул головой.

– Я – белый человек, – сказал я ему как можно внушительнее.– В белого человека Нгоро-Нгоро влезть не сможет.

Старик насупливал брови, молчал. Тогда я выложил последний аргумент:

– У меня есть железный круг, который блестит, как солнце, и кричит, когда его ударишь. Ещё есть другой, в котором я держу воду. Я очень большой белый человек. Нгоро-Нгоро очень побоится влезть в меня. Он умрёт вместе с последним Нгоро-Нгоро.

Старик долго сопел, и молчал, и сверкал на меня глазами. Потом сделал мне знак подождать и с трудом выполз наружу.

Сколько времени я просидел с закрытыми глазами, в поту, прижимаясь спиной к ледяной стене хижины, – я не помню. За стеной шуршали, шептали, там что-то происходило.

Пришёл старик.

– Большой белый человек будет ждать до вечера,– зашептал он мне на ухо. – Тогда мы привезём с другого острова Старую Силу и дадим ему, и потом приведём Нгоро-Нгоро, и большой белый человек убьёт Нгоро-Нгоро.

“Вечер”, – понял я, когда меня снова тронули за мокрое плечо. Старик и ещё кто-то стояли возле меня в хижине. Было важное и тяжёлое молчание. Мне протянули длинный узкий предмет. Я принял его в ладонь, взглянул. Плоский, обоюдоострый деревянный меч. Очень твёрдый. Старые темноватые пятна. Разве можно убить деревянным мечом?..

– Ведут Нгоро-Нгоро, – прошелестел быстрый шёпот в хижине.

Я встал и выпрямился. Прижался правым плечом к стене. Вход оставался у меня за спиной, у меня не было сил развернуться. Вдруг там, на входе, произошло шевеление. Идут люди. Я стоял к ним спиной, и они вязко огибали меня, молча теснились слева, и вот вытолкнули передо мной взрослого, худого человека, обнажённого по пояс. Он с силой упал передо мной на колени, мотнулись его длинные, спутанные, чёрные волосы. “Только надо быстро, Клаус, только надо быстро”, – сквозь внезапную тошноту подумал я, и ударил вниз, в основание шеи, и с ужасом, и с омерзением ещё до удара увидел то, от чего пронеслось во мне: “да, он не человек!”

Сильно хрустнули позвонки, но существо не двинулось. Я снова взмахнул деревянным мечом и снова ударил, и в полутемноте увидел проступившую в шее красную полосу, и в третий раз ударил, точно в эту полосу, и голова отскочила.

Вдруг что-то стало происходить. Пала вязкая невидимая вата какого-то неизъяснимого оцепенения, и всё замедлилось, и потянуло в сон, в сон… Горячо вспухло за ушами, захотелось лечь и не двигаться. Краем глаза я увидел, как слева медленно ложатся на пол люди. С усилием, просто пробороздив взглядом воздух, я опустил глаза вниз и тут снова увидел то . Руки у существа заканчивались не человеческими кистями, а узкой костью, из которой росли длинные крючковатые пальцы с загнутыми острыми когтями. И видимая мне его рука медленно, но упрямо ко мне двигалась. Меч мой был опущен остриём вниз, и я налёг всем весом на меч, который вдавился деревянным остриём в самый центр кости с пальцами. И всё равно, под этим весом, царапая и скрипя кончиком прошедшего насквозь меча по утоптанному до каменной твёрдости полу, рука с когтями тянулась ко мне! И, едва не коснувшись ноги, замерла.

Крикнула невидимая птица. Исчез морок.

Я выпустил меч, вышел из хижины. Со всех сторон смотрели на меня глаза, с неверием и страхом, с тоской и отчаянием.

“Я жизнь отдам за эти несчастные глаза!” – пронёсся во мне порыв. Зашуршал позади и встал возле меня старик, и заговорил что-то, но я не мог слушать.

Я разобрал стену своей хижины и сделал гроб, и мы с Кларком положили в него Гвендолин, и закопали в песок – до прибытия корабля. И Кларк не мог больше говорить. Онемел навсегда.

Всё шло по-прежнему, но первый месяц каждый день все островитяне старались оказаться рядом со мной, чтобы тревожно, украдкой, взглянуть на мои пальцы. Я не совсем понимал, в чём тут дело, но интуитивно почувствовал, что должен сделать. Однажды я пришёл к ним, притихшим и замершим, поднял вверх на всеобщее обозрение руки и произнёс:

– Вот большой белый человек. Нгоро-Нгоро не влез в него. Нгоро-Нгоро умер.

Тут же несколько человек вскочили в пирогу и понеслись с этой вестью к соседнему острову.

Вот так, джентльмены. Представляю, о чём вы сейчас думаете. Признаться, я и сам склонен рассматривать происшедшее как плод аберрации моего воображения, сокрушённого смертью Гвендолин и болезнью. Но только как быть с возникшей вдруг у меня способностью видеть в полной темноте, кошмарной моей особенностью, и, уж поверьте, не единственной? Как быть… Как быть…

существа странная смерть вампиры
1 835 просмотров
Предыдущая история Следующая история
СЛЕДУЮЩАЯ СЛУЧАЙНАЯ ИСТОРИЯ
0 комментариев
Последние

Комментариев пока нет
KRIPER.NET
Страшные истории